16

Каден выглянул из узенького окошка гончарной мастерской. Хотя в каменном помещении все еще царил промозглый холод, против которого был бессилен его грубый балахон, солнце уже взобралось на восточный небосклон над Львиной Головой, заливая светом Ашк-ланские тропинки и здания. Снаружи, должно быть, намечался отличный денек – живительная зелень молодых побегов на фоне ярко-синего неба, свежий весенний ветерок, порывами налетающий с вершин, терпкий можжевеловый аромат, смешивающийся с запахом теплой грязи… К несчастью, находки зарезанных коз и странных следов за пределами монастыря привели к изменению распорядка: выполняя запрет, наложенный Шьял Нином на любые работы послушников за пределами монастырского двора, Тан перевел Кадена в амбар, служивший гончарной мастерской.

– Свой замок закончишь разбирать позже, – сказал он, как бы отметая взмахом руки строительные труды Кадена, оказавшиеся бессмысленными. – Пока что делай горшки. Широкие и глубокие.

– Сколько? – спросил Каден.

– Сколько понадобится.

Старый монах не пояснил, что это может значить.

Подавив вздох, Каден оглядел внутреннее пространство гончарни – молчаливые ряды кувшинов, горшков, кружек, чайников и чашек, аккуратно расставленных на деревянных полках. Он бы предпочел быть сейчас снаружи, вместе с монахами, пытающимися отловить загадочную тварь, а не сидеть взаперти и лепить горшки, но его предпочтения мало что значили.

Каден, конечно же, был знаком с гончарным ремеслом. Хинские монахи каждую весну и осень сбывали свою керамику вместе с медом и вареньем кочевым ургулам – варварскому народу, не имевшему достаточного умения или интереса, чтобы заниматься такими вещами самим. Обычно ему нравилось проводить время в гончарне: разминать пальцами прохладную глину, качать ногой педаль, следя за тем, как под руками словно сама собой возникает изящная форма чашки или кувшина. Однако, учитывая последние события, назначение на круглосуточную работу в гончарне немного смахивало на тюремное заключение, и его мысли не раз отвлекались настолько, что не миновать бы ему порки, если бы Тан был рядом и видел это. Ему даже пришлось разбить несколько изделий из-за «детских» ошибок, каких он не допускал уже лет пять или шесть.

Он как раз собирался сделать перерыв, чтобы съесть горбушку черствого хлеба, которую за завтраком припрятал за пазухой балахона, когда окошко над его головой закрыла чья-то тень. Еще до того, как он успел обернуться, в его уме возник сама-ан растерзанной козьей туши с вычерпанным из черепа мозгом. Каден привстал с сиденья, потянувшись к поясному ножу. Это было смехотворное оружие, но… но в нем не было нужды. За окошком на корточках сидел Акйил – черные кудри освещены сзади ярким солнечным светом, на лице насмешливая улыбка.

– «Страх – это слепота, – торжественно процитировал юноша, помахивая пальцем. – Спокойствие – зрение».

Каден испустил долгий вздох.

– Благодарю тебя за эту мудрость, о учитель! Неужели ты закончил свое послушническое обучение за те два дня, что я здесь томлюсь?

Акйил пожал плечами и спрыгнул с подоконника внутрь комнаты.

– Это удивительно, с какой скоростью я способен продвигаться вперед, когда ты не мешаешься под ногами. Оказывается, ваниате – все равно что обчищать карманы: кажется сложным только до тех пор, пока не поймешь, в чем фишка.

– Опиши же мне это переживание, о просветленный!

– Ваниате-то? – Акйил нахмурил брови, словно в раздумье. – Это глубочайшая тайна! – наконец провозгласил он, пренебрежительно махнув рукой в сторону Кадена. – Такой недоразвитый червь, как ты, никогда не сможет ее постигнуть.

– А знаешь, – сообщил Каден, снова устраиваясь на табуретке, на которой работал, – Тан сказал мне, что ваниате практиковали кшештрим.

У него было предостаточно времени на то, чтобы обдумать это необычное заявление, но Акйил несколько последних дней безвылазно провел на кухне, за большими железными котлами, в которых варил синичное варенье под присмотром Йена Гарвала, так что у двоих приятелей не было возможности поговорить. Со всей этой суматохой вокруг неведомой твари, убивающей коз, Каден в конце концов решил отложить разговор с Акйилом о ваниате до тех пор, пока не выдастся удобный момент.

– Кшештрим? – Акйил наморщил лоб. – Я думал, Тан не из тех, кто интересуется сказками для детишек.

– Но ведь есть же записи, – возразил Каден. – Они вполне реально существовали.

Все это они уже обсуждали прежде. Каден видел летописи в имперской библиотеке – свитки и тома, заполненные неведомыми письменами, которые, по утверждению писцов его отца, принадлежали некоей давно вымершей расе. Там были целые комнаты, отведенные под тексты кшештрим – бесчисленные полки, уставленные бесчисленными кодексами; изучать эту коллекцию приезжали ученые изо всех стран, даже за пределами двух континентов – из Ли и даже из Манджарской империи. Однако Акйил был склонен верить лишь тому, что можно увидеть или украсть. Кшештрим не разгуливали по Ароматному Кварталу в Аннуре, а значит, не о чем и говорить.

– Может, это кшештрим убивают наших коз, – с деланой серьезностью предположил Акйил. – Вдруг они едят мозги? Кажется, мне кто-то говорил что-то в этом роде.

– От людей можно услышать все что угодно, – ответил Каден, игнорируя его сарказм. – На рассказы нельзя полагаться.

– Так это же ты веришь всяким россказням! – запротестовал Акйил.

– Я верю в то, что кшештрим действительно жили. Я верю, что мы вели с ними войну, которая длилась десятилетия, а то и столетия. – Каден покачал головой. – Но помимо этого трудно сказать что-нибудь определенное.

– То ты веришь рассказам, то ты не веришь рассказам… – Акйил погрозил ему пальцем. – Не вижу логики!

– Хорошо, давай тогда на примере. Тот факт, что половина твоих россказней – ложь, еще не значит, что Ароматный Квартал в Аннуре не существует.

– Моих россказней? Ложь? Я протестую!

– Это реплика из речи, которую ты выучил для выступления перед судом?

Акйил пожал плечами, прекратив притворяться.

– Все равно это не помогло.

Он показал приятелю клеймо – восходящее солнце, – выжженное на тыльной стороне его правой кисти. Всех аннурских воров клеймили таким образом, когда они попадались в первый раз. Если хотя бы половина Акйиловых историй о том, как он чистил карманы и обносил богатые дома, была правдой, это значило, что ему неслыханно повезло. Во второй раз клеймо выжигали уже на лбу преступника. Получив такую метку, человек не мог найти себе работу: символ его злодеяний был на виду у всех. Большинство этих людей возвращалось к преступной жизни. Попавшихся в третий раз аннурские судьи приговаривали к смертной казни.

– Но если забыть о том, что ты думаешь насчет кшештрим, – настаивал Каден, – не правда ли, это довольно странно, что хин продвигают идею, основанную на языке и образе мыслей какой-то древней расы? Более того, это выглядело бы еще непостижимее, если бы кшештрим никогда не существовали.

– Я думаю, что у хин странно вообще все, – возразил Акйил, – но они дают мне пожрать два раза в день, дают мне крышу над головой, и больше никто не пытается выжечь что-либо на моей шкуре раскаленным железом. Это больше чем я мог бы сказать о твоем отце.

– Мой отец не причастен…

– Ну конечно, он не причастен! – вспыхнул Акйил. – Император Аннура слишком большая фигура, чтобы лично заниматься наказанием какого-то мелкого воришки!

Годы, проведенные в Ашк-лане, несколько притупили озлобленность парня на социальные несправедливости Аннура, но время от времени, когда Каден делал какое-нибудь замечание относительно рабов или пошлин, судопроизводства или наказания преступников, Акйил все же не мог это пропустить.

– Что слышно снаружи? – спросил Каден, надеясь сменить тему. – Еще убитые козы были?

Поначалу казалось, что Акйил пропустит вопрос и продолжит ссору. Каден терпеливо ждал. Спустя несколько мгновений он увидел, как его друг сделал половинный вдох, задержал дыхание, затем вдохнул до конца. Зрачки его темных глаз расширились, затем уменьшились. Успокаивающее упражнение. Акйил владел хинскими практиками не хуже любого из других послушников – даже лучше многих из них, учитывая, что он сумел воспользоваться ими в такой ситуации.

– Две, – ответил он после долгой паузы. – Еще две козы. И это не те козы, которых мы привязали в качестве приманки.

Каден кивнул, встревоженный новостями, но обрадованный тем, что удалось избежать ссоры.

– То есть эта тварь достаточно умна.

– Или ей повезло.

– А как к этому относятся остальные монахи?

– Ну, как вообще хин относятся к чему бы то ни было? – Акйил возвел глаза к небу. – Если не считать того, что после общего собрания Нин запретил новичкам и послушникам покидать монастырь, они все так же таскают воду, рисуют и медитируют… Клянусь Шаэлем, я думаю, что если сейчас орда твоих кшештрим прилетит на облаке и начнет рубить им головы и насаживать их на пики, то половина монахов будут пытаться это нарисовать, а остальные вообще не обратят внимания!

– Из старших монахов никто больше ничего не говорил на этот счет? Нин или Алтаф? Или Тан?

– Ну, ты же знаешь как у них это происходит, – насупился Акйил. – Они говорят нам не больше чем я бы сказал хряку, которого собираюсь зарезать для праздничного обеда. Если ты хочешь что-нибудь узнать, тебе придется поискать самому.

– И ты, разумеется, честно соблюдал распоряжение настоятеля оставаться в пределах монастыря…

Глаза Акйила заискрились.

– Разумеется! Может быть, пару раз мне доводилось заплутать – Ашк-лан ведь такой большой, в нем столько разных зданий и проходов… но я никогда бы по своей воле не нарушил приказ нашего достопочтенного настоятеля!

– И когда тебе доводилось заплутать, ты не заметил ничего необычного?

– Не-а, – отозвался тот, разочарованно тряхнув головой. – Если уж Алтафу с Нином не удается выследить эту Кентову тварюгу, то у меня вообще нет шансов… Но я все же подумал – иногда ведь просто везет, да?

– А иногда не везет, – мрачно отозвался Каден, вспоминая разодранную тушу, сочащуюся кровью. – Акйил, мы ведь не знаем, что это за тварь. Будь осторожен, прошу тебя.

На следующий вечер Тан вернулся в гончарню. Каден бросил работу и выжидающе поднял голову, надеясь вычитать на суровом лице умиала какие-нибудь сведения о том, что происходит снаружи. Он не сомневался – Тан знает больше, чем другие монахи. Однако вытащить из него эти знания было невозможной задачей. Внезапное появление жестоко растерзанных трупов, кажется, производило на него не большее впечатление, чем находка в горах новой полянки с колокольчиками. Он закрыл за собой дверь и критическим взглядом осмотрел полтора десятка горшков, вылепленных и обожженных учеником.

– Ну как? Есть какой-нибудь прогресс? – спросил Каден, выждав продолжительную паузу.

– Прогресс.

Тан произнес это слово так, словно впервые его слышал.

– Ну да. Нашли вы того, кто убивал коз?

Тан постучал ногтем по краешку одного из горшков, потом провел подушечкой пальца изнутри.

– А это было бы прогрессом? – спросил он, не поднимая глаз от горшка.

Подавив вздох, Каден сделал над собой усилие, успокоил дыхание и заставил сердце колотиться не так сильно. Если Тан собирался говорить загадками, Каден не хотел поддаваться искушению и начать его донимать, словно какой-нибудь лупоглазый новичок. Его умиал прошествовал к следующему горшку, побарабанил по ободку костяшками пальцев, потер одно место на поверхности, показавшееся ему неидеальным.

– А как насчет тебя? – спросил наконец Тан, после того как осмотрел половину горшков. – У тебя есть какой-нибудь прогресс?

Каден колебался, пытаясь обнаружить скрытый в вопросе подводный камень.

– Ну, я сделал вот это, – настороженно отозвался он, махнув рукой в сторону молчаливого ряда посуды.

Тан кивнул.

– Это точно.

Он поднял один из сосудов и понюхал его внутри.

– Из чего это сделано?

Каден с трудом сдержал улыбку. Если умиал собирался поймать его на вопросах о глине, его ждало жестокое разочарование. Каден знал все разновидности местной речной глины лучше, чем любой другой ученик в монастыре.

– Здесь – черный ил, смешанный с красной прибрежной глиной в пропорции один к трем.

– А еще?

– Еще немного смолы, чтобы придать ему нужный оттенок.

Монах перешел к следующему горшку.

– Как насчет этого?

– Белая глина с мелководья, – с готовностью отозвался Каден. – Среднезернистая.

«Если ты пройдешь это испытание, – сказал он себе, – возможно, тебе еще удастся увидеть солнце до наступления зимы».

Тан прошелся вдоль всего ряда горшков, останавливаясь напротив каждого и каждый раз задавая одни и те же вопросы: «Из чего он сделан? А что в нем есть еще?» В конце ряда он повернулся к Кадену, впервые посмотрев ему в лицо, и покачал головой.

– Нет, ты не добился никакого прогресса.

Каден уставился на него. Он был уверен, что не допустил ни одной ошибки.

– Ты знаешь, зачем я послал тебя сюда?

– Чтобы делать горшки.

– Делать горшки тебя мог бы научить любой гончар.

Каден помедлил в нерешительности. Тан мог отхлестать его за глупость, но порка, которую он получил бы за попытку блефовать, была бы еще хуже.

– Я не знаю, зачем вы послали меня сюда.

– Выскажи предположение.

– Чтобы я не мог сбежать в горы?

Взгляд монаха стал жестким.

– Приказ Шьял Нина тебя недостаточно удерживает?

Каден вспомнил свой разговор с Акйилом и заставил себя сделать неподвижное лицо. Большинство хинских умиалов могли учуять обман или умолчание не хуже, чем гончая чует лису. Сам Каден не сделал и шага за пределы гончарни, однако ему совсем не хотелось подвести своего друга под тяжкое наказание.

– «Послушание – нож, разрезающий узы несвободы», – ответил он, цитируя начало древнего хинского высказывания.

Тан молча смотрел на него непроницаемым взглядом.

– Продолжай, – велел он наконец, выдержав паузу.

Кадена не заставляли повторять это с тех пор, как он стал послушником, однако слова пришли к нему с легкостью:

Произнеся последние слова, он внезапно осознал свою ошибку.

– Пустота! – тихо проговорил он, указывая на ряд молчаливых горшков. – Когда ты спрашивал меня, из чего они сделаны, я должен был ответить «из пустоты»!

Тан угрюмо покачал головой.

– Ты знаешь правильные слова, но никто до сих пор не заставил тебя их прочувствовать. Сегодня мы это исправим. Следуй за мной.

Каден послушно поднялся с табурета, набираясь мужества в предвидении какой-нибудь новой жестокости, нового ужасного наказания, после которого у него будет болеть все тело, покрытое ссадинами, рубцами или синяками – все ради постижения ваниате, концепции, которую ему до сих пор никто не потрудился толком объяснить. Он встал, потом помедлил. Восемь лет он бежал, когда монахи говорили ему бежать, рисовал, когда они говорили «рисуй», работал, когда они приказывали работать, и постился, когда ему не давали еды. И для чего? У него в памяти внезапно всплыли слова Акйила, сказанные накануне: «Они говорят нам не больше чем я бы сказал хряку…» Учеба и упражнения – это, конечно, очень хорошо, но Каден даже не знал, чему его, собственно, здесь обучают.

– Пойдем, – повторил Тан жестким, неумолимым тоном.

Мышцы Кадена дернулись, чтобы повиноваться, но он заставил себя остаться неподвижным.

– Зачем?

Кулак старшего монаха соприкоснулся с его скулой прежде, чем он заметил движение. Кожа лопнула, юноша полетел на пол. Тан сделал шаг вперед, нависая над ним.

– Вставай.

Каден поднялся на нетвердые ноги. Боль – это ничего, с болью он мог справиться; но вот в мозгу все плыло и мутилось от удара.

– Пойдем, – снова сказал Тан, показывая на дверь.

Каден сделал шаг назад. Разбитая скула сочилась кровью, но он заставил себя не поднять руки. Он покачал головой:

– Я хочу знать зачем. Я сделаю то, что ты говоришь, но я хочу понимать смысл. Зачем мне нужно изучать ваниате?

Было невозможно прочесть какие-либо чувства в глазах старого монаха. С таким же выражением он мог бы смотреть на труп или на пробегающие облака. Возможно, это был взгляд охотника, склонившегося над раненым зверем и готовящегося нанести смертельный удар. Интересно, подумал Каден, ударит ли он еще раз? Может быть, так и будет продолжать бить? Он никогда не слышал о послушниках, убитых в процессе обучения, но, с другой стороны, если Тан захочет забить своего ученика до смерти, кто сможет ему помешать? Шьял Нин? Чалмер Олеки? Ашк-лан лежал больше чем в сотне лиг от границы Аннурской империи, вообще от любых границ цивилизованных стран. Здесь не было законов, не было ни судов, ни должностных лиц… Каден опасливо наблюдал за своим умиалом, стараясь утихомирить сердце, колотящееся о ребра.

– Твое неведение является препятствием, – наконец снизошел до ответа монах. Он еще немного постоял неподвижно, затем повернулся к двери. – Возможно, твое обучение пойдет успешнее, если ты поймешь, насколько безотлагательна стоящая за ним необходимость.

Хижина Шьял Нина стояла, прислонившись к отвесной скале, в нескольких сотнях шагов от основного монастырского комплекса. С каменными стенами, сложенными без раствора, она и сама казалась частью горы; изможденная, худосочная сосна бросала на нее свою скудную тень и одинаково засыпала бурыми иголками крышу строения и землю вокруг. Обычно Каден с Акйилом старались избегать этого места – как правило, ученики и послушники представали перед настоятелем только в случае какого-либо серьезного нарушения, требующего не менее серьезного наказания, – и теперь, невзирая на заявление Рампури Тана, что Шьял Нин сможет дать ответы на его вопросы, Каден приближался к зданию с некоторым трепетом, идя шаг в шаг за своим умиалом. Тан без каких-либо предупреждений толкнул деревянную дверь, и Каден, охваченный внезапным сомнением, шагнул вслед за ним через порог.

Внутри помещения было сумрачно, и он не сразу заметил Шьял Нина, сидевшего за низким письменным столом, поверхность которого была абсолютно пуста, не считая единственного листа пергамента – Каден вдруг понял, что это был рисунок следов неведомой твари, которая уничтожала монастырских коз. Если настоятель и был удивлен или раздражен их неожиданным приходом, то никак этого не показал. Он просто поднял взгляд от листка и продолжал сидеть, ожидая.

– Мальчик хочет ответов, – отрывисто сказал Тан, отступая в сторону.

– Как и большинство людей, – отозвался Нин. Его голос был ровным и тяжелым, как струганая дубовая доска.

Он внимательно посмотрел на монаха, потом обратил свое внимание на Кадена.

– Ты можешь говорить.

Теперь, когда он стоял перед настоятелем, Каден не очень хорошо понимал, что он может сказать. Внезапно он почувствовал себя глупым, словно маленькое дитя, которое доставляет взрослым ненужные хлопоты. Тем не менее, если Тан по какой-то причине смягчился настолько, чтобы привести его к настоятелю, то было бы непростительно не воспользоваться предоставившимся шансом.

– Я хотел бы знать, зачем меня сюда послали, – медленно начал он. – Я понимаю, что является целью хин: пустота, ваниате. Но почему это и моя цель? Разве это так уж необходимо для управления государством?

– Нет, не необходимо, – ответил Нин. – Манджарские императоры за Анказскими горами не поклоняются Пустому Богу. Дикари на границах твоей империи молятся Мешкенту. Лиранские цари на дальнем конце земли вообще отказываются служить богам и почитают вместо них своих предков.

Каден бросил взгляд на своего умиала, но Тан стоял молча, с каменным лицом.

– Тогда зачем я здесь? – спросил он, снова обращаясь к настоятелю. – Мой отец перед тем, как отправить меня сюда, сказал мне, что хин могут научить меня тому, чему не может он.

– Твой отец был одаренным учеником, – отозвался Нин, кивая собственным воспоминаниям. – Но он не смог бы стать умиалом: у него не хватало соответствующего опыта. Твое обучение оказалось бы для него невероятно трудным, даже если бы у него не было империи, требующей его внимания.

– Какое обучение? – спросил Каден, стараясь, чтобы вопрос не прозвучал чересчур резко. – Рисованию? Бегу?

Настоятель склонил голову набок и принялся рассматривать Кадена – так дрозд мог бы рассматривать весеннего дождевого червяка.

– У императора много титулов, – произнес он в конце концов. – Один из древнейших и менее всего понимаемых звучит как «Хранитель Врат». Ты знаешь, что это значит?

Каден пожал плечами.

– В Аннур можно войти через одни из четырех ворот – Береговые Ворота, Стальные Ворота, Ворота Странников и Обманные Ворота. Император их хранит, оберегает. Защищает город от врагов.

– Именно так считает большинство людей, – ответил Нин. – Частично потому, что это действительно так: императоры на самом деле охраняют ворота Аннура, они делают это уже сотни лет, начиная с того дня, когда Оланнон уй-Малкениан обнес город первым частоколом из бревен, скрепленных прутьями. Однако есть и другие врата – более древние, более опасные. Именно к ним относится императорский титул.

Каден почувствовал, как в нем разгорается огонек возбуждения, – и притушил его. Если настоятель увидит в нем хотя бы искру эмоции, то, скорее всего, тут же отошлет Кадена обратно в гончарню, вместо того чтобы продолжить свой рассказ.

– Четыре тысячи лет назад, – продолжал Нин, – возможно раньше, возможно позже (архивы на этот счет высказываются довольно туманно), на земле появилось новое существо. Оно не было ни кшештрим, ни неббарим, ни богом, ни богиней: продолжительность жизни тех измерялась тысячелетиями. Это новое существо было человеком.

Ученые и жрецы до сих пор ведут спор о нашей родословной. Одни говорят, что Ума, праматерь человечества, вылупилась из гигантского яйца и породила девятьсот сыновей и дочерей, от которых мы и произошли. Другие придерживаются мнения, что нас создала Бедиса, чтобы у ее великого возлюбленного Ананшаэля был бесконечный запас игрушек для уничтожения. Родичи Тьмы верят в то, что мы прибыли со звезд; что нас пронесли сквозь межзвездный мрак корабли с огненными парусами… Количество предположений на этот счет бесчисленно.

Мой предшественник на этом посту, однако, считал, что нашими родителями были кшештрим. Он полагал, что спустя тысячелетия, на протяжении которых они правили землей, кшештрим по неизвестной причине начали производить на свет детей, которые отличались… некоторыми странностями.

Каден взглянул на своего умиала, но лицо Тана было непроницаемой маской.

– Странностями? – переспросил он.

Он всегда слышал, что кшештрим и люди были заклятыми врагами. Мысль о том, что они могут находиться в родстве друг с другом – более того, что люди могут происходить от своих непримиримых противников, – была настолько необычной, что ее было трудно постичь.

– Кшештрим были бессмертны, – отвечал настоятель. – Их дети, однако, умирали. Кшештрим, несмотря на все великолепие своей логики, обладали не большей эмоциональной чувствительностью, чем жуки или змеи. Дети, которые у них рождались – человеческие дети, – больше них находились во власти Мешкента и Сьены. Кшештрим могли ощущать боль и удовольствие, но люди, в отличие от них, придавали значение своим страданиям и наслаждениям. Возможно, в результате этого они впервые начали ощущать эмоции: любовь и ненависть, страх, храбрость. Или же, наоборот, рождение младших богов привело к появлению у людей эмоций. В любом случае, для кшештрим эти эмоции были проклятием, страшным недугом. Существует рассказ о том, что, когда они увидели, какую любовь испытывает друг к другу первая пара детей-близнецов, они попытались задушить обоих в колыбели. Мой предшественник считал, что Эйра, богиня-покровительница такой любви, спрятала близнецов от их родителей и унесла их прочь, к западу от Великого Разлома, где они породили расу людей.

– Это выглядит маловероятным, – заметил Каден. Годами хин учили его верить только тому, что можно наблюдать, полагаться лишь на показания своих глаз, носа и ушей. И вот теперь, вразрез со всеми его привычными представлениями, настоятель плел перед ним замысловатые истории, словно маскер на одной из больших сцен Аннура. – Откуда вы знаете, что это было так?

Шьял Нин пожал плечами.

– Я ничего не знаю точно. Практически невозможно отделить миф от воспоминания, историю от идеализации. Но одно можно сказать наверняка: до нас этим миром правили кшештрим – непререкаемые властители страны, простиравшейся от одного полюса до другого.

– А что насчет неббарим? – спросил Каден, помимо воли увлеченный грандиозной картиной.

Во всех древних преданиях неббарим фигурировали как героические противники кшештрим, создания невероятной, трагической красоты, столетиями воевавшие со злобной расой кшештрим, пока в конце концов не были вынуждены сдаться перед их безжалостностью и коварством. На красочных рисунках в исторических книгах, над которыми Каден с Валином в детстве проводили долгие часы, неббарим всегда изображались в виде принцев и принцесс со сверкающими глазами: они вздымали свои мечи против кшештрим, которые рядом с ними выглядели смутными серыми тенями.

«Если Нин считает, что этим книгам можно верить, – подумал Каден, – возможно, сегодня я узнаю, как все было на самом деле».

Шьял Нин, однако, промолчал. За него ответил Тан, слегка качнув головой:

– Неббарим – это миф. Сказки, которые люди рассказывали друг другу, чтобы было легче умирать.

Настоятель снова пожал плечами.

– Если они действительно существовали, кшештрим уничтожили их задолго до нашего появления. Записи, оставшиеся относительно неббарим, немногочисленны, скудны и противоречивы. Зато архивы твоего Рассветного дворца полны документов, повествующих о нашей собственной борьбе с кшештрим. В них говорится о долгих годах заточения, когда нас содержали и разводили в стойлах Аи, как скот. И далее об Ариме Гуа, солнечном личе, который скрывал свою силу сорок сезонов, дожидаясь момента, когда начнутся солнечные бури, которые он один мог чувствовать, после чего он разбил запертые врата и вывел наш народ на свободу. Существуют душераздирающие песни о голодных годах, когда снег закрывал с верхушкой самые высокие сосны в горных проходах и детям приходилось поедать плоть своих родителей, чтобы выжить. Это были годы Хагонских Чисток, когда наши враги травили нас в снегах, словно диких зверей.

– За всей этой поэзией стоит один непреложный факт, – заметил Тан. – А именно: кшештрим пытались нас уничтожить, а мы боролись за выживание.

Шьял Нин кивнул.

– В те годы люди молились всем богам, истинным и воображаемым.

– И Пустому Богу? – спросил Каден.

Настоятель покачал головой.

– Пустого Бога не интересуют ни люди, ни кшештрим, ни наши войны, ни наш мир. Его владения бесконечно шире. Наши предки молились более земным богам, отчаянно желая даже не победы, но хотя бы передышки, возможности хотя бы на мгновение оказаться в безопасности. И тогда случилась поразительная вещь: боги услышали наши молитвы. Не старые боги, разумеется, – те, как всегда, бродили своими неисповедимыми путями, разрушая и заново создавая миры в соответствии со своими древними правилами, плетя паутину из света и тьмы, безумия и закона.

Однако существовали и новые боги, неизвестные кшештрим, и они, невзирая на риск, покинули свои обиталища и пришли в этот мир в человеческой форме, чтобы сражаться на нашей стороне. Тебе, разумеется, знакомы их имена: это Хекет и Кевераа, Орелла и Орилон, Эйра и Маат. Явились даже Сьена с Мешкентом. Они бились за нас, и понемногу наше бегство превратилось в защиту, защита – в сражение, а сражения переросли в войну.

– Все было не так просто, – прервал Тан. – Даже с помощью богов перевес был не на нашей стороне. Кшештрим были невероятно древние существа, бессмертные, неумолимые. Поскольку они постоянно жили в состоянии ваниате, они не чувствовали ни жалости, ни усталости, ни страха перед болью и смертью.

– В какой-то степени они были более могущественны, чем даже боги, – согласился Нин. – Разумеется, богов нельзя было убить, но клинок кшештрим мог разрушить их человеческую форму, ограничив их силу на протяжении ближайших эпох. Поэтому они старались держаться в тени, тайно и незаметно направляя свои силы. Не считая Хекета, никто из них не выходил на поле брани.

Каден слушал, пытаясь понять услышанное. Ему, разумеется, доводилось встречаться с разнообразными версиями истории о том, как молодые боги храбрости и страха, любви и ненависти, надежды и отчаяния вступили в сражение на стороне людей, но он всегда полагал, что это просто легенды, и не больше. Однако сейчас, когда то же самое ему рассказывали его настоятель и умиал, он почувствовал, как его наполняет неожиданное возбуждение.

– Но мы выжили, – сказал он. – Мы объединились и уничтожили кшештрим.

– Нет, – ответил Тан. – Мы погибали. Мы гибли тысячами и десятками тысяч.

Нин кивнул, подтверждая.

– Нас спасла не хитрость и не храбрость, Каден, но только наша многочисленность. В то время как силы молодых богов прибывали, кшештрим, которые и изначально были малодетны, вообще потеряли способность размножаться. О нет, их женщины, как и прежде, беременели и рождали детей – но это были человеческие дети, с рождения полностью пребывавшие во власти Сьены, Мешкента и происходящих от них молодых богов. Они разделяли наши страхи и страсти, нашу ненависть и нашу надежду.

Наши жизни были коротки – не более мгновения в глазах наших противников, – но мы были плодовиты. В битвах сражались наши отцы, но войну выиграли матери. Кшештрим неуклонно сокращались в числе, а нас становилось все больше, и через какое-то время победа была уже несомненной.

– И тогда, – добавил Тан, – появились кента.

Каден перевел взгляд со своего умиала на настоятеля и обратно. Он никогда не слышал этого слова.

– На языке кшештрим это означает «дар», – пояснил Нин, – но для людей кента были вовсе не подарком. Личи кшештрим тысячу дней и ночей обуздывали силы, с которыми боялись сталкиваться даже старые боги, и погибли в этой борьбе, но они создали то, что наши предки называли Вратами Смерти.

Война в том смысле, в каком она была знакома людям – в том смысле, в котором мы сейчас ее понимаем, – рассыпалась на кусочки. Имея врата, кшештрим могли появляться где угодно и когда угодно, в мгновение ока пересекать тысячи лиг. Мы по-прежнему превосходили их числом, но численность была бесполезна там, где не было фронта. Вновь и вновь случалось так, что армии людей считали, будто загнали кшештрим в ловушку, и обнаруживали, что враг испарился, воспользовавшись невидимыми вратами. В то время, когда легионы людей охотились на них в горах, в сотнях лиг от своих домов и семей, кшештрим появлялись в самом центре их городов и уничтожали все население. Они не знали жалости.

Посевы предавались огню, города разрушались до основания. Женщин и детей, считавших себя в безопасности в сотнях миль от любой угрозы, сгоняли в храмы и сжигали живьем. Если вначале кшештрим, возможно, хоть как-то сдерживали себя, сейчас они дали себе полную волю, поскольку понимали и не сомневались в этом, что борьба идет за выживание их расы.

– Почему люди не попытались уничтожить врата? – спросил Каден.

– Они пытались. У них ничего не вышло. В конце концов люди построили крепости вокруг всех врат, которые сумели обнаружить, заключив их в футляры из камня и кирпича. И даже тогда их приходилось сторожить, чтобы кшештрим не прорвались и не начали резню.

– Но почему люди попросту не воспользовались вратами сами? Не ударили по врагу его же оружием?

– Как раз такая глупость привела к смерти тысяч людей, – сказал Тан.

– Такие попытки были, – продолжал рассказ Нин. – Целые легионы проходили сквозь кента и попросту исчезали. Поскольку было неясно, где открываются врата с другой стороны, вначале никто не осознавал потери. Не дождавшись рапорта от разведывательных отрядов, наши генералы, предположив, что они попали в засаду кшештрим, посылали все новых и новых людей им на выручку. Прошли недели, прежде чем мы поняли свою ошибку.

– Но куда же они делись? – в ужасе спросил Каден. – Люди ведь не пропадают просто так!

– Эта твоя уверенность, – отозвался Тан, – когда-нибудь может стоить жизни тысячам людей.

– Лишь позже люди узнали, что врата принадлежат силе, еще более древней, чем кшештрим, – сказал Нин. – Они принадлежат Пустому Богу. Он забрал этих людей.

Каден поежился. В отличие от Ананшаэля или Мешкента, старые боги не участвовали в делах людей, а Пустой Бог был старейшим из них. Несмотря на то, что Каден провел последние восемь лет, служа этому древнему божеству, он до сих пор по-настоящему не размышлял над его могуществом. Большинство монахов, казалось, думали и отзывались о нем скорее как о некоем абстрактном принципе, нежели о сверхъестественной силе, обладающей собственной волей и образом действий. Мысль о том, что Пустой Бог может касаться мира людей, может поглощать целые легионы, внушала беспокойство – и это еще мягко сказано.

Настоятель, между тем, продолжал:

– Это не так уж удивительно. Когда кто-либо использует врата, пространство, разделяющее это место и, скажем, Аннур не просто сокращается: оно становится несуществующим. Человек в буквальном смысле проходит сквозь ничто – а ничто является владениями нашего господина. Очевидно, его оскорбляет вторжение на его территорию.

Настоятель прервался, и на протяжении долгого времени оба старших монаха просто сидели, пристально глядя на Кадена, словно ожидали, что он закончит рассказ.

– Существует какой-то способ, – наконец произнес он, пытаясь найти ответ. – Кшештрим пользовались вратами, значит, наверняка есть какой-то способ.

Ответа не было. Каден успокоил свое сердце и привел в порядок ум, прежде чем закончить:

– Ваниате. Это имеет какое-то отношение к ваниате. Если мы овладеем им, то станем подобными кшештрим, а кшештрим могли пользоваться вратами.

Наконец, Нин кивнул.

– Человек не может превратиться в ничто, по крайней мере, не полностью. Однако он может культивировать некоторое «ничто» внутри себя. Похоже на то, что бог позволяет проходить через свои врата тем, кто несет в себе пустоту.

– «Хранитель Врат», – проговорил Каден, возвращаясь мыслями к началу разговора. – Так вот почему меня сюда послали. Это имеет какое-то отношение к вратам.

Нин снова кивнул, но заговорил на этот раз Тан:

– Кшештрим не всегда убивали своих пленников. Заинтригованные нашими эмоциями, они оставили себе небольшое количество людей для изучения.

В устах Рампури Тана это звучало необычно: из всех ашк-ланских монахов он казался наименее способным хоть сколько-нибудь придавать значение человеческим чувствам.

– Некоторые из этих заключенных, – угрюмо продолжал Тан, – втайне проводили свои собственные опыты. Они слушали и наблюдали, изучая своих тюремщиков. Они первыми раскрыли тайну врат, а вместе с ней и ваниате. И тогда они поклялись друг другу вырваться из плена, распространить это знание и использовать его для того, чтобы уничтожить кшештрим.

– Это и были первые хин, – медленно произнес Каден. До него постепенно доходило, что это означает.

Тан кивнул.

– Это искаженное слово из древнего языка: «ишшин» – «те, кто мстит».

– Но какое отношение это все имеет к империи и ко мне?

– Терпение, Каден, – вздохнул настоятель. – Сейчас ты услышишь. Когда люди в конце концов одержали верх над кшештрим, эта победа в значительной степени была сочтена заслугой ишшин. И хотя война закончилась, ишшин продолжали сторожить врата, поскольку были убеждены, что их враги не побеждены полностью, но лишь временно бездействуют.

– На это были причины, – вмешался Тан. Его голос звучал сурово. – Наши люди выслеживали кшештрим еще столетия спустя после того, как война завершилась. Но потом мы стали забывать.

Нин подтвердил его правоту легким наклоном головы.

– Годы шли, становясь веками, и постепенно ощущение насущности задачи стало пропадать. Некоторые вообще забыли о кшештрим. А тем временем новые поколения ишшин открыли для себя тихую радость жизни, проводимой в поиске ваниате. Они начали почитать Пустого Бога самого по себе, а не только с целью отомстить давно исчезнувшим врагам. Отложив в сторону клинки и доспехи, они нашли для себя менее… воинственные занятия.

– Не все, – вмешался Тан.

– Даже ты, старый друг, в конце концов пришел сюда. Невозможно вечно гоняться за призраками.

Тан поджал губы, но промолчал.

– Наш путь нелегок, – продолжал настоятель, – и по мере того как важность нашей миссии понемногу ускользала, все меньше и меньше молодых людей присоединялись к ордену. Были, однако, и такие, кто не забыл нашу отчаянную борьбу за выживание, и видя, как ряды хин редеют, как одни врата за другими остаются без присмотра, эти монахи стали опасаться, что кшештрим могут вернуться. Именно в этот момент твой предок Териал занял шаткий трон государства, раздираемого гражданской войной…

– …И именно в этот момент хин бросили поставленную перед ними задачу, – добавил Тан.

– Не бросили. Мы передали ее в другие руки. Аннурское государство стало слишком большим, чтобы его мог контролировать один человек. Страну рвали на части мятежники и претенденты на трон. Териал узнал о существовании врат и осознал, какую силу они скрывают для его собственных политических целей. Императору, который может мгновенно переноситься в любой уголок своей империи, нет нужды опасаться восстания военачальников в дальних регионах или недостоверных реляций от провинциальных правителей. Император, способный воспользоваться вратами, мог принести единство и стабильность на территории целых континентов.

– И он заключил договор с хин, – закончил Каден, чувствуя, как кусочки головоломки становятся на места.

Шьял Нин кивнул.

– Они обещали обучить его тайне врат – ваниате; он в ответ дал слово задействовать свои имперские ресурсы на охрану этих врат от возвращения кшештрим. Монахи хин, давно потерявшие и способность, и желание выполнять свою изначальную задачу, согласились на такой обмен. Начиная с этого времени все наследники рода Малкенианов проходили обучение здесь, у нас. И это не совпадение, что они с тех пор поддерживали непрерывную линию наследования.

– Хранители Врат, – произнес Каден, впервые осознавая значение этого древнего титула. – Мы охраняем врата от кшештрим!

– Должны охранять, – сухо поправил Тан. – Однако память правителей коротка.

– Кое-кто, – сказал Нин, кивая в сторону Каденова умиала, – считает, что хин не должны были передавать свою задачу в другие руки и что императоры пренебрегли взятой на себя ответственностью.

Каден повернулся к Рампури Тану. Тот стоял в тени, скрестив руки на груди; его глаза в тусклом свете казались темными провалами. Он не двигался, не издавал ни звука и не отрывал взгляда от своего ученика.

– Ты не веришь, что их больше нет, верно? – тихо спросил Каден. – Ты готовишь меня не к монашеской жизни и не к управлению империей. Ты готовишь меня сражаться с кшештрим.

На протяжении нескольких мгновений Тан не давал ответа. Его непроницаемый взгляд ввинчивался в Кадена, словно выискивая скрытые в его сердце тайны.

– По всей видимости, кшештрим мертвы, – наконец отозвался он.

– Тогда зачем же вы рассказываете мне все это?

– На случай, если это не так.