Глава 21
Грейфе всегда ждал неприятностей по службе. Да и как их было не ждать, если они сыпались на него со всех сторон, словно из рога изобилия. Практически не проходило двух-трех дней, чтобы кто-нибудь из начальства за что-то не выговаривал ему, не предупреждал, а то и просто не угрожал. Почему-то получалось так, что именно он, Грейфе, виноват во всех провалах. А они, как назло, в последнее время следовали один за другим. Но ладно бы, если бы только ругали. К этому в конце концов можно и привыкнуть. Так нет, после каждого провала, после каждой неудавшейся акции требовали придумывать что-нибудь новое, еще неизвестное русским. Одной из таких придумок было использование в качестве диверсантов детей и подростков. Расчет был на доверчивость и любовь русских к подрастающему поколению. Думалось, кому придет в голову подозревать в чем-то плохом мальчишек, удящих рыбу с моста? Да, конечно, никому. А мальчишки между тем возьмут да и заложат под опору фугас с часовым механизмом. Эту придумку отдела начальство приняло и одобрило с большим удовлетворением. И сразу же было приказано приступать к ее реализации. Начался подбор детей и подростков. В Гемфурте, недалеко от города Касселя, была создана специальная детская диверсионная школа. В нее стали поступать дети из концлагерей, из оккупированных советских городов и деревень. Их обучали, перевоспитывали, просвещали, влюбляли в Германию, в новый порядок. Лаской, лестью, обманом, клеветой отучали ото всего советского. И, добившись определенных результатов, забрасывали в тыл Красной армии. А дальше все летело к чертям собачьим. Дети, эти русские волчата, едва опустившись на родную землю, тут же со всем оружием и снаряжением являлись к советским властям или в ближайшие воинские подразделения. Грейфе уже не раз крепко попадало и за это. Тогда он предложил значительно повысить требовательность к отбору детей для школы. Брать в нее не только здоровых и крепких, но в первую очередь таких, чьи родители были заклятыми врагами советской власти. И еще у него были продуманы кое-какие предложения, которые он пока что не торопился высказывать. Конечно, попадало не только ему и его отделу. Грейфе знал, что доставалось и хваленому абверу. Нередко взбучки перепадали и самому «кляйн адмиралу». Но Грейфе-то от этого было не легче…
Однако это были неприятности, так сказать, по делу. Но случались и иные, когда он абсолютно ни в чем не был виноват и когда начальство вдруг устраивало ему разнос просто потому, что давно уже его не ругало. Такие неприятности Грейфе обычно предчувствовал, ясно ощущая время от времени, что ему не то чтобы чего-то не хватает, но вроде как недостает чего-то привычного. Сегодня, когда его везли на работу, он испытывал именно такое ощущение. И, как всегда в таких случаях, предчувствие его не обмануло. Едва он переступил порог своей приемной, Эгерт немедленно доложил:
– Вами интересовался начальник управления.
– Давно? – сразу обеспокоился Грейфе тем, что пришел позднее бригаденфюрера.
– Минут десять назад.
– Да, но еще время не вышло, – взглянув на часы, оправдываясь, пробормотал Грейфе. – А по какому вопросу? Не предупредил?
– Нет. Просто спросил, где вы. Я ответил, что скоро будете, – доложил Эгерт.
– Правильно, – одобрил Грейфе. – Шифровки были?
– У вас на столе.
– Хорошо. Узнайте, кто у бригаденфюрера, – приказал Грейфе, скрываясь за дверью кабинета.
Не присаживаясь за стол, он раскрыл папку с донесениями, подготовленными отделом спецсвязи. Это была обычная рабочая почта, которую он читал каждый день по нескольку раз. Ничего особо заслуживающего внимания в ней сегодня не было. Но одно донесение заставило Грейфе кисло поморщиться. Это было запоздалое подтверждение резидента в Иране о ликвидации группы диверсантов, заброшенной в Каракумы еще в июне. Связь с группой оборвалась почти сразу после того, как от диверсантов было получено первое сообщение о прибытии на место. Потом было еще два сообщения о том, что группа приступила к выполнению задания. Но Грейфе почему-то в них усомнился. Резидент немецкой разведки в Иране получил задание проверить, а потом и перепроверить эти сообщения диверсантов. И вот окончательный ответ. Группа ликвидирована советской контрразведкой…
Грейфе подумал, что, очевидно, Шелленберг вызывает его совсем не по этому поводу. Что его наверняка беспокоит какой-нибудь другой вопрос. Но на всякий случай все же решил прихватить с собой и шифровки.
– Бригаденфюрер ждет вас, – переступая порог кабинета, доложил Эгерт.
Грейфе сунул папку под мышку и отправился к Шелленбергу.
Начальник управления был в хорошем настроении. Он даже ухмылялся. Но это могла быть фальшивая ухмылка. Грейфе видел такие не раз, видел, как они вдруг безо всяких причин сходили с лица и оно тут же принимало суровое, почти каменное выражение. Поэтому ухмылке бригаденфюрера он не придал никакого значения. А Шелленберг, сложив руки на груди и оглядев начальника восточного отдела с головы до ног, задал ему довольно неожиданный вопрос:
– Ну-с, Грейфе, что-то вы давненько ничего не докладывали мне, как идет подготовка к акции, которую от нас ждет сам фюрер?
«Вот что ему понадобилось знать, – сразу отлегло у Грейфе от сердца. – Я-то докладывал. Да вы-то не больно желали слушать. А теперь, значит, потребовалось…»
– Обергруппенфюрер абсолютно в курсе всех дел, бригаденфюрер, – посчитал он необходимым доложить в первую очередь. – Он вызывает меня…
– Знаю, Грейфе. Все знаю, – перебил его Шелленберг. – И мне все известно о том, что уже сделано. Но ведь сделано-то ничтожно мало!
«Такого даже обергруппенфюрер не говорил», – подумал Грейфе. И согласился:
– Мало, бригаденфюрер. Хотя все идет по плану…
– Ох, эти планы, Грейфе! – вздохнул Шелленберг. – Мы сами их составляем! Сами утверждаем! И сами проваливаем! Так?
– Бывает, что и так, – снова согласился Грейфе, все еще не понимая, почему Шелленберг заинтересовался вдруг делом, когда оно не только еще далеко до завершения, но и находится в явно невыигрышном состоянии.
– А почему? – продолжал Шелленберг.
– Причины всегда находятся, бригаденфюрер. И не всегда все зависит от нас, – стараясь избегать конкретности, ответил Грейфе.
Но именно на конкретность-то, как выяснилось далее, и нацеливался начальник управления. Потому что в следующий момент обратился уже непосредственно к ней:
– Это так, Грейфе, если говорить вообще. А вот почему почти на месте топчется подготовка? Не задумывались? – сделал он небольшую паузу. – Ну, так я вам отвечу на этот вопрос. Потому что вы работаете без должного размаха. Кто вам помогает?
– Штурмбаннфюрер Скорцени и штурмбаннфюрер Вольф, – ответил Грейфе.
– Это какой Вольф? Который работает у Мюллера?
– Так точно, бригаденфюрер. Начальник отдела IVB2.
– Вот так, два человека. А фактически вы все пытаетесь делать сами, Грейфе, – констатировал Шелленберг. – Мотаетесь туда, мотаетесь сюда. А дело еле движется вперед. Я прав?
– Вы, как всегда, правы, бригаденфюрер, – покорно согласился Грейфе.
– Меня спросил о том, как идет подготовка, рейхсфюрер, – доверительно сообщил Шелленберг. – Я, конечно, не стал подводить нашего шефа. Да и вас тоже. Заверил рейхсфюрера, что все идет так, как надо. Но ведь мне-то известно, что такими темпами мы просто сорвем всю операцию. Вы получили сообщение о том, что подготовленные для нас в Москве фотографии исчезли. А что предприняли после этого? Ничего! Где машины, точно такие же, на каких ездят советские руководители? Их нет. И вы даже еще не пытались их найти! А вы знаете, что их родина за океаном? И что сейчас не так-то просто будет оттуда их вывезти? Где собираетесь вы устроить явку исполнителю акции в Москве? Вы думали об этом?
Грейфе молчал. Шелленбергу надо было дать выговориться. Кроме того, следовало продумать, что ему ответить. Ничего неожиданного он не сказал. И все, что он перечислил и упомянул, было уже продумано у Грейфе. Но сделано пока что действительно ничего не было. До этого просто еще руки не дошли.
– Еще назвать ряд вопросов, которые не решаются до сих пор? – спросил Шелленберг.
– Благодарю вас, бригаденфюрер, за помощь, – слегка поклонился Грейфе. – Вам, конечно, видней, что выполнять в первую, а что во вторую очередь. Мы сейчас же начнем выполнять ваши указания.
– Я не сомневаюсь в этом, Грейфе. Но будьте расторопней. Проявляйте больше энергии. Пусть дело не стоит ни днем ни ночью. И не мне вас учить, Грейфе, перестаньте заниматься самодеятельностью. Планы – одно. А точный график – другое. Так вот, составьте точный график выполнения всех пунктов подготовки и дайте его утвердить шефу. И вы сразу почувствуете, какое это будет могучее подспорье в ваших руках. Вы поняли меня?
– Все понял. И еще раз благодарю вас, бригаденфюрер, за внимание и науку, – снова почтительно склонился Грейфе.
– Благодарить не стоит, – ответил Шелленберг и добавил такое, о чем Грейфе думал потом не переставая весь день: – Вы должны понимать, Грейфе, что сегодня рейхсфюрер остался доволен моим докладом. А завтра он уже может его не удовлетворить. И тогда… вы подумайте об этом, Грейфе, хорошенько…
– И это понял, бригаденфюрер, – ответил Грейфе.
– Вы пришли с папкой. Что у вас еще? – спросил Шелленберг.
– Сообщение от резидента из Ирана, бригаденфюрер.
– Знаю. Мне уже докладывали. Не задумывались, в чем причина провала?
– Могу только предполагать, бригаденфюрер. Думаю, сказалось, как всегда, неумение точно определить свое взаимоотношение с местным населением. Либо не сумели достаточно надежно изолироваться от него, либо не смогли наладить должный контакт.
– Скверно и то и другое. А всего хуже то, что мы не успеваем как следует учить их ни тому ни другому, – признался Шелленберг. – Как будете исправлять положение там, за Каспием?
– Подготовим и забросим новую группу. На сей раз, предварительно опять же через резидентуру в Иране, постараемся подготовить им встречу с людьми из местных, поддерживающих нас, – ответил Грейфе.
– Хорошо. Готовьте. А что с детской школой в Гемфурте? У вас были насчет нее какие-то соображения? – напомнил Шелленберг.
– Разрешите, бригаденфюрер, я их доложу, – с готовностью ответил Грейфе.
Шелленберг одобрительно кивнул.
– Мне представляется, бригаденфюрер, что эту школу надо вывезти с территории рейха, – категорически заявил Грейфе.
– Вот как? – вопросительно взглянул на него Шелленберг. – Почему?
– Потому что здесь, на своей земле, мы никогда не сумеем по-настоящему привить подросткам, которых мы воспитываем как детей великой Германии, ненависть к своим бывшим соотечественникам и другим врагам рейха. А без этого они никогда не будут выполнять те задачи, которые мы возлагаем на них, – ответил Грейфе.
Шелленберг прошелся по кабинету, взглянул на Грейфе уже с любопытством и одобрительно кивнул:
– Интересно, Грейфе. Ну-ну, продолжайте!
– Сколько мы ни будем, бригаденфюрер, воспитывать их в нужном нам направлении лишь словами, мы никогда не добьемся должного результата. Но стоит нам поместить их во враждебную им среду, я имею в виду перевести школу в Чехословакию, в Польшу или даже в Белоруссию, и они сразу почувствуют себя маленькими хозяевами над всеми этими недочеловеками. У них появится желание повелевать, всегда и во всем доказывать свое бесспорное превосходство. Это вызовет со стороны населения обратную реакцию. Возможно, где-то раз-другой это примет характер открытой вражды. Она еще сильнее укрепит в сознании наших молодых помощников, что ничего общего нет и не может быть между ними и всеми теми врагами рейха, и нужные нам качества появятся у них сами собой. Я уверен, что перевод школы на Восток окажет самое благоприятное воздействие на ее воспитанников, – закончил свою мысль Грейфе.
И опять Шелленберг ответил не сразу. Но мысль начальника восточного отдела, очевидно, пришлась ему по душе. Что-то вроде улыбки снова появилось у него на губах. Он ходил по кабинету и о чем-то думал.
– Что же, Грейфе, – сказал он наконец. – Вы совершенно правильно поняли то, что я внушаю вам постоянно, и предложили, как мне кажется, вполне разумную реализацию этих мыслей. Я доложу шефу о целесообразности перевода школы в одну из оккупированных нами областей. А вы продолжайте подготовку к акции, Грейфе. Усиленно продолжайте.
– Я сделаю все, что только можно сделать, бригаденфюрер, – ответил Грейфе.
Из кабинета начальника он вышел тем не менее смятенный и озабоченный тем, чем закончил Шелленберг обсуждение первого вопроса. Бригаденфюрер совершенно ясно его предупредил. Но почему? Ведь, в общем-то, все идет своим чередом? А если что получается и не совсем так, так разве это из-за него, из-за Грейфе? А были ведь и еще какие-то недоговорки, намеки! Конечно, без них Шелленберг не мог обойтись никогда. И Грейфе еще предстояло во всем, что тут наговорил, хорошенько разобраться. Но вот одно заявление начальника Грейфе сразу принял за чистую монету. Это сообщение о том, что подготовкой дел интересуется Гиммлер. Иначе и быть не могло. Только наверняка Гиммлер не столько интересовался, сколько проверял через своего человека, так ли все обстоит на самом деле, как ему докладывает Кальтенбруннер. А уж как выяснить истинное положение дел, первого шпиона империи, по сравнению с которым Грейфе считал себя подготовишкой, учить было не надо. У него для этого было сто способов. На него работали тысячи людей, начиная от сотрудников управления AMT-VI до соглядатаев и осведомителей во всех интересующих рейхсфюрера учреждениях и организациях не только внутри фатерлянда, но и за его пределами. Голова ото всего этого у Грейфе шла кругом. Но он, естественно, и виду не подал адъютанту, что расстроен. Наоборот, войдя в приемную, очень бодро приказал:
– Эгерт, вызовите ко мне начальника курсов «Ораниенбург» и этого русского, Политова. – И добавил, указав пальцем на пол приемной: – Сюда же!
