Книга: Суд офицерской чести (сборник)
Назад: Глава третья
Дальше: Глава пятая

Глава четвертая

1
Служба и дружба, как две параллельные линии, не сходятся никогда. Это высказывание Суворова всегда казалось Кравцу несколько сомнительным. Он имел немало примеров, чтобы его опровергнуть. Взять хотя бы Смолина.
Командира полка Кравец с полной ответственностью мог назвать своим другом. Ибо друг – не только тот, с кем в праздник распевают песни, и не тот, с кем делят чашу на пиру. А тот, с кем в трудную минуту ты встречаешь вместе беды и потери, холод и жару. Так пелось в песне советских времён. С командиром, конечно, и за одним столом они сиживали не единожды, но дружбу проверили всё-таки не застольем, а совместной службой, где торжества нечасты, а разных неприятностей – хоть отбавляй. Жизнь полка, вопреки представлениям об армии как об организации упорядоченной и строго регламентированной, на деле трудно предсказуема. В коллективе, где выполняют разные боевые и хозяйственные задачи полторы тысячи человек, каждый божий день что-нибудь случается. И хотя ответственность за всё происходящее, по уставу внутренней службы, в первую очередь лежит на командире-единоначальнике, но и заместителю по воспитательной работе тоже достаётся. Если, конечно, не прячешься за спину комполка, как делают некоторые коллеги. Кравец прятаться не привык. Это качество и ценил в нём Смолин.
Отношения со своим заместителем по воспитательной работе он строил на равных, любил посоветоваться, поговорить по душам.
На этот раз Смолин с порога ошарашил новостью:
– У нас чепэ, комиссар! И не одно, а сразу два!
– Неужто собачка Жучка сдохла? – попытался пошутить Кравец.
– Не до шуток, Саня! Погибли два бойца из ремроты и зампотех…
– Ротный?
– Да нет. Наш! Грызлов! Застрелился в кабинете, ёкарный бабай!
Заместитель командира полка по технической части майор Грызлов был «тёмной лошадкой». Замкнутый и неприветливый, он ни с кем из сослуживцев дружбу не водил. Как говорят на Кавказе, хлеб не ломал, или, по-русски, водку не пил. Впрочем, это дело каждого: с кем праздники отмечать. По службе к Грызлову особых претензий не было. Не то чтобы техника в полку находилась в хорошем состоянии (в годы всеобщего развала этого добиться просто невозможно!), но приезжающие комиссии оценивали её боеготовность как удовлетворительную. Какие старания для этого предпринимал Грызлов, никого не интересовало. Важен результат! До Кравца, конечно, доходили слухи, что майор на руку не чист, проворачивает махинации с запчастями, с талонами на бензин. Но ревизия недостачи не обнаружила. Не пойман за руку – значит, не вор.
– Вчера начали нас шерстить окружники. Проверяют готовность к убытию. Или, как они заявили, помогают выполнять поставленную задачу. Помощнички, ёкарный бабай! Ходят по пятам, суют нос в каждую щель, сто советов в одну минуту, а толку никакого, – хмуро излагал Смолин. – А тут, как назло, пожар на частной автомойке. Той, что за парком боевых машин. Ну, пожар как пожар. Мы же его тушить помогали. Потушили и два трупа обнаружили. Сильно обгорели, но документы сохранились. Оказалось, наши бойцы: Сиразетдинов и Марласов. Ты их знаешь.
– Как не знать! Самовольщики. Сам сведения в дивизию подавал. Если память не изменяет, с сентября в бегах числятся.
– Так точно. Но это на бумаге. Когда прокурорские стали ротного трясти, тот раскололся, что, дескать, по приказу Грызлова этих бойцов отправил на заработки. А в самовольщики записал, чтобы не искали. Они почти полгода на заправке жили, как рабы… Понимаешь, ёкарный бабай! Вкалывали за пайку. Деньги у хозяина автомойки ротный забирал. Основную часть – зампотеху, ну и что-то себе на карман…
– Ты думаешь, это правда? Может, ротный с перепугу наклепал на Грызлова, чтобы себя выгородить?
– Эх, Саня! Какой ты, ёкарный бабай, инженер человеческих душ, если современную молодёжь не знаешь! Она сейчас ушлая. Ротный понимал, что закон нарушает. Потому заручился письменным распоряжением Грызлова. Его и предъявил «следаку». Тот по горячим следам назначил прокурорскую проверку всей техслужбы. На складах эНЗэ выявили недостачу на несколько «лимонов», а следы опять к Грызлову тянутся… Ты у него дома бывал?
– Не доводилось.
– Так сходи на экскурсию. Посмотри, как господа майоры живут! Мы с ним – соседи, а в гостях я у него оказался впервые. Понятым пригласили. Будто в музее очутился… Картины, гобелены всякие. Мебель кожаная… Золото и доллары нашли под ванной. Потом отправились к нему в кабинет, сейф вскрывать. Идём, я Грызлову говорю: «Я бы на твоём месте, ёкарный бабай, пулю в лоб пустил!» Он скривился и отвечает: «А вы, командир, сначала на моём месте окажитесь, а потом советуйте!» Наглец! Зашли в кабинет. Следователь попросил открыть сейф. Грызлов спокойно достал ключи, открыл дверцу. Не успели мы опомниться, выхватил из сейфа пистолет и бахнул себе в висок. Пуля полбашки снесла. У всех, ясное дело, сначала – шок! Потом стали разбираться, откуда ПМ взялся, откуда патроны? Грызловский-то, табельный, как положено, у дежурного по полку, под замком. А у «макарова», из которого он застрелился, номера сточены, будто у киллерского. И патроны из серии, какой на складах в дивизии нет. Короче, тёмная история. Так что готовься, комиссар, на ковёр…
– Ну, это нам не впервой!
– Да нет, тут мозги вынесут, не ходи к гадалке!
– Да, пришла беда – открывай ворота, – согласился Кравец.
– Сань, прости дурака, – спохватился Смолин. – Я ведь и не спросил, как у твоей матери дела?
– Не будем сейчас об этом, Серёжа. После расскажу…
2
Линия судьбы на руке у Кравца – прямая и чётко очерченная. Без разветвлений и разрывов. В жизни же, как у всякого военного, без зигзагов не обошлось. А иначе как выпускник военно-политического авиационного училища смог стать политработником в мотострелковом полку?
…Кравец окончил училище с золотой медалью. Из-за желания служить поближе к больной матери отказался от престижного распределения в заграничную группу войск. Но в Челябинск служить не попал. Был назначен замполитом роты в авиационный арсенал в Кировской области. Часть располагалась в лесу, в ста километрах от областного центра, и считалась местом неперспективным, а попросту – ссылкой.
– Тебя-то сюда за что? – вопросом в лоб встретил Кравца командир роты – седой капитан с испитым лицом.
– Ни за что… – ответил Кравец. – Служить прибыл.
Служить он и вправду хотел. Потому и не испугался этого назначения. Помнил советы бывалых офицеров, что службу в «медвежьем углу» лучше начинать, чем заканчивать. Впрочем, в том, что он очутился в таком месте, было ещё одно преимущество: на фоне спивающихся старших сослуживцев легче было проявить себя. Командир роты по причине этого самого пьянства вскоре был уволен. Кравец, оставшийся за двоих, дневал и ночевал в казарме. Через год сделал роту лучшей среди таких же подразделений ВВС. Его заметили.
После итоговой проверки офицер из политического отдела предложил перейти на комсомольскую работу.
– Комсомол – это школа жизни, – убеждал он. – Вы, Кравец, офицер молодой, толковый. Вас на этом поприще ждёт блестящее будущее…
– Не советую, Александр Викторович, делать такой опрометчивый шаг, – стал отговаривать Кравца замполит арсенала, которому лейтенант рассказал о поступившем предложении. Может быть, он просто не хотел отпускать от себя добросовестного офицера, может, действительно не видел открывающейся для подчинённого перспективы.
– Это движение в сторону, – говорил он. – Ну, кто ты такой? Офицер-политработник. Перед тобой прямая дорога. Ещё годик-другой побудешь на роте, а там двинем тебя на замполита батальона. Поступишь в академию. А что ждёт тебя на комсомольской работе? Максимум – капитанская должность. Просидишь на ней, пока не станешь старпёром. Знаешь поговорку: «Волосы выпали, зубы торчком, старый дурак с комсомольским значком»?
Кравец не послушал замполита. Вспомнил другую поговорку: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». На следующий день разыскал проверяющего и сказал, что согласен.
Армейский комсомол оказался хорошей школой. И главное – необычной. Ведь секретарь комитета обязанностей имел много, а власти никакой. Попробуй в таких условиях завоюй авторитет, организуй работу, убеди начальников в необходимости того, что придумал, мобилизуй комсомольцев. Сумеешь – честь тебе и хвала. Не найдёшь своего места в полку (будешь бить баклуши или бегать на побегушках у замполита) – считай, пропал. Застрянешь на комитете, как и обещал бывший начальник, до седых волос. А потом путь один – в начальники солдатского клуба и в запас, с тремя маленькими звёздочками на погонах…
В авиации у политработников, кто не из лётного состава (а таких – большинство), карьерный рост невелик. На должности замполитов полков, начальников политотделов назначаются только лётчики или штурманы. Не пройдя ступеньки замполита эскадрильи, нечего и мечтать о дальнейшем продвижении. Если станешь к пенсии майором, пропагандистом авиаполка или замполитом батальона обслуживания – уже удача.
Но Кравцу повезло. Он попал помощником начальника политотдела по комсомольской работе в авиационный полк, который занимался поиском и эвакуацией космонавтов и космических объектов в казахстанской степи. Полк был московского подчинения. Все в нём – на виду. Только служи, не ленись! Через два года Кравец ушёл на повышение в политотдел ВВС. Потом был приглашён в комсомольский отдел политического управления округа.
Там и произошло переодевание его в общевойсковой мундир. Начальник политуправления на дух не переносил авиаторов. Голубые петлицы и просветы на погонах напрямую ассоциировал с расхлябанностью и недисциплинированностью, якобы присущими всем «летунам».
– Чтобы я вас, капитан, в этой форме больше не видел! – приказал он Кравцу, представлявшемуся по случаю прибытия к новому месту службы.
– Есть! – только и осталось ответить бывшему авиатору.
В политуправлении Кравец стал майором, отсюда поступил в военно-политическую академию, после окончания которой и был назначен заместителем командира мотострелкового полка по политической части.
Быть бы Кравцу если не генералом, то уж точно полковником – начальником какого-нибудь политотдела, если бы не пресловутая «перестройка». Она, как и пророчили злые языки, переросла-таки в «перестрелку». Путч в Москве, показавший полную неспособность высшего руководства не только к управлению страной, но даже к организации самого переворота, закончился фарсом возвращения Горбачёва из Фороса и непомерным возвеличиванием роли трёх «героев-демократов», задавленных во время бестолковых передвижений войск по столице. Офицеры полка, где служил Кравец, тогда отказались выводить танки на улицы далёкого от политики уральского города, остались в расположении части, не выполнив приказа командующего округом генерала Макашова, тут же снятого с должности, когда путч был подавлен. А потом пришло указание о роспуске политорганов.
Тогда-то, оказавшись за штатом, Кравец впервые и узнал, что такое настоящая «безнадёга». К ощущению собственной никчёмности добавилось чувство горечи от раскола великой страны. То, что это – следствие пьяного сговора трёх удельных князей в Беловежской пуще, только усиливало безысходность. Для офицера нет ничего страшнее ситуации, когда он не в состоянии защитить государство, которому присягал. Ведь если тебя заставляют давать новую присягу и ты делаешь это – значит, предаешь прежнюю…
Кравец присягу новой власти не давал. Впрочем, его к этому и не призывали, в отличие от сослуживцев, оказавшихся в бывших союзных республиках. Полгода он находился не у дел, пока наверху не уразумели, что любая армия, даже самого «демократического» толка, не может обойтись без воспитателей, как их ни назови: политработники, капелланы, психологи…
Сначала Кравца назначили помощником командира полка по воспитательной работе, потом эту должность переименовали в «заместителя». К чести Смолина, он всегда относился к Кравцу, как к своей правой руке, видел в нём профессионала и единомышленника. И ещё – человека со связями, способного найти выход в трудных ситуациях. Кравец лично знал многих офицеров штаба округа, со многими находился в приятельских отношениях. А это, как ни крути, один из важнейших двигателей любого дела. Скажем, во время разного рода проверок или когда случается что-то непредвиденное.
Именно на старые связи своего зама и уповал Смолин, предупреждая о грядущем вызове на «ковёр» после самоубийства Грызлова.
Такой вызов не заставил себя долго ждать. В дивизию прикатил начальник управления воспитательной работы округа генерал-майор Павел Николаевич Плаксин.
– Твой лучший друг, ёкарный бабай, на свидание зовёт, – заметил Смолин, получив приказ прибыть вместе с Кравцом в кабинет комдива.
Плаксина в округе побаивались даже генералы, не говоря уже о простых смертных. В советское время он возглавлял группу народного контроля, проверявшую наличие «нетрудовых» доходов, дач, автомобилей и т. д. Плаксин был из сибирских крестьян. В гору он пошёл, женившись на дочери секретаря Хабаровского крайкома партии. Слыл Плаксин человеком недалёким, но честным и принципиальным. Не терпел всего, что не соответствовало моральному облику строителя коммунизма и его собственным представлениям о службе. Сам был закоренелым службистом и в требовательности к подчинённым порой доходил до педантизма и даже жестокости.
На памяти у Кравца был случай с одним полковником, провинившимся только в том, что на старости лет влюбился в молодую женщину и во имя брака с ней развёлся с первой женой. Инициатором партийного судилища и последующего увольнения этого офицера из Советской Армии, как дискредитировавшего своё звание, был Плаксин.
Однако в словах Смолина о «лучшем друге» была не только ирония, но и большая доля правды. Плаксин благоволил к Кравцу и даже покровительствовал ему как «литературному дарованию».
Всё началось со дня рождения командующего округом. Как принято, во всех управлениях и отделах штаба готовили поздравления имениннику. Но Плаксин решил всех перещеголять. Узнав, что Кравец «балуется стишками», вызвал его и велел за пару часов сочинить оду и отпечатать приветственный адрес в окружной типографии.
– Я не успею, товарищ генерал-майор, – промямлил Кравец.
– Никаких «не успею»! Возьмёшь мою «Волгу», а начальнику типографии я позвоню!
О том, что существует такое понятие, как вдохновение, с генералом вести разговор было бесполезно. Кравец заперся в кабинете, призвал на помощь всех существующих муз и… успел.
Как просил Плаксин, «в цветах и в красках», и главное – в рифму, расписал трудное военное детство генерал-полковника, его успешную службу в Монголии и ГСВГ, учёбу в разных академиях, славную семейную жизнь, вплоть до сведений о детях, внуках и упоминании о нежных чувствах к красавице жене. Не забыл и о генеральском хобби: рыбалке и игре в волейбол. Текст, набранный петитом, был золотом отпечатан на лощёной бумаге. К тому же Кравец проявил инициативу и на развороте поздравления оттиснул портрет именинника при всех орденах и медалях. Ещё сырой, пахнущий типографской краской, поздравительный адрес был доставлен Плаксину ровно в назначенное время.
Начальник политуправления, даже не поблагодарив, отпустил Кравца.
Не прошло и часа, как дежурный по политуправлению собрал всех офицеров в зале заседаний. Генерал вывел вперёд Кравца и объявил благодарность за образцовое выполнение задания командования. Затем с придыханием рассказал, какое впечатление произвёл на командующего текст поздравления.
– Командующий обнял меня и прослезился, когда прочёл сочинение этого капитана, – указал он согнутым пальцем на покрасневшего Кравца. – Так проникновенно, сказал товарищ командующий, о моей судьбе ещё никто не писал. Вы слышали? Никто! А посему объявляю, что капитан Кравец – есть наш доморощенный талант. И с этой минуты он находится под моим покровительством. Как говорится, талантам надо помогать…
«Бездарности и так генералами станут», – про себя завершил генеральскую тираду Кравец, не зная, радоваться или нет внезапно обрушившейся на него благосклонности.
Расположение Плаксина оказалось долговременным. Он был приветлив с Кравцом все годы службы в округе, немало поспособствовал поступлению в академию и после назначения на должность заместителя командира полка поддерживал его. Правда, чепэ, подобного нынешнему, прежде не случалось, и Кравец не знал, как поведёт себя его благодетель в этой ситуации.
– Как вы довели полк до такого безобразия, отцы-командиры? – устало спросил генерал, когда Смолин и Кравец предстали перед ним. – Дожили, а! Уже солдаты у вас в наёмных рабочих превратились, майоры стреляются…
Они стояли потупясь, ожидая долгого разноса. Но получилось иначе.
– Сейчас не время для объяснений, – неожиданно произнёс генерал. – От лица командующего округа объявляю вам обоим о неполном служебном соответствии. А теперь идите и готовьтесь к выполнению боевой задачи.
У самой двери он задержал Кравца:
– Смотри, Александр, больше меня не подводи! А то ты меня знаешь…
– Постараюсь, товарищ генерал-майор!
– Уж постарайся.
Смолин ждал на крыльце. Повернувшись спиной к ветру, он нервно курил, зябко поводя плечами.
– Ты же бросил? – удивился Кравец.
– Бросишь тут, ёкарный бабай… Что задержался?
– Да так. Плаксин попросил не подводить больше.
– Понятно. – Смолин ещё пару раз затянулся и бросил окурок в урну. – А всё-таки мы с тобой, комиссар, везунчики: легко отделались. Я думал, снимут…
3
– Товарищи офицеры, ещё раз довожу, что включает в себя экипировка военнослужащего для боевых действий. Попрошу принять это, ёкарный бабай, как моё неукоснительное требование, – Смолин сделал паузу и обвёл строгим взглядом офицеров полка, прибывших на совещание. – Итак. Куртка ватная двубортная – один комплект. Куртка и брюки хэбэ («афганка») – один комплект. Шапка-ушанка – одна штука. Сапоги кирзовые – одна пара. Портянки зимние – две пары. Ремень поясной – одна штука. Фляга для воды – две штуки. Оружие по штату. Боеприпасы – два боекомплекта…
«Хорошо, что походные Ленкомнаты теперь не нужны… – Кравец, вполуха слушая комполка, подумал о своём, о «комиссарском». – Вот мороки-то с ними было бы…»
Вспомнилась «целина». За годы замполитства он дважды выезжал с автомобильным батальоном на уборку урожая. Тогда, по воле всемогущего ЦК, помощь колхозам в перевозке зерна приравнивалась к выполнению боевой задачи под лозунгом: «Бой за хлеб!» В «бой» бросались и солдаты-срочники, и «партизаны» – мужики, призванные из запаса. И у первых, и у вторых – только водка да бабы на уме. Если же учесть, что целинный батальон – это тысяча человек и пятьсот машин, разбросанных на огромной территории, то управлять этой «ордой» было делом нелегким, если не сказать – невозможным. Какая уж тут партийно-политическая работа! Удержать бы «целинную вольницу» в повиновении, избежать бы аварий, драк с местными да междоусобной поножовщины…
На целине сборно-щитовые Ленинские комнаты – чистая профанация воспитательной работы. Даже там, где они были, их использовали не для проведения политинформаций, а для свиданий с девками, перекуров и игры в карты. Все начальники это знали, но никто ничего поделать не мог. Была линия партии. Её надо было выполнять. Готовить планшеты, отражать на них состав политбюро, следя за изменениями в рядах его членов, которые мрут один за другим, вывешивать на стенах разные лозунги, далёкого от жизни содержания. Делать это приходилось, хотя бы ради самосохранения. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте» – холёный проверяющий из московской опергруппы – и за недостатки в оформлении Ленкомнаты может снять с должности. За пьянство не снимет, за плохие показатели по перевозкам зерна – тоже, а вот за пропущенную очередную звезду на груди Генсека – запросто! За это получишь по «самое не хочу», как любит выражаться Смолин.
– В вещевом мешке у каждого бойца должны быть в наличии… – нудно продолжал Смолин, – плащ-накидка – одна штука, котелок, кружка, ложка, комплект сменного белья (летнего и зимнего), полотенце – одна штука, туалетные принадлежности – один комплект, письменные принадлежности: конверты, ручка, блокнот… Затем, сухпаёк на трое суток, хозяйственный пакет…
– Разрешите, товарищ полковник? – подал голос командир первой мотострелковой роты старший лейтенант Морозов. Красавец-атлет, энергичный и деятельный офицер, он пользовался авторитетом у Смолина и знал об этом.
– Говори, – разрешил Смолин.
– Докладываю, товарищ полковник, – поднялся со стула старлей. – Туалетных принадлежностей нет, ни у нас на полковом складе, ни на дивизионном. Я вчера лично проверил…
– Зам по тылу, что такое? – перебил ротного Смолин.
Заместитель командира по тылу подполковник Анисимов через месяц готовился увольняться в запас. Лысый и тучный, он только руками развёл:
– Так точно, командир, и у нас, и в дивизии пусто. Я и на окружные склады ездил – там мой приятель начальником. Пять лет никаких поступлений не было. Как только эта катавасия в стране началась…
– Давай без обобщений, Иван Романович, – остановил его Смолин. Анисимов был человеком «левых» взглядов, что крайне удивительно для тылового служаки, и его реплика могла вполне перерасти в политическую дискуссию. – Что ты предлагаешь?
– Собрать с бойцов деньги и закупить всё необходимое.
– Собрали бы давно, товарищ подполковник, – опять не удержался Морозов, – но денежное довольствие… Вы же сами знаете. Уже полгода…
– Ладно, Морозов, не грузи меня больше. Пораскинь мозгами, ёкарный бабай, – ты же командир. Прояви наконец инициативу… – прекратил возникающий «базар» Смолин.
Однако после совещания, когда в зале остались только он и заместители, попросил Кравца:
– Будь добр, Александр Викторович, порешай эту проблему. Конечно, она не совсем твоя, а скорее Ивана Романовича. Но у него сейчас забот и так невпроворот: полк будет разворачиваться до штата военного времени. А это и укомплектование имуществом всех прибывших, и ГСМ, и продукты… Короче, заму по тылу сейчас не до вещмешков. Ну а мыло, зубная паста, мочалки, письменные принадлежности – это, ёкарный бабай, как ни крути, проявление заботы о личном составе и в конечном счёте о его моральном духе. Боец должен ведь иметь возможность написать письмо матери или девушке… Согласен?
– Что-нибудь придумаем, командир, – кивнул Кравец.
– Вот и хорошо. Да, ещё, товарищи офицеры, – обратился уже ко всем заместителям Смолин. – Сроки у нас самые сжатые. По моим данным, отправка через десять суток. Попрошу всех быть предельно собранными…
Вернувшись в свой кабинет, Кравец стал перебирать визитки, которых у него за последние годы собралось немало. Все эти разноцветные карточки до поры до времени бесполезной грудой лежали в ящике рабочего стола и извлекались на свет божий лишь при необходимости. Интуиция подсказывала Кравцу, что среди карточек обязательно попадется та, с помощью которой задача укомплектования солдатских вещмешков будет непременно решена. Круг общения у него был довольно широким. Да и как прожить в большом городе, без знакомств? В основном это были бывшие сослуживцы, после увольнения из армии осевшие в различных чиновных кабинетах, работающие в страховых фирмах или коммерческих структурах. Встречались визитки деятелей культуры и искусства: писателей, артистов, музыкантов. Был даже один знакомый фокусник-иллюзионист. «Вот кто мог бы одним мановением волшебной палочки достать полторы тысячи комплектов для умывания и три тысячи конвертов… – криво усмехнулся Кравец. – Только такое даже народному артисту не под силу! Тут нужен серьёзный “спонсор”, для которого цифра с пятью нулями ничего не значит».
Перевернув половину визиток, он наткнулся на ту, где на чёрном лаковом фоне золотыми буквами была оттиснута фамилия Масленников.
Хоть и говорят, что армия – это большая деревня и в ней трудно потеряться, с Лёней Масленниковым, Мэселом, они не встречались лет семнадцать. После выпуска до Кравца доходили слухи, что Мэсел был оставлен в родном КВАПУ командиром курсантского взвода, потом женился на девушке-мотористке с местной швейной фабрики. Выбор будущей супруги был сделан с дальним прицелом. Помимо «пролетарского происхождения», очень ценимого кадровиками, девушка была ещё и депутатом Верховного Совета СССР. Благодаря связям жены Масленникова вскоре перевели в Москву, вроде бы в штаб дальней авиации, где его следы на время затерялись.
Кравец столкнулся с ним нос к носу в канун прошлого Дня защитника Отечества, или, по-старому, Дня Советской Армии и Военно-Морского Флота. Мэсел в смокинге и бабочке шествовал на фуршет, устраиваемый мэром города для ветеранов войны и Вооружённых Сил. Кравец же спешил в управление культуры, чтобы договориться о приезде в полк артистов из музкомедии. Военно-шефская работа давно уже не велась, но в его полк местные артисты всё же наведывались. В управлении культуры работала давняя (ещё по обкому комсомола) знакомая Кравца. Она-то и направляла к нему творческие «десанты».
Мэсел узнал бывшего однокурсника. На ходу сунул визитку и благосклонно похлопал по плечу:
– Забегай, старичок, если что. Не стесняйся.
На визитке красовалось название холдинга – «Лидер». Об этом холдинге Кравец был наслышан, но и предположить не мог, что его генеральный директор Масленников и его товарищ по училищу Мэсел – одно и то же лицо.
Получив визитку, Кравец навёл дополнительные справки о «Лидере» через знакомого из УВД.
Холдинг основал дядя Мэсела. Масленников-старший после увольнения из армии работал инструктором промышленного отдела обкома партии. В конце восьмидесятых, будто бы по партийному заданию, он открыл один из первых в области кооперативов. В период, когда в ходу была поговорка: «Куй железо, пока Горбачёв!», он проявил себя ловким предпринимателем. Запустил кожевенный цех, наладил производство дефицитных кожаных курток и плащей и быстро пошёл в гору. Во время «дикой» приватизации за бесценок скупил у нескольких тысяч доверчивых «совков» ваучеры и сумел выгодно вложить их в акции топливно-нефтяного комплекса и алюминиевого завода в Горно-Уральске. Потом стал обладателем пакета акций двух медеплавильных заводов и коммерческого банка. При этом активно занимался благотворительностью, а на выборах в Верховный Совет вместе с Мэселом, к этому времени тоже уволившимся в запас, поддерживал коммунистов.
Когда пошла волна передела собственности и предпринимателей прямо средь бела дня стали, точно уток в разгар охотничьего сезона, отстреливать в самом центре Екатеринбурга, Масленников-старший внезапно исчез. Наверное, укатил на какие-нибудь коралловые острова – спокойно доживать свой век на проценты от вложений в заграничные банки.
Его место занял Мэсел, к тому времени распростившийся с первой женой – экс-депутатом. Новый руководитель «Лидера» сумел заручиться поддержкой известного в регионе преступного авторитета. Благодаря этой «крыше» холдинг серьёзно упрочил свои позиции и в городе, и в области. В него влилось ещё несколько фирм и предприятий игрового бизнеса, где опять же, если верить слухам, по сей день отмываются деньги того самого авторитета.
Штаб-квартира холдинга занимала старинный особняк в центре города, неподалёку от Исторического сквера. Кравец, ещё в ту пору, когда не знал, кто здесь хозяин, несколько раз проходил мимо. Тогда и отметил помпезные мраморные колонны и пару львов у парадного подъезда. Теперь вдруг вспомнил, что Мэсел – Лев по гороскопу. «Наверно, в свою честь и поместил хищников возле офиса…»
В курсантские времена Мэсел и Кравец симпатии друг к другу не питали. «Но ведь это было давно, – подумал Кравец. – Столько воды утекло. Может быть, Мэсел переменился в лучшую сторону. Да и деньги найти надо… У кого их ещё возьмешь? В конечном счёте хозяин Лидера – бывший офицер и не может в одночасье забыть об этом! Ну а коли позабыл, тогда и сожалеть будет не о чем…»
Словом, прикинув, что в случае отказа ничего не теряет, Кравец набрал телефонный номер, указанный на визитке. Трубка отозвалась молодым женским голосом, звучавшим так соблазнительно, словно это была не коммерческая структура, а агентство «Секс по телефону».
Невольно переняв интонацию абонентки, Кравец представился по полной форме и поинтересовался, сможет ли господин Масленников принять его в любое удобное время. Он специально сделал акцент на словах «господин» и «удобное время», зная по опыту, как греют они слух тем, кто считает себя «новыми русскими».
– Прошу вас подождать, – проворковала трубка. И в ухо Кравцу полилась приятная музыка.
Через какое-то время в трубке что-то щёлкнуло, музыка прекратилась, и тот же милый голосок сообщил:
– Леонид Борисович ждёт вас завтра в пятнадцать ноль-ноль. Просьба не опаздывать: у генерального директора очень напряжённый день.
– Не опоздаю, – непонятно на что разозлился Кравец и положил трубку.
Наутро его вдруг одолели сомнения: идти или не идти? Будь на месте Мэсела любой другой бывший сослуживец, может быть, роль просителя и не вызвала бы в душе такого горького осадка.
Чувство долга в конце концов взяло верх.
На входе в особняк «Лидера» охранник с бычьей шеей и оттопыривающей подмышку кобурой долго и придирчиво разглядывал удостоверение Кравца: «Надо же, охрана дотошней, чем при входе в штаб округа!» Потом металлоискателем были проверены карманы посетителя на предмет наличия оружия и другой охранник – точная копия первого, от причёски до кобуры, – молча проводил Кравца на второй этаж. Приставив магнитную карту к замку стальной двери, пропустил в холл, за которым находилась приёмная.
4
– А помнишь, на экзамене по философии я «поплыл» и ни на один вопрос в билете не мог ответить? Что же мне тогда досталось? Кажется, диалектика Гегеля… Потом что-то о свободе выбора и что-то ещё… А препод стал выговаривать мол, стыдно, товарищ курсант, не знать Гегеля, у него сам Карл Маркс учился…
– Конечно, помню. Твой ответ потом анекдотом по всему училищу ходил. «Нельзя объять необъятное, товарищ подполковник»! Ха-ха!
– Ха-ха ни ха-ха, а свою государственную оценочку я тогда заработал…
Они сидели в просторном, отделанном красным деревом кабинете. Хозяин за рабочим столом, на котором, кроме плоского компьютера и массивного письменного прибора из малахита, ничего не было. Кравец – чуть поодаль, за другим столом, приставленным к первому в торец.
Как и положено людям, давно не встречавшимся, начали с воспоминаний. Впрочем, они длились недолго. Масленников, на правах хозяина, первым оборвал ностальгическую прелюдию:
– Ладно, все эти гегели и трояки – в прошлом. Подумать только, чем нам головы забивали: научный коммунизм, политическая экономия… Лохотрон какой-то. Я тебе вот что скажу, Александр. Мне гегели-могели, бахи-фейербахи и даже марксы с энгельсами – теперь не указ. Свою судьбу я сам делаю. Видишь: холдинг и всё такое… – Он побарабанил по столу короткими пальцами с ухоженными ногтями и массивной золотой печаткой, усыпанной бриллиантами и изумрудами.
– Красивый дом, красивая жена… Что ещё надо бизнесмену, чтобы счастливо встретить старость? – перефразируя басмача Абдуллу из «Белого солнца пустыни», не удержался Кравец от улыбки.
Но Масленников юмора не понял:
– Зря смеёшься, Кравец. Вот посмотри: ты у нас – отличник, медалист. Такой весь умный из себя, но, как сказал бы наш командир отделения: иф ю a соу клеве, шоу ми ё мани!
В карманах у Кравца было пусто. Вступать в спор тоже не хотелось. Он уже пожалел, что пришёл сюда: «Впрочем, чего я ждал? Мэсел есть Мэсел!»
Расценив молчание гостя по-своему, Масленников продолжал куражливо:
– Удивляешься? Как это троечник Лёнька Масленников вдруг выучил язык «потенциального противника»? Правильно удивляешься. Я с репетиторшой уже как год, по три раза в неделю, себе мозги парю. Профессорша из универа. По сто баксов за урок плачу. Но ничего не поделаешь. Прав был Шалов, язык – требование времени. Да и для бизнеса надо. Партнеры, понимаешь, зарубежные. То да сё. А с партнерами лучше с глазу на глаз дела перетирать, говорить вот как мы с тобой. Без переводчика. Ну, так выкладывай, за чем пришёл, однокурсник?
Кравец сухо, в нескольких предложениях, изложил суть проблемы. К его удивлению, Масленников неожиданно быстро согласился помочь:
– Что ж, дело нужное. Родной армии надо содействовать, а то придётся кормить чужую…
«Надо же, и Наполеона цитирует… Это что, ещё от одного репетитора? Или Мэсел и впрямь за ум взялся? – снова удивился Кравец и тут же резюмировал про себя. – Что ж, дураки директорами холдингов не становятся. Дураки сегодня в армии служат».
Масленников тем временем не спеша открыл сейф, достал толстую пачку денег, перетянутую резинкой. Не пересчитывая, протянул Кравцу:
– Бери, на укрепление обороноспособности. Всё, что создано народом, – он обвёл взглядом кабинет, – должно быть надёжно защищено.
В пачке оказались доллары. Кравец не удержался от вопроса:
– Сколько тут?
– «Тонна». Или чуть больше, – закрывая сейф, ответил Масленников. – Не боись, должно хватить…
– «Тонна» – это сколько?
– Ну, ты даёшь! Неужели не знаешь? Или прикидываешься? – и, поймав недоумённый взгляд Кравца, хмыкнул: – Ладно. Рассказываю на пальцах. «Тонна» – это «штука», а «штука» – это тысяча баксов.
– Спасибо за ликбез… и за «тонну», – со смешанным чувством благодарности и унижения выдавил из себя Кравец.
Масленников от своего очевидного превосходства над бывшим сослуживцем пришёл в самое благодушное настроение. Желая ещё больше подчеркнуть свою значимость, нажал на кнопку звонка и, подождав, пока в кабинет впорхнёт длинноногая, похожая на Синди Кроуфорд секретарша, распорядился:
– Юлечка, сообрази-ка нам с товарищем подполковником что-нибудь… Ну, в общем, как обычно…
Юлечка понимающе кивнула, одарила шефа и гостя ослепительной улыбкой и скрылась за дверью. Масленников проводил её хозяйским взглядом и подмигнул Кравцу, мол, видал: говна не держим.
Через несколько минут на столике в углу кабинета появились «Хенесси» и «Смирнофф», тарелочки с лимоном, балыком и икрой и два столовых прибора.
– Хорошо живёшь, – невольно сглотнул слюну Кравец.
– Живём, как умеем. По принципу, бэст оф зе бэст – лучшее из лучшего, – самодовольно осклабился Масленников и пригласил: – Милости прошу к нашему шалашу, товарищ подполковник.
Всё ещё чувствуя себя не в своей тарелке, Кравец не нашёл сил отказаться.
Они устроились в глубоких креслах, напоминающих сиденья астронавтов.
– Водка? Коньяк? – спросил Масленников и, не дожидаясь ответа, сам определил диспозицию: – Давай-ка коньячку. Ты небось и не пробовал такой?
– Не имел удовольствия.
– Ну, тогда вздрогнули. За удовольствие, которое мы имеем!
Чокнулись. Выпили.
Тяжёлая, как ртуть, отдающая морёным дубом жидкость, заставила желудок Кравца судорожно сжаться. «Точно, печень отвалится», – запоздало спохватился он.
…Когда-то, в самом начале войны в Афганистане, Кравец, находясь в Союзе, умудрился переболеть самым настоящим афганским гепатитом. Полковые Ан-12 в первые месяцы после ввода войск «за речку», когда у сороковой армии еще не было своей авиации, работали «чёрными тюльпанами» и «летающими госпиталями». Они и привезли болезнь в Кустанай, где базировался полк. Гепатитом заболели несколько десятков офицеров, прапорщиков и солдат. В городской больнице для всех инфицированных не хватило мест. Исполком выделил заброшенный детский сад на окраине, где они два месяца лежали на раскладушках, разглядывая разрисованные айболитами, красными шапочками и цветочками стены.
Все, по кругу, переболели целым набором разных хворей: желтуха, тиф, дизентерия… Двое соседей Кравца по палате умерли. Ещё пятерых офицеров врачебная комиссия списала с лётной работы. Кого-то совсем уволили по болезни в запас. Кравец остался служить, хотя в Афган, куда просился тогда, так и не попал. Очередная, третья по счёту, попытка прорваться на войну закончилась двумя памятными беседами: с начпо и начмедом. Начальник политотдела, только что похоронивший сына, погибшего под Кундузом, обложил Кравца матом и порвал его рапорт: «Мальчишка! Тебе жить надоело? Занимайся комсомолом! Войн на твой век хватит!» «Товарищ подполковник, – попытался объясниться Кравец, – а как же интернациональный долг?» – «Вон из кабинета! И чтоб я больше твоих рапортов не видел!» Начальник медицинской службы был ещё категоричней: «С таким анамнезом, как у вас, Александр Викторович, в Афганистане делать нечего. Это равносильно тому, чтобы сразу цинковый ящик для вас заказать. Нет-нет, даже не уговаривайте. У меня инструкция медицинского управления в загранкомандировки на юг переболевших гепатитом не направлять!» – «Какая это командировка? Это война!» – «Вы только не горячитесь, Александр Викторович. Вам сейчас горячиться противопоказано…» – «Может, мне и жить противопоказано?» – «Зачем вы так? Жить вам пока можно. Спортом заниматься. Женщин любить. И даже рюмочку-другую по праздникам… Всё можно. Только теперь с оглядкой, с оглядкой, мой дорогой…» Потом доктор прочитал целую лекцию о том, что печень – это жизненно важный орган, что после тяжёлой формы гепатита она (печень) как бы деформирована, говоря военным языком, контужена, а посему к ней надо относиться, как к ветерану с почтением и вниманием. «Ладно, хоть рюмочку можно», – обречённо сказал Кравец. «Рюмочку – да. Но только водочки! Запомните: коньяк и пиво для вашей больной печени убийственны…»
Очевидно, эти воспоминания отразились на лице Кравца. Масленников поинтересовался:
– Как коньячок? Не понравился, что ли? Зря… Вещь стоящая. И в прямом, и в переносном смысле. Я даже тебе не скажу, сколько стоящая, а то рюмка поперёк горла встанет. Ты столько и за полгода в «Красной Армии» не получаешь…
«Уже встала». – Кравец сделал над собой усилие, чтобы не сказать в ответ какую-нибудь гадость – всё-таки Мэсел помог… Печени своей он приказал не дёргаться.
Выпили ещё. За разговором, который больше походил на монолог Масленникова, бутылка коньяка приказала долго жить.
Масленников потянулся к водке и вдруг заявил:
– Щас поедем в баню!
– У тебя же, секретарша говорила, сегодня плотный график…
– Со своим графиком я как-нибудь разберусь…
– Да некогда мне, Леонид… – попытался отнекаться Кравец, поглядев на часы.
Но Масленников был непреклонен:
– Поедем! Классная сауна! Ты в таких ещё не был! Ну, чего ты заладил – некогда, некогда? У тебя же в городке три месяца горячей воды нет. Вашу котельную за долги отключили. Мне теплосети этот должок по взаимозачёту передали. И пока его министерство финансов не примет, будешь ты в тазике мыться! Так что не упрямься, поехали…
«Вот паразит, – подумал Кравец. – А почему бы и не поехать? Дело-то сделано. Да и помыться по-людски перед командировкой не мешало бы…»
– Поехали, – сдался он.
5
Парился Кравец долго. С остервенением хлестал себя веником, словно хотел избавиться от тошнотворного осадка, возникшего во время общения с Масленниковым.
Окунулся в бассейне с привезённой морской водой, вытерся махровым полотенцем и, завернувшись в накрахмаленную простыню, прошёл в комнату отдыха. Здесь обнаружил, что их компания пополнилась особами противоположного пола.
Масленников, подобно римскому патрицию, восседающий на скамье в обнимку с двумя пышногрудыми блондинками, увидев его, пьяно воскликнул:
– Вот и он! Вот и он, ле-нин-град-ский поч-таль-он! Девочки, прошу любить и жаловать защитника нашей Родины… Под-пол-ков-ника, между прочим, на-сто-я-ще-го… Между прочим, моего старинного друга… Между прочим, зовут его Саша, или Шура, или как захотите…
– Ах, какой был мужчина, настаящий палковник! – довольно артистично пропела одна из девиц, поглаживая волосатый живот Леонида Борисовича пухлой ручкой с ярко-красными ногтями.
– Мы будем звать его Алексом, – жеманно произнесла её подруга, изучающе-профессиональным взглядом окидывая Кравца с головы до ног. – Это Алла, – представил первую блондинку Масленников, потом кивнул на другую, – а это Люся…
– Называй меня Люси! – капризно отозвалась она.
– Ну а вот это, – Масленников перевёл взгляд в дальний конец комнаты, – наша красавица Марина!
Только сейчас Кравец обнаружил, что в комнате находится кто-то ещё. Марина полулежала на угловом диване. Лицо её заслонял журнал, который она разглядывала с таким видом, будто ей нет никакого дела до всего происходящего. В позе этой третьей девицы что-то показалось Кравцу знакомым, но он не понял, что именно.
– Маринка, красавица наша, да брось ты этот журнал! Иди к нам! – недовольно сказала та, которая попросила называть её Люси. «Ох, уж эта женская психология! Если одну назвали «красавица», значит, остальные обиделись!» – Кравец улыбнулся своему наблюдению, но улыбка тотчас слетела с губ, едва Марина опустила журнал. Он остолбенел от неожиданности – на диване нагой возлежала его жена. Правда, на Тамаре был чёрный парик (это и помешало ему сразу узнать её) да ещё имечко «Марина» (не в память ли о том моряке-подводнике, с которым Кравец застукал её однажды?), но это была она, вне всякого сомнения!
После возвращения от матери Кравец видел жену только раз, когда заходил домой за вещами. Сын был в школе. Тамара сидела, уставясь в телевизор. Она ни о чём не спросила. Он ничего не сказал. Кравцу неприятно было даже смотреть на неё после того злого письма… Что-то выяснять, призывать к совести? Это возможно, когда хоть какие-то чувства ещё живы. Пусть не любовь, пусть – ненависть. Он ощутил тогда, что, кроме брезгливости, не испытывает к этой женщине ничего.
И вот неожиданная встреча. Вроде бы всё в сердце Кравца по отношению к Тамаре уже умерло – ан нет, задело за живое: «Женщина, которую много лет считал своей, и вдруг – проститутка?!» Для уважающего себя мужчины в одном только упоминании древней профессии вместе с его именем есть что-то постыдное, с чем никак не может смириться душа, что иначе как матерным словом и не выразишь…
Первым порывом Кравца было броситься к жене и врезать ей по фэйсу, как тогда, в день их знакомства, только теперь врезать уже во всю силу, на какую способен. Он даже сделал шаг к ней, но остановился, испугавшись себя самого. Понял – убьёт!
И Тамара поняла, что с ним происходит, но виду не подала. Помахала ему кончиками пальцев, как обычному клиенту, вальяжно покачивая бедрами, прошла и уселась за стол. Мэсел пододвинул к ней бокал с мартини. Она сделала маленький глоток, оставив на краю бокала яркий след помады.
Кравца перекосило, как патрон в патроннике. Круто повернувшись, он вышел в предбанник, громыхнув дверью. Масленников, заглянувший к нему через минуту, застал Кравца одевающимся:
– Ты куда, приятель? – удивился он.
«Знает или не знает, кто она? Хочет совсем растоптать?»
Но Масленников, похоже, ничего не понял или умело изобразил непонятливость:
– Ты чего это меня одного под три «танка» кидаешь? А кто девочек будет… – он сделал выразительный жест, напоминающий усилие летчика, выводящего самолет из пике. – Если ты о деньгах, так не бери в голову. За всё уплачено!
Кравцу пришлось в очередной раз собирать волю в кулак. Теперь, чтобы не врезать ему. «Хорошо бы приложиться по холёной физиономии Мэсела, швырнуть ему в рожу эти доллары! Но нельзя: деньги нужно принести в полк. И если не получилось сразу уйти по-английски, то надо сделать это сейчас, как можно скорее…»
– Не люблю шалав… – выдавил из себя Кравец.
Масленникова это объяснение неожиданно разозлило.
– Да пошёл ты! – презрительно скривился он. – Всегда был чистоплюем. Я помню, как ты в эшелоне от бабы отказался! Конечно, она была не фонтан. А эти чем не подошли? Тёлки проверенные, всё могут…
Кравец схватил шинель, нахлобучил шапку и опрометью вылетел из бани.
Всю обратную дорогу в часть, трясясь в промёрзшем трамвае, на окне которого кто-то нацарапал банальный призыв: «Мужайтесь, люди, скоро лето!», жалел, что не оказалось под рукой гранаты. Противотанковой. Хотя и «эфка» сошла бы, чтобы разобраться с этой «весёлой и проверенной» компанией. Так, чтобы мозги по стенам размазались.
На остановке, с тёплым названием «Ферганская», он вышел. Поёжился. Запрокинул голову, спрашивая небо, где он, Бог? Вверху – чернота, звёздочки, колкие, как Тамаркин взгляд, да месяц, искривившийся в ухмылке, словно Мэсел. Хрустя настом, Кравец побрёл к городку, поймав себя неожиданно на мысли: хоть бы шпана какая-нибудь привязалась, что ли… Как тогда в Тимофеевке, когда провожал комсомольскую активистку. Теперь бы он не побежал. Заставил бы побежать их. Или, затоптанный, остался лежать на снегу. Он почувствовал в себе такую злую силу, что поверил: сейчас убил бы любого, вставшего на пути. Убил бы или сам умер. Умер бы или убил.
Он даже определение нашел этому чувству – желание не жить. Желание, неотступное, как зубная боль. Такое же испытал в Колгино, когда прочитал письмо жены. Кравец вдруг признался себе, что так стремительно уехал из дома, оставив больную мать, только потому, что звонок Смолина давал возможность ему, Кравцу, реализовать это навязчивое желание. Сдохнуть, но не в петле. Рассчитаться с миром, но так, чтобы никто не смог упрекнуть его в малодушии…
Однако, уличив себя в собственной слабости, он разозлился ещё больше. Теперь уже не на Тамару и Мэсела, а на себя: «Какой я, к лешему, офицер?! Распустил слюни! Нет уж! Не выйдет! Так просто я не сдамся! – погрозил он кулаком в пустоту. – Даже зубная боль – и та отступает перед волей человека…» Вспомнил, как бабушка Фрося заговаривала зубы. Надо выйти на такой, как сегодня, молодой месяц. Набрать полную грудь студёного воздуха и на одном дыхании сказать: «Месяц, месяц, был на том свете? Был. Видал моего деда? Видал. Болят у него зубы? Не болят. Пусть же и у меня не болят!»
Кравец остановился посреди улицы, заглотил воздуха и заорал в небо:
– Месяц, месяц! Был на том свете? … Видал моего деда? Болят у него зубы?
От холода перехватило дыханье, но месяц перестал ухмыляться, звёзды показались уже не такими колкими, а ночь не такой стылой. Он тряхнул головой и зашагал в гору по заснеженной улочке мимо притихших частных домов.
Перед самым КПП пришла мысль, простая и обнадёживающая: «Всё, что ни делается, – к лучшему». Вот и с Тамарой всё встало на свои места. Сразу нашлось объяснение её поздним отлучкам, появляющимся в доме французским духам и разным дорогим вещам. Понятны стали теперь её холодность, и цинизм, и даже письмо, адресованное его матери. Ведь Тамара, наверное, считает виновным во всём, что с ней произошло, Кравца. Хотя, наверное, так оно и есть. Мужчина всегда несёт ответственность за женщину, которая рядом. Кравец сам, конечно, виноват, что не смог понять жену, не сумел сделать счастливой.
Но теперь он отстранился от неё. Теперь ему нет никакого дела до Тамары, до прежних обид и разочарований. Ведь его собственная жизнь ещё не кончилась. Он вдруг захотел возвратиться с войны живым, чтобы попытаться что-то исправить в своей судьбе и, может быть, даже начать всё с самого начала.
В этой новой жизни не будет больше места лжи: разным тамарам и мэселам, с их миром, в котором всё можно купить и продать – офис, женскую ласку, положение в обществе. «Кто сказал, что деньги не пахнут? Ещё как пахнут. Предательством, кровью, в общем – дерьмом!»
Кравец прикоснулся к карману, где лежали доллары Мэсела, и невольно усмехнулся собственным революционным мыслям: «Обратно отнести, что ли, баксы Мэселу? Как бы не так! Чем бы ни пахли эти презренные иностранные дензнаки, а без них никуда. Так что придётся с идеальной жизнью подождать… Вот такая философия. Единство и борьба противоположностей. Вечный конфликт между сущим и должным. Нравится это или нет, но Мэсел сегодня снова выручил меня, как тогда, в выездном…»
Назад: Глава третья
Дальше: Глава пятая