Часть четвертая

Солнце опустилось к самому горизонту, а жара не спадала. Горячий воздух неподвижно висел над аэродромом, перехватывал дыхание. Даже птицы куда-то попрятались, смолкли цикады, кузнечики; а люди стояли у капониров, напряженно всматриваясь в горизонт на западе, откуда должна была появиться семерка бомбардировщиков. Прошло уже полчаса, как ей следовало вернуться, и, хотя по расчету горючее в баках еще имелось, Александр видел, как нарастает на лицах однополчан тревога. Да и сам он понимал: задержка не случайная. Оттуда, с Дона, где фашисты навели переправу, которую полк получил задачу уничтожить, не вернулся уже не один самолет. И Александр недоумевал: всего три дня назад наши Ил-4 успешно отражали атаки истребителей, семерка капитана Арканова, встретившись с семью Me-109, в течение пяти минут расправилась с ними, не потеряв ни одного своего; только экипаж капитана Зароконяна сбил двух «мессершмиттов». А вот теперь… Вчера не вернулся экипаж капитана Кучинского, сегодня утром – лейтенанта Алешина. И два бомбардировщика чудом дотянули до своего аэродрома – с пробитыми бензобаками, крыльями, рулями управления. Теперь задерживалась вся семерка – опытнейшие экипажи третьей эскадрильи, воевавшие с первых дней войны.

– Летят! – раздался чей-то радостный возглас.

Александр обвел небосвод взглядом, но ничего не увидел, хотя гул самолетов откуда-то действительно доносился.

Тройка бомбардировщиков появилась не с запада, а с севера; выскочила из-за колхозных садов и сразу пошла на посадку. Спустя минут пять приземлились еще два бомбардировщика. От капониров, разбросанных по аэродрому, со всех сторон к прилетевшим кинулись летчики, штурманы, стрелки-радисты, техники… Обступили друзей плотным кольцом и молча смотрели на них, не задавая вопроса, мучившего каждого. Лишь когда сквозь толпу стал пробиваться подполковник Меньшиков, ему навстречу шагнул капитан Арканов.

– Товарищ подполковник, боевая задача по уничтожению переправы выполнена, – доложил он глухо и безрадостно; поперхнулся, сглотнул тугой комок и продолжил: – Экипаж лейтенанта Вдовенко погиб. Погиб геройски: над целью самолет был подбит и загорелся. Летчик направил его в переправу.

– И никто не выпрыгнул? – спросил кто-то сзади.

– Мы не видели, – ответил за весь экипаж Арканов.

– Я как раз был на внешней связи и слышал, как Вдовенко передал: «Идем на таран переправы!» – дополнил рассказ капитан Зароконян.

– А Колесников? – спросил Меньшиков у Арканова о втором не вернувшемся экипаже.

– Сёл на вынужденную. Подбили. Не дотянул километров пятьдесят…

Вечером за ужином выпили фронтовые сто граммов в память о геройски погибших. Меньшиков распорядился:

– Всем на отдых. Подъем в три ноль-ноль… Туманов, вы тоже летите. На моем самолете.

Утро принесло нерадостное известие: фашистам удалось в районе Воронежа захватить небольшой плацдарм на левом берегу Дона. Крупные их силы сосредоточены между Доном и Северским Донцом. Полк получил боевую задачу нанести бомбовый удар по железнодорожному узлу Белгород, где разведка обнаружила большое скопление эшелонов с боевой техникой и живой силой.

Экипаж Туманова сидел в самолете, одетый во все меховое, – полет предстоял на большой высоте, – и Серебряный честил почем зря снабженцев, на складе у которых ничего не нашлось для него по росту: комбинезон болтался на нем как на вешалке; унты, несмотря на то что он намотал на ноги поверх портянок по полотенцу, елозили по голеням и никак не хотели держаться. Пока шли с построения к самолету, Ваня трижды садился переобуваться. Александр посоветовал ему пристегнуть унты к поясу – для этого имелись специальные лямки, – штурман послушался, и идти ему действительно стало легче, но теперь, сидя в кабине, он снова чертыхался: мешали лямки.

– Теперь ты можешь их отстегнуть, – подсказал Александр.

– А если прыгать придется? Унты слетят в два счета…

– Сорок пятый, на связь! – прервал их пикировку голос командира полка.

– Сорок пятый слушает, – отозвался Александр.

– Готовы к выполнению задания?

– Так точно.

– Вам изменение. Пойдете под Воронеж на разведку переправы. Сфотографируете ее и, если она восстановлена, сбросите бомбы.

– Один?

– Почему один? С экипажем, – пошутил Меньшиков.

– Понял.

Хотя понять было трудно: на такую цель – одному экипажу. Но другого выхода, видно, нет…

Александр спустился на землю, чтобы дать команду технику установить фотоаппарат; вылез из кабины и Серебряный. Расстегнул комбинезон, вытер вспотевшее лицо, шею.

– Значит, на высоту не полезем?

– Как слышал. Пойдем тысячи на две, фотографировать. Сам определи, с какой высоты.

– Отлично. – Серебряный сбросил комбинезон, отдал механику. – Отнеси в каптерку. – С сожалением посмотрел на свои лохматые собачьи унты. – Жаль, сапоги не обул, теперь придется таскать вот эти волкодавы.

Александр тоже снял свой комбинезон и попросил механика:

– Принеси кожаную куртку.

– Предусмотрительный, – усмехнулся Серебряный. – В каптерке держишь. А мне урок не впрок: в Запорожье все шмотки оставил на квартире, в том числе и летное обмундирование. Теперь вот получил на три номера больше. – Он вздохнул и стал привязывать лямки к поясу брюк. – Сон я сегодня хреновый видел: будто молния в наш самолет ударила. Выбрались мы из кабины, кто за что уцепился. Только Сурдоленко оттолкнулся и за край луны схватился. Кричит: «Деньги матери перешлите, пусть не плачет, мне хорошо здесь».

– Действительно, хреновый сон, – оборвал его Александр. – И штурман ты никудышный – веришь во всякую ерунду, другим рассказываешь.

– Может, и никудышный. Только вот попомнишь – собьют нас. Луна – это к покойнику.

Александр смотрел на Ваню и не верил своим глазам – вечный балагур и бесшабашный человек вдруг сник и говорил печальным, предсмертным голосом. Неужели он в самом деле верит во всякую чепуху?

На подготовку ушло около получаса. Группа, которой предстояло бомбить Белгород, уже взлетела, и с КП торопили Туманова:

– Чего тянете? Взлетайте.

– По местам! – скомандовал Александр.

Сурдоленко вдруг замешкался и, подойдя к технику, протянул ему пачку денег:

– Отошли матери. Адрес там, – указал он взглядом на пачку.

Александра взорвало:

– Что, и ты испугался сновидений?

– Каких сновидений? – не понял сержант.

Вообще-то когда Серебряный рассказывал сон, сержанта поблизости не было; похоже, он и вправду не слышал предсказания штурмана, и Александр сбавил тон:

– Сам пошлешь после полета.

Сурдоленко пожал плечами:

– Так вернее.

На душе у Александра стало муторно и гадко, впору хоть отказывайся от полета. Он обозвал в душе себя трусом и поторопил Сурдоленко:

– Давай в кабину. Взлетаем.

Бомбардировщик бежал долго, нудно и жалостно воя, словно не хотел отрываться от земли. А из головы не выходил сон Серебряного, просьба Сурдоленко. Говорят, люди предчувствуют надвигающуюся беду… Чепуха! Просто у Серебряного не выдержали нервы, опасность взвинтила его, родила фантасмагорию, вот он и стал мистиком. Только вчера он шутил со Вдовенко, провожая его в полет, – и вдруг того нет. Вот Ваня и скис. Надо как-то подбодрить его.

– А погодка – миллион на миллион. Фрицы и не ждут нас. Давай, Ваня, поточнее ветерок рассчитай, чтоб с первого захода, пока фрицы не очухаются, все сделать.

– Грозился заяц поймать лису, – невесело отозвался штурман. – Ты лучше с моторами поколдуй, чтоб, как у «юнкерса», выли.

– Это сделаем, – пообещал Александр. В прошлый раз он тоже летал на командирской машине и неожиданно для себя открыл одну вещь: когда убрал обороты одного мотора, гул обоих стал неровный, с волнами завывания, как у «юнкерса». Но это было уже на обратном пути, над нашей территорией.

Теперь предоставлялась возможность проверить этот «эксперимент» в деле.

Внизу чуть правее показался Воронеж, затянутый смрадным дымом, стелющимся вдоль левого берега одноименной реки; то там, то здесь вспыхивали разрывы. Город обстреливала вражеская артиллерия, а может, бомбила авиация.

– Командир, десять влево, – попросил Серебряный. – Пойдем западнее.

Когда бомбардировщик, сделав петлю, взял курс вдоль Дона, в небе появились разрывы: фашистские зенитки, расположенные на правом берегу, открыли огонь. Александр набрал еще триста метров, и белые облачка стали вспыхивать то ниже, то выше: зенитчики пристреливались.

Александр посмотрел вниз. Правый берег Дона кишел людьми и техникой, по дорогам с запада на восток двигались колонны машин, танков, орудий. Все это скапливалось у берега и готовилось к броску через реку, где на левобережье почти ничего и никого не было видно: наши войска то ли хорошо замаскировались, то ли остались за Доном.

Бомбардировщик выходил на траверз Воронежа. Огонь и дым там бушевали повсюду.

– Командир, десять вправо… Так держать!

Александр молча вел бомбардировщик как по нитке. Разрывы теперь вспыхивали все чаще и плотнее, все ближе и ближе. Кабина наполнилась сладковато-горьким специфическим запахом сгоревшего тротила, в горле першило, из глаз лились слезы, мешая наблюдать за приборами и за тем, что творилось внизу.

Воронеж… Еще два месяца назад – тихий милый город со множеством деревянных домишек, родных и уютных, умиротворенных и гостеприимных, с добрыми, хлопотливыми людьми. Ровные улочки, тополя, акации, сирень в палисадниках. Теперь все дымилось, горело…

– Слушай, командир, а не перемудрил ты с этим звуковым эффектом? – спросил Серебряный. – Мне кажется, что и наши лупят по нас.

– Пусть лупят так же мимо, – оптимистично пожелал Александр. – Жаль, что мы не можем ответить фрицам. Посмотри, сколько техники скопилось. Черным-черно. Хоть одну б «соточку».

– Переправа важнее. Надо искупать их в нашем родном Дону, чтоб потомкам заказывали…

Грустные нотки в голосе Серебряного больше не слышались, но хватит ли у него выдержки в самую ответственную минуту, на боевом курсе? От его самообладания будет зависеть выполнение задания и жизнь всего экипажа…

Воронеж уплывал под крыло. Разрывы зениток поутихли. Но ненадолго. Впереди чуть заметной лентой обозначилась переправа.

– Снижайся до тысячи двести, – скомандовал штурман.

Александр отдал от себя ручку, и бомбардировщик клюнул носом. Переправа стала быстро расти, контрастнее выделяясь на водной глади. Да, за ночь ее восстановили, и теперь по ней, как муравьи перед дождем, мчались танки, машины с орудиями и прицепами, бензовозы.

– Может, сразу шарахнем? – предложил Серебряный. – Уж очень эффектно прут. И зенитки пока дремлют – похоже, вправду за своего приняли.

– Не станем переубеждать их, – ответил Александр. – Пройдем без бомбометания. Сфотографируем, пока они не разглядели нас.

Действительно, то ли из-за того, что немцы приняли Ил-4 за «юнкерс», то ли плохо видели его на солнце – огонь они не открывали. Штурман без особого труда отснял правобережную часть переправы. Требовалось зайти еще раз, вдоль левого берега, но, когда бомбардировщик, развернувшись на сто восемьдесят градусов, лег на обратный курс, его встретил шквал огня. Стреляли зенитные орудия, пулеметы, автоматы – стреляло все, что могло стрелять; перед бомбардировщиком сплошной стеной повисли разрывы, сквозь которые, казалось, не пробиться. И обходить нельзя! Ни подняться, ни снизиться: снимки должны быть одномасштабные, монтироваться… Не лезть же в этот кромешный ад…

– Может, сделаем еще кружок да зайдем со стороны солнца? – предложил Александр.

– Нет уж, командир, обходить не будем, – упрямо возразил штурман, – слишком большой крюк. И зенитки не «мессершмитты», палят в белый свет как в копеечку.

Бомбардировщик вошел в зону заградительного огня, и его стало бросать, словно в грозовом облаке: слышно было, как скрипит металл, как барабанят осколки по обшивке, разрывая и корежа дюраль. Александр чувствовал каждый удар, и сердце замирало в ожидании самого страшного, уже однажды пережитого. Но он отгонял прошлое, туже сжимал штурвал, следил за показаниями приборов.

– Десять влево… Еще пять… Так держать! Включаю фотоаппарат, – доложил Серебряный.

Вспышки разрывов бушевали все яростнее. От смрадной тротиловой гари перехватывало дыхание, и не было времени, возможности надеть кислородную маску. Александр откашлялся, зажал замшевой перчаткой рот.

Лента переправы поползла под крыло. Бомбардировщик продолжало бросать и трясти взрывными волнами, сечь осколками, грозя разломить его в одно время на куски и развеять по небу. Каким-то чудом он еще держался. И не только держался – упрямо пробивался сквозь огненный смерч.

– Есть, командир! Съемку закончил! – торжественно воскликнул Серебряный. – Теперь можешь маневрировать по высоте. Набирай боевым – и шандарахнем!

Александр почти до отказа послал рычаги газа вперед. Бомбардировщик завыл от натуги и круто полез вверх по спирали, разворачиваясь к цели, над которой от разрывов образовалось целое облако.

Зенитчики поджидали самолет, но не рассчитывали, что тяжелая машина так быстро наберет около семисот метров, и разрывы повисли намного ниже. С высоты хорошо было видно всю систему огня зенитчиков: огненная воронка ползла за самолетом и медленно сужалась. Стоит попасть в ее центр – посыплются обломки. Им дважды удалось проскочить его…

– На боевом! Так держать! – Бомбардировщик чуть вздрогнул: открылись бомболюки.

Зенитчики подкорректировали расчеты, и воронка поднялась выше, опоясала самолет.

– Командир, вниз, на двести!

– Понял.

Бомбардировщик будто нырнул под разрывы. Александра приподняло с сиденья, привязные ремни впились в плечи, в пояснице кольнуло. Но было не до поясницы. Летчик резко потянул на себя штурвал, и новая тяжесть свалилась на плечи, грудь, притиснула к спинке сиденья.

Бомбардировщик облегченно рванулся ввысь. Александр инстинктивно глянул на землю, но, кроме облаков дыма, ничего не увидел.

– Есть, командир! Конец переправе, – радостно крикнул Серебряный. – Вправо девяносто и полный вперед! Домой!

Бомбардировщик понесся к земле, разворачиваясь к левому берегу.

– На правом моторе дымок, – доложил Сурдоленко.

– Знаю, – как можно спокойнее отозвался Александр и пояснил: – Наверное, маслопровод задело. – Он убавил обороты. Мотор заработал ровнее, но гарь усиливалась. Внезапно зенитки прекратили стрельбу.

– Смотрите за воздухом! – крикнул Александр. И едва он отпустил кнопку СПУ, как Сурдоленко доложил:

– Слева сзади два «мессера», дальность – тысяча.

Александр выждал немного и, резко изломив глиссаду, повел бомбардировщик ввысь. Почти одновременно застучали нижний и блистерный пулеметы.

Справа из-под крыла выскочили два длиннотелых тонкобрюхих «мессершмитта». Александр перевел бомбардировщик на снижение, и в это время мотор окончательно сдал – захлопал, затрясся, как в лихорадке.

– Правый горит! – Теперь уже в голосе Сурдоленко слышалась тревога.

– Вижу. Включаю противопожарную систему. – Александр говорил скорее для успокоения экипажа: когда горят бензин и масло, проку от противопожарной системы мало…

«Мессершмитты» снова выскочили справа – выходили из атаки тем же правым разворотом. Вдруг первый из них завис в верхней точке и, перевернувшись на спину, рухнул вниз.

– Есть один! – радостно воскликнул Серебряный. – Твой, Сурдоленко?

Но стрелку-радисту было не до радости, он еле проговорил сквозь раздирающий кашель:

– Вниз, со скольжением. Дышать нечем.

– Приготовиться к прыжку! – приказал Александр. – Я поднаберу высоту. – Он посмотрел вниз. Река. Поуже, чем Дон. Воронеж. Луг. Кое-где виднеются копны сена.

– А может, сядем? – предложил Серебряный.

– Мы попытаемся, а стрелкам – прыгать! – Голос Александра прервал сильный удар в носовую часть, словно бомбардировщик наскочил на препятствие. Снова кольнуло в пояснице. Но он тут же забыл о боли: правый мотор охватило пламя. Оно было такое сильное и яркое, что попытка сбить его пикированием ничего не дала. Кабина мгновенно наполнилась обжигающим лицо, руки и горло дымом. Кожа куртки затрещала. Александр нажал на кнопку СПУ и крикнул:

– Прыгайте! – Но голоса своего не услышал: СПУ не работало, видно, перебило проводку.

Огонь врывался отовсюду, обжигал руки, лицо, шею. Александр вспомнил, что в планшете у него лежат шевретовые перчатки. Нащупал его, вытащил перчатки, но надеть их уже не смог – руки были в волдырях и малейшее прикосновение вызывало страшную боль. Надо прыгать, открыть колпак. Он приподнял руки, прикрывая ими лицо от плеснувшего пламени. В голове закружилось, завертелось… Когда он очнулся, то первое, что увидел, – огонь вокруг себя. «Прыгать, прыгать!» – лихорадочно торопила мысль. Он отодвинул колпак, глотнул свежего воздуха, однако сил вылезти не хватало. «Надо уменьшить скорость», – догадался он. Опустился в кресло, крутанул ручку триммера, не веря в успех. И – о чудо! – бомбардировщик послушался. Еще, еще немного… Самолет поднял нос выше горизонта. Высота росла: 600, 700. Пора.

Языки пламени с силой врывались то снизу, то с боков, жевали кожу куртки, плескали в лицо, Александр схватил планшет и, уцепившись за края кабины, вылез наружу. Свежий прохладный воздух подхватил его легко и бережно, как долгожданного, отвел от самолета, превратившегося в комету.

Летчик не спешил дергать кольцо раскрытия парашюта, сознавая, что где-то рядом кружит истребитель, поджидающий его, чтобы наброситься и добить; видел, как бомбардировщик все еще лез вверх, пока пламя не добралось до бензобаков и он не взорвался, расплескав во все стороны огненные брызги. В какой-то миг в поле зрения мелькнули и три белых купола парашютов (значит, спаслись все), и это его обрадовало. Он стал отсчитывать: «Один, два, три», как отсчитывал при тренировочных прыжках. Судьба, сыгравшая с ним когда-то злую шутку, теперь отплачивала ему сторицей: не будь он начальником ПДС, разве сумел бы совершить такой затяжной прыжок? Пора! Он дернул кольцо, и купол парашюта наполнился воздухом метрах в ста пятидесяти от земли. Но и этой высоты хватило, чтобы увидеть, как фашистский летчик расстреливает в небе его друзей. Один, самый верхний, судя по беспомощно свисающим рукам и ногам, был уже убит, у второго фашист намеревался отсечь стропы плоскостью (видно, кончились патроны), но парашютист, сильный, кряжистый, – не иначе, Агеев, – энергично маневрировал, раскачивался из стороны в сторону, и «мессершмитт» проскакивал мимо.

Третьего Александр узнал сразу. Маленький, худенький – штурман. Но почему он без брюк и босиком? Несмотря на всю трагичность положения, Ваня выглядел смешно и комично, Александр вспомнил, как утром он честил интендантов, и догадался, в чем дело. Виноваты во всем унты: привязанные к поясу брюк, они стянули их при динамическом ударе. Не зря Ваня верил в судьбу: она будто специально подстраивала ему смешные ситуации и даже здесь, когда он висел на волоске от смерти, сыграла с ним такую злую шутку.

О своей больной спине Александр подумал лишь тогда, когда до земли оставалось метров пятьдесят и он увидел невдалеке, почти под ним, небольшой стожок. Надо было во что бы то ни стало попасть на него, чтобы самортизировать удар, и он заработал стропами. Тренировочные парашютные прыжки, совершенные им ранее в должности начальника ПДС, помогли и теперь: он опустился на стожок. И хотя сено было еще не слежалое и удара он почти не почувствовал, острая боль пронзила все его тело. Он полежал с минуту не шевелясь, затем отстегнул лямки парашюта.

Серебряный опустился метрах в трехстах и тоже не поднимался. Александр подождал еще минуты три и начал выбираться из стожка. Едва спустился на землю, как его окрикнул властный звонкий голос:

– Хенде хох!

И хлопнул выстрел. Пуля дзинькнула у самого уха летчика; он упал, схватился за пистолет, вернее, за место, где он висел, – кобуру вместе с пистолетом оторвало в момент раскрытия парашюта. Да, положеньице… И откуда здесь взялись немцы?..

Из-за стожка послышался ответ:

– Вставай, фашистская сволочь. Руки вверх! Хенде хох!

– Я свой, русский, – обрадовался Александр.

– Знаем вас, своих. – Из-за стожка снова пальнули. – Руки, руки поднимай. Хенде хох!

– Заткнись со своим «хенде хох», – прикрикнул Александр. – И прекрати палить – у нас ведь тоже имеется оружие.

Ругань и стрельба прекратились. Из-за стожка пугливо выглянула мальчишеская голова в кепке, но выходить паренек боялся.

– Иди лучше помоги подняться, – позвал Александр. – Не бойся.

– Еще чего, – сердито возразил паренек и вышел из-за стожка, держа наган на изготовку. К нему из-за второго стожка спешил на помощь дедок с сивой бородкой, вооруженный карабином.

– Это наши, Митря, – издали сообщил дедок. – Летчики.

Александр с помощью паренька поднялся и, превозмогая боль, вместе с ним и дедком направился к штурману.

Ваня лежал на спине в луже крови. Прострелены были плечо, рука, обе ноги. Александр, забыв о своей боли, склонился над штурманом.

– Давай-ка, отец, помогай, – попросил он старика, отстегивая лямки парашюта. – Отрежь кусок этой ткани, чтобы перевязать.

Старик и паренек начали рвать парашют. Серебряный слабо попросил:

– Пить…

На потрескавшихся губах выступила кровь, и Александр подивился, какую надо иметь выдержку, чтобы не застонать, не ойкнуть.

– Сейчас. Сейчас поищем воду, – успокоил он штурмана. Посмотрел вокруг – ни речки, ни озерца поблизости. – Село далеко? – спросил он у дедка.

– Далеконько, – ответил тот. – Надо бы подводу. Можа, Митрю послать пока?

К счастью, посылать не потребовалось: по лугу к ним мчалась машина. Из кузова ее выскочили красноармеец с винтовкой и девушка, тоже в форме, с санитарной сумкой на боку. Бегло окинув летчиков взглядом, она расстегнула сумку, достала из нее пакеты, бинт, пузырек с какой-то жидкостью, налила в мензурку и поднесла к губам штурмана. Серебряный выпил и заскрипел зубами.

У Александра то ли от собственной боли, которая снова дала о себе знать, то ли от страшного вида штурмана и его мук закружилась голова, и он, чтобы не потерять сознание, опустился на землю.

Девушка забинтовала Серебряному лицо и руки, повернулась к Александру.

– А что у вас?

– Ничего особенного. Подпалило малость. – Он протянул ей вспухшие, в волдырях руки.

Она осмотрела их, лицо, сочувственно вздохнула:

– У меня нет ничего анестезирующего, кроме спирта. – И налила мензурку.

У Александра болело все – и обожженные руки, и лицо, и поясница. Хотелось хоть чем-то заглушить эту боль, и он протянул руку к мензурке.

– Давайте спирт. – Он выпил. А когда девушка обработала ожоги и забинтовала лицо, руки, боль уменьшилась.

– Документы есть? – спросил у Александра красноармеец.

– Мы с боевого задания. Есть только талоны в столовую.

– Откуда вы?

– Из-под Ростова. Полк Меньшикова. Где-то здесь наши воздушные стрелки, поищите их. И фотоаппарат надо снять с самолета. Может, уцелел. Там важные сведения.

– Найдем. Обязательно найдем…

Сержант Агеев подошел, прихрамывая, сам – он тоже был ранен в ногу. Сержанта Сурдоленко старик и паренек нашли мертвым; фашистский летчик не пожалел снарядов, буквально издырявил его. Старик и паренек стали тут же рыть могилу.

Серебряный лежал неподвижно, плотно сжав потрескавшиеся губы и закрыв глаза. Казалось, он заснул. Но вдруг Ваня приоткрыл глаза и позвал:

– Сурдоленко! Сержант Сурдоленко! – Вопросительно посмотрел на Александра. – Где стрелок-радист?

– Нету больше Сурдоленко, – не стал врать Александр.

– Как? Не… Не может быть. – Серебряный заскрипел зубами. Боль мешала ему говорить. Собравшись с силами, он все же выдавил: – А ведь я… пошутил насчет сна. Хотел разыграть… – Он помолчал. – Меня в полк, командир. Только в полк, в медсанбат… в госпиталь не надо.

Рана у Агеева оказалась легкой – пуля задела мякоть голени. Когда девушка закончила перевязку, сержант отправился к видневшимся в полукилометре обломкам самолета.

Серебряный начал бредить – то звал кого-то, то командовал: «Так держать!», то что-то хотел объяснить. Девушка склонилась над ним, давала нюхать нашатырный спирт, но это не помогало.

– Его надо в госпиталь, – категорично заявила она. – Только в госпиталь.

– Готово, товарищ летчик, – подошел к Александру старичок.

Александр с трудом поднялся, попросил:

– Давайте, папаша, командуйте как надо. Вы лучше знаете наши обычаи. А у меня – спина, плохой я вам помощник.

Серебряный не приходил в себя. Его уложили на сено в кузов машины, и Александр попросил подъехать к остаткам самолета, где находился Агеев. Воздушный стрелок стоял у обломков с фотоаппаратом в руках – каким-то чудом он уцелел.

– Аэродрома поблизости нет? – спросил Александр у красноармейца.

– Нет, товарищ лейтенант.

– Тогда на ближайшую станцию…