Глава 25. 1536 год
– Шапуи просит о встрече со мной, – сказал Генрих Анне.
Прошла неделя после Нового года, и тошнота, связанная с началом беременности, к счастью, отступала. А Шапуи наверняка доставил известия, которые ее интересовали, ведь он только что вернулся из Кимболтона. Поверив, что конец Екатерины близок, Генрих позволил Шапуи с ней повидаться.
– Теперь это не принесет вреда, – объяснил свое решение король.
Анна заняла место рядом с Генрихом в приемной зале, который был полон придворными, предвкушавшими драматическую сцену. Отец и Джордж также находились здесь, и им не терпелось услышать, что Анна стала королевой Англии безоговорочно.
Объявили о прибытии Шапуи. Он вошел, одетый во все черное, с лицом серым и строгим.
– Ваше величество, – произнес посол, поднимаясь из поклона. – С глубоким прискорбием сообщаю вам, что королева мертва.
Архангел Гавриил едва ли приносил когда-либо более желанную весть.
– Теперь я действительно королева! – заявила Анна.
– Хвала Господу, мы свободны от подозрений, что кто-то затевает войну! – ликующим тоном произнес Генрих.
Шапуи бросил на него быстрый испепеляющий взгляд:
– Я привез вам ее последнее письмо.
Он передал королю сложенный лист бумаги, скрепленный печатью с гербами Англии и Испании. Генрих сломал печать и стал читать. Взгляды всех, кто находился в зале, были прикованы к нему. Вдруг король замер, и Анна увидела, что по его щеке медленно сползает слеза. Но он скрепился.
– Господь да упокоит душу вдовствующей принцессы, – сказал Генрих и перекрестился.
Анна услышала, как ее отец пробормотал: «Жаль, что леди Мария не составила компанию своей матушке».
Позже Анна отдыхала в своих покоях, едва способная поверить, что ее грозной соперницы больше нет на свете, повидаться с ней пришел Джордж.
– Все вышло так, как ты хотела, – заметил он. – Тебе следует радоваться.
– Я не знаю, как и благодарить Господа. Если мы нуждались в доказательстве, что Он улыбается нам, так вот оно.
– Иногда Ему требуется небольшая помощь, чтобы Его воля исполнилась, – проговорил Джордж.
– Что ты имеешь в виду? – резко спросила Анна, садясь прямо, чтобы посмотреть ему в глаза.
– Он помогает тем, кто и сам о себе заботится.
Анну объял ужас.
– Брат, что ты хочешь этим сказать?
– Думаю, ты знаешь, Анна. – Джордж улыбнулся. – Несколько правильно подобранных трав… Но не бойся, теперь все хорошо. И она умерла бы так или иначе. Мы не могли рисковать, позволяя ей протянуть до рождения вашего сына.
Анна была в смятении. Неужели Джордж, ее любимый Джордж, пошел на такое страшное преступление – и ради нее! А хуже всего, что она собственными устами произнесла слова, которые подвигли брата к преступному замыслу. Да, она желала смерти Екатерине, но путем применения законов, а не от руки убийцы. Ведь после этого кто же он, ее брат, как не убийца? Господь тут ни при чем.
– Я ни о чем таком не просила! – сквозь зубы процедила она. – Это сделано не от моего имени! Как ты мог?! Теперь мы все будем прокляты. Господь больше не улыбнется мне.
Убитая горем, ослепленная слезами, Анна с трудом слезла с постели и убежала в маленькую молельню, которая примыкала к ее покоям, и, не обращая внимания на мольбы Джорджа выслушать его, заперла за собой дверь.
– Уходи! – крикнула она. – Ты причинил мне зло, которого уже не исправить. – И опустилась на колени, заливаясь слезами.
Бог, конечно, ее накажет, хотя она была к этому непричастна. Ее сын, если это сын, проклят. А если он родится мертвым, как остальные, надежд останется совсем мало. Генрих избавится от нее, как избавился от Екатерины, и враги, не тратя времени даром, подыщут ему новую жену. Он легко поддается внушению. Анна прекрасно это знала; и нужно посмотреть в глаза реальности: страсть Генриха к ней умерла. Внезапно она поняла, что, пока Екатерина была жива, король и не задумался бы о том, чтобы оставить свою вторую супругу. Это стало бы равносильно признанию: женитьба на ней, Анне, была ошибкой и Екатерина его законная жена. Но теперь вдовствующая принцесса умерла, и Анну отделял от катастрофы только пока еще не рожденный ребенок.
К вечеру Анна немного успокоилась. Генрих пришел к ней ужинать. Следы потрясения от содеянного братом не исчезли окончательно, и король заметил состояние супруги.
– Что это вы так серьезны? – шутливо пожурил он. – Нынче вечером вы должны веселиться.
Анна заметила, что Генрих не оделся в черное. Она взяла себя в руки:
– Я не перестаю беспокоиться, что император может вторгнуться в пределы Англии ради Марии.
– Не тревожьтесь. Я разговаривал с Шапуи перед вечерней. Высказал ему свое желание, чтобы Карл перестал поддерживать Марию и аннулировал вердикт папы. Он усомнился в том, что такое возможно, но я ответил, что теперь, когда ее мать умерла, Мария смирится, и я надеюсь, император пожелает предложить дружбу, раз реальной причины нашей вражды более не существует. Судя по поведению Шапуи, ему известно, что Карл предпочитает быть в союзе с нами. Его торговые люди страдают не меньше, чем наши. Так что взбодритесь.
Анна попыталась улыбнуться. Она никогда не сказала бы Генриху правды. Могла ли она обречь Джорджа на ужасную смерть, какая постигла Ричарда Роуза? К тому же он ее брат, и люди станут указывать на нее пальцами как на соучастницу или даже вдохновительницу преступления. О ней и без того думали только самое плохое, и ясно, что в подобном обвинении усомнятся немногие. Люди будут требовать ее смерти.
Мысль о Роузе напомнила о попытке отравления епископа Фишера. Не стоял ли и за ней Джордж? Анна не смела спрашивать, потому как не хотела ничего знать.
Нет, нужно молчать. Она должна нести эту ношу одна.
Генрих приказал доставить в Гринвич принцессу Елизавету и на следующее утро триумфально внес ее на мессу. Послание было ясно всем: вот она, его бесспорная наследница. Звучали фанфары, и Елизавета – ей исполнилось два с половиной года – торжественно восседала сначала на руках у отца, а потом между родителями и вела себя очень хорошо. На скамью подложили подушку, чтобы девочка все видела поверх барьера, и Анна заметила, что дочь уже знает, когда подавать ответные реплики во время службы.
Остаток утра Анна провела за играми с Елизаветой. И чем лучше она узнавала свою дочь, тем большей проникалась симпатией к этой незнакомке, которую так редко видела. Девочка росла необыкновенная: обладала живым умом и неутолимым любопытством, разговаривала, как четырехлетний ребенок, и могла прочесть все буквы в азбуке, которую носила на поясе. Маленькая принцесса казалась такой самостоятельной, отличалась таким внутренним достоинством и была настолько сама себе госпожа, что Анна начала меньше корить себя за недостаток любви к дочери. Елизавета в ней не нуждалась. Леди Брайан, очевидно, представлялась ребенку гораздо важнее. Зато Анна, как могла, защищала ее права. И скоро она будет радоваться, готовясь к браку Елизаветы с герцогом Ангулемским.
Днем Генрих пришел в зал, где танцевали Анна и ее дамы. Одет он был вызывающе: с головы до ног в желтое, что символизировало радость, надежду и обновление, с белым пером на берете. С собой он привел компанию джентльменов.
– Леди, давайте отпразднуем избавление Англии от угрозы войны! – провозгласил король и взял Анну за руку.
Давно уже она так не танцевала; другие пары кружились вокруг них, а король вел ее вперед такт за тактом. Если бы Анна полностью отдалась этому удовольствию, то могла бы забыть об ужасной тайне, которая угнетала ее.
Прошел час, и Генрих удалился в свои апартаменты, наказав всем продолжать веселиться. А через минуту явился вновь с Елизаветой на руках и с гордым видом показывал девочку всем присутствующим. Джентльмены целовали маленькую царственную ручку, а дамы щебетали над малышкой-принцессой. Анна приободрилась, ее обрадовало, что Генрих так подчеркивает важность Елизаветы. Следуя его примеру, она и сама оделась в желтое для вечернего банкета и явила миру лицо победительницы, однако позже, когда фрейлины готовили ее ко сну, страхи вернулись.
– Что-нибудь случилось, мадам? – осмелилась поинтересоваться Мадж, озабоченно глядя на свою госпожу.
– Ваша милость плохо себя чувствует? – с милым шотландским акцентом спросила Маргарет.
– Нет, ничего, – ответила Анна. – Я все думаю: теперь весь христианский мир считает его милость вдовцом. И если я не рожу сына, боюсь, меня ждет та же участь, что и вдовствующую принцессу.
– Глупости! – воскликнула Мадж. – Стоит только припомнить, каким гордецом ходил сегодня король и как он любит принцессу, и сразу станет ясно, что вам такое не грозит.
– Но если этот ребенок окажется девочкой или… – Анна запнулась.
– Его милость любит вас, – заверила ее Мадж.
– Он ухаживает за Джейн Сеймур, – сказала Анна.
Наступила тишина.
– Вижу по вашим лицам, что это правда. – Анна вздохнула. – Но пока он уважает меня как мать своего наследника и не унижает прилюдно, я довольна.
На второй неделе января Генрих пришел в комнату Анны после ужина и отослал ее служанок.
– Я получил отчет об исследовании тела вдовствующей принцессы, – с мрачным видом произнес он. – Мне нужно поговорить с вами наедине.
Сердце у Анны тяжело забилось. Нельзя пугать ребенка. Надо успокоиться.
– Зачем? – спросила она, стараясь не выдать голосом, насколько страшен для нее этот разговор.
– Затем, что я обеспокоен и Шапуи задает вопросы, – ответил Генрих. – Все внутренние органы найдены здоровыми, кроме сердца. На нем обнаружена ужасная на вид черная опухоль. Свечник вымыл его, но цвет не изменился, и внутри оно тоже было все черное. Я не знаю, что и думать, Анна, но стараюсь, как могу, держать этот отчет в секрете. Люди и без того уже говорят, что Екатерина убита. Они даже обвиняют меня: мол, я подослал к ней гонца, чтобы тот приложил к ее губам отравленный золотой кубок. Шапуи полон подозрений.
– Без сомнения, и меня кое-кто считает причастной, – сказала Анна, внутренне содрогаясь при мысли, как близко подобрался Генрих к раскрытию истины.
«Теперь он вполне может догадаться», – подумала она, и волоски у нее на шее от страха встали дыбом.
– Мне неприятно это говорить, – признался Генрих, – но некоторые обвиняют вас и вашу семью. Говорят, вы больше всего выгадали от смерти Екатерины. Не слушайте их, Анна, они невежды. Но я пришел предупредить вас о том, какие идут слухи, так что не обращайте внимания. Мы должны думать о ребенке.
Анне не нравилось, как он на нее смотрит, будто вспоминает все те случаи, когда она подталкивала его к действиям против Екатерины, и размышляет, не правдивы ли на самом деле эти слухи.
В том же месяце леди Мария слегла от тяжелой болезни в Хансдоне. Весть о смерти матери она восприняла трагически и находилась в глубокой печали и отчаянии.
Анна почувствовала, что настало время опровергнуть слухи и протянуть оливковую ветвь. Хотя она и ненавидела Марию, но не могла не ощутить жалости к девушке, потерявшей горячо любимую мать. К тому же теперь, когда Екатерины больше не было на свете, Мария, наверное, могла бы признать ее королевой.
Анна отправила гонца к леди Шелтон и попросила передать Марии: если та послушается отца как хорошая дочь, то она, Анна, станет ей лучшим другом и, заменив мать, постарается обеспечить всем, чего той хочется. И если Мария приедет ко двору, ей не придется носить шлейф королевы, вместо этого она всегда будет идти рядом с ней как равная. Большего Анна предложить не могла.
Ответ Марии был как пощечина. Согласиться на условия Анны – значит войти в конфликт с собственной честью и совестью.
Что ж, упрямица не использовала свой шанс. Разъяренная Анна передала леди Шелтон: она изъявляет желание, чтобы та больше не пыталась заставить леди Марию слушаться его милость короля.
Сделанное мной скорее из доброжелательства, чем из-за того, что меня или короля заботит, какой образ действий она изберет. Когда у меня родится сын, а это произойдет очень скоро, я знаю, что случится с ней. Помня заповедь Божью, что мы должны проявлять доброту к своим врагам, я намеревалась предупредить ее заранее, так как мне известно: король не оценит ее раскаяния или прекращения бунтарства и неразумного упрямства, когда у нее не останется возможности делать выбор. Леди Шелтон, молю Вас, не утруждайте себя попытками отвратить ее от своенравного поведения, потому что она не может этим ни причинить вреда мне, ни сделать блага.
Анна вручила письмо гонцу и пошла прилечь. Затраченные на разбирательство с падчерицей усилия ее утомили.
Разбудил ее лай Уриана и едкий запах паленого. Горел лежавший перед очагом турецкий ковер. Анна подскочила и бросилась в соседнюю комнату, призывая на помощь. Прибежали слуги и затушили огонь, не дав ему распространиться.
Никто не пострадал. На полу остались пятна гари, и комнату следовало хорошенько проветрить. Анна сидела в приемном зале, поглаживая собаку и содрогаясь при мысли о том, какая ее могла ожидать участь. Из головы не шло одно подстрекательское пророчество, о котором сообщили Тайному совету: «Когда Тауэр бел, а вокруг зеленеет трава, на костер попадут королева да епископа три или два». Это предсказание открыто – и с надеждой – повторяли ее клеветники, и только что оно едва не исполнилось. Анну это потрясло. От рук убийц могла пострадать Екатерина, но не она. Вспомнилось другое пророчество, сопровождавшее отвратительный рисунок, изображавший ее саму с отрубленной головой. Страшно было думать, что есть люди, алчущие ее смерти.
Через несколько дней Анна получила еще один тяжелый удар. К ней явился дядя Норфолк – редкое событие в те дни, потому что они давно не разговаривали, – и в самых мягких выражениях, на какие только был способен этот грубый вояка, сообщил, что король упал на турнире.
– Все посчитали чудом, что король не разбился насмерть, но, к счастью, он не пострадал. Тем не менее, мадам, он нас напугал: видевшие падение подумали, что оно может оказаться фатальным.
Анну пробрала дрожь, и даже Норфолк встревожился.
– Племянница, с вами все в порядке? – пролаял он.
– Да, дядя. Я испытала такое облегчение. Ужасно думать о том, что могло произойти.
На мгновение внутреннему взору представилась ужасная перспектива жизни без Генриха, который защищает ее от враждебного мира. Она подумала о себе и Елизавете, брошенных на произвол судьбы, захваченных в водоворот гражданской войны, или еще хуже…
– Я должна пойти к королю. – Анна поднялась на нетвердых ногах.
– В этом нет нужды, – сказал Норфолк. – Он не хочет, чтобы поднималась суматоха. Его милость достаточно бодр, и сейчас с него снимают доспехи. Потом он собирается вернуться в дом обедать.
– Благодарю Господа, что слышу это, – ответила Анна, немного успокоившись, дурное предчувствие внезапного вдовства развеялось.
Генрих решил, что Екатерину похоронят в аббатстве Питерборо со всеми почестями, полагавшимися ей как вдовствующей принцессе Уэльской.
Он не жалел усилий на организацию торжественной похоронной церемонии, в ходе которой за гробом должна была следовать длинная процессия дам, которых он снабдил черной тканью на платья.
Шапуи высказал мнение, что величию короля будет приличествовать воздвижение монумента в память Екатерины, и тот ответил, что создаст для нее один их лучших монументов в христианском мире. Строптивая испанка мертва, Генрих мог позволить себе быть щедрым и распорядился сделать кенотаф с объемным скульптурным портретом покойной, однако, чтобы покрыть расходы на похороны, конфисковал все личные вещи Екатерины.
– Я назначил день торжественных похорон, – сказал король Анне. – И буду присутствовать на них со всеми своими слугами, одетыми в траур. Мне подобает отдать честь памяти невестки.
С подобными рассуждениями Анна не могла не согласиться. В утро похорон ее вдруг потянуло составить Генриху компанию во время церемонии. Это вызвало бы доверие к ней сторонников империи и проложило путь к дружбе с императором. Анна приказала дамам одеть себя в черное, но, прибыв в апартаменты короля, не нашла в приемном зале ни одного джентльмена. Наверное, все уже были в церкви. Потом Анна услышала женский смех в соседней комнате, которую Генрих использовал в качестве кабинета. Все ее чувства обострились. Анна подкралась к двери, открыла – и обнаружила там Генриха в утреннем туалете. На коленях у короля сидела Джейн Сеймур, которую он держал рукой за грудь.
Из всех потрясений, пережитых Анной за последнее время, это было наихудшим. Одно дело знать о неверности мужа, и совсем другое – застать его с любовницей.
– Как вы могли?! – закричала она почти в истерике.
Все ее самые страшные опасения оправдывались. Джейн – это она сама девять лет назад, а ей, по какому-то дьявольскому замыслу, уготовано место Екатерины. Колесо фортуны повернулось в другую сторону.
Генрих не слишком нежно столкнул Джейн с колена и подскочил.
– Уйдите! – велел он девушке, и та выбежала, но успела гаденько улыбнуться Анне, которая влепила бы ей пощечину, если бы нахалка не скрылась так поспешно.
– Дорогая, мне очень жаль. – Генрих беспомощно развел руками.
Анна рыдала, даже не пытаясь сдерживаться.
– Вы хоть понимаете, как меня обидели? – сквозь слезы говорила она. – Я люблю вас больше, чем Екатерина, и мое сердце надрывается, когда я вижу, что вы отдаете свое другой.
У Генриха хватило вежливости, чтобы изобразить смущение.
– Это ничего не значит.
– Ничего? Я видела вас собственными глазами.
Внезапно Анна почувствовала спазматическую боль в чреве. Рука мгновенно прикрыла живот, словно для того, чтобы защитить ребенка.
– Что случилось? – встревожился Генрих.
Боль утихла.
– Это из-за того, что вы заставили меня страдать! – выкрикнула Анна.
– Успокойтесь, дорогая, и с вами все будет хорошо. Подумайте о нашем сыне.
– Жаль, что вы этого не делаете! – бросила она в ответ и ушла, а Генрих остался стоять с открытым ртом.
Не успела Анна дойти до своих покоев, как боль вернулась.
Генрих склонился над ней. На его лице читались горькое разочарование и печаль.
– Мальчик! – стенал король. – Мертворожденный плод на пятнадцатой неделе развития, так мне сказали. Это величайшее несчастье для всего королевства, – терзался он.
– Я была на грани жизни и смерти, – пробормотала Анна, вспоминая боль и кровь.
«Я выкинула своего спасителя», – думала она про себя. Никогда еще не чувствовала она такого глубокого горя.
– Я потерял моего мальчика! – выл Генрих.
– Всему виной ваше поведение! – не сдержалась Анна. – Вам некого винить, кроме самого себя, потому что причиной послужили мои переживания из-за этой девицы Сеймур.
Генрих поднялся.
– Больше у меня от вас сыновей не будет, – холодно произнес он.
– О чем это вы?! – крикнула Анна.
Взгляд короля заставил ее умолкнуть.
– Я вижу, что Господь не позволяет мне иметь мужское потомство. У меня нет желания обсуждать это сейчас. Я поговорю с вами, когда вы оправитесь.
И ушел, сверкая очами и с видом человека, с которым обошлись очень дурно.
От слов короля Анне сделалось страшно, и ей стоило большого труда улыбнуться своим плачущим дамам.
– Это все к лучшему, – сказала она им, – тем скорее я снова буду вынашивать ребенка, и уж тот сын будет бесспорно законным, в отличие от этого, зачатого при жизни вдовствующей принцессы.
Нэн Сэвилл взяла руку королевы и пожала.
Два дня Анна пролежала в тягостных раздумьях, желая, чтобы Генрих пришел к ней, и опасаясь, не потеряла ли его навсегда. Когда она наконец встала с постели и посмотрела в зеркало, то ужаснулась, увидев смотревшую оттуда худую, изможденную старую женщину. Ей было тридцать пять, она больше не та соблазнительная юная дева, завлекшая короля в ловушку, и никогда ей теперь такой не быть.
Много раз Анна раскаивалась в необдуманных, полных упрека словах, которые бросила королю, и боялась, вдруг он решит, что она так же не способна вынашивать сыновей, как Екатерина. Неужели он сейчас ищет предлог для аннулирования брака и объявления их дочери бастардом? У Анны не было таких могущественных друзей, как у Екатерины, – и вообще было мало друзей, – так что защитников у нее найдется немного. Без Генриха она станет предметом насмешек, объектом клеветы и ненависти; некоторые захотят ее крови.
В начале февраля Анне сообщили, что король уехал в Лондон на празднование Масленицы и для участи в заседаниях парламента.
Генрих не взял ее с собой. Значит, он все еще зол на супругу. Она плакала, вспоминая то время, когда он не желал расстаться с ней даже на час. Единственным утешением было то, что король не имел возможности взять с собой эту стерву Сеймур. Двор королевы находился в Гринвиче, и королю пришлось ради приличия оставить Джейн здесь. Все это время она где-то пропадала, стараясь лишний раз не показываться на глаза своей госпоже.
Компанию Анне составляли только ее дамы, которые, казалось, ни о чем другом не могли говорить, кроме как о помолвке и грядущей свадьбе Мадж. Норрис поддался обольщению и попросил ее руки. Их семьи дали согласие, и Мадж, забыв о сдержанности, сияла от счастья. Анне хотелось кричать. Норрис не любил Мадж. Он любил ее, Анну. Это можно было прочесть в его глазах всякий раз, как он заговаривал с ней. Ревность, как острый нож, пронзала насквозь.
Каждый день Анна горевала о своих утратах: ребенке, любви Генриха и Норриса. Спокойствие и счастье стали для нее почти недостижимыми. Теперь она жила в постоянном страхе и под давлением всепоглощающего чувства жизненного поражения.
Из дворца Йорк один за другим прибывали гонцы, доставлявшие пакеты и письма.
– Это все для Джейн, – шепнула Мадж.
Ревность терзала Анну. Она постоянно следила за Джейн и набрасывалась на нее за мельчайшее упущение в исполнении обязанностей, однако это не стирало довольной улыбки с лица девушки. Однажды ей даже хватило наглости надеть новый, украшенный драгоценными камнями медальон. Догадываясь, кто его прислал, Анна пошла на открытое столкновение.
– Это дорогая вещь. Дайте мне посмотреть, – потребовала она.
Джейн глядела на нее с вызовом, явно не желая подчиняться, тогда Анна потеряла терпение и сорвала украшение. Она дернула за цепочку с такой силой, что поранила ладонь. Из пореза сочилась кровь, но Анна дрожащими руками открыла медальон и обнаружила внутри миниатюрный портрет Генриха. Слезы затуманили ее взгляд.
Она сунула медальон в руки Джейн:
– Возьмите это! И его тоже! Он вас приветит!
Невероятным облегчением стало сообщение Джорджа, приехавшего сказать, что парламент отдает в распоряжение Анны два королевских поместья.
– Значит, я еще не окончательно впала в немилость, – заметила она, стараясь не вспоминать о том, что сделал ее любимый брат.
– Король одобрил дарение. Кажется, его гнев утих, и он не намерен разрывать брак с тобой.
– Значит, госпожа Сеймур – всего лишь еще одно преходящее увлечение. Слава Богу! Эта девица причинила мне столько страданий, выставляя напоказ подарки короля.
– Анна, послушай, – Джордж смотрел на нее с каким-то особенным сочувствием, – я поражен, в какой печали застаю тебя. Ты так исхудала. Ешь побольше. Следи за волосами и платьем. Пусть у тебя на лице будет смелая улыбка. Ты можешь отвоевать короля! Один раз ты уже завладела его сердцем, так сделай это снова.
– Это нелегко, когда он в Лондоне, а я здесь.
– Я постараюсь, чтобы он тебя вызвал, – обещал Джордж. – Положись на меня.
Через несколько дней пришел вызов. Джордж сыграл свою роль. Теперь очередь за ней. Анну нарядили в роскошное платье из черного бархата с меховыми нарукавниками и низким вырезом, расшитым черным шелком и жемчугом. На шею в знак гордости своим происхождением и статусом королевы она надела подвеску в форме буквы «Б» – одно из своих любимых украшений. Она была все еще слишком худа, но черное платье ей шло. Чтобы подчеркнуть свой ранг, волосы Анна оставила распущенными, но их, как обычно, унизали драгоценными камнями.
Генрих принял ее любезно, окинул с ног до головы одобрительным взглядом, но все же избегал встречаться с ней глазами.
– Для меня большая радость вновь видеть вашу милость, – сказала Анна.
– Надеюсь, вы вполне оправились. – Держался он отстраненно.
– Я чувствую себя очень хорошо, сир.
– Ваш брат сказал, что вы несчастны в Гринвиче, и я подумал, вам будет приятно отпраздновать вместе со мной день Святого Матфея.
– Для меня это будет большой честью и радостью, – ответила Анна.
Порадовало ее и то, что в день торжеств нигде не было видно Джейн.
Генрих был добр с Анной. Почти каждую ночь приходил в ее опочивальню, и она начала надеяться, что еще не все потеряно. Судя по прошениям, которые Анна получала, многие продолжали верить, что она имеет влияние на короля. И она старалась никому не отказывать.
Решив быть хорошей матерью, Анна послала за Елизаветой и потратила много денег на наряды для маленькой девочки: чепчики из пурпурного, белого и алого атласа, золотые сетки для волос, ленты для кос и миниатюрные придворные платья из бархата и дамаста. Она научила дочь обращаться со шлейфом. Наблюдая за тем, как Елизавета ходит по комнате на нетвердых еще детских ножках, высоко подняв голову, а следом за ней волочится по полу длинный дамастовый шлейф, Анна почти любила дочь.
Появились признаки того, что император рассчитывает на союз с Генрихом.
– Если он сделает мне предложение и условия буду приемлемыми, я охотно соглашусь, – сказал Анне Генрих. – От своего агента в Риме я узнал, что папа Павел готов объявить об отлучении меня от Церкви. Дружба Карла может предотвратить это. Не то чтобы я беспокоился из-за действий епископа Рима, но остальной христианский мир к нему прислушивается. Со мной могут начать обращаться нечестно, раз я выброшен из их стаи.
«А что будет со мной? – подумала Анна. – Император меня ненавидит, я камень преткновения для этого альянса».
Ничего этого она не сказала. Пусть Генрих решает все сам. Или, скорее, Кромвель. Вместо этого Анна спросила, как воспримет подобный союз Франциск.
– В последнее время наши отношения с ним неопределенны, – ответил Генрих, – и боюсь, надежд на то, что брак Елизаветы будет заключен, мало. Франциск скользок, как угорь, он болен сифилисом и настроен мрачно. Вот до чего довели его любовные похождения. – Генрих чопорно поджал губы.
«Кто бы говорил!» – подумала Анна.
– Они с Карлом враждуют, – добавил король. – Скоро между ними начнется война. Дружба с императором принесет нам большие надежды на безопасность этого королевства.
«Да, – снова подумала Анна, – а как насчет моей безопасности?»
– Сэр Эдвард Сеймур назначен на службу в личные покои короля, – объявил отец однажды вечером, когда они ужинали наедине в его комнатах. – Предупреждаю тебя, Анна, влияние этих Сеймуров возрастает с каждым днем.
В Анне вскипела ярость.
– Что я могу сделать, если он обхаживает ее почти у меня под носом?!
Отец фыркнул:
– Мне ни к чему учить тебя, что нужно делать, дабы вернуть его.
– Это нечестно!
– Тебе надо взбодриться, черт возьми!
– Ну конечно, если бы вы потеряли троих сыновей подряд, видели, как ваш муж увивается за другими женщинами, и чувствовали, что враги готовы кинуться на вас, уверена, вы ощущали бы себя бодрым! Но, отец, я постараюсь. И может быть, теперь, когда мой брак не подвергается сомнениям, Господь дарует мне сына. Когда это произойдет…
– Анна, будь реалистичной. Екатерина потеряла пятерых детей. Ты – троих. Это тебе ни о чем не говорит?
Рука Анны машинально взлетела ко рту. Ее вдруг осенила мысль: вероятно, что-то не так с Генрихом.
– Но если это правда, что я могу сделать?
Отец пожал плечами:
– Ничего, только молиться. И быть настороже. Братья Сеймуры жадны, безжалостны и хитры, к тому же они в постоянном контакте с королем. Есть еще кое-что, о чем тебе следует знать. Наш приятель Кромвель охотно сделал вашему мужу одолжение и освободил свои покои, чтобы там могли разместиться сэр Эдвард Сеймур и его супруга. Король имеет доступ в эти покои из своих апартаментов. Может пройти туда по особой галерее, и никто не заметит. Догадываетесь, каковы его намерения?
– Вы намекаете, что Кромвель поощряет неверность короля? – От этой мысли Анна похолодела.
– Он всегда был услужлив. Но вот что беспокоит меня больше: эта девка и ее семейка настаивают, чтобы король оказывал ей знаки внимания только в присутствии родственников. Предполагалось, что о подобном условии никто не должен знать, но молва идет по всему двору, будто об этом объявил городской глашатай.
– Боже правый! – прошептала Анна, откидываясь в кресле. – Раз она играет в эту игру, какой иной исход намечен, кроме брака? Если только она ему не надоест, о чем я горячо молюсь. Но подобные меры для сохранения ее девственности намекают, что ее готовят занять место королевы. Уж мне ли не знать! И если Кромвель с радостью этому содействует, значит и впрямь относится к такой возможности серьезно. Я давно подозревала, что он стал моим врагом, и теперь появились доказательства. Что ж, он услышит об этом от меня!
Пылая гневом, Анна вызвала в свой кабинет Кромвеля.
– Ваша милость… – Он низко поклонился. – Какой приятный сюрприз!
– Не пытайтесь обмануть меня, господин секретарь. Я только что узнала о вашей любезности по отношению к Сеймурам. Вы с готовностью уступили им свои покои, чтобы мой муж мог развлекаться с любовницей.
– Ваша милость не должны ее так называть. Госпожа Сеймур – очень добродетельная леди. Будь иначе, я бы не согласился.
– Добродетельная или нет – а мне хотелось бы не иметь в этом сомнений, – но пытаться увести супруга у своей госпожи. Отличный пример достойного поведения!
– Нет, мадам, нет. – Кромвель посмотрел на Анну в упор. Ей-богу, он зашел слишком далеко! – Могу я дать вам совет? Не вмешивайтесь в государственные дела. Король этого не любит.
Возмутительно!
– Вы имеете в виду, господин секретарь, что не хотите, чтобы я помешала вашим планам относительно монастырей? Парламент одобрил их закрытие, и теперь вы сделаете короля богатым и благодарным. Но он прислушивается и к моему мнению, я еще пользуюсь его расположением, что вам, вероятно, не по нраву, и намерена яростно противиться расходованию монастырских богатств на подкуп поддержки главенства короля над Церковью. Думаю, король будет шокирован, узнав, что, прикрываясь Евангелием и рассуждениями о религии, вы преследуете собственные интересы.
– Все не так! – запротестовал Кромвель, и Анна почувствовала, что он начинает сердиться.
Приятно было пробить эту стену напускной внешней невозмутимости.
– Значит, вы не строите планов распродать все? И не берете взяток за передачу церковной собственности и бенефиций врагам истинной доктрины?
– Я верный слуга короля, – холодно ответил Кромвель.
– Думаю, сэр Томас Мор говорил то же самое, и посмотрите, что с ним приключилось! Послушайте, господин секретарь, поскольку меня поддерживают и другие сторонники реформ. Один из них – Джон Скип, мой податель милостыни. Мы намерены добиться того, чтобы значительная часть конфискованных богатств была потрачена на образовательные цели и благотворительность. Это пойдет на благо всем.
– И вы думаете, король с вами согласится? – Кромвель покровительственно улыбнулся, будто Анна – ничего не понимающая дурочка. – Казна пуста. Король любит жить на широкую ногу. Я не могу представить, чтобы он отказал себе в возможности разбогатеть.
– Король добродетелен, – возразила Анна. – Он почитает образованность. Я знаю, что смогу убедить его прислушаться ко мне, и вам это тоже известно.
Кромвель продолжал улыбаться:
– Мы это увидим, мадам.
– Увидим! – (Перчатка была брошена.) – А вы тем временем перестаньте потакать госпоже Сеймур или у вас будут большие проблемы. – С этими словами Анна отпустила его.
Когда на следующий день Генрих пришел к ней ужинать, Анна завела разговор о монастырях:
– Сир, я знаю, вам нужны деньги, но не стоит ли направить часть монастырских богатств на образование и благотворительность? Мне на ум приходит масса достойных причин сделать это. Генрих, вы прославитесь основанием школ и поддержкой ученых. Вы сможете создавать кафедры в университетах и организации для помощи бедным, которые находятся в отчаянном положении, ведь им станет еще труднее после закрытия монастырей.
Генрих смотрел на нее с новым восхищением.
– Мне нравятся ваши идеи, Анна.
– Вас будут вспоминать через много столетий как короля, который вместе с чтением Библии на английском языке даровал своим подданным возможность получать образование. И это будет более значительным свершением, чем любая военная победа.
– Клянусь Святой Марией, вы говорите правду! Монастыри владеют невообразимыми богатствами – так мне говорят, – их хватит и на пополнение казны, и на все то, о чем вы говорите.
– Такие цели гораздо более достойны, чем продажа земель ради подкупа лордов.
– Может быть, и придется кое-кого умаслить, Анна, но вы правы. Часть денег нужно использовать на достойные цели.
Они увлеченно обсуждали эти цели в деталях и чувствовали себя как в старые добрые времена. Общие интересы создавали ощущение близости. Но самое главное – Генрих к ней прислушался. Ее влияние оставалось силой, с которой другим следовало считаться. Хотелось бы ей посмотреть на лицо Кромвеля, когда Генрих с энтузиазмом станет расписывать ему эти новые перспективы. Тогда он поймет, что она его обошла!
И на этом она не остановится. Как королева Эстер, она избавит королевство от продажных министров и в то же время покажет Генриху, что не потерпит неверности. Анна возвращала себе власть и влияние.
В Страстное воскресенье она велела своему подателю милостыни произнести проповедь в Королевской часовне на тему текста: «Кто из вас обвиняет меня в грехе?»
Анна сидела рядом с Генрихом, когда отец Скип поднялся на кафедру.
– Королю следует быть мудрым и не поддаваться уговорам злонамеренных советников, которые подталкивают его к неблаговидным поступкам, – начал он. – Советник короля должен хорошо подумать, какие советы он дает по поводу изменений в давно заведенных порядках. – Отец Скип сделал паузу и огненным взглядом обвел размещавшуюся внизу паству, не оставляя сомнения в том, кого он имеет в виду.
Анна покосилась на Генриха – тот сидел с задумчивым видом. Именно на это она и рассчитывала. Кромвель нахмурился.
– Посмотрите на пример царя Агасфера, которого коварный министр подтолкнул к избиению евреев, – продолжал Скип. – Министр этот был Аман, который пытался уничтожить Агасферову королеву Эстер. Но после того как Эстер раскрыла его гнусный замысел и спасла евреев от преследований, Амана повесили по закону и справедливости. Таким образом эта добрая женщина, которую царь Агасфер очень любил и которой верил, потому что знал ее как своего всегдашнего друга, вышла победительницей.
Генрих кивал с видом мудреца. Он прекрасно знал эту историю – даже заказал гобелены с изображениями сцен из нее.
Скип добрался до самой сути истории:
– Среди прочих своих злодеяний Аман убедил Агасфера в том, что уничтожение евреев принесет ему десять тысяч талантов, которые перейдут в царскую сокровищницу и послужат к личной выгоде царя. – (Анна почувствовала, как Генрих заерзал.) – Так и в наши дни мы имеем причины сетовать, что Корона, введенная в заблуждение дурными советниками, возжелала получить церковную собственность и получит ее. Мы можем только сожалеть об упадке университетов и молиться о том, чтобы необходимость в обучении не была упущена из виду.
Все взгляды обратились к Анне. Глаза Кромвеля были полны угрозы и – она была рада это видеть – страха. Теперь у него не могло остаться сомнений: она поставила себя в оппозицию его политике. Мечи вынуты из ножен.
Теперь настал черед Генриха съежиться. Скип строго посмотрел на паству:
– Однако порок кроется не только в обирании Церкви. Посмотрите на пример Соломона, который утратил подлинное благородство из-за чувственной и плотской невоздержанности, он брал себе слишком много жен и наложниц.
Дыхание Генриха участилось. Он стал похож на разъяренного быка, готового кинуться в бой. Только недавно придворный художник Ганс Гольбейн нарисовал его в образе царя Соломона, источника всей мудрости. Скип очень кстати завершил свою речь и призвал паству встать на колени для молитвы. Несмотря на закипевшую внутри ярость, Генриху пришлось послушаться.
После службы он схватил Анну за руку и затащил в одну из ниш за королевской скамьей.
– Это вы приказали? – зло спросил он. – Или он сам решился подстрекать к бунту и клеветать на меня, моих советников и весь мой парламент?
Не успела она ответить, как в нишу, забыв о своем положении, ввалился Кромвель. Анну он проигнорировал.
– Ваша милость, разумеется, не оставит это без ответа! – прошипел он.
Никогда еще Анна не видела господина секретаря таким возбужденным.
– Я намерен приказать совету, чтобы этому священнику сделали выговор и предупредили: пусть следит за своим языком, если хочет остаться на службе у королевы.
– Но ваша милость были согласны с ним, – вмешалась Анна. – Только позавчера вечером вы говорили, каким достойным деянием было бы направить богатства монастырей на образование и благотворительность. Это ведь не вы преследуете личные выгоды.
– Он представил все так, будто это я! – прорычал Генрих.
– Уверена, подобного не было у него и в мыслях, и вашей милости не стоит беспокоиться, потому что скоро мир узнает правду.
– Ваша милость, мне нужно поговорить с вами наедине, – настойчиво попросил Кромвель.
– Нужно? Господин секретарь, вы разговариваете с королем, – напомнила Анна.
– Я встречусь с вами позже, – сказал Генрих.
– Мы сейчас будем обедать, – сладким голосом произнесла Анна и вышла.
За столом Генрих не упоминал о намеках Скипа на его неверность, поскольку не мог отрицать правдивость этих слов, боясь спровоцировать очередную ссору. Однако настроение у короля весь остаток дня было кислое, и несчастный податель милостыни получил словесный выговор от совета. Анна не знала, о чем говорили между собой Генрих и Кромвель. Какая разница? Она готовилась снова взбаламутить общественное мнение.
На следующий день той Святой седмицы Хью Латимер, страстный сторонник реформ, который регулярно проповедовал перед королем, согласился вступить в борьбу на стороне Анны.
– Вспомните притчу об арендаторах, которые отказались платить ренту хозяину виноградника, – призывал он в своем поучении в Королевской капелле. – Когда арендаторов изгнали, виноградник перешел к более достойным людям, которые смогли найти ему лучшее применение.
Никто не усомнился бы в том, что проповедник намекал на закрытие монастырей.
Генрих никак не отреагировал. После службы он бросил на Анну испепеляющий взгляд и вышел, громко топая ногами, так что ей пришлось немедленно заручиться поддержкой архиепископа Кранмера, который согласился защищать ее в любых спорах с королем и написать его секретарю, выражая поддержку взглядов королевы.
Вскоре благодаря Кранмеру Анна с радостью обнаружила, что энтузиазм Генриха относительно ее планов – и в ее постели – заметно возрос. Но хотя они достигли взаимопонимания и давно уже не жили так дружно, это не отвратило Генриха от ухаживаний за Джейн Сеймур. В Великий четверг Анна видела их вместе играющими в кегли. Они улыбались друг другу с особой интимностью, свойственной любовникам, и ей хотелось плакать, а внутри все клокотало, когда она исполняла традиционную обязанность королевы: раздавала деньги нищим и омывала им ноги, которые были тщательно отмыты заблаговременно, в память о Тайной вечере. Неужели эта маленькая сучка всегда будет портить ей жизнь?
– Мы постепенно сближаемся с императором, – сказал Анне Генрих в тот вечер. Они лежали в постели. – Но сохраняются препятствия, которые нужно преодолеть. Я намерен добиться, чтобы Карл признал вас королевой, и для этой цели пригласил Шапуи ко двору в пасхальный вторник. Пусть получит возможность оказать вам положенные почести.
Анна испытала облегчение и восторг. Это доказывало, что хотя Генрих и не любит ее так, как раньше, но все еще считает своей королевой.
– Весьма кстати! – отозвалась она. – Шапуи никогда не преклонял передо мной колени, никогда не целовал мне руку.
Как же она насладится своей победой!
– Теперь он это сделает, причем публично! – прорычал Генрих. – И таким образом признает, что я не ошибся, когда отдалил от себя Екатерину и женился на вас. Ни на каких других условиях соглашение с Карлом я не подпишу.
Встречать Шапуи у ворот дворца Гринвич король отправил Джорджа, чтобы посол не сомневался: судьба вожделенного альянса зависит от того, выкажет ли он сердечное расположение по отношению к Болейнам. Джордж получил инструкции оказать Шапуи теплый прием и дать ему понять, что Анна, ее семья и друзья благоволят к возобновлению дружественных отношений с императором.
Кромвелю было велено идти следом и передать Шапуи приглашение короля посетить Анну и приложиться к ее руке – честь, которой удостаивались только избранные.
– Он скажет: «Для меня это будет большим удовольствием», – удовлетворенно потирая руки, проговорил Генрих.
Следом за Генрихом Анна прошла в часовню, и они вместе сели на королевскую скамью, находившуюся на галерее, куда нужно было подниматься по лестнице. Под ними, в основном помещении церкви, собралось множество людей. Слух о визите Шапуи распространился быстро, и всем было любопытно посмотреть, как поведет себя посол императора. Анна знала: некоторые надеются, что он выкажет ей пренебрежение.
Когда пришло время делать подношения, Генрих первой к алтарю отправил Анну, а сам двинулся за ней по пятам. Внизу она едва не столкнулась с Шапуи, который стоял за дверью. Возникла пауза, затем он поклонился. В ответ Анна любезно улыбнулась. Теперь ее никто не тронет. Скоро император станет ей другом.
Сегодня обходительность была обязательной. Анна сделала глубокий реверанс перед Шапуи как представителем императора и удивилась, когда тот проявил любезность и подержал две ее свечи, необходимые для выполнения ритуала.
Из церкви Анны выходила с ощущением ликования и глубокого облегчения. А двигаясь рядом с Генрихом по галерее во главе длинной процессии придворных, не могла сдержать восторга.
– Мне жаль, что Испания воюет с Францией, – громко сказала она, чтобы все услышали, – но я твердо стою на стороне императора. Король Франциск больше не друг мне. Такое впечатление, что, устав от жизни из-за своей болезни, он хочет сократить свои дни, затевая войну.
– На мой взгляд, он их сокращает недостаточно быстро, – буркнул Генрих.
Он проводил Анну на обед в ее апартаменты, что было у него в обычае после мессы; часто он приглашал разделить с ними трапезу почетных гостей.
– Шапуи присоединится к нам? – поинтересовалась Анна.
– Я просил его прийти, – ответил Генрих, когда они уселись за главный стол.
Комната наполнялась, но посол все не показывался. Напрасно Анна искала его глазами среди группы иностранных посланников, ожидавших у дверей, когда объявят об их прибытии. Неужели Шапуи уже раскаивается в своем жесте доброжелательства?
– Почему не пришел мессир Шапуи? – спросила она Генриха.
– Без сомнения, у него есть на то веские причины, – ответил король. – Его любезность по отношению к вам возбудит много разговоров, особенно в среде сторонников империи, и некоторые будут недовольны им за то, что он признал вас.
– Пусть лучше смирятся с этим, – сказала Анна и отправила церемониймейстера на поиски Шапуи.
Вернувшись, тот сообщил, что посол обедает с ее братом и другими знатными господами в приемном зале короля. Весьма довольная этим известием, Анна улыбнулась Генриху.
На следующий день Джордж сообщил ей, что между Генрихом и Кромвелем произошла яростная стычка по поводу переговоров с Испанией. Судя по тем сведениям, которые Джорджу удалось узнать у людей, находившихся в пределах слышимости, Кромвель превысил свои полномочия. Джордж видел его сидящим на сундуке за дверями приемного зала короля. По лицу господина секретаря струился пот, и вообще выглядел он так, будто только что сбежал от адских псов.
– Очень похоже, что он больше не в фаворе, – торжествуя, заметил Джордж.
Анна улыбнулась:
– Я не упущу шанса воспользоваться этим.
На следующее утро Генрих сказал ей, что Кромвель заболел и уехал лечиться домой в Степни.
«Скатертью дорога!» – подумала Анна, которую сейчас заботило близящееся ежегодное собрание рыцарей ордена Подвязки.
Освободилось место для нового рыцаря, и она поинтересовалась у Генриха, не может ли его занять Джордж. Разумеется, избрание происходило голосованием, но Анна надеялась, что король выразит рыцарям ордена свое пожелание.
С большим неудовольствием она узнала, что выбрали сэра Николаса Кэри, которого она невзлюбила за дружбу с Сеймурами. Анна знала: люди начнут шептаться, мол, у нее недостало влияния, чтобы обеспечить своему брату столь престижное и почетное место.
– Но, дорогая, – запротестовал Генрих, когда супруга наедине стала упрекать его, – много лет назад я обещал Франциску, что не забуду сэра Николаса, которого он любит, когда освободится место в ордене Подвязки. Так что я был просто обязан его выдвинуть.
«Да, и раз всем стало известно, что он в числе королевских фаворитов, за него и проголосовали», – подумала Анна.
Тяжело было смириться с тем, что враги одержали над ней эту маленькую победу.
На следующий день, войдя в свою гостиную и наткнувшись на Фрэнсиса Уэстона, флиртующего с Мадж, Анна потеряла терпение. Ей было обидно видеть, как из Норриса делают дурака. Мадж не должна поощрять эти ухаживания. Она не заслуживает в мужья такого хорошего человека, как сэр Генри.
– Идите в мои покои и закончите шить рубахи! – приказала она.
Мадж скрылась с глаз. Уэстон робко глядел на Анну:
– Ваша милость, конечно, не откажет мне в маленьком невинном развлечении? Она такая милая девушка.
– Если она столь мила, то я удивляюсь, почему Норрис все еще не женился на ней, – резко ответила Анна.
Улыбка сошла с красивого лица Уэстона.
– Вашей милости угодно знать правду?
– Что вы имеете в виду? – настороженно спросила Анна.
– Всем известно, что Норрис приходит в вашу гостиную скорее ради вас, чем ради Мадж.
Сердце Анны запело, но она не должна была себя выдать.
– Чепуха! – бросила она. – Вы просто хотите смутить Норриса, потому что сами любите Мадж, а не свою жену.
Уэстон посмотрел на нее дерзко:
– Из всех ваших дам одну я люблю больше их обеих.
– Кого же это?
– Вас.
Наступила тишина. Уэстон ее любит? А она и не догадывалась… Нет, он просто проверяет свои шансы в старой придворной игре!
– Попробуйте сказать об этом королю! – ошарашила его Анна и оставила стоять, где стоял.
– Я беру вас с собой в Кале, – сказал Генрих, наблюдая за тем, как Анна поднимает лук и целится в мишень.
О визите стало известно несколько недель назад, и она уже решила, что король поедет один. Приятно было услышать о желании Генриха видеть ее рядом. После получения опечаливших известий из Хивера о тяжелом недуге матери, сопровождавшемся жестоким кашлем, это стало необходимым для Анны лекарством. Болезнь началась зимой, и, казалось, леди Болейн становилось все хуже. Анна написала, что приедет навестить ее, как только вернется из Кале, и отчаянно молилась о скором выздоровлении родительницы.
– В яблочко! – зааплодировал Генрих. Его поддержали придворные.
– Мы превратим этот визит в объезд страны, – сказал король, беря в руки свой лук. – Поедем через Дувр. Я хочу осмотреть новую гавань и укрепления.
– На этот раз вы не намерены встречаться с Франциском? – осторожно спросила Анна.
– Еще не решил. Сначала нужно определиться, вступать в союз с Карлом или с Франциском? Карл настаивает на том, чтобы Мария была восстановлена в правах на престол и поставлена перед Елизаветой, но я велел своим послам не уступать этим требованиям.
– Я не хочу, чтобы права Елизаветы были пересмотрены, – встревожилась Анна.
– Я никогда этого не допущу, – заверил ее Генрих.
Последняя неделя апреля выдалась мягкой и теплой, природа расцветала. Анна каждый день гуляла по саду со своими дамами, часто компанию им составляли Джордж, Норрис и другие джентльмены, которые пользовались благосклонностью королевы. Пока Генрих занимался делами государства, Анна смотрела теннисные матчи, играла в кегли, устраивала пикники, куда по ее приказу доставляли корзины со снедью. Встречаясь с Джейн Сеймур, королева всякий раз окидывала ее ледяным взглядом и проходила мимо. Положение Анны, казалось, вновь упрочилось, и она не потерпит, чтобы Джейн причиняла ей беспокойство.
Однажды ясным тихим вечером, когда сумерки приходили на смену золотому закату, Анна забралась на самый верх холма за дворцом к Майрфлор, старой башне, которая была частью дворца Плацентия, который Генрих перестроил, но использовал редко.
– Идите сюда, вы, улитки! – крикнула Анна своим дамам, которые, пыхтя от натуги, медленно тащились следом. – Ну тогда ждите там! – рассмеялась она, и ее спутницы с облегчением попадали на поросший травой склон.
Перед Анной высилась мощная квадратная башня, она четко вырисовывалась на фоне темнеющего неба. Вблизи постройка выглядела зловещей и неприступной, но Анна не боялась призраков. Она открыла обитую железом дверь – ключ дал сержант-привратник – и оказалась в полутемном сводчатом зале, стены и потолок которого покрывали росписи. Было что-то отталкивающее в застывших черных силуэтах изображенных на фресках людей.
Казалось, сюда уже очень давно никто не заглядывал. Стрельчатые окна покрывала паутина, в неподвижном воздухе пахло плесенью. Анна поднялась по винтовой лестнице в углу. Она вела в опочивальню, но на широкой деревянной кровати с балдахином не было ни белья, ни матраса. На полу валялся пыльный женский чулок.
Ничего интересного. Анна уже собиралась уйти, когда услышала наверху звук шагов. Сердце ее учащенно забилось. А вдруг кто-нибудь из недоброжелателей, увидев, что она вошла в башню, забежал вперед и спрятался, намереваясь подкараулить и убить?
Шаги раздались на лестнице – кто-то спускался. Инстинкт подсказывал Анне как можно скорее бежать вниз, на первый этаж, но тут в дверном проеме появился мужчина.
– Норрис! – с облегчением вскрикнула она.
– Анна! – радостно отозвался он, от удивления даже забыв произнести титул.
– Я пришла осмотреть это место. А вы?
– Я… Мне нужно забрать кое-какие вещи.
Анна отметила про себя, что в руках у него ничего нет:
– А что там наверху?
– Еще одна спальня. Там особо нечего смотреть.
Похоже, Норрису не хотелось двигаться с места, поэтому Анна проскользнула мимо него и побежала вверх по лестнице. Представшее глазам зрелище поразило: просторная, роскошно обставленная комната с кроватью, застланной так же богато, как ее собственная. На полу лежал дорогой турецкий ковер.
Норрис поднялся следом.
– Эта комната подошла бы королю! – воскликнула Анна.
– Его милость иногда пользуется ею.
– Для свиданий с Джейн Сеймур? Не беспокойтесь, Норрис, мне об этом известно. – Голос Анны был пропитан горечью. – Но я не знала, что они изображают из себя зверя с двумя спинами.
Норрис снова замялся.
– Джейн Сеймур здесь не бывала, – наконец сказал он.
Анна все поняла:
– Но он приводил сюда других.
Норрис не ответил.
– В мое время? – Анна повернулась.
– Не заставляйте меня причинять вам боль, – взмолился он, с трудом произнося слова. – Я слишком сильно люблю вас.
Так легко было упасть в его объятия и ощутить – на один волшебный момент – покой и ласку. Поцелуй с ним стал бы таким же естественным, как дыхание, и ощущался бы как нечто прекрасное и правильное. С Генрихом она ни разу ничего подобного не испытывала. И пускай он приводил сюда даже сотню женщин, сердцем ее он все равно никогда не владел.
Однако она оставалась его королевой и – что необыкновенно важно – не хотела потерять уважение Норриса. Она не девка, которую можно завалить на эту роскошную постель, хотя на какое-то мгновение возникло искушение оказаться там. Прекрасная была бы месть – сделать Генриха рогоносцем на той самой кровати, где он совершал свои измены. Но бесценное чувство, существовавшее между ней и Норрисом, нельзя марать местью или другими низостями.
Голос Анны прозвучал нежно, но твердо:
– Вы не можете себе представить, как сильно мое желание оказаться в ваших объятиях. – (Норрис жадно внимал ей.) – Но мы никогда не станем любовниками.
– Я стыжусь, что заговорил о своих чувствах. Король считает меня другом. Он всегда хорошо относился ко мне. Но увидев вас, я не выдержал. Подумал, мы здесь одни и никто не узнает.
– Никто не должен знать. То, что мы сказали, останется нашей тайной. Мне будет достаточно хранить ее в своем сердце. У вас есть Мадж. Будьте счастливы. – Анна почувствовала, что вот-вот заплачет. Слава Богу, становилось темно. Она не хотела, чтобы Норрис видел ее слезы. – Мне пора возвращаться. – Анна пошла к лестнице. – Мои дамы могут прийти сюда за мной. Я пойду вперед, а вы немного задержитесь.
Когда она оказалась в дверях, Норрис схватил ее руку, поднес к губам и поцеловал:
– Анна, вы самая прекрасная леди из всех, живших на этом свете! Если когда-нибудь вам понадобятся мои услуги, только поманите меня своим мизинчиком.
– Я запомню это. А теперь прощайте. Дайте мне несколько минут.
Она выскользнула за дверь и почти бегом начала спускаться с холма, сердце разъедала горькая печаль.
Совесть не давала Анне покоя. Интересно, ощущал ли Генрих такую же потребность признаться в грехах со своими любовницами? А ведь сама она была неверна только в сердце.
Анна разыскала отца Скипа и облегчила душу. Он дал ей отпущение грехов и наложил легкое наказание, так как почувствовал ее искреннее раскаяние. И словно камень упал с души.
Решив больше никогда не оставаться наедине с Норрисом, Анна приказала доставить из Хатфилда ко двору Елизавету, позвала портного и заказала для девочки новые наряды. Принцесса была очень непоседлива и любопытна, могла в любой момент кинуться куда-нибудь без предупреждения, поэтому Анна велела изготовить две шлейки с большими пуговицами и длинными кистями. Потом подумала, что дочь будет очень мило выглядеть в новом чепце из тафты с отделкой из золотистого дамаста. Генриха она тоже не забыла – купила золотую бахрому и пуговицы для седла.
В тот день Анна заметила, что весь ее двор пронизывает какое-то неопределенное беспокойство. Ничего явного не происходило, просто казалось, что все обращаются с ней слишком осторожно. А кроме того, начали без всякого объяснения исчезать слуги: сразу несколько – на прошлой неделе, сегодня – еще двое. В числе их была и Джейн Сеймур. Это игра воображения или действительно что-то происходит? Казалось, всем, кроме Анны, известен некий секрет.
Снова всплыли на поверхность прежние опасения. Анна чувствовала, что вот-вот произойдет какое-то непредвиденное несчастье. Но ведь это абсурд. Все хорошо. Генрих был добр с ней, защищал права ее и Елизаветы, скоро возьмет с собой в Кале. Так чего же бояться?
Пришедший повидаться с дочерью отец несколько минут восхищался Елизаветой, улыбался ее детским выходкам. Но Анна не могла не заметить, что он встревожен.
– Ваш дядя Норфолк и я назначены членами Большого жюри Мидлсекса, – сообщил сэр Томас.
– И что вас так печалит? Это, разумеется, почетное назначение.
– Я не знаю, – сказал сэр Томас. Елизавета бросила в деда мяч, и тот катнул его обратно. – Мы должны заседать в комиссии, которая будет разбирать все виды измен, но больше мне ничего не известно, и я не должен об этом распространяться. Но ты королева, тебе я могу сказать.
– Наверное, Генрих решил заставить своих оппонентов замолчать раз и навсегда, – предположила Анна. – Может статься, он затевает процесс против леди Марии.
Отец покачал головой:
– Ну, это окончательно погубило бы его надежды на entente с императором. Нет, тут что-то другое.
– Может быть, он планирует возбудить дело против Кромвеля?
Глаза отца засверкали.
– Вероятно! Кромвель все еще в Степни. Вот будет сюрприз для него, а?!
– Он это заслужил сполна, – заметила Анна.
Только когда она лежала в постели одна, в темноте, в голову пришла ужасная мысль.
Предположим, Генрих решил жениться на Джейн Сеймур? Император предпочел бы видеть королевой ее, ведь она известная сторонница империи. Но все же Генрих едва ли захочет пройти через еще один развод. Неужели он ищет другой способ избавиться от нее, Анны? О Боже, неужели их с Норрисом выследили? Подстроенная ловушка? А что, если отца назначили в это жюри, дабы создать у нее ложное чувство безопасности, пока враги строят свои козни?
А врагов был легион. Кромвель, Сеймуры, Шапуи, паписты, Фрэнсис Брайан, Николас Кэри… Разрозненная группа, объединенная общей идеей.
Нет, нужно успокоиться. Это только ночные страхи. Утром она почувствует себя лучше. Надо помнить: Генрих не выказывал никаких признаков неудовольствия ею, скорее наоборот.
Но утром лучше не стало. Анну преследовал безотчетный страх перед какой-то неясной угрозой. Очень хотелось, чтобы здесь был Генрих, тогда она могла бы отвести душу, поговорив с ним. Кто, кроме него, мог дать ей чувство безопасности? Но Генрих не посещал ее ложе уже три ночи, и это само по себе казалось зловещим.
А если с ней произойдет нечто страшное? Елизавета станет такой уязвимой. Что она может сделать для защиты дочери?
Анна послала за своим капелланом Мэтью Паркером, убежденным реформатором и великим проповедником. Генрих любил его так же, как она, и прислушается к его словам.
– Мне страшно! – сказала она священнику. – Надеюсь, что я ошибаюсь, но боюсь, что меня могут обвинить в измене. – И Анна заплакала.
Молодой капеллан подождал, пока она не справится со своими эмоциями, на его открытом лице появилось выражение тревоги. Он попытался утешить Анну, говоря, что подобные страхи – лишь игра воображения, но ее это не успокоило.
– Вы должны мне помочь! – настоятельно попросила Анна. – Если случится худшее, вы позаботитесь о моей дочери? Никому другому я не доверяю так, как вам.
Отец Паркер взглянул на нее с сочувствием.
– Ваша милость, вы можете на меня рассчитывать! – клятвенно обещал он. – Даю слово.
Анна сидела со своими дамами, пыталась сосредоточиться на шитье, но подворачивать края бедняцких рубах не слишком увлекательное занятие. Она украдкой поглядывала на Мадж, Мэри Говард, Маргарет Дуглас и остальных фрейлин. Известно ли им, что происходит? И что это за необъяснимые отлучки? Спросить напрямую? Но они могут решить, что она лишилась рассудка. Впервые Анна пожалела, что рядом нет сестры. Уже почти два года они не обменивались письмами. Мария так и жила в Кале. Джордж поддерживал с ней связь и говорил, что с виду она всем очень довольна. Счастливица Мария!
Генрих к Анне так и не приходил. Каждый день до позднего вечера он заседал со своим советом.
Анна нетерпеливо спросила Джорджа, не затевается ли что-нибудь?
– Думаю, какие-то проблемы с Францией, – ответил он. – Французский посол доставил важные письма. Нет причин для такого беспокойства.
Может быть, Франциск грозит войной? Если так, визит Генриха с инспекцией в Кале придется очень кстати. Они должны были отправиться в путь через три дня после традиционного турнира в Майский день, и Анна отвлеклась на планирование своего гардероба, выбирая платья, которые больше всего ей шли. А вдруг страсть, которую Генрих демонстрировал во время их первого совместного пребывания в Казначейском дворце, разгорится вновь? И наверное, она пошлет за Марией и дарует ей прощение.
Оставив горничных и камеристок паковать наряды в дорожные сундуки, Анна вернулась в свой приемный зал и нашла там играющего на лютне Уэстона, погруженную в разговор с Томасом Говардом Маргарет Дуглас и Марка Смитона, стоявшего с несчастным видом в эркере.
– Что это вы так грустны, Марк? – быстро спросила Анна, не любившая этого молодца за напускное нахальство и заносчивость.
После того как Смитон позволил себе фамильярничать с ней в Винчестере, Анна его избегала.
– Так, ничего, – ответил он и плотоядно взглянул на нее.
«Боже, он пытается вести со мной любовную игру – этот жалкий музыкант!»
– Можете не рассчитывать, что я буду разговаривать с вами, как с благородным человеком, вы мне не ровня, – ледяным голосом произнесла Анна.
Однако Смитон продолжал улыбаться.
– Нет-нет, что вы, мне достаточно взгляда. – Он поклонился. – Прощайте, ваша милость.
И развязной походкой покинул зал. Наглец!
«Ну что ж, – сказала себе Анна, – еще одна такая выходка – и об этом узнает Генрих».
Утром в последнее воскресенье апреля после мессы Анна взяла с собой на прогулку в Гринвичский парк Уриана и остановилась посмотреть собачьи бои. Сделала ставку и выиграла, после чего, немного приободрившись, вернулась во дворец.
По окончании обеда она собрала своих дам и особо близких к ее двору джентльменов и повела всех в личный сад насладиться солнышком. Норрис тоже находился в этой компании, и Анна догадывалась, что он, как и она, изо всех сил старается делать вид, будто между ними ничего нет, кроме дружбы. Теперь, когда они открылись в своих чувствах, скрывать их было не так легко.
Анна попросила Норриса сесть рядом с ней на каменную скамью в беседке, но на безопасном расстоянии. В нескольких футах от них по дорожке прогуливались остальные придворные; они болтали, смеялись и даже целовались.
– Почему вы не женитесь на Мадж? – спросила Анна.
– Я решил немного подождать, – после недолгого молчания ответил Норрис.
Она понизила голос:
– Дожидаетесь, когда будет можно надеть башмаки мертвеца? Если что-нибудь нехорошее случится с королем, станете искать способ получить меня?
Снова наступила тишина.
– Нет, – тихо произнес Норрис. – Если бы у меня были такие мысли, пусть бы мне лучше отрубили голову. Мадам, это опасный разговор. Упоминать о смерти короля, даже в шутку, не безобидное занятие.
Анна это знала. Представлять себе смерть суверена или планировать ее, может быть, даже просто говорить о ней считалось изменой.
– Да, но я вам доверяю, – сказала она. – Не забывайте, я могу погубить вас, если захочу.
Это было сказано в шутку, однако Норрис посмотрел на нее с ужасом.
– Мадам, прошу, чтобы я тоже мог вам доверять, – сказал он, вставая и отвешивая поклон.
– Не уходите, – прошептала Анна.
– У меня есть обязанности в личных покоях короля. Доброго дня вашей милости.
Когда сэр Генри ушел, Анна увидела брата леди Уорчестер Энтони Брауна. Он поклонился Анне и пошел поговорить с сестрой. Оба с любопытством поглядывали на королеву. Похолодев от страха, она поняла, что Браун, наверное, подходил к саду по дорожке, огибавшей беседку. О Господи, неужели он слышал их разговор с Норрисом? Сэр Энтони был близок к Генриху, и тот глубоко уважал его. Если Браун расскажет королю об этом разговоре, он наверняка поверит. Тогда обвинением ей будут служить ее же собственные слова. И Норрису… Из их беседы могу сделать вывод, что они с Норрисом хранят какую-то общую постыдную тайну. Покушение на честь жены короля расценивалось как измена государству. Любой, осужденный за подобное преступление, претерпит невообразимо ужасную смерть через повешение, потрошение и четвертование.
Только не Норрис! Не верный, добрый, преданный Норрис, который не сделал ничего дурного, кроме того, что без всякой надежды любил ее, держась на почтительном расстоянии.
Нужно его предупредить!
Приказав слугам оставаться на месте, Анна заторопилась во дворец, направляясь прямиком в апартаменты Генриха. Норриса она нагнала в комнате пажей, где тот делал внушение за лень незадачливому мальчишке. Когда паж ушел, вылупив глаза при виде королевы, она прикрыла за ним дверь. На лице сэра Генри появился испуг.
– Кажется, нас подслушали, – начала Анна; Норрис продолжал взирать на нее с ужасом. – Сэр Генри, молю вас, пойдите к моему подателю милостыни и поклянитесь: что бы он обо мне ни услышал, я честная женщина.
– Анна, разумно ли это? – спросил глубоко взволнованный Норрис. – Это походит на желание оправдаться. Я могу поклясться в этом, если возникнет необходимость.
– Идите! – взвизгнула она. – Нельзя терять ни минуты!
– Мадам, вас хочет видеть король, – сообщил Анне ее камергер.
Проведя последние два часа в терзаниях по поводу судьбы Норриса, она ожидала худшего. Вот оно – возмездие, которого она ждала. Генрих все узнал. Ну что ж, без борьбы она не сдастся! Для защиты Анна взяла с собой Елизавету. С ребенком на руках, несомненно королевским, она будет взывать к Генриху как оболганная мать.
Короля она застала глядящим сквозь открытое окно на двор. Генрих хмурился, вид у него был обеспокоенный. Анна сделала реверанс, прижимая к себе дитя, и он обернулся.
– Я слышал о вас странные вещи, Анна. – Король пронзил ее стальным взглядом. – Ваш податель милостыни сообщил вашему камергеру, что вы посчитали необходимым послать к нему Норриса, чтобы тот заявил ему о вашей добродетельности.
– Сир, это было сделано, чтобы противостоять ужасным слухам, будто я развратная женщина, а мне не хотелось, чтобы в подобное поверил отец Скип. Я подумала, лучшим опровержением послужат слова Норриса, ведь он известен честностью и верностью вам.
– Если бы я заподозрил, что вы меня обманывали, то никогда бы не простил, – не сразу, но ответил король.
– Как вы могли такое подумать? Я люблю вас, Генрих. Этот ребенок – дитя нашей любви. Я никогда не променяла бы вас на другого.
Генрих навел на нее тяжелый взгляд:
– Не допускайте сплетен о том, что благодаря вам я стал рогоносцем, мадам!
– Почему папа злится? – спросила Елизавета, когда Анна выносила ее из комнаты.
– Ничего страшного, – заверила ее Анна, глотая слезы и молясь про себя, чтобы это было правдой. – Все будет хорошо, моя дорогая.
В тот вечер состоялся банкет, и Генрих вел себя как обычно: был любезен и охотно поддерживал компанию. Гнев его, к облегчению Анны, перегорел. Они первыми пошли танцевать, и Генрих восхищался платьем Анны – новым, из серого дамаста с алым киртлом. В десять он ушел, сославшись на необходимость заняться важными государственными делами.
Когда король удалился, Анна обратила внимание, что люди в приемном зале все время перешептываются. Около одиннадцати часов кто-то сказал, что заседание совета еще не закончилось. Ясно, что решался некий серьезный и важный вопрос. Неужели война неизбежна?
Анна дождалась окончания совещания и на выходе из зала поймала отца. Лицо его посерело, и выглядел сэр Томас так, будто нес на плечах всю тяжесть мира.
– Что случилось? – нетерпеливо спросила она.
– Я не могу тебе сказать, Анна, – прохрипел отец. – Мы все поклялись хранить молчание. Но визит короля во Францию откладывается на неделю. Скоро об этом объявят.
– Это касается меня? – Анна слышала страх в голосе отца.
– Это касается всех нас. А теперь спокойной ночи.
Если так, значит речь шла о войне.
