Глава 15. 1528 год
Король вернулся в Гринвич, так как потливая лихорадка сошла на нет. Джордж снова был при дворе и явился в Хивер, переполненный новостями.
– Меня назначили джентльменом в личных покоях! – объявил он.
Анна с матерью обняли его, а отец похлопал по спине.
– Забраться так высоко в двадцать пять лет – это очень хорошо, сын мой, – сказал он.
– Анна, король просил меня передать тебе это, – Джордж протянул сестре письмо, – и предупредить, что о тебе ходит много слухов.
Анна сломала печать.
Дорогая, я немало озадачен известиями, которые передаст Ваш брат, и прошу Вас полностью довериться ему. О моей уверенности в скорой встрече с Вами лучше знают в Лондоне, чем здесь, при дворе, что меня изумляет. Кто-то проявил нескромность, но я надеюсь, в будущем наши встречи не будут зависеть от капризов других людей. Писано рукой жаждущего быть Вашим Г. К.
Анна пожала плечами: подобных слухов стоило ожидать. Из Рима приезжает легат, как тут не начаться разговорам?
В тот вечер после обильного праздничного ужина Анна и Джордж сидели в гостиной и обменивались новостями.
– Как Джейн? – спросила Анна.
– Рада возвращению ко двору, – ответил Джордж, и Анна почувствовала его желание уклониться от обсуждения этой темы.
– А как вы с Джейн? – не отступалась Анна; ей давно было известно, что брак у них несчастливый.
– Мы стараемся видеться как можно реже, – признался Джордж, и на лицо его набежала тень. – Если ты хочешь услышать правду: мы от души ненавидим друг друга, а иногда не только от души.
– Но почему? Она довольно приятная.
– Ее красота лишь поверхностная. Анна, ее воспитывали без уздечки. Отец Джейн, похоже, был настолько увлечен своими книгами, что пренебрег внушением своей дочери понятия о важности целомудрия. Она изменяла мне с несколькими мужчинами, поддаваясь порывам похоти и жажде грязных удовольствий, супружеская верность ей неизвестна.
Анна была поражена:
– Она действительно прелюбодействовала?
Джордж фыркнул, его красивое лицо скривилось в гримасе отвращения.
– Да, если ты хочешь окончательно все прояснить! Она не боится ни Бога, ни впасть в немилость. Ее поведение порочно. – Он допил остатки вина и налил еще. – Но я-то не лучше со своей охотой до женщин. Поверь, Анна, я тоже нечист.
– Весь двор об этом знает, – тихо сказала она.
– Они не все знают, – пробормотал он.
– На что ты намекаешь?
Джордж выглядел удрученным. Прошло много времени, прежде чем он снова заговорил:
– Анна, меня снедает чувство вины. Я должен с кем-то поговорить, и ты единственный человек, которому я могу довериться. Тем не менее, если я расскажу о причине своих терзаний, ты меня возненавидишь.
– Я не смогу тебя возненавидеть, – возразила Анна. – Говори!
Он медлил и не смотрел ей в глаза.
– Я как будто не могу насытиться женщинами: только о них и думаю день и ночь. Я не контролирую себя и не имею сил это изменить. Я… я даже брал силой вдов и лишал девственности девиц. Для меня все едино, – выдавил из себя Джордж.
Это признание потрясло Анну до самых глубин существа. Ее брат, которого она любила, как саму себя, признавался в насилии – самом гнусном из всех преступлений. Это было непостижимо. Неудивительно, что Джейн от него отвернулась!
– Нужно себя контролировать! – прошипела она и, подскочив, дала ему крепкую пощечину. – В тебе нет уважения к женщинам.
– Я не могу удержаться. – У Джорджа был совершенно подавленный вид; щека покраснела от удара. – Такова моя натура, иногда я ненавижу себя за это. Но в любом случае я не могу любить Джейн. Она испорченная. Она… она хотела видеть меня с одной из моих любовниц.
– Ради всего святого! – воскликнула Анна. – Что происходит с вами обоими? Джордж, эта несдержанность не доведет до добра. Ты хочешь подцепить сифилис? Ты должен следить за женой и положить конец ее дурному поведению. Перестань бросаться на других женщин! Мало найдется худших вещей среди того, что может сделать мужчина. Ты хоть представляешь, какую боль и какие несчастья это приносит? Посмотри на сестру Марию!
Джордж повесил голову:
– Я постараюсь, Анна. Честно, постараюсь.
Он протянул руку, но сестра не приняла ее, а, резко бросив:
– Я иду спать! – покинула брата.
В эту ночь Анне не спалось, она лежала без сна и пыталась свыкнуться с мыслью, что ее любимый брат принадлежал к тому разряду мужчин, которых она больше всего презирала. К утру она поняла: хотя Джордж горько и убийственно разочаровал ее, она не перестанет любить его. Они были слишком близки, чтобы такое могло произойти.
В середине августа Анна вернулась в свои гринвичские апартаменты рядом с турнирной площадкой. Генрих немедленно явился к ней и обнял так крепко, словно готов был не отпускать вечно:
– Дорогая! Вы представить себе не можете, как целительно для меня видеть вас в столь добром здравии. Я каждый день благодарю Господа за то, что он вернул вас мне.
– А я благодарю Его за ваше избавление от болезни.
– Он всегда благосклонен к праведным, – заметил Генрих, наконец отпуская Анну. – Надеюсь вскорости услышать о прибытии в Англию кардинала Кампеджо. Очевидно, он отложил поездку, так как был нездоров, а потом, разумеется, не мог приехать из-за потливой лихорадки. Но я верю, скоро он появится, и тогда, дорогая, закончится наше томительное ожидание.
Анна тоже отчаянно надеялась, что наступил конец всей этой неопределенности, домыслам и пересудам.
– Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как вы попросили меня выйти за вас замуж, – напомнила она. – Я не рассчитывала, что придется ждать так долго.
– И три года, как я влюбился в вас, – гладя ее по волосам, пробормотал Генрих и приподнял ее лицо за подбородок, чтобы поцеловать. – Но крепитесь, скоро все будет хорошо. – Потом взял лютню Анны. – В ваше отсутствие я написал для вас песню. Мелодия так и крутится у меня в голове, и это хорошо, потому что она постоянно вызывает у меня перед глазами ваш образ. Я так хотел исполнить ее вам, моя дорогая.
– Жажду услышать ваше сочинение, – отозвалась Анна.
Теперь она искусно умела заставлять Генриха верить, будто, как и он, пылает страстью. Однако песня, которую король исполнил своим чистым тенором, оказалась действительно волнующей.
Adieu madame, et ma maîtresse,
Adieu mon solas et ma joie!
Adieu jusque revoie,
Adieu vous dis par grand’ tristesse!
Когда-нибудь, надеялась Анна, она, возможно, почувствует настоящую любовь к Генриху, в ней возникнет чувство, подобное тому, какое она испытывала к Норрису. Когда на следующий день она увидела в свите короля сэра Генри, то не подала виду, что заметила, дабы не выдать себя. Тем не менее она знала: он следил за ней взглядом, и ощущала исходящее от него тепло.
Джордж и его неудачный брак продолжали тревожить Анну. Она хотела как-нибудь помочь, поэтому отыскала Джейн и пригласила на ужин в свои покои. Дамы начали с обмена любезностями, но Джейн вела себя настороженно, явно считая, что Анна примет сторону Джорджа или что все Болейны замараны одними грехами. Анна решила развеять эти иллюзии.
– Джордж признался, что был неверен вам, – сказала она.
Наступила тишина.
– Полагаю, он сообщил вам, что я отвечала ему тем же, – ответила Джейн, обиженно выпятив губы.
– Да. Дорогая сестрица, почему вы так несчастливы вместе?
– Он животное! – взорвалась Джейн. – Я не могу сказать, что он делал со мной: вы наверняка не поверите.
– Испытайте меня. – В душе Анна сомневалась, что действительно хочет это услышать. – Все сказанное останется между нами.
– У него… такой чувственный аппетит.
– Знаю. Это не секрет. Он всегда был любителем женщин, но я надеялась, все уладится после брака.
– Я говорю не об изменах. – Джейн начала всхлипывать. – Я говорю о его пороках. Он заставлял меня… Стыд не дает мне произнести подобное вслух… О Боже, это было мерзко и отвратительно – позорище! – Она закрыла лицо руками.
При французском дворе Анна наслушалась о разных сексуальных практиках, но понятия не имела, о чем толкует Джейн. Может быть, ее невестка слишком наивна и не понимает, что нормально, а что нет? Правда, Джордж называл ее порочной.
– Честно говоря, я в затруднении, – призналась Анна.
– Вам следует радоваться своему неведению, – отозвалась Джейн. – То, что несколько раз делал со мной Джордж, – гнусный грех против Господа.
Анна пришла в еще большее недоумение:
– Если вы не выразитесь более определенно, я не смогу помочь.
Джейн покраснела.
– Так делают животные! – выпалила она.
Анна облегченно выдохнула, вспоминая эротические рисунки, которые видела во Франции.
– Но здесь нет ничего противоестественного, – заметила она.
– С каких это пор содомия естественна? – прошипела Джейн.
С Джорджем Анна говорить не стала. Отправила все, о чем узнала, в тайники своего сознания – так далеко, чтобы больше не иметь с этим дела. Она знала, что ей следует ненавидеть Джорджа как худшего из мужчин на всем белом свете, но не могла.
Она попыталась выразить сочувствие Джейн, но та не приняла его. После первого признания она отказалась дальше распространяться о проблемах своего брака и вскоре попрощалась. С тех пор во время их редких встреч – а Анна подозревала, что Джейн ее избегает, – невестка выглядела еще более отстраненной, даже обиженной. Складывалось впечатление, будто она винит Анну за то, что та заставила ее разоткровенничаться.
Впрочем, у Анны хватало и собственных дел. Королева Екатерина по-прежнему руководила двором. Когда они встречались лицом к лицу, она была достаточно корректна, но жизнь под одной крышей не доставляла радости им обеим.
– Мое положение ненормально, – однажды вечером пожаловалась Анна Генриху, когда они ужинали с кардиналом. – Я не фрейлина и не жена. Для меня нет места при дворе.
– Для соблюдения приличий, госпожа Анна, вам было бы лучше иметь собственный дом, – заметил Уолси.
Человеку со стороны или не слишком осведомленному в те дни могло показаться, что они с кардиналом лучшие друзья, так умело Анна изображала симпатию к нему и благодарность за предполагаемые старания завершить Великое дело.
– Согласен, – откликнулся Генрих. – Я мог бы посещать вас там, дорогая. Мы должны найти для вас дом.
Анна на мгновение задумалась:
– Раз ваша милость так часто бывает здесь, в Гринвиче, я бы хотела поселиться где-нибудь неподалеку.
А еще рядом с Гринвичем находился дом Норриса. Каким благословением – и какой мукой – будет это близкое соседство!..
– Сир, я бы мог разузнать, какие есть возможности, – предложил Уолси.
– Великолепно! – поддержал его Генрих. – Чем скорее это удастся организовать, тем лучше будет для всех.
– Благодарю вас обоих, – улыбнулась Анна, – но вы не рассердитесь, сир, если я уеду в Хивер, пока дом для меня не подготовят?
Генрих застонал:
– Нет! Неужели опять! Клянусь, я сровняю это место с землей!
– Если вы поступите таким образом, мне придется уехать к отцу в Норидж, что гораздо дальше, – сладким голосом ответила Анна.
Иметь собственный дом и свое хозяйство – это прекрасно, будет похоже на собственный двор. Но лучше всего, что там не будет Екатерины.
Анну впечатлило, с какой скоростью доставили письмо от Генриха: прошло всего два дня после ее приезда в Хивер. Подходящего жилища неподалеку от Гринвича подыскать не удалось, однако кардинал нашел для нее другое – Дарем-Хаус на Стрэнде в Лондоне. И Генрих уже приказал ее отцу следить за подновлением дома.
Анна незамедлительно отправилась в Лондон и вместе с отцом пошла осматривать новое жилище. Дом был большой, в просторных залах гуляло эхо. Из окна виднелся сад и лужайки, спускавшиеся к реке. Потом Анна вошла в помещение, которое когда-то, видимо, было опочивальней, и остановилась. На стене висел портрет юной королевы Екатерины.
– Она жила здесь, до того как вышла замуж за короля, – сообщил отец.
– Это нужно отсюда убрать! – потребовала Анна. – Не хочу никаких напоминаний о ней.
В остальном осмотр прошел замечательно, и они потратили целый час, составляя список мебели, гобеленов, штор и домашних слуг, которые понадобятся Анне.
– Король дал разрешение брать из королевских кладовых любые вещи для обстановки дома, – сказал отец.
– Тогда я буду жить как королева! – воскликнула Анна и закружилась в центре зала, который вскоре станет главным в ее собственном доме.
– Именно так. Его милость дал указания, что у вас должен быть дом, достойный его будущей невесты.
На службу к Анне наняли целую армию слуг и фрейлин, чтобы она могла поддерживать в Дарем-Хаусе такую чинность, словно уже являлась королевой. Среди новых фрейлин была милая светловолосая девушка по имени Нэн Сэвилл. Она с такой неподдельной радостью служила своей будущей королеве, что невольно располагала к себе. Сестре Марии Анна предложила стать фрейлиной при ее дворе, но та отказалась, сославшись на необходимость воспитывать детей. Так же поступило и большинство других леди. Впрочем, те же самые причины не мешали им появляться при королевском дворе, с раздражением отмечала Анна, обиженная, что ее оливковая ветвь была отвергнута.
Через три недели она переехала в новый дом. Придворные стекались стаями засвидетельствовать свое почтение и заявить о преданности. Джордж и отец оказались в числе постоянных посетителей, и в первый же вечер явился король – в сопровождении Норриса, тактично соблюдавшего дистанцию. Анна подавила в себе радость при виде сэра Генри. Единственным недостатком жизни в Дарем-Хаусе было то, что она не имела возможности видеть его каждый день.
Как только король и Анна остались наедине, он поцеловал ее, и Анна почувствовала, что его распирает от восторженного волнения.
– Сегодня я получил известие, – сообщил Генрих. – Кардинал Кампеджо скоро прибудет в Англию. Конец уж виден.
– Это замечательная новость! – воскликнула Анна.
– Я ничуть не сомневаюсь в исходе. Бог и моя совесть абсолютно согласны с тем, что дело мое правое. – Генрих снова привлек Анну к себе и запечатлел на ее губах поцелуй. – Скоро вы будете моей! – выдохнул он.
Анна с большим удовольствием показывала королю и Норрису Дарем-Хаус, остро сознавая близость последнего, однако Генрих, занятый выражением сердечных похвал произведенным в доме улучшениям и вкусу Анны в выборе обстановки, ничего не приметил.
Ужинали они наедине на серебряной посуде, которая когда-то украшала стол отца Генриха.
– Вы угостили меня славным паштетом из оленины, – сделал комплимент Генрих.
Он как раз вытирал губы салфеткой, когда раздался стук в дверь и вошел церемониймейстер с письмом.
– От герцога Саффолка, – жестом отпуская слугу, пояснил Генрих. – Я отправил его в Париж встретить и сопроводить Кампеджо в Англию. – Король взломал печать, прочитал письмо и нахмурился.
– Что там? – резко спросила Анна.
– Полная чушь! Он говорит, что миссия Кампеджо будет простой насмешкой. Я в это не верю. Легат не отправился бы за тридевять земель понапрасну.
Генрих уехал охотиться, потому что наступил сезон дичи. Анна осталась в Дарем-Хаусе вся в переживаниях из-за легата и в ожидании новостей от Генриха.
Его следующее письмо было радостным. Через неделю легат прибудет в Кале. Оттуда до Англии уже совсем недалеко, погода благоприятствовала.
А потом очень скоро я буду наслаждаться тем, чего так долго жаждал, к удовольствию Господа и нашему взаимному утешению. Больше ничего Вам сообщить не могу, моя дражайшая, за недостатком времени, кроме того, что хотел бы заключить Вас в объятия или быть обнятым Вами, о чем думаю непрестанно с того момента, как поцеловал Вас.
Генрих не мог долго находиться вдали от Анны. Он послал к ней гонца с просьбой тайно приехать к нему в Истхэмпстед, в его охотничий домик в Виндзорском лесу. Дом этот больше походил на дворец, и, если учесть, что в нем, кроме короля, находились только Норрис и конная королевская свита, казался пустым, но зато давал уединение. И все же присутствие Норриса было мукой для Анны.
Прибытие возлюбленной безмерно порадовало Генриха, хотя он и так пребывал в отличном настроении. Охота шла удачно – они ели добытую им оленину, – и на предстоящие судебные слушания король смотрел весьма оптимистично.
Он начал писать очередную книгу – «Сосуд истины», которую ему не терпелось показать Анне. В ней Генрих с большой убедительностью приводил аргументы против своего брака и наследования трона женщиной. У Анны возникло искушение оспорить последнее, но, разумеется, это было бы не в ее интересах.
Позже Генрих взял книгу в красивом переплете с шелковой лентой-закладкой и передал Анне:
– Я хотел показать вам это, дорогая. Нашел в своей книге хоралов.
Она открыла томик и увидела очень изящное изображение розы Тюдоров и дату 1515, потом перевернула листы до отмеченной закладкой страницы. Текст под заголовком «Quam pulchra es» был на латыни.
– Я не знаю латинского, – возвращая книгу, сказала Анна.
– Тогда я переведу вам, – ответил Генрих и прочитал дребезжащим от избытка эмоций голосом:
Как вы прекрасны, любовь моя,
Как прелестны и как милы,
Как хороши ваши щеки,
Ваши груди прекрасней вина,
Ваша шея как ожерелье,
А глаза как у голубицы.
Ваши губы и ваше горло, руки, живот и лицо
будто из слоновой кости.
О моя любовь, раскройтесь для меня,
Я теряю рассудок от любви.
Генрих поднял голову, его глаза горели желанием. Никогда прежде он не использовал в разговорах с Анной столь откровенный эротический язык. Она было удивилась, что подобный отрывок включен в книгу с церковными гимнами, но тут же сообразила – это парафраз чувственных Песен Соломона из Библии.
– Я стал монахом, Анна! – жаловался Генрих. – Я томлюсь по вам, одному Богу известно, как сильно! Вы знаете, я решился ждать, пока мы не поженимся, прежде чем сделать вас совершенно своей, но, дорогая, мы можем столь многим насладиться, чтобы утолить наше желание.
Как обычно, он заключил, что она столь же отчаянно стремится к нему, и поцеловал так, словно готов был проглотить, хватая жадными руками за талию, бедра, ягодицы. Анна мягко расцепила их объятие, но пальцы Генриха вскоре забрались под низкий вырез ее платья.
– Нет! – прошептала Анна, отстраняя руку короля.
Она никогда не позволяла ему раздевать себя хоть насколько-нибудь. Да и книга… Ее изготовили для Генриха, когда он был молод и счастливо женат на Екатерине. Читал ли он ей те же стихи?
– О, вы жестоки! – застонал Генрих, целуя ее в шею.
Анна почувствовала запах пота, смешанный с ароматом трав, ощутила прикосновение его волос к щеке, уколы жесткой бороды, привлекла к себе его лицо, поцеловала, пытаясь отвлечь от более основательных намерений, но короля было не сбить с курса: он двинулся губами по ее груди, оттянул прочную ткань, взял в рот ее сосок и стал дразнить языком. Анну пронзил приступ желания, потряс, испугал. Она не ожидала испытать подобное с Генрихом.
Он не должен думать, что победил. Отсюда всего маленький шажок до больших вольностей. А потом что? Принудит ее отдаться, как поступил с Марией? Ведь эта рука, которая обнимала Анну, могла с легкостью размахивать палашом. Силы были слишком неравными.
Анна выпрямилась, мягко, но решительно оттолкнула короля и поправила лиф платья.
– Нет! – запротестовал Генрих, глядя на нее с томлением. – Не будьте жестоки, Анна!
– Я думаю о нас обоих. Чем теснее объятия, тем больше досада. Нужно еще немного потерпеть, любимый. Нам сейчас нельзя оскандалиться.
– Да, вы правы, – вздохнул Генрих, отпуская ее. – Но я не знаю, сколько еще смогу выдерживать это.
Только Анна вернулась в Дарем-Хаус, ее уже ждало письмо.
Моя дражайшая,
хочу рассказать Вам, как мне одиноко после Вашего отъезда. Сейчас время тянется еще медленнее, чем в тот раз, когда мы разлучались на целых две недели. Думаю, причиной тому – Ваша доброта, с какой Вы ответили на мою любовную горячность, потому что иначе я не мыслю для себя возможным впадать в такую глубокую печаль. Но теперь я направляюсь к Вам и думаю, что моя боль будет наполовину исцелена. Утешение мне дает также и книга, которой я занят. Сегодня я писал ее четыре часа. Вот почему послание мое к Вам столь кратко – немного заболела голова. Пожелаю себе, особенно по вечерам, оказываться в руках моей любимой, милые сосочки которой я надеюсь вскоре поцеловать.
Писано рукой, которая была, есть и будет Вашей, по Его воле, Г. К.
Король не мог жить без нее, и легат вот-вот будет здесь!
– Я предложил кардиналу Кампеджо с почетом расположиться в Лондоне, – говорил Генрих Анне однажды вечером в конце октября, когда они под звуки лютней и шомов плыли в королевской барке по Темзе. – Но он отказался. Я отдал в его распоряжение особняк Бат рядом с Темпл-бар. Ему там будет комфортно и удобно добираться в монастырь Черных Братьев, где состоятся слушания.
Анна втянула в себя воздух. Долгожданное решение было уже совсем близко.
Однако когда через три дня добрый кардинал прибыл, то сразу слег в постель.
Генрих, в тот же вечер тайком посетивший Анну в Дарем-Хаусе, был раздражен:
– Похоже, у него подагра, из-за чего и откладывалась поездка.
Как мудро поступил Климент, отправив в Лондон кардинала, продвижение которого к цели путешествия неизбежно будет медленным. Анна не ответила Генриху: «Я же вам говорила». Вместо этого, собравшись с духом, приготовилась стать очевидицей того, что Кампеджо проинструктирован как можно дольше затягивать и откладывать окончательное решение по делу короля. У него ушло пять месяцев на то, чтобы добраться до Англии, хотя летом эта поездка обычно занимала около трех недель.
– Что ж, дам ему вечер на отдых, – говорил между тем Генрих, – и завтра пошлю Уолси поговорить с ним.
На следующий вечер в гостиную Анны Генрих влетел, раскрасневшись от гнева.
– Сегодня Уолси потратил много часов на обсуждение дела с Кампеджо, – кипел он, – и знаете, что сказал этот легат? Он заявил, что наилучшим решением будет мое примирение с королевой. Но Уолси, надо отдать ему должное, держался за свое и побуждал кардинала приступить к рассмотрению дела как можно быстрее. Он сказал Кампеджо, что в королевстве остановились и не ведутся государственные дела, и это верно. Великое дело затмило все остальные и должно быть решено.
Анна смолчала. Все происходило именно так, как она и боялась. Они возложили надежды на этого папу, и чего ради?
– Ну не надо так унывать, моя дорогая, – увещевал Анну Генрих. – Уолси выиграет. Нет такого государственного деятеля, который мог бы с ним сравняться.
– Хотелось бы в это верить! – воскликнула Анна.
Только вчера ее отец и дядя Норфолк снова выражали беспокойство по поводу истинных мотивов кардинала. Они подозревали его в тайном содействии королеве. И если это правда, тогда он будет потворствовать избранной легатом тактике затягивания дела.
– Что вы, дорогая! – Генрих был сама забота. – Вы расстроены, я понимаю. Это ожидание слишком удручает. Но я уверяю вас, ни один человек не работал усерднее кардинала ради нашей пользы.
– Тогда мне остается только принять заверения вашей милости, – согласилась Анна.
Генрих поцеловал ее:
– Для меня большая радость видеть вас столь мудрой и рассудительной. Постарайтесь обуздать тщетные мысли и фантазии здравомыслием. Дорогая моя, не теряйте решимости, ведь стараниями Уолси для нас обоих скоро должно наступить величайшее благоденствие в этом мире.
Оставалось только уповать на то, что надежды Генриха на кардинала оправдаются.
Они перешли к обсуждению других дел. Двор переезжал во дворец Брайдуэлл рядом с монастырем Черных Братьев, и Генрих, предвкушавший быстрый исход дела, распоряжался подготовкой апартаментов для Анны.
– Но там будет королева, – сказала Анна.
– Не бойтесь, дорогая, она вас не побеспокоит. – В глазах Генриха появился стальной блеск, предвещавший опасность. – Я намерен заставить ее прислушаться к моим сомнениям по поводу нашего фальшивого брака и отнестись к ним серьезно, в чем она мне всегда отказывает. Меня раздражает, что в то время, как я полон печали и беспокойства из-за слушаний, она ходит везде с улыбкой, побуждает своих приближенных танцевать и музицировать – все мне назло. И более того… По правде говоря, ее поведение убеждает меня в том, что она меня не любит.
Анна постаралась не рассмеяться – или не заплакать. Какое Генриху дело, любит его Екатерина или нет? И почему королева должна любить человека, который изо всех сил старается от нее отделаться? Если она не приходится ему законной женой, он не может ожидать от нее супружеской преданности. Но он хотел и того и другого.
– В чем еще она провинилась, кроме того, что выглядит веселой? – спросила Анна.
Генрих поморщился:
– Публично и в частной жизни она не выказывает достаточно любви ко мне. К тому же слишком часто появляется на людях и пытается присвоить их расположение ко мне. Какой еще я могу сделать вывод, кроме того, что она меня ненавидит? – Он сделал паузу, видимо, очень себя жалел. – Мой совет получил тайный доклад о заговоре с целью убить меня и кардинала.
– Нет! – в ужасе воскликнула Анна.
Без Генриха она была пустым местом, и волки тут же собьются в стаю, чтобы на нее накинуться…
– Не тревожьтесь, дорогая, – утешил ее Генрих, – уверен, настоящей опасности тут нет. Но если выяснится, что королева причастна к этим замыслам, пусть не ждет пощады.
«Тут нет настоящей опасности». Анна подозревала, что и реального заговора тоже не существовало.
Генрих распалялся все больше:
– Совет рекомендовал мне обособиться от королевы как в постели, так и за столом, и забрать у нее принцессу Марию.
Не верилось, что Генрих способен пойти на такое. Если он это сделает, Екатерина будет сломлена. На мгновение Анна ощутила острый приступ жалости к королеве, но быстро напомнила себе, что Екатерина сама загнала себя в угол, ее вина, что она оказалась в такой ситуации. Вслух Анна сказала:
– Это заставит ее сдаться. В такое время ей не пристало искать популярности.
– Да, не пристало, – проворчал Генрих. – Ей и без того уже слишком сочувствуют. Простым людям дела нет до правды, особенно женщинам: они говорят, будто я намерен взять себе другую жену ради удовольствия. Всякий, кто возражает против этого, подвергается попрекам и осуждению. Екатерина предупреждена, что ей следует меньше показываться на людях и вести себя более сдержанно под страхом вызвать мое неудовольствие. Так что, дорогая, когда приедете в Брайдуэлл, она не причинит вам неприятностей. – Король поднялся. – Я должен идти. Утром встречаюсь с кардиналом Кампеджо. И лучше ему не заикаться о моем возвращении к королеве!
На следующий день после обеда Генрих явился в приподнятом настроении, поцеловал Анну и отвел ее в сад, где они уселись на скамью с видом на Темзу.
– Начал я не слишком хорошо, – завел речь король. – Сперва легат настаивал, что я должен вернуться к королеве. Вы можете представить мою реакцию. Но потом показал папскую буллу, дающую ему право вынести решение по моему делу. Он сказал, что его святейшество издал этот документ не для использования, но для сохранения в секрете, так как желал продемонстрировать расположение ко мне. Честно, Анна, я думаю, папа Климент хочет, чтобы решение было вынесено, но не смеет делать это публично из страха перед императором.
«Это всего лишь подачка, чтобы держать вас в узде, – подумала Анна. – Какой прок в этой булле, если ею нельзя воспользоваться?» Но она продолжала улыбаться.
– Я показал ему, – повествовал далее Генрих, – что изучил это дело с большим тщанием и, вероятно, знаю о нем больше любого теолога или юриста. В самых ясных выражениях я изложил свою позицию: у меня нет другого желания, кроме как услышать заявление, законен мой брак или нет, хотя я и сказал легату, что в его недействительности не приходится сомневаться. И тогда он пришел к идеальному решению. Екатерину нужно склонить к уходу в монастырь. Она набожна и станет прекрасной аббатисой. Тогда папа сможет дать мне разрешение на повторный брак и императору будет не на что пожаловаться. А мы сможем пожениться, и у Англии появится перспектива обрести наследника.
Это было самое лучшее, идеальное решение. Анна воспряла духом.
– Вы думаете, королева согласится?
– Не вижу причин, почему нет. Вступив в монастырь, она потеряет только меня. Ей известно, что я к ней не вернусь, как бы ни обернулось дело. Она сможет и дальше наслаждаться всеми удобствами, какими пожелает. Я удовлетворю любые ее просьбы и, кроме того, объявлю наследницей Марию. Разумеется, после всех детей, которые родятся у нас с вами, дорогая. – Король грозно прищурил глаза, это было знаком стальной решимости привести свою волю в исполнение. – И кому, как не ей, больше всех желать сохранения мира в Европе и духовного авторитета Святого Престола. – Генрих начинал горячиться. – Потому что, если Климент выскажется в ее пользу, я утрачу веру в его власть и то же случится со многими другими людьми. Я очень ясно дал понять Кампеджо: если мне не дадут развод, я упраздню власть папы в этом королевстве.
Анна почувствовала, что ей не хватает воздуха. Сердце начало учащенно биться. Неужели король и правда намерен сделать то, о чем говорит? Решится ли он ради своего освобождения низвергнуть тысячелетнюю покорность Англии Римской церкви? А что будет с ней?
На мгновение Анна онемела. Потом вновь обрела голос:
– Вы сделаете это?
– Без колебаний! – заявил Генрих. – Я не могу допускать, чтобы духовная власть над моим королевством принадлежала продажному папе. Но до этого не дойдет. Екатерина поймет мои резоны.
Слова Генриха привели Анну в задумчивость. В тот вечер за ужином, когда разговор перешел на другие темы, ее мысли то и дело занимали судьбоносные планы на будущее, которые приоткрыл ей король. Папа никак не решался выразить мнение по поводу дела Генриха, что означало скандал. Но, как ей было известно со времен пребывания при дворе регентши Маргариты, скандальным в Церкви было далеко не одно это. Торговля индульгенциями; священники, которые брали с бедняков деньги за таинства, необходимые для обретения Небес, и попирали обет целомудрия, заводя любовниц. И эти люди обладали правом толковать Священное Писание мирянам! Взгляните на несметные богатства Церкви, которые позволяют папам, кардиналам и епископам жить в сибаритской роскоши. Посмотрите на Уолси! Полюбуйтесь на духовенство, которое, как и он сам, добивается получения приходов и бенефиций ради наживы, а сами никогда не бывают там. Разве это та Церковь, которую основал Христос? Конечно, у Него и в мыслях не было, что она станет такой.
К чему удивляться пылу реформаторов вроде Мартина Лютера, которые выступают против злоупотреблений в Церкви. Вера, говорил Лютер, должна основываться на Писании, и только. Человека следует судить по его вере в Иисуса Христа. И за одиннадцать лет, прошедших с того момента, как он прибил гвоздями к воротам церкви в Виттенберге свой список протестов, тысячи людей согласились с его доводами, хотя Церковь и объявляла этих смельчаков еретиками.
Генрих порицал Лютера, и все же Церковь, которую он так яростно защищал, теперь сама доказывала, что прогнила до основания. И это была та самая Церковь, беспрекословную преданность которой выражали и королева Екатерина, и император, и несметное число других правоверных христиан, считая любую критику разложения внутри ее покушением на саму веру. Живым воплощением этой Церкви для Анны являлся Уолси.
Она прочла несколько лютеранских трактатов, которые попали в Англию из-за границы. Придворные исподтишка передавали их друг другу и тайком обсуждали, потому как официально эти сочинения находились под запретом. Анна беседовала о них с отцом и Джорджем – оба они признавали, что в словах лютеран есть зерна мудрости. Однако традиционное воспитание в старой вере укоренилось в Анне слишком глубоко, чтобы она поверила в возможность достичь Неба честным трудом, а не через одну только веру, как утверждали лютеране. Она не могла принять отрицание Лютером пяти из семи священных таинств, из коих он оставлял неприкосновенными только крещение и Святое причастие. Однако в последние месяцы Анна начала подвергать сомнению неподкупность Церкви и даже самого папы.
«Почему это, – рассуждала она, – толковать Писание могут только те, кто возведен в священнический сан? Почему людям не позволено самим читать слово Божье?»
Казалось, светлые дни, когда Эразм Роттердамский мог свободно переводить Библию, остались в далеком прошлом, замутненные реакционной боязнью ереси. Как могут люди прийти к Богу, которого по-настоящему не знают? Некоторые нерадивые священники даже не владеют латынью!
Реформы необходимы. И Анна оказалась в уникальном положении, чтобы поспособствовать их осуществлению. Каждое слово, слетавшее с ее уст, завораживало Генриха. Она могла заставить его прислушиваться к своему мнению, а значит, была способна заложить основы для реформ и строить на этом основании, когда станет королевой. Ее наполнял восторг. Она будет владычицей, подобной библейской Есфири.
Еврейка Есфирь стала второй, любимой женой языческого персидского царя Артаксекса, после того как тот отверг свою первую супругу. Его всемогущий главный министр Аман пытался уничтожить евреев, но Есфирь вмешалась и спасла свой народ. И об Анне будут говорить так же, как о древней царице: «И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?»
– Дорогая? – жалобным тоном произнес Генрих. – Вы слышали, что я сказал? Вы были где-то очень далеко.
– Простите, – опомнилась Анна, рывком возвращаясь к реальности. – Должна признаться, я сегодня устала.
– Тогда вам надо отдохнуть, моя милая, – сказал король и любезно удалился.
Анна была рада, что осталась одна и могла спокойно подумать. Часом позже она лежала в постели без сна, осознавая значение слов Генриха и своих собственных планов. К чему себя обманывать: Анна понимала, что ее замыслы опираются не на одни только чистые принципы. Противостояние с Церковью даст ей моральные основания предъявить претензии Уолси и королеве – защитникам устоев. Но действительно Генрих говорил всерьез об упразднении власти папы или бросил пустую угрозу в приступе раздражения?
Через два дня, когда к Анне пришли отец и Джордж, она усадила их и сказала:
– Король говорил мне, что, если Климент не даст ему развода, он уничтожит власть Святого престола в Англии.
Мгновение оба гостя безмолвствовали. На их лицах отображались изумление и неверие.
– Отец, вы ведь согласны с необходимостью реформы Церкви. Вероятно, у нас появляется отличная возможность для этого.
– Реформа, да. Но отрывать Англию от Святого престола? – Отец нахмурился. – Король и правда намерен это сделать?
– Он так сказал. Думаю, говорил всерьез. – Анна встала и начала шагать взад-вперед по галерее. – Его милость решился добиться желаемого любыми средствами. И если дойдет до разрыва с Римом, тут настанет наше время.
– Боже! – воскликнул Джордж. – Если кто и умеет держать нос по ветру, так это ты, Анна. Я уже готов пожелать, чтобы папа объявил брак короля законным, так мне хочется увидеть последствия.
– Не будь беспечным, – упрекнул его отец. – Это не шутки, за тысячу лет ничего подобного не произошло. У короля должны быть очень серьезные мотивы для подобных угроз. Он ревностно посещает мессы и ползет на коленях к кресту в Страстную пятницу. Так что может и дрогнуть. Тут ты и появишься, Анна. Твое положение самое выгодное, чтобы направить короля на верный путь. Если Климент удовлетворит его просьбу – очень хорошо, мы продолжим перебирать четки и молить святых о заступничестве. Но если нет – я скажу, да благословит тебя Господь, дочь моя! Ты поведешь нас в Землю обетованную.
Анна уставилась на него. Никогда прежде отец не выражал так откровенно своих надежд на нее и не побуждал использовать свою власть над королем в полную силу. Он фактически уступал ей верховенство и признавал, что теперь она, а не он возглавляет и придворную фракцию, и семью.
Реформы стали излюбленной темой разговоров, которые вела Анна с отцом и Джорджем темными осенними вечерами у камина в главном зале Дарем-Хауса.
– Мы, миряне, должны иметь возможность самостоятельно судить, что говорится в Библии, – заявил Джордж.
– Приведите мне хоть одну вескую причину, почему Библию нельзя перевести на английский и сделать доступной всем желающим, – с вызовом произнес отец.
– Они боятся, как бы мы не обнаружили, что Писание не дает никаких оснований для продажности Церкви. – Джордж усмехнулся. – Помните, как епископ Лондона приказал сжечь все копии перевода Уильяма Тиндейла?
Кардинал Уолси заклеймил Тиндейла как еретика.
– Хорошо, что он живет в Германии. – Анна встала, чтобы принести еще вина.
– Тиндейл был прав. – Отец осушил кубок. – Он говорил, что в наши дни ни один человек не может изучать Писание, пока не проведет лет восемь или девять под жестким давлением наставников и не вооружится ложными принципами, а к тому моменту он уже не способен ни в чем разобраться.
– Церковь хочет сохранять контроль, подвергая цензуре доступные мирянам знания, – поддержала отца Анна. – Видимо, боится, как бы мы не начали подвергать сомнению ее авторитет, если сможем сами читать Писание.
– А мы уже подвергаем, – заметил Джордж.
– Нам недоступно для чтения не только Писание, – сказал отец. – Уолси составил длинный список запрещенных книг.
– И что это за книги? – спросила Анна. – Трактаты лютеран?
– Мне не известны все, но только на прошлой неделе он кудахтал что-то по поводу одной под названием «Моление нищих». Ее написал англичанин Саймон Фиш. Он живет в изгнании в Антверпене. Уолси назвал книгу вредной и подрывающей основы, сказал, что она подстрекает к ереси, убийствам и предательству.
– Кажется, эта книга пришлась бы мне по вкусу. – Анна улыбнулась. – Если Уолси она не по душе, мне точно понравится. Где бы раздобыть экземпляр?
Отец и Джордж уставились на нее.
– Ты сошла с ума, дочь моя! – сердито произнес отец. – Хочешь быть обвиненной в ереси?
– Давно уже в Англии никого не сжигали у столба, – съязвила в ответ Анна.
– Закон еще в силе, – напомнил ей сэр Томас.
– На Анну не распространяются законы, которые действуют в отношении всех нас, – с усмешкой произнес Джордж. – Бьюсь об заклад, ее влияние на короля так велико, что она может безнаказанно читать любые запрещенные книги.
– Я бы не стал проверять это на деле, – возразил отец.
– Не беспокойтесь, я не стану рисковать своей шкурой, – заверила его Анна.
Тем не менее любопытство было возбуждено. Однако никто не должен знать, что она ищет «Моление нищих». Анна послала в Антверпен одного из своих слуг якобы для покупки бриллиантов, а на самом деле дала ему тайное поручение раздобыть книгу. Не прошло и недели, как запретный плод оказался у нее в руках. Анна хранила книгу под одной из досок пола и доставала, чтобы почитать, только ночью. Текст произвел на нее впечатление. Саймон Фиш обсуждал вопрос перевода Библии на английский. Он обращался к королю Генриху, которому была посвящена книга, и взывал о помощи бедным и нуждающимся, раз Церковь лишь увеличивает их бедность своей ненасытной алчностью. Половина богатств Англии находилась в ее руках – непропорциональное количество, если учесть, что на службе у Церкви меньше чем один человек из сотни. Фиш обвинял монастыри в разложении и взимании непомерных налогов с бедняков, которых они призваны поддерживать. Монастырские богатства слишком велики, даже непристойны! Чего на самом деле хотел Фиш, так это добиться их перераспределения для пользы королевства.
Однако метил он не только в церковные богатства. Духовенство, по его мнению, узурпировало верховную власть в Англии и хитроумно ниспровергло законы, которые ограничивали его влияние. В старые времена короли Британии не подчинялись Риму и не платили налогов Святому престолу, иностранной власти. А теперь королевство находится в рабстве благодаря множеству наводнивших его клерикальных паразитов.
Книга была убедительная и провокационная, даже подрывная, но била в самую точку, открывала глаза на правду. Неудивительно, что Уолси ее запретил!
Генриху нужно познакомиться с этим сочинением, решила Анна. Он получит пищу для размышлений. Содержание книги так подходило к сложившимся обстоятельствам, что стоило рискнуть. Анна не думала, что король ее накажет.
Когда они в следующий раз ужинали вместе, она подтолкнула к нему книгу через стол и наставительно порекомендовала:
– Вашей милости следует прочесть это.
Король нахмурился, и Анна поняла, что он слышал об этой книге.
– Кардинал запретил ее, но мастер Фиш приводит несколько убедительных доводов.
Генрих вскинул бровь:
– Где вы это взяли?
– В Антверпене. – Анна не стала лгать. – Мастер Фиш сбежал туда из страха, что кардинал подвергнет его гонениям. Я понимаю, почему Уолси не одобряет это сочинение, но, Генрих, для меня было бы очень ценно услышать ваше мнение. Вы читали?
Король покачал головой, перелистывая страницы, но был явно заинтригован.
– Сир, вас устраивает, что кардинал решает, какие книги попадут под запрет? Он делает это от вашего имени.
– Я доверяю Уолси, – сказал Генрих.
Не уловила ли она нотку сомнения в голосе короля?
– Вы можете изменить свое мнение, когда прочтете сочинение мастера Фиша.
– Очень хорошо, я это сделаю.
Ни словом не упрекнув Анну в том, что она раздобыла запрещенный труд еретика, Генрих забрал с собой книгу. А через несколько дней прочел, о чем и сообщил Анне, добавив, что книга вызвала у него множество мыслей. Распоряжения об исключении этого сочинения из списка запретных книг не последовало, однако Анна сказала себе, что посеяла семена, которые могут дать всходы.
Екатерина не прислушивалась к разумным доводам и снова и снова отказывалась уходить в монастырь. Вместо этого она упорно заверяла двух кардиналов, что была верной супругой короля. Их мольбы, попытки задобрить и угрозы не приносили ни малейшего успеха.
Ноябрьское небо висело низко, когда разъяренный Генрих, громко топая башмаками, сам пошел к Екатерине с криком:
– Я заставлю ее! Я напялю ей на голову монашеский плат!
Анна не видела его несколько часов. Вернулся он поздно вечером и в отвратительном настроении.
– Что сказала королева? – отважилась спросить Анна.
– Она непреклонна. Это противно ее душе, ее совести и ее чести.
– Значит, придется ее заставлять?
– Если до этого дойдет, да. Кампеджо целиком за. Я разрешу ему оказать давление.
«Вы все еще боитесь ее, – подумала Анна. – Поручаете другим разбираться с ней».
– Вы, вероятно, рассчитывали, что она с радостью удалится в монастырь, чтобы избежать стыда, который ей неизбежно придется пережить, если дело дойдет до разбирательства в суде, – сказала она вслух. – Такая щепетильная женщина должна внутренне содрогаться от мысли, что интимные подробности ее супружеской жизни будут вынесены на публичное рассмотрение.
– Это я содрогаюсь, – вставил Генрих. – А ее ничто не смущает.
Даже дядя Норфолк хвалил Екатерину за смелость. Однако ее отказ посмотреть в лицо реальности вызывал раздражение, так же как и народ, который продолжал стоять на стороне королевы.
– Сир, кажется, теперь, когда легат здесь, люди выражают свою любовь к ней еще громче. И подают голоса против меня. – Анна слышала, как ее обзывают: «Шлюха! Потаскуха! Иезавель!»
– Я знаю. – Генрих расхаживал взад-вперед, как лев, готовый к прыжку. – И я не потерплю глупых слухов и демонстраций. Созову лорд-мэра и моих лордов, советников, судей, олдерменов, шерифов, глав городских гильдий – вообще всех, кто захочет прийти сюда, – и решительно заявлю им об этом!
Он так и сделал. Анна не присутствовала в главном зале дворца Брайдуэлл, когда король обращался к своим самым высокопоставленным подданным, но нашлись доброхоты, которые рассказали ей, как великолепен был Генрих, стоявший в коронационной мантии перед троном под балдахином, и как властно произносил он свою речь, напоминая всем, что благодаря его распорядительности за девятнадцать лет правления ни один враг не притеснял их, а также о необходимости сохранить мир, обеспечив законную передачу власти наследнику. Он похвалил королеву и сказал, что для него нет ничего более приятного, если ее считают его законной супругой, и, буде ему придется жениться еще раз, из всех женщин он выберет ее. При этих словах Анна испуганно вздрогнула, но сказала себе: эти прекрасные слова Генриха продиктованы политическими соображениями.
И действительно, потому что потом король сообщил о сомнениях своей совести и страхе, не живет ли он столько лет в прелюбодеянии. При этом собравшиеся сочувственно закивали. Только в самом конце Генрих заявил, что не потерпит противодействия своему разводу и не найдется на свете головы столь почтенной, что он не снес бы ее в наказание за бунтарство. Разумеется, все это были пустые угрозы, Анна не верила, что он на такое решится.
Речь короля стала единственной темой разговоров при дворе. Одни сопереживали затруднениям Генриха, другие выразительно хранили молчание, и очень немногие смельчаки высказывались в том духе, что лучше бы король не выносил это дело на суд публики. Однако кое у кого враждебность сменилась пониманием, и, когда слухи о королевской речи вылились на улицы Лондона, люди стали говорить о Великом деле более осмысленно, чем делали это раньше.
Анна решила, что пока все не успокоится, ей лучше оставаться в Дарем-Хаусе. Она не хотела подрывать успех, достигнутый Генрихом в попытке утихомирить своих подданных. Пусть посещает ее тайком, на барке без опознавательных знаков, незаметно пришвартованной к берегу вдали от пытливых глаз. Конечно, будет грустно не видеть Норриса, но сейчас новые потрясения ей не нужны.
Анна давно смирилась с тем, что ради соблюдения внешних приличий Генрих время от времени должен посещать Екатерину, вкушать с ней пищу и даже делить постель. Он заверял, что в тех редких случаях, когда бывает у королевы по ночам, не прикасается к ней. Но зачем вообще спать с нелюбимой женой? Однако Генрих продолжал делать это, и Анна все больше злилась и беспокоилась. Действительно ли он хочет отделаться от Екатерины? Королева обладает некой властью над ним, и он никак не мог стряхнуть с себя эти оковы. Может, оттого, что она старше и власть ее сродни материнской? Или Екатерина связывает его с ушедшей юностью, напоминает о более счастливых и беззаботных временах, до потери сыновей? Или он просто трусит, не хочет провоцировать сцену – или гнев императора, – совершенно лишая Екатерину своего общества?
Наконец настал момент, когда терпение Анны лопнуло.
– Легат здесь! – воскликнула она, когда подошел к концу тихий вечер, проведенный за совместным музицированием в ее покоях, и Генрих объявил, что возвращается во дворец Брайдуэлл ужинать с королевой. – Дело скоро будет рассмотрено, а вы все еще делите с ней и стол, и постель!
– Дорогая, не тревожьтесь. Это только для проформы. Но мне не хочется огорчать вас. Обещаю больше никогда не ложиться в постель Екатерины. Я хорошо понимаю, какие моральные последствия могут проистечь из этого для меня. Отныне и впредь она будет спать одна. И скоро, любовь моя, мы будем вместе.
– Я молюсь об этом! – ответила Анна, которой слова короля не принесли успокоения.
Она настояла на том, что останется в Дарем-Хаусе, протесты Генриха не возымели действия, и двор уехал в Гринвич без нее. Лишь в декабре Анна наконец уступила мольбам короля, заперла дом и явилась ко двору. И оказалась приятно удивлена: ее разместили рядом с покоями короля, в гораздо более красивых и просторных апартаментах, чем прежде. Генрих сам выбирал для нее обстановку, включая дорогие прикроватные занавесы и гобелены, а также огромный дубовый буфет, полный золотой и серебряной посуды. Эти комнаты были достойны королевы!
Удовольствие доставили Анне и визиты людей самого высокого ранга, которые приходили засвидетельствовать свое почтение, очевидно предчувствуя ее скорый брак с королем. Долг вежливости королеве отдавали немногие. Екатерина появлялась на публике с неизменной благожелательной улыбкой, переносила пренебрежение к себе с терпеливым достоинством и не покидала своего места рядом с королем, чем приводила Анну в ярость.
За стенами дворца отношение к фаворитке короля оставалось враждебным. Когда она ехала в Гринвич по реке, стоявшие на берегу люди глядели на нее угрюмо, некоторые выкрикивали: «Анке Буллен не бывать нашей королевой! Не хотим Анку Буллен!»
Это было невыносимо! И Генрих, хотя и потрясал кулаками, был не в силах заставить народ умолкнуть.
Признаков того, что два кардинала собираются провести слушания, по-прежнему не наблюдалось. Близилось Рождество, и, пока оно не минет, они ничего не предпримут. Анна начала сомневаться, а состоится ли вообще суд?
О назначении аббатисой Уилтона госпожи Изабель Джордан Анна узнала уже как о свершившемся факте, да и то случайно: советник Генриха упомянул об этом в разговоре с одним придворным, а она краем уха услышала. Анна запылала злобой: наверняка дело рук Уолси. Знал ли Генрих о том, что кардинал его ослушался? Или Уолси убедил короля дать согласие и оба они рассчитывали, что она ничего не узнает? В любом случае кардинал скоро узнает, что с ней шутки плохи.
Генрих пригласил Уолси и Кампеджо провести с ним Рождество в Гринвиче в качестве почетных гостей. Анну это рассердило, и она решила остаться в своих великолепных, но пустых апартаментах.
Генрих расстроился:
– Но, дорогая, я организовал турниры, банкеты, представления масок и маскарад. Я держу открытый дом. Приходите и будьте со мной, прошу вас!
– Нет, пока королева сидит рядом с вами и возглавляет торжества, – ответила Анна.
Это была правда, но не вся. Об остальном лучше молчать, а то Генриха уже начали утомлять ее постоянные жалобы на Уолси.
Король выглядел беспомощным.
– Мне неприятно думать, что вы останетесь здесь совсем одна. Как я могу веселиться, зная, что вам грустно?
– Мне не будет весело в обществе этих двух кардиналов. – Анна знала, что капризничает сверх меры, но не могла сдержаться, потому что кипела от досады и возмущения.
Тогда король оставил ее, но вечером, по окончании пира, вернулся и принес украшения: бриллиантовые заколки для волос, золотые браслеты с узлами – символами верной любви; брошь в виде букета цветов, золотую кайму для рукавов платья, пуговицы со вставками из рубинов, изображениями роз и сердец. Анна приняла эти дары как должное: что бы там ни было, но разве ее не заставляли ждать корону бессовестно долго?
