— Пойдем покурим? — спрашивает Тоби. — По-моему, у нас есть время.

— Бросил, — отвечает Джим, качая головой.

— Ты? — Тоби смотрит на него недоверчиво. — Трудно поверить.

Джим стоит рядом с Тоби, пока тот раскуривает сигарету и делает первую жадную затяжку. Поодаль стоят другие курильщики, обмениваясь понимающими полуулыбками. Этот день не очень располагает к смеху, хотя именно таким Джим всегда будет помнить Антона Эделстайна — жизнелюбивым, дружелюбным, улыбающимся.

Джим в последний раз виделся с Антоном много лет назад, но в последние месяцы несколько раз натыкался на его фотографии в Интернете: вот Антон, Тоби и их друг Ян Либниц изучают производство виски в Спейсайде; а вот Антон со своей женой Теа на отдыхе в Греции. Когда Джим в прошлый раз приезжал в Эдинбург, Дилан завел ему аккаунт на Фейсбуке.

— Хорошая вещь для того, чтобы следить за старыми друзьями, — сказал он.

И Джим покорно кивнул, не желая демонстрировать свое непонимание того, когда и как разрушились стены, в свое время надежно охранявшие частную жизнь от посторонних взглядов.

Друзей на Фейсбуке у Джима немного — Дилан, Майя, Тоби и Хелена. (Последняя любит размещать на его «стене» фальшивые призывы к оптимистическому взгляду на мир, зная, как это раздражает Джима.) «Каждый раз, когда в трудной жизненной ситуации ты находишь повод для смеха, ты становишься победителем. Не позволяй вчерашним разочарованиям заслонять завтрашние горизонты». Он не стал посылать запрос на добавление в друзья Антону Эделстайну, руководствуясь старомодным соображением, что виртуальная дружба должна быть продолжением реальных, пусть и не сердечных, отношений. Однако внимательно разглядывал фотографии, размещенные Антоном, в поисках одного-единственного лица.

Вскоре он нашел Еву. Она сидела на залитой солнцем террасе; за спиной в отдалении виднелись сосны, а по левую руку — бассейн, в котором блестела вода. В первый момент он был потрясен тем, как сильно она изменилась. (Джим часто испытывал подобное чувство, глядя на свое отражение в зеркале.) Но в главном она осталась прежней: то же худощавое лицо и стройная фигура и то же исходящее от нее ощущение жизнерадостности и открытости. Видно было, что беды не смогли ее сломить, и за это Джим испытывал к Еве своего рода благодарность.

Похоронный кортеж приближается; плавно тормозит катафалк. Курильщики начинают суетиться, будто их застигли за каким-то неблаговидным занятием. Джим оборачивается и видит, как открывается дверь лимузина, в котором приехали близкие родственники. Ева выходит, крепко держа за руку жену своего брата. Она выглядит меньше, чем на фотографиях и в его многочисленных воспоминаниях. Ноги, обутые в изящные черные туфли, кажутся миниатюрными, а сама она в своем темно-сером шерстяном пальто с поясом напоминает крохотную птицу. Ева не замечает Джима: она смотрит на закрытые двери крематория, у которых собрались пришедшие на похороны. Рядом с ней — Теа Эделстайн, бледная, как призрак, с покрасневшими глазами; присутствующие из деликатности отводят глаза при ее появлении. С заднего сиденья появляется ее дочь Ханна в сопровождении симпатичного мужчины со светлыми волосами — мужа, как полагает Джим.

Внезапно он понимает: ему не следовало сюда приходить. Дыхание перехватывает. Задыхаясь, Джим говорит Тоби, что отойдет на несколько минут. Тоби смотрит на него внимательно:

— С тобой все в порядке?

— Да. Просто воздуха не хватает.

Джим стоит в одиночестве, опершись на красную кирпичную стену, и дожидается, пока остальные зайдут внутрь. Это худший образчик зимнего дня в Лондоне — бесцветный, унылый, с ледяным ветром и дождем, — но Джим не чувствует холода. Вспоминает кабинет врача в больнице. Собственно, не кабинет, а комната без окон. Стол, на нем компьютер, кушетка, покрытая тонкой клеенкой. Врач что-то говорит, а Джим не может оторвать глаз от плаката на стене. «Ты вымыл руки? Каждый может помочь предотвратить распространение стафилококка».

В последующие дни Джим вспоминал именно эти слова, хотя сказанные врачом он тоже услышал. Они ждали своего часа, подобно минам, которые взорвут его привычную убежденность в том, что жизнь будет продолжаться как прежде.

— Вы проходите, сэр? — это спрашивает служитель, выглядящий необыкновенно торжественно в своей шляпе и костюме с жилеткой. — Мне надо собрать тех, кто понесет гроб.

Джим кивает:

— Прохожу.

Три больших букета из синих и белых цветов лежат у изголовья гроба. Ян Либниц читает кадиш. Джим знает его только по стихотворению Аллена Гинсберга: он не думал, что эта молитва пронизана такой щемящей горечью. Ведущая церемонии произносит прощальные слова, написанные вдовой и сестрой Антона. Джим видит, как Ева, стоящая в первом ряду, наклоняет голову. Ханна Эделстайн читает поэму Дилана Томаса, слышанную Джимом на многих похоронах, но Ханна декламирует удивительно сильно и четко, голос ее начинает дрожать только в самом конце. Под звуки скрипки гроб уплывает вдаль. Позднее Джим поймет, что это была Крейцерова соната Бетховена. Он вспоминает, разумеется, похороны матери: стылую землю на кладбище в Бристоле; высокие деревянные стропила церкви; собственную злость, которую был не в состоянии изжить. Он так долго злился на Вивиан, взвалившую на него груз своей болезни — и в конце концов уступившую ей. На отца, который не подал ему примера любви к единственной в жизни женщине и — Джим знал это — превосходил его самого как художника. И на себя Джим злился… за то, что не позволил никому — ни Хелене, ни уж точно Кейтлин — узнать настоящего себя. На протяжении многих лет ему удавалось гасить это чувство работой, однако теперь Джим знает, что злость — удел молодых. Он больше не находит поводов для ярости — даже на своего врача и изложенные им факты. Тем более, если с ними бесполезно спорить.

После окончания церемонии собравшиеся выходят во двор, где стоят венки и букеты. Джиму бросается в глаза надпись на букете из белых роз. «Дорогому коллеге и другу. Нам будет тебя очень не хватать. Карл Фридландер».

— Джим Тейлор.

Он поднимает голову. Она смотрит на него заплаканными глазами, пытаясь улыбнуться.

— Ева. Мне так жаль.

— Спасибо.

Ева подходит ближе, кладет ему руку на локоть. От нее исходит аромат пудры и сладких духов. Почему он так часто мечтал об этой женщине, с которой едва знаком, так часто делал карандашные наброски ее лица и пытался подобрать точный оттенок краски для кожи, лица и волос? Джим никогда не мог найти ответ на этот вопрос. Теперь ему становится ясно: все дело в одном лишь ее присутствии.

— Как хорошо, что вы пришли.

Он остро ощущает ее руку, лежащую у него на рукаве.

— Я следила за вашими успехами. Вы многого добились.

— Не уверен.

Джим бессознательно занимает оборонительную позицию, как в последнее время поступает при общении с большинством людей. Но Ева выглядит обескураженной, и Джим смягчает тон.

— Спасибо. Мне приятно это слышать от вас. А вы… Собственно, я читал все ваши книги.

— Правда? — Она вновь слабо улыбается. — Вы мазохист?

Джим собирается ответить, но видит, что Ева смотрит на кого-то, стоящего у него за спиной.

— Дэвид, — говорит она. Повернувшись, Джим видит Дэвида Каца. В дорогом черном пальто, постаревшего, седого.

Ева отходит от Джима.

— Вы придете на поминки? Люпус-стрит, дом двадцать пять. Приходите, пожалуйста.

Вопреки своим планам Джим приезжает по указанному Евой адресу и сейчас стоит чуть особняком рядом с Тоби, держа в руке бокал красного вина. Дом красив: эпохи короля Георга, с колоннами; белые, серые и голубые тона интерьеров напоминают морской пейзаж. С неожиданной тоской, удивительной для него самого, Джим вдруг вспоминает свой любимый Дом в Корнуолле, из широких окон которого видны скалы, море и небо.

Дом, разумеется, достанется Дилану, как и все остальное: Джим уже связался со своим адвокатом и попросил его подготовить завещание. Сегодня вечером он ужинает со Стивеном. Проинформирует своего старинного друга о необходимости привести в порядок его творческое наследие (формулировка придает сделанному в жизни большее значение, чем, как подозревает Джим, оно того заслуживает). А завтра он отправится на север, повидаться с Диланом, Майей и Джессикой. При мысли о выражении лица Дилана, когда он услышит новости, в глазах у Джима темнеет, будто снегопад скрывает окружающий пейзаж.

Примерно через час — подступает вечер, и на улице смеркается — к нему подходит Ева. Сняв пальто, она осталась в черном шерстяном платье, которое сидит на ней идеально. Джим наблюдал за тем, как Ева обходила гостей, благодарила их за то, что пришли, и делала это легко и заботливо. Не будь у нее кругов под глазами, ее можно было бы принять за хозяйку рядовой вечеринки. Он восхищается Евой, теми жертвами, что ей пришлось принести за годы, пока она ухаживала за Тедом. Хотя сама Ева, вероятно, воспринимает это иначе; может быть, она принадлежит к тому типу людей, кому бескорыстие дается легко. Джим хорошо знает себя и понимает: сам он такой характеристики никак не заслуживает.

— Простите, я все время занята, — произносит она. Они вдвоем стоят у окна, выходящего в сад, вдали видны туманные очертания деревьев. — Как ни странно, похороны требуют непрерывного общения, хотя именно этого хочется меньше всего.

Он смотрит в пол, размышляя, не его ли она имеет в виду; ведь именно присутствие такого малознакомого человека, как он, и причиняет неудобства — чего, собственно, Джим и опасался.

— Нет, я не вас имею в виду, — быстро добавляет Ева, будто он заговорил вслух. — Очень рада, что вы пришли. Я всегда…

Ева замолкает, а Джим смотрит на кулон в виде сердца в вырезе ее платья.

— Мне казалось: я знаю вас лучше, чем это есть на самом деле. Странно. Я ведь получила тогда от вас открытку. И много лет ее хранила. Ту, на которой работа Хепворт.

— «Овал № 2».

Как же Джим ругал себя за историю с открыткой: несколько недель ждал ответа, хотя знал, она написана так, что не предполагает ответа.

— Верно. «Овал № 2». Я долго рассматривала ее, пытаясь понять, не содержит ли она какое-то тайное послание.

Послание было. «Оставь его. Возвращайся в Англию. Полюби меня». Но он скрыл его слишком умело.

— Просто хотел пожелать вам всего наилучшего.

Джим смотрит Еве в глаза, надеясь, что она поймет истинный смысл сказанного им.

— Так я в конце концов и решила.

В разговоре возникает короткая напряженная пауза.

— Я, собственно, тоже написала вам открытку.

— Правда?

— Да, когда узнала о смерти вашей матери. Но не отправила. Решила: ничего нового по сравнению с уже сказанным другими, вы от меня не услышите.

Джим невольно усмехается.

— Это удивительно, но я поступил точно так же.

Ева внимательно смотрит на него. В ее темных глазах он читает невысказанный вопрос.

— Правда?

— Да. Я написал вам еще раз после того, как умер ваш муж. Тед. Я прочитал вашу книгу и слушал вас по радио. Мне казалось, что я много знаю о вас обоих, а когда закончил то письмо, понял, это не так. И порвал его.

— Черт возьми.

Незнакомая Джиму женщина возникает за спиной у Евы: она высокого роста, с крупными чертами лица. Ева оборачивается к ней:

— Дафна. Спасибо большое, что пришла.

Женщина обнимает Еву, затем удаляется. Внимание Евы вновь обращено на Джима, пораженного тем, насколько ему важно, чтобы она его выслушала.

— Мы говорим об упущенных возможностях, полагаю, — произносит Ева.

— Да. Об упущенных возможностях.

Ева отводит взгляд и смотрит в сторону сада. Джим чувствует, как в ней медленно зреет решение.

— Здесь и сейчас мы не поговорим, — произносит Ева. — Толком, я имею в виду. Но, может быть, нам сделать это в другой раз?

Она продолжает с некоторой тревогой:

— Только если вы захотите, конечно. Знаю, что вы по-прежнему живете в Корнуолле. А я большую часть времени провожу в Италии. Но в ближайшие несколько месяцев буду в Лондоне. Если вдруг вы окажетесь…

Теперь наступает очередь Джима отвести взгляд. У него возникает странное видение — будто две дороги, по которым они шли в жизни, вдруг неожиданно начали сближаться. Он обязан сказать ей «нет». Она всего лишь приглашает его вместе выпить кофе или чаю в «Уоллес Коллекшн» или «Роял Академи», но это не простое предложение. Он знал это тогда, в «Алгонкине»; и на дне рождения Антона; и когда она стояла рядом с ним у входа в галерею Стивена. Тогда, как и сейчас, в ней зрело решение, и всякий раз оно оказывалось не в его пользу. Возможно, в данный момент дело обстоит иначе.

Он не должен говорить «да». Ева потеряла Теда; она не заслужила новых потерь. Но сказать «нет» Джим просто не в силах. Или же он просто слишком эгоистичен: позднее он так и не сможет найти ответ на этот вопрос. В то же время, представляя себе их будущую встречу, Джим испытывает возбуждение, которое заглушает страх перед грядущим разговором с Диланом — он так долго к нему готовится, но предсказать его последствия не в состоянии.

— Я бы этого очень хотел, — отвечает Джим.