К тому моменту, когда Джим, вернувшись из мастерской, сказал: «Думаю, надо начинать ее искать», — они не получали никаких известий от Софи уже полтора месяца.

Сегодня вторник, на часах — начало двенадцатого. Ева стоит у окна в кухне с чашкой кофе в руке: обычно в это время она делает перерыв в литературных занятиях. Она почти закончила редактировать свой долгожданный сборник рассказов, во всяком случае, надеется, что это так.

— Дорогой, ты полагаешь, это правильная идея?

— Нет.

Джим прислоняется к дверному косяку.

— Я не считаю эту идею правильной. Но других у меня нет.

Ева садится за руль. Утро ясное и ветреное; деревья, стоящие по обочинам узких дорог, раскачиваются и гнутся, с живых изгородей падают лепестки. Джим размышляет о своей последней встрече с Софи, перед Рождеством. Дочь отвергала любые попытки пригласить ее отпраздновать вместе с ними — мобильный вечно был выключен, — и Джим решил взять дело в свои руки. Он поехал в Брайтон один; Ева проводила выходные в Лондоне вместе с Сэмом и внуками, а Джим остался дома, чтобы закончить работу над заказом, который предстояло сдать на следующей неделе. Он ехал тогда по этим же дорогам, покрытым наледью.

У него имелся адрес: Софи жила на Квебек-стрит в небольшом доме с террасой и голубым, покрытым трещинками фасадом. На звонки долго никто не отвечал. Джим подумал, что, возможно, Софи переехала, не предупредив его, — такое с ней уже случалось. Но затем она появилась в дверном проеме — точнее, ее тень, исхудавшая и дрожащая от холода в футболке с длинными рукавами.

— Папа, — сказала тень, — ты не понял? Я не хочу тебя видеть.

И закрыла дверь перед его лицом.

Сейчас они поворачивают на Лондон-роуд, и Ева спрашивает:

— Квебек-стрит, верно?

— Других координат у нас нет.

Ева накрывает его ладонь своей.

— Мой дорогой. Не испытывай чрезмерных надежд.

Он сжимает ее пальцы.

— Я знаю.

Они оставляют машину в конце улицы, рядом с аккуратно выбеленным домом, где на подоконнике стоят две деревянные модели яхт. Идти недалеко, но Джим чувствует, как тяжелеют ноги, и внезапно его охватывает страх не устоять на них. Ева берет его за руку.

— Не хочешь присесть? Может быть, придем попозже?

Джим качает головой. Он не станет бояться собственной дочери.

— Нет. Пошли. Я должен хотя бы попытаться.

Второй раз в жизни он звонит в эту дверь. Они томятся в тревожном ожидании. С противоположной стороны улицы на них мрачно смотрит девушка в черном кожаном пиджаке и с ярко-зелеными волосами.

Джим вновь нажимает звонок и ждет. Наконец на лестнице раздаются шаги, и за замерзшим стеклом появляется расплывчатый силуэт. У Джима перехватывает дыхание. Дверь распахивается. Перед ним стоит незнакомый мужчина в черной футболке и поношенных джинсах; он необычайно бледен.

— Что надо? — спрашивает он.

Джим глядит на незнакомца, силясь понять, что тот из себя представляет.

— Я отец Софи. Она дома?

— Ошибся адресом, приятель. — Мужчина говорит с сильным лондонским акцентом, в голосе слышится скрытая насмешка. — Никакой Софи здесь нет.

— Я вам не верю.

Джим делает шаг вперед, но ему преграждают путь.

— Не советую, приятель. Говорю же — ты ошибся адресом.

Ева предупреждающе берет Джима за локоть.

— Если это так, — говорит она, — то извините нас за беспокойство. Но мы в замешательстве. Моя падчерица раньше жила здесь. Муж виделся с ней всего несколько месяцев назад.

Мужчина смотрит на нее, улыбаясь уже в открытую. Джим испытывает сильнейшее желание ударить его, почувствовать, как крошатся его зубы и кости. Но Ева по-прежнему придерживает его руку.

— Что ж. Я понимаю, вы в замешательстве. Но она здесь больше не живет.

— Не могли бы мы, — продолжает Ева тем же спокойным тоном, — пройти внутрь и убедиться в этом сами?

— Нет. И вообще, почему бы вам не развернуться и не продолжить вашу безбедную буржуазную жизнь?

Дверь захлопывается. Джим едва слышит слова этого человека. Он смотрит на свою дорогую смелую Еву. И внезапно наступает чудовищная ясность: он выбрал Еву — то безусловное счастье, которое испытывает рядом с ней, — в ущерб собственной дочери. Очевидно, что он принес страдания и себе, и всем окружающим. Джим не имел права уходить от Хелены. Нельзя было возвращаться в прошлое, туда, где перед ним и Евой простиралась целая жизнь. Он нарушил закон природы: шанс на счастье дается один раз, с одним человеком, и, упустив его, второго ты не получишь.

Джим вспоминает, как увидел Еву на дне рождения Антона: она стояла на кухне, в длинном платье, с подобранными сзади волосами. В тот момент он должен был повернуться и уйти домой — к Хелене и их маленькой дочке, к своей жизни. Но Джим знает: он никогда не смог бы этого сделать. Не в силах был отвернуться от Евы, как уже сделал однажды, столкнувшись с ней возле книжного магазина Хефферса; она носила под сердцем Ребекку, она смотрела ему вслед. Джиму тогда понадобилась вся его воля, чтобы не обернуться. Во второй раз он на такое оказался не способен.

— Джим, дорогой. С тобой все в порядке?

Он не отвечает. Спотыкается, и Ева поддерживает его.

— Пойдем обратно в машину.

Она везет его на набережную. Автомобиль они оставляют на Брунсвик-сквер; оттуда Ева ведет Джима к морю, поддерживая за локоть, как инвалида. Они спускаются к прибрежному кафе, где стоят твердые металлические стулья и в желтых пластмассовых контейнерах продают жареную рыбу с картошкой. На пляже никого, кроме человека с собакой; он бросает палку, и собака ловит ее в красивом прыжке; на бесконечном сером море волнение.

— Где она? — спрашивает Джим.

— Где-то, куда нам не добраться.

— Наркотики.

Джим впервые произносит это слово, но уже много месяцев, если не лет, оно витает в воздухе. Непредсказуемое поведение Софи. Ее внезапная худоба. Нездоровый, желтоватый цвет кожи. Ева кивает:

— Думаю, да.

— Это моя вина, — говорит Джим.

— Нет.

— Да. Я виноват во всем. Софи, мама… я всех подвел, Ева. Никому не стал опорой. Заботился только о себе.

— И обо мне.

Джим смотрит на Еву. Ветер треплет ее волосы. Она значит для него все, в ней заключается весь мир или лучшая из его версий. Нет сомнений: выбора у Джима никогда не было.

— И о тебе.

Несколько минут они молчат. Затем Ева берет пустые контейнеры и несет их к мусорному баку, стоящему возле тропинки. Джим наблюдает за ее неторопливыми, уверенными движениями. Со спины ей по-прежнему можно дать лет двадцать; и даже когда Ева оборачивается, с трудом можно поверить, что ей шестьдесят один год.

Она возвращается, опять садится рядом с Джимом и говорит:

— Ты не должен винить себя во всем. Просто не должен.

— В первую очередь стоило думать о Софи, — отвечает он негромко. — Я был ей плохим отцом.

Ева поворачивается к Джиму и сжимает его лицо в своих ладонях.

— Мой дорогой, все отцы и матери в мире чувствуют ровно то же самое. Ты сделал все, что мог.

— Я должен был сделать больше.

Джим встает, Ева за ним вслед. Она отрывает руки от его лица, он ловит их.

— Извини. Я просто так переживаю за нее.

— Естественно. И мы сделаем все, что в наших силах, чтобы найти ее. Когда вернемся домой, начнем всех обзванивать — Хелену, то место, где Софи работала, кажется, оно называется «Корабль». Может быть, Сэм что-то подскажет. Поднимем всех, Джим. Мы найдем ее и вернем домой.

Джим испытывает огромное облегчение; Ева существует, она рядом, он любит ее. Делает глубокий вдох.

— Дойдем до моря.

И они идут по гальке, неловко спотыкаясь, подобно детям, делающим первые шаги.