Мы как раз завершили обед, и Карнакки пододвинул свое кресло к огню и раскурил трубку.

Джессоп, Аркрайт, Тейлор и я также заняли любимые места в ожидании, когда Карнакки приступит к рассказу.

– То, о чем я намереваюсь рассказать вам, произошло в соседней комнате, – проговорил он после хорошей затяжки. – Ужасная была история. Внимание мое к этому случаю привлек доктор Уиттон. Однажды вечером мы беседовали за трубкой в клубе о помещенной в «Ланцете» статье, и Уиттон упомянул, что аналогичный случай произошел с человеком по имени Бейнс. Я немедленно заинтересовался. Происшествие было связано с одним из тех дефектов, прорех, как я их называю, в окружающем человека защитном барьере… так сказать, брешей в той духовной изоляции, которая отделяет человека от мира внешних чудовищ.

Судя по тому, что я знал об Уиттоне, можно было сказать, что пользы от него не будет. Все вы знакомы с Уиттоном. Он человек порядочный, упрямый, практичный, не терпящий никакой чепухи, что весьма кстати в его собственном деле, когда речь идет о сломанной ноге или ключице; однако обращаться к нему с делом Бейнса было бы бесполезно.

Карнакки некоторое время пыхтел трубкой, а мы ожидали, когда он продолжит свой рассказ.

– Я сказал Уиттону, чтобы он прислал ко мне Бейнса, врач согласился, и в следующую субботу Бейнс явился ко мне. Этот невысокий и чувствительный человек понравился мне с первого взгляда. После некоторой преамбулы мы приступили к беседе, и я попросил его рассказать о том, что тревожит его – о том, что доктор Уиттон называет своими снами.

– Это не просто сны, – сказал Бейнс. – Видения эти настолько реальны, что кажутся мне действительными переживаниями, причем кошмарными по сути своей. Однако в них нет ничего настолько определенного, о чем можно было бы рассказать. Они обыкновенно приходят в тот миг, когда я пребываю на грани сна и вот-вот засну. В такие мгновения я вдруг проваливаюсь в какое-то глубокое и непонятное место, наполненное необъяснимым ужасом. Я никогда не успеваю понять, куда попадаю, или увидеть что-то конкретное, пока не получаю некое предупреждение… понимание того, что попал в страшное место – в некую разновидность ада, где мне совершенно не положено находиться; и предупреждение настойчиво и даже властно требует, чтобы я убирался оттуда, немедленно убирался, чтобы избежать встречи с великим ужасом.

– А способны ли вы в такие мгновения вернуться? – спросил я его. – Можете ли вы проснуться?

– Нет, – ответил он. – Именно этого я сделать не могу, невзирая на все усилия. Я не могу остановить своего продвижения по этому адскому лабиринту, как я его называю, навстречу неизвестному мне кошмару. Предупреждение повторяется, причем во все более и более строгой форме – как если я в те мгновения бодрствую и внемлю. Нечто велит мне проснуться, проснуться, что бы ни происходило со мной, и наконец мое сознание вдруг оживает, и я понимаю, что тело мое находится в постели, однако душа, суть моего существа, еще остается внизу, в этом аду, где бы он ни находился, подвергаясь неизвестной и неописуемой словами опасности… опасности столь великой, что все существо мое оказывается пораженным ужасом. И все это время я твержу себе самому, что должен проснуться, – продолжил он, – однако дух мой остается внизу, и сознание мое ощущает, что со мной сражается мощная невидимая сила. Я понимаю, что если не проснусь в этот миг, то никогда не проснусь вообще, однако все глубже и глубже погружаюсь в великий ужас уничтожения моей души. Тут я вступаю в борьбу, и тело мое напрягается, оставаясь в постели. Но та сила, что пребывает внизу, в лабиринте, обретает новую мощь, повергая меня в отчаяние, куда более сильное, чем все известное мне в этой жизни. Я понимаю, что если сдамся, если прекращу сопротивление и не проснусь, то окажусь во власти этого чудовищного ужаса, безмолвно добивающегося погибели моей души.

Наконец я совершаю последнее, уже немыслимое усилие, и разум мой наполняет тело подобием призрака моей собственной души. Я могу даже открыть глаза и видеть – собственным мозгом, сознанием, собственным зрением. Я вижу свою постель, знаю, какую позу в ней занимаю; однако подлинное мое «я» остается там, внизу, в аду, окруженное великой опасностью. Понимаете ли вы меня?

– Абсолютным образом, – ответил я.

– И тогда, знаете ли, – продолжил он, – я снова начинаю борьбу. Там, внизу, в той преисподней, душа моя стремится освободиться от терпеливого злого зова, требующего, чтобы она продвигалась каждый раз все дальше и дальше, к некоему углу, обогнув который, как мне известно, я более никогда не сумею вернуться в этот мир. Отчаянно напрягая мозг и сознание, я пытаюсь противостоять ему. Но мука моя столь велика, что я закричал бы, если бы окоченевшее от страха мое тело не обмирало в постели.

И тут, в тот самый момент, когда сила готова оставить меня, душа и тело одерживают победу и неторопливо сливаются воедино. И я оказываюсь в собственной постели, измученный этой страшной и жестокой борьбой. Чувство царящей вокруг страшной жути все еще не оставляет меня, словно бы некое чудище безмолвно выскользнуло из своей преисподней, последовало за мной наверх и незримо повисло надо мной, грозя распростертому в постели телу. Понятны ли вам мои слова? – спросил он. – Я словно бы нахожусь в присутствии жуткой и таинственной силы.

– Да, – сказал я. – Мне понятны ваши переживания.

Лоб Бейнса был покрыт бисеринками пота, так остра была в его душе память о пережитых мучениях. Сделав небольшую паузу, он продолжил.

– А теперь самая любопытная часть этого сна, или видения, если хотите. Измученный, в своей постели, я всегда слышу звук. Он посещает меня, когда спальня еще полна той жути, которая как будто бы последовала за мной из преисподней. Звук доносится до меня из невыразимых глубин, и это всегда голос свиньи… обыкновенное, знаете ли, свиное хрюканье. Оно ужасно. Но сон всегда остается одним и тем же. Иногда он посещает меня целую неделю, из ночи в ночь, так что я в буквальном смысле слова начинаю бояться уснуть, однако же вовсе не спать невозможно. И я уже подозреваю, что именно так люди сходят с ума, не так ли? – закончил он вопросом.

Кивнув, я посмотрел на его тонкое и умное лицо. Бедняга! Он действительно переживает все это, не может быть и тени сомнения.

– Рассказывайте дальше, – предложил я. – Хрюканье… на что в точности оно похоже?

– На обычное свиное хрюканье, – повторил он, – только куда более ужасное. Я слышу все те хрюканья и взвизгивания, которые можно услышать, если внести ведро с кормом в свинарник, в котором находится сотня животных… такое стадо свиней найдется не на одной крупной ферме. И все эти визги и хрюканья сливаются в единый жестокий хаос… только это не совсем хаос. В нем угадывается жуткая организующая мысль. Я слышал ее… эту, так сказать, мелодию свиной славы, складывающуюся из хрюканья, сопенья и визга… скрепленного и прошитого вместе свиногласиями. Иногда мне казалось, что в ней присутствует определенный ритм, который задает гаргантюанский хрюк, то и дело возвышающийся над миллионом свиных голосов… оглушительный хрюк, воспринимающийся как удар. Понимаете ли вы меня? Он сотрясает все… он подобен духовному землетрясению. Из этой преисподней исходит свиной гвалт, складывающийся из визга, сопенья, пыхтенья, хрюканья, а затем над ним возвышается чудовищный хрюк, восходящий над всеми звуками, доносящийся из глубин… голос мерзкой свиноматки, покрывающий низменный хор свиного голода… Нет, бесполезно! Я не могу описать его. И никто не сможет. Это просто ужасно! И я боюсь, что сейчас вы скажете мне, что я переутомился, что мне нужно переменить обстановку или взбодриться, что мне нужно взять себя в руки, чтобы не попасть в сумасшедший дом. Если бы только вы могли понять меня! Доктор Уиттон как будто бы что-то понимал, как мне кажется, но я знаю, что он послал меня к вам в качестве последней надежды. Он видит во мне будущего клиента пристанища умалишенных. Я чувствовал это.

– Ерунда! – возразил я. – И не надо говорить чушь. Вы нормальны в той же мере, как и я сам. И ваше душевное равновесие подтверждается тем, что вы способны четко представить то, что нужно сказать мне, и передаете свою мысль в настолько ясной форме, что мой разум начинает воспринимать ваши переживания.

Я намереваюсь начать расследование вашего дела, и, если причиной окажется, как я подозреваю, один из тех редких случаев возникновения дефекта или бреши в том защитном барьере, который я мог бы назвать духовной изоляцией, ограждающей нас от чудищ внешнего мира, у меня практически нет сомнений в том, что мы сможем избавить вас от видений. Однако мы еще не приступили к делу, которое, безусловно, может оказаться опасным.

– Я готов пойти на риск, – ответил Бейнс. – Потому что у меня нет больше сил терпеть.

– Очень хорошо, – сказал я. – Теперь идите и возвращайтесь сюда в пять часов. К этому времени я приготовлю все необходимое. И не беспокойтесь о состоянии своего ума. С ним все в порядке, и скоро вы почувствуете себя совершенно нормальным человеком. Не унывайте и не задумывайтесь над своим положением.

Весь оставшийся день я готовил к этому делу свой рабочий кабинет, который находится вот за той дверью. Когда Бейнс вернулся к пяти часам, я был уже готов и сразу же повел его туда.

Сейчас темнеет около половины седьмого, и мне хватило времени, чтобы закончить все приготовления к наступлению темноты. Я всегда предпочитаю быть готовым к ее приходу.

Когда мы вошли в комнату, Бейнс прикоснулся к моему локтю.

– Я еще не сказал вам об одной вещи, – сказал он несколько смущенным тоном. – Мне немного стыдно рассказывать о ней.

– Выкладывайте, – проговорил я.

Недолго поколебавшись, он выпалил:

– Я рассказывал вам о хрюканье. Так вот, я тоже хрюкаю. Я знаю, что это ужасно. Когда я лежу в постели после своего возвращения наверх и слышу эти звуки, я тоже хрюкаю, словно бы в ответ. Я не могу остановить себя и хрюкаю, хрюкаю. Что-то заставляет меня это делать. Я никогда не признавался в этом доктору Уиттону, – просто потому, что не смог открыться. И теперь вы, конечно, сочтете меня сумасшедшим.

Договорив, он посмотрел мне в лицо встревоженными и полными стыда глазами.

– Я вижу в этом вполне естественное следствие сверхъестественных событий, и хорошо, что вы рассказали мне об этом, – сказал я, похлопав его по плечу. – Оно логическим образом вытекает из того, что вы рассказали мне. У меня было два случая, в некоторой степени похожих на ваш.

– И что случилось с этими людьми? – спросил он. – Они поправились?

– Один из них жив и благоденствует, мистер Бейнс, – ответил я. – Другой утратил отвагу и погиб – к радости всех заинтересованных сторон.

С этими словами я запер за нами дверь, и Бейнс, как мне кажется, не без тревоги принялся рассматривать мои приборы.

– Что вы собираетесь делать? – спросил он. – Эксперимент будет опасным?

– В достаточной мере, – ответил я, – если вы не будете выполнять мои инструкции буквально во всем. Оба мы можем не выйти из этой комнаты живыми. Можете ли вы дать мне слово в том, что будете повиноваться мне, что бы ни произошло?

Бейнс обвел взглядом комнату и посмотрел на меня.

– Да, – ответил он, и знаете, я сразу ощутил, что в нужный момент этот человек не подведет.

После этого я приступил к последним приготовлениям, которых требовало начало ночных трудов. Я сказал, чтобы Бейнс снял сюртук и башмаки, а потом облачил его с головы до ног в толстый резиновый комбинезон со шлемом, перчатками и наушниками из того же самого материала.

Переодевшись в подобное одеяние сам, я начал следующую стадию приготовлений.

Сначала мне следует сказать вам, что моя рабочая комната почти квадратная – тридцать девять на тридцать семь футов, и простой дощатый пол ее прикрыт сверху плотным полудюймовым резиновым ковром.

Я полностью освободил пол от посторонних вещей, но в самом центре комнаты поставил покрытый сверху стол с прозрачной столешницей на стеклянных ножках, вакуумные трубки и батареи, а также три особых прибора, требовавшихся мне для проведения эксперимента.

– А теперь, Бейнс, – позвал я его, – подойдите и станьте около стола. Не шевелитесь. Мне надо соорудить вокруг нас защитный барьер, и после того, как он будет замкнут, никто из нас и ни при каких условиях не должен пересекать его даже движением руки или ноги.

Мы вышли на середину комнаты, он встал возле прозрачного стола, а я принялся раскладывать вокруг нас вакуумные трубки. Я намеревался воспользоваться недавно усовершенствованной мной новой системой защиты от потусторонних явлений. Она, должен сказать вам, состоит из семи цветных кругов вакуумных трубок, начинающихся снаружи с красного, и далее по направлению внутрь оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового.

В комнате было еще довольно светло, однако на улице явно начинало темнеть, и я старался как можно раньше закончить работу.

Однако, соединяя вакуумные трубки друг с другом, я вдруг ощутил некое нервное напряжение и посмотрел на Бейнса, стоявшего у стола и неотрывно смотревшего прямо перед собой. Он казался не просто погруженным в неуютные воспоминания – утопавшим в них.

– Бога ради, перестаньте думать об этих ужасах, – обратился я к нему. – Чуть погодя мне будет нужно, чтобы вы не думали ни о чем другом, но сейчас, в этой специально оборудованной комнате лучше не задерживаться мыслью на подобных предметах, пока не будет возведена ограда, думайте о предметах обыкновенных, легких, – о театре например… скажем, о последней постановке, которую вы видели в «Гайети». Я сейчас вам все расскажу.

Через двадцать минут барьер вокруг нас был завершен, и я подсоединил батареи. Внутри комнаты теперь воцарились серые сумерки, и холодное свечение семи разноцветных кругов производило чрезвычайное впечатление.

– Боже! – воскликнул Бейнс. – Как красиво… просто здорово!

Далее я начал размещать свой инструментарий, состоявший из специального фотоаппарата, модифицированного фонографа с наушниками вместо рупора и стеклянного диска, собранного из многих фатомов стеклянных вакуумных трубок, уложенных особенным образом. К вставленному внутрь электроду вело два проводника.

К тому времени, когда я осмотрел и наладил все три устройства, по сути дела настала ночь, и темноту в комнате нарушало только свечение семи вакуумных трубок.

– А теперь, Бейнс, – сказал я, – нужно, чтобы вы легли на этот стол. Опустите руки по бокам тела, лежите спокойно и думайте. Вы должны сделать две вещи: во-первых, лежать и сосредотачиваться на подробностях постоянно докучающего вам сна, и, во-вторых, не сходить с этого стола, что бы вы ни увидели и ни услышали, и что бы ни случилось, если только я не разрешу вам это сделать. Надеюсь, вы меня поняли?

– Да, – ответил он, – надеюсь, что вы можете положиться на меня, и я не выкажу себя дураком. Почему-то мне кажется, что при вас я нахожусь в безопасности.

– Рад слышать, – ответил я. – Но я не хочу, чтобы вы преуменьшали степень опасности. Она может оказаться ужасной. А теперь позвольте мне закрепить этот обруч на вашей голове, – добавил я, устанавливая электрод.

Я дал Бейнсу еще несколько наставлений, указав ему сосредоточиться на звуках, которые он слышал после пробуждения, и ни в коем случае не позволять себе уснуть.

– Не надо говорить, – сказал я, – и не замечайте меня. Если вы решите, что я мешаю вам сосредоточиться, закройте глаза.

Он лег на спину, и я подошел к стеклянному диску, устанавливая камеру перед ним так, чтобы объектив находился напротив центра диска.

Я едва успел закончить это дело, когда по вакуумным трубкам диска пробежала рябь зеленоватого света. Она погасла, и, быть может, на минуту настала полная тьма. А потом волна зеленоватого света вновь прокатилась по диску и закружила в пляске различных оттенков от густой темной зелени до уродливой тьмы – вперед и назад, вперед и назад.

Через полсекунды или около того оттенки зелени пронзила вспышка желтизны, уродливой отвратительной желтизны, а потом по диску прокатилась волна грязно-красного цвета. Она погасла так же быстро, как и зажглась, и уступила место пляшущей зелени, сменившейся вспышками мерзкой и гнусной желтизны. Примерно каждую седьмую секунду диск тускнел, и все прочие цвета затапливал накат грязного багрянца, затмевавшего все.

«Бейнс настраивается на звуки», – сказал я себе и с известной долей беспокойства продолжил работу, окликнув через плечо моего клиента:

– Не пугайтесь, что бы ни произошло. Все в порядке!

Я занялся камерой. Вместо пленки или пластинок в нее был вставлен длинный рулон специально подготовленной бумаги. Засвечивать ее нужно было, вращая ручку и пропуская ленту через аппарат. На прокручивание ленты ушло около пяти минут, и все это время доминировали зеленые цвета, однако каждую седьмую секунду по вакуумным трубкам диска пробегали всплески тусклого багрянца. Вспышка эта была подобна ритму в некоторой неслышной, но, тем не менее, неприятной мелодии.

Вынув из камеры отснятую бумажную ленту, я уложил ее горизонтально на два стеллажа, которые устроил на своем модифицированном граммофоне. Там, где на бумагу оказали воздействие появлявшиеся на диске цветовые волны, на подготовленной поверхности появлялись причудливые и неправильные завитки.

Отмотав примерно фут ленты, я подсоединил ее свободный конец к пустому барабану на противоположной стороне аппарата, который в свой черед присоединил к приводящему часовому механизму граммофона. Далее я взял мембрану и аккуратно расположил ее над лентой. Вместо обычной иглы мембрана была оснащена прекрасно изготовленной кистью из металлических волокон примерно в дюйм шириной, перекрывавшей всю ширину ленты. Эта тонкая и гибкая кисть легко прикасалась к подготовленной поверхности бумаги, и когда я включил мотор, лента потекла под кисть, и тонкие волоски следовали всем малым шероховатостям поверхности.

Я приложил наушники к ушам и сразу же понял, что преуспел в своем замысле и действительно записал то, что слышал Бейнс в своем сне. На самом деле, я даже слышал внутренним слухом то, что он старался вспомнить. Я слышал слабое и далекое хрюканье, визг и пыхтение бесчисленного стада свиней. Необычайное было ощущение, и в то же время чрезвычайно ужасное и злое. Оно испугало меня, намекнув, что я внезапно и неожиданно оказался возле чего-то мерзкого, отвратительного и опасного.

Столь сильным и властным было это ощущение, что я сдернул наушники с ушей и сел, обводя взглядом комнату, пытаясь привести в норму свои чувства. Свет кругов делал комнату странной и нереальной, и у меня было такое чувство, что надо мной в воздухе парит нечто чудовищное. Я вспомнил то, что Бейнс рассказывал мне об ощущении, которое возникало у него всякий раз после того, как он поднимался из… того места: словно некая жуткая атмосфера следовала за ним вверх и наполняла его спальню. Теперь я полностью понимал его – настолько понимал, что для описания своего состояния в уме своем использовал те же самые фразы, что и он.

Обернувшись к Бейнсу, чтобы сказать ему кое-что, я увидел нечто необычное в центре «барьера».

Но теперь, прежде чем продолжить свое повествование, я должен объяснить вам, друзья, что совершенствовавшаяся мной новая защита обладает, так сказать, некоторыми фокусирующими свойствами.

В «Манускрипте Зигзанда» это формулируется следующим образом: «Избегай разнообразия цвета; и да не станешь внутри преграды из цветных огней; ибо цветом восхищается Сатана. И не может он обретаться в Бездне, если ты выступишь против него, вооружившись красным пурпуром. Посему будь предупрежден. Не забудь, что голубизна, цвет Господнего Неба, дарует безопасность и защиту».

Именно из этого утверждения, взятого из «Манускрипта Зигзанда», я позаимствовал саму идею моей новой защиты. Я хотел, чтобы этот защитный круг обладал фокусирующими и притягивающими качествами, на которые указывает манускрипт. Я провел множество экспериментов и доказал, что красный и фиолетовый цвета – две крайних противоположности спектра – представляют собой крайнюю опасность; поэтому я подозреваю, что они на самом деле притягивают к себе или фокусируют внешние силы. Любое действие или вмешательство экспериментатора чрезвычайно усиливается в своем результате, если оно предпринимается внутри преграды, составленной из этих цветов в определенных пропорциях и оттенках.

В то же самое время голубой цвет оказывает общее защитное действие. Желтый кажется мне нейтральным, а зеленый надежно защищает в определенных пределах. Оранжевый, насколько я могу судить, оказывает привлекающее воздействие, а синий сам по себе несколько опасен, хотя в определенных комбинациях с другими цветами может обеспечить весьма надежную защиту. Я еще не раскрыл и десятой доли возможностей, которые предоставляют мои круги. Они образуют некий цветовой оргáн, на котором я как бы играю мелодию из комбинаций цветов, которая может оказаться или безопасной, или адски ужасной по своим последствиям. Как вам известно, у меня есть пульт с отдельным выключателем для каждого из цветовых кругов.

Итак, друзья мои, вы теперь прекрасно поймете то волнение, которое я ощутил, заметив любопытное явление, обнаружившееся в самой середине моей защиты. Там появилась тень в виде кольца, однако она не лежала на полу, но как бы парила в нескольких дюймах над ним. Тень сгущалась и чернела прямо на моих глазах. Она как будто бы распространялась из своего центра во все стороны и все время делалась все темнее и темнее.

Я наблюдал в немалом удивлении, поскольку включенная мной комбинация цветов сулила известную безопасность… так сказать общую защиту. Дело в том, что я не намеревался фокусировать ее, пока не узнаю побольше. Вообще говоря, я собирался ограничить первый эксперимент поверхностным исследованием той сущности, с которой мне предстояло иметь дело.

Торопливо нагнувшись, я прикоснулся ладонью к полу, показавшемуся мне на ощупь совершенно нормальным, что заново убедило меня в том, что происходящее не связано с бесчинствами Сайитья, ибо таковая способна вовлечь в процесс нападения и использовать в нем сам материал защиты. Она может материализоваться буквально из всего, за исключением огня.

Наклонившись, я немедленно заметил, что ножки стола, на котором лежал Бейнс, уже отчасти скрыты все сгущавшейся тенью, а очертания рук моих сделались неясными в то мгновение, когда я ощупывал пол.

Распрямившись, я отодвинулся на пару футов, чтобы рассмотреть явление с некоторого расстояния. И в этот миг меня поразило то, что стол сделался каким-то другим… необъяснимо низким.

«Тень прячет его ножки, – подумал я. – Интересно, однако не следует позволять процессу заходить слишком далеко».

Я обратился к Бейнсу, пожелав, чтобы он перестал так концентрироваться:

– Расслабьтесь немного…

Однако он не ответил, и мне вдруг показалось, что стол сделался еще ниже.

– Бейнс, – уже закричал я, – перестаньте думать об этом!

И тут же все понял.

– Проснитесь! Проснитесь немедленно! – вскричал я.

Он уснул… позволил себе то самое, чего ни в коем случае не следовало делать, и опасность ситуации для нас обоих теперь возрастала вдвое. Неудивительно, что я добился столь хороших результатов!

Бедняга был переутомлен бессонными ночами. Я шагнул к нему, однако он молчал и не шевелился.

– Проснитесь! – крикнул я еще раз, тряхнув его за плечо. Отголоски моего голоса загуляли по пустой комнате, но Бейнс лежал недвижно, как мертвец.

Тряхнув его снова, я заметил, что уже до коленей погрузился в круглую тень. Она напоминала отверстие какой-то ямы. Ноги мои, начиная от коленей, утратили четкие очертания. Я топнул, и пол под моими ногами показался теплым и прочным, однако можно было не сомневаться в том, что ситуация зашла слишком далеко, и потому, шагнув к своему пульту, я переключил его на полную защиту.

Немедленно повернувшись обратно к столу, я испытал жуткое и досадное потрясение: стол, вне всякого сомнения, осел. Крышка его теперь находилась всего в паре футов от пола, а ножки, на взгляд, укоротились, подобно опущенной в воду палке. Погруженные в этот необычный круг, сотканный из темных теней и чрезвычайно напоминавший отверстие бездонной ямы, они казались короткими и нечеткими. Четкой оставалась только крышка стола, на которой лежал неподвижный Бейнс, вместе с ним буквально на моих глазах она погружалась в этот черный круг.

Нельзя было терять ни мгновения, и молниеносным движением я обхватил Бейнса руками и оторвал от стола. И в этот самый миг он хрюкнул… как боров, в самое мое ухо.

Звук этот пронзил меня иглой чистейшего ужаса. Мне казалось, что я держу на руках не человека, а свинью. Я едва не выронил Бейнса, а потом повернул его лицом к свету и попытался заглянуть в глаза. Они были полуоткрыты и обращены ко мне, и он смотрел на меня так, словно прекрасно видел.

Он снова хрюкнул, и небольшое тело его содрогнулось от этого звука.

Я вновь обратился к нему:

– Бейнс, вы слышите меня?

Глаза его по-прежнему смотрели в мои, и, не отрывая взгляда, он снова хрюкнул, как настоящая свинья.

Высвободив одну руку, я хлестко ударил его по щеке.

– Проснитесь, Бейнс! – закричал я. – Проснитесь!

Однако с тем же успехом можно было ударять по щеке труп.

Бейнс не отрывал от меня глаз. И тут, пригнувшись, я заглянул в его глаза более внимательно… Прежде мне никогда еще не доводилось видеть взгляд, полный такого безумного, неотступного и осознанного ужаса. Он сразу же заставил меня забыть про любую брезгливость. Вы понимаете меня?

Я бросил короткий взгляд на стол. Теперь он вернул себе прежнюю высоту и казался во всех отношениях нормальным. Необычная тень, напомнившая мне вход в жерло бездны, куда-то исчезла. Я ощутил облегчение, поскольку мне казалось, что, воспользовавшись полной защитой, я совершенно исключил всякую возможность частичной фокусировки. Я положил Бейнса на пол, и принялся раздумывать над тем, что мне теперь делать. Я не смел сделать и шага за пределы барьера, пока не рассеются любые опасные напряжения, способные задержаться в комнате. Не следовало и позволять ему оставаться спать в том состоянии, в котором он находился – даже внутри полной защиты… для этого требовались особые приготовления, а я не сделал их.

Признаюсь честно, я ощущал безумную тревогу. Взгляд мой снова обратился к Бейнсу, и я испытал новое потрясение: характерная круглая тень уже охватывала его лежащее на полу тело. Руки и лицо мужчины сделались странно расплывчатыми и нечеткими, словно бы видимыми сквозь несколько дюймов чем-то окрашенной воды, однако глаз его ничто не скрывало. Они смотрели вверх, смотрели немым и ужасным взглядом, пронзавшим эту жуткую сгущающуюся темноту.

Остановившись, одним резким движением я оторвал своего клиента от пола и взял на руки, и тут он хрюкнул в третий раз – совсем как свинья. Проклятье!

Стоя посреди барьера и держа Бейнса на руках, я снова оглядел комнату, а потом перевел взгляд назад – на пол. Густая тень все еще охватывала мои ноги, и я поспешно перешел на другую сторону стола. Посмотрев на тень, я обнаружил, что она исчезла; а потом снова поглядел вниз, на ноги, и буквально обмер: еще слабая тень уже окружала меня со всех сторон.

Я сделал шаг в сторону, и тень на моих глазах сделалась невидимой; а потом снова, не торопясь, пятно это стало окружать мои ноги.

Сделав еще шаг, я оглядел комнату, обдумывая возможность броска к двери. И прямо в этот же миг понял, что сделать это будет невозможно; поскольку в атмосфере комнаты творилось нечто неопределенное… некая тень скользила, кружила около барьера.

Посмотрев на ноги, я увидел, что тень вокруг них сделалась густой.

Я шагнул вправо и, когда тень исчезла, вновь оглядел просторную комнату, почему-то показавшуюся мне чудовищно огромной и незнакомой. Не знаю, сможете ли вы понять такое ощущение.

Внимательно вглядываясь, я заметил нечто, парившее в воздухе комнаты. Я не отводил глаз, должно быть, с минуту. За это время нечто сумело трижды облететь барьер. И вдруг я увидел его более четко: оно было подобно облачку черного дыма.

Тут у меня появился новый предмет для заботы: я вдруг ощутил какое-то совершенно необычное головокружение и одновременно почувствовал, что куда-то погружаюсь… погружаюсь телесно. Полный мерзкого страха, я посмотрел вниз и увидел, что уже по бедра погрузился в темное пятно, во всем, безусловно, подобное жерлу преисподней. Способны ли вы понять ситуацию? Я погружался в эту яму, и Бейнс оставался на моих руках.

Жуткий гнев овладел мной, и я нанес перед собой короткий удар правой ногой. Ничего плотного она не ощутила, пройдя сквозь темную мерзость и уткнувшись в стол. Волосы на моей голове стояли дыбом, по спине бегали мурашки – невидимое и неощутимое нечто создавало некое подобие электрического поля. Мне показалось, что если бы поле это было сильней, то я не сумел бы прорваться сквозь него. Интересно, сумел ли я донести до вас свои ощущения?

Я немедленно повернулся назад, однако тварь исчезла, но и здесь, возле стола вокруг ног моих начинала сгущаться серая округлая тень.

Шагнув на другую сторону стола, я на мгновение припал к нему: накатившая на меня волна ужаса – ужаса чрезвычайного, не похожего на все, что мне приводилось испытывать прежде – сотрясала все мое тело от ног до головы. Я ощущал, что в этот конкретный миг нахожусь рядом с тем, к чему не вправе приближаться ни один человек, если он хочет сохранить свою душу. И мне вдруг подумалось, что я, должно быть, еще не испытал и доли того кошмара, который испытывал в эти мгновения Бейнс, оцепеневшее тело которого покоилось на моих руках.

Снаружи барьера уже можно было видеть несколько загадочных облачков. Каждое из них казалось клубком черного дыма. Они росли прямо на моих глазах, и я несколько минут рассматривал их, постоянно переступая с места на место внутри возведенной мной защиты, чтобы не позволить тени вновь окружить мои ноги.

Наконец я понял, что эта постоянная смена положения превратилась в неторопливую и равномерную ходьбу по кругу внутри защиты, причем все это время мне приходилось держать на руках неестественно оцепеневшее тело бедняги Бейнса.

Это уже начинало утомлять меня, ибо, хотя он был невелик ростом, одеревеневшее тело оказалось чрезвычайно неудобно и утомительно держать; тем не менее, я не мог придумать, что можно сделать в таком положении. Дело в том, что я уже перестал трясти его или пытаться разбудить – по той простой причине, что ментально он находился в столь же бодром состоянии, как и я, и оцепенение охватывало его лишь телесно, являясь одним из следствий духовного воздействия сил зла, о котором он рассказывал мне.

К этому времени я уже выключил красный, оранжевый, желтый и зеленый круги, и мы находились под полной защитой синей области спектра… я видел, что отвращающие вибрации трех цветов, голубого, синего и фиолетового распространялись от вакуумных трубок, однако их явно не хватало для нашей защиты, и мне оставалось только попытаться каким-то образом принудить Бейнса к еще более глубоким усилиям воли, чем он и так прилагал, или рискнуть и опробовать новую комбинацию защитных цветов.

Я чувствовал в эти мгновения, как медленно и неуклонно нарастает опасность: грозные напряжения собирались в воздухе вне барьера, страшней и страшней становилось и наше положение внутри круга. Постоянные возвращения тени доказывали, что степень моей защиты остается недостаточной.

Короче говоря, я опасался, что находящийся в своей странной коме Бейнс в буквальном смысле этого слова представляет собой дверь в стене моей обороны, и если я не сумею разбудить его или найти правильную комбинацию цветов, создающую вибрацию, отвращающую воздействие именно угрожавших нам сил, нас ожидают весьма мрачные перспективы. Я понимал, что совершил непростительную ошибку, опрометчиво позволив Бейнсу уснуть, подпав под гипнотический эффект воспоминаний о своих пусть и кошмарных снах.

В том случае, если мне не удастся повысить отражающую способность барьеров или разбудить своего подопечного, оставалось думать или о бегстве к двери, – хотя собравшаяся с наружной стороны барьера атмосфера начисто исключала подобный метод спасения, – или о том, чтобы выбросить Бейнса за пределы защитного круга, что, конечно же, равным образом было попросту невозможно.

Все это время я ходил и ходил по кругу внутри барьера и вдруг заметил, что угрожавшая нам опасность приобрела новый оборот. Внутри находившейся посреди защитного круга тени образовался густо-черный круг примерно в фут шириной. Он рос прямо на моих глазах. Видеть это было ужасно. Чернота расползалась, и поперечник ее уже достигал ярда.

Я поспешно опустил Бейнса на пол. Внешняя сила явно прилагала колоссальные усилия, чтобы прорваться внутрь защиты, и мне оставалось только прибегнуть к последней мере, чтобы заставить его проснуться. Схватив ланцет, я закатал левый рукав его рубашки.

Я понимал, что иду на огромный риск, поскольку нет сомнения в том, что кровь чрезвычайным образом привлекает падших духов.

У Зигзанда это особенно подчеркивается в одном отрывке, который звучит приблизительно так: «В крови заключен Глас, взывающий ко всему пространству, и Чудища Бездны слышат его, а услышав, – алчут. Такоже обладает она великой силой, дабы возвратить назад душу, безрассудно удалившуюся от тела, в котором ей положено обитать по природе. Однако горе тому, кто прольет кровь в час смертельной беды, ибо Чудища непременно услышат Глас Крови».

Мне приходилось идти на такой риск. Я понимал, что кровь будет взывать к внешним силам; но равным образом мне было известно, что я должен вопиять еще более громко, чтобы достучаться до той части сущности Бейнса, которая заплутала в глубинах преисподней.

Прежде чем нанести ему порез, я посмотрел на тень. Она разрослась, и ближний ее край уже находился не более чем в двух футах от правого плеча Бейнса, и край этот подползал на глазах все ближе и ближе к нему – так перемещается тлеющий край бумаги. Облик тени сделался куда менее призрачным и бесплотным, чем прежде. Он буквальным образом уподобился жерлу черной бездны.

– Пора, Бейнс, – проговорил я, – заставьте себя вернуться. Проснитесь! – и с этими словами быстро провел ланцетом по его коже.

Я постарался, чтобы ранка была небольшой. На ней собралась капелька крови, пробежала по запястью и скатилась на пол. И в этот самый миг произошло то, чего я как раз и боялся. По комнате прокатился громовой раскат, и над полом вовне барьера загуляли грозные с виду сполохи мрачного света.

Я воззвал к своему пациенту еще раз, пытаясь говорить голосом уверенным и ровным, хотя круг жуткой тени растекся на всю часть окруженного защитным кольцом пола, так что мы с Бейнсом как будто бы висели над неизреченно-черной пустотой, полной мрака и ужаса, взиравших на меня из ее недр. И все это время, опустившись на колени возле распростертого на полу Бейнса, я ощущал под ногами прочный пол.

– Бейнс! – вновь воззвал я к нему, стараясь, чтобы в голосе моем не прозвучало отчаяние. – Бейнс, проснитесь! Проснитесь же, наконец! Проснитесь!

Однако он и не думал шевелиться, только смотрел на меня глазами, полными тихого ужаса, обращенными ко мне из глубин какой-то жуткой вечности.

К этому мгновению вся тень вокруг нас уже сделалась черной, и я вновь ощутил это странное и жуткое головокружение. Вскочив на ноги, я подхватил Бейнса и, перешагнув через первый из предохранительных кругов, фиолетовый, стал между ним и синим, прижимая спящего к себе так, чтобы ни одна часть его беспомощного тела не могла выставиться за пределы синего и голубого кругов.

Из черного жерла тени, заполнившей теперь всю охваченную моим оборонным кольцом часть комнаты, раздался слабый звук – донесшийся не откуда-то из близи, но из каких-то неведомых бездн. Слабым он был, едва слышным и растворявшимся в пространстве, однако же я угадал в нем несомненный свиной гвалт, создаваемый неисчислимым множеством этих животных. И в этот самый миг, словно отвечая на услышанный призыв, Бейнс по-свиному хрюкнул на моих руках.

Так стоял я между стеклянными вакуумными трубками защитных кругов, в потрясении взирая в разверзшееся под моим правым локтем черное и грозное жерло, опускающееся в самые недра ада.

Все произошло настолько не так, как я предполагал, и при этом столь постепенно и вместе с тем столь внезапно, что я не мог узнать себя самого. Разбитый умственным параличом, я не мог думать ни о чем другом, кроме того что всего в двадцати футах от меня находится дверь, закрывающая от меня нормальный и обыкновенный мир; а мне приходится здесь иметь дело с неведомой опасностью, не имея ни малейшего представления о том, как можно избежать ее.

Друзья мои, вы поймете лучше весь ужас нашего положения, если я скажу вам, что в синем свете внешних кругов я видел теперь сотни и сотни маленьких облачков, подобных клочьям черного дыма, бесконечной и упрямой вереницей круживших вокруг и снаружи барьера.

И все это время я держал на руках одеревеневшее тело Бейнса, пытаясь не поддаваться брезгливости, неизбежно возникавшей при каждом испущенном им свином хрюканье. Он хрюкал каждые двадцать или тридцать секунд, как бы отвечая на свиногласие, доносившееся снизу и едва слышное для моего уха. Честно скажу вам, что мне было бы проще держать труп, чем стоять там на грани между физической смертью, с одной стороны, и гибелью души, с другой.

Тут из бездны, находившейся столь близко от меня, что локоть мой и плечо нависали над ней, снова донесся слабый, едва различимый свиной ропот, такой далекий, что его можно было счесть отголосками эха.

Бейнс отозвался на него настолько свиноподобным визгом, что каждая фибра моего существа воспылала истинно человеческим и оправданным отвращением, и холодный пот покрыл мое тело буквально с ног до головы. Собрав волю в кулак, я попытался заглянуть в жерло великой бездны, и тут второй раз по всей комнате прокатился тихий гром, сотрясший и ожегший каждый сустав в моем теле.

Наклонившись, чтобы заглянуть в бездну, я ненароком на миг выставил одну из пяток Бейнса за пределы синего круга, и доля напряжения, скапливавшегося снаружи барьера, явным образом разрядилась через нас с ним. Если бы я стоял внутри защитного кольца, а не был изолирован от него фиолетовым кругом, тогда последствия оказались бы для нас куда более серьезными, а так мне удалось обойтись психическим ощущением той жуткой грязи, которое здоровый и нормальный человек всегда испытывает, оказавшись в непосредственной близости от чудовищ внешнего мира. Помните, как я описывал вам то же самое чувство, которое испытал, оказавшись возле руки, фигурировавшей в деле Врат?

Интересно упомянуть и про чисто физические эффекты воздействия: левый ботинок Бейнса вспороло, брючина обгорела до колен, а на ноге остались какие-то спиральные, синего цвета отметины.

Я замер на месте, удерживая Бейнса и сотрясаясь всем телом. Голова болела, и в каждом суставе ощущалось странное онемение, однако любая физическая боль не шла ни в какое сравнение с одолевавшим меня умственным унынием. Я чувствовал, что нам с Бейнсом пришел конец! У меня не было места, чтобы повернуться или пошевелиться в пространстве между самым внутренним фиолетовым кругом и голубым снаружи, поскольку расстояние между ними составляло всего тридцать один дюйм, включая дюйм ширины синего круга. Итак, я был вынужден оставаться там в полном бездействии, в любой момент ожидая нового потрясения и не имея уже способности думать.

В таком положении я простоял минут пять. После того как его поразило напряжением, Бейнс более не хрюкал, и за это я был искренне ему благодарен, хотя и могу признаться, что на один миг заподозрил, что он умер.

Из черных уст слева от меня не доносилось ни звука, и я сумел постепенно вернуть себе душевное равновесие, оглядеться и чуточку подумать. Я снова чуть наклонился, чтобы заглянуть непосредственно внутрь адского жерла. Край округлого отверстия теперь вырисовывался вполне четко и казался образованным твердым материалом, подобным черному стеклу.

Твердость эта прослеживалась на вполне внушительное расстояние, хотя и не слишком явно. Середину этого удивительного феномена занимала простая и ничем не смягченная чернота… бархат ее, казалось, втягивал в себя свет из комнаты. Я не видел ничего другого, и если из дыры этой исходило что-то помимо полного молчания, это следовало назвать страшным зовом, который с каждой минутой пугал меня все больше и больше.

Я повернулся медленно и осторожно, стараясь, чтобы ни я сам, ни Бейнс какой-то частью своего тела не выставился за пределы синего круга. И тут я заметил, что состояние комнаты за его окружностью изменилось самым решительным образом: странные клочья черного дыма умножились в числе и превратились в мрачную и неровную преграду, неустанно обращавшуюся вокруг, и полностью скрывавшую от меня стены комнаты.

Быть может, минуту я потратил на изучение этого явления, и тут комната слегка содрогнулась. Сотрясение продлилось три или четыре секунды, а потом все как будто успокоилось; однако повторилось снова через половину минуты, а потом повторилось еще, и еще, и еще раз. Странный ритм этих колебаний напомнил мне вдруг о деле с наваждением «Ярви». Помните его?

Комната еще раз содрогнулась, и волна смертоносного света заиграла снаружи барьера; и тут внезапно помещение наполнил странный ропот… оглушительный визг и хрюканье, целая буря свиных голосов.

Она сменилась полным молчанием, и лежавший на моих руках оцепенелый Бейнс получил возможность дважды хрюкнуть в ответ. Тогда оглушительный поток свиногласия разразился снова, заливая комнату потопом визга, сопения, пыхтения и воя. А когда поток постепенно ослабел, над головой моей прокатился гаргантюанский хрюк, который была способна породить только глотка колосса, после чего на комнату вновь обрушился сокрушительный хор многомиллионного свиного стада.

В этом звуке слышался не хаос – в нем угадывался некий дьявольский ритм. И внезапно он стих, превратившись в многогортанный свиной шепот, нарушавшийся лишь отдельными и не слишком громкими хрюканьями немыслимых свиных легионов; а потом над нами снова прокатился оглушительный свиной голос. И когда он смолк, миллионный глас несчетного свиного множества снова запульсировал в комнате; и каждую седьмую секунду, – чтобы знать это, мне не были нужны остававшиеся на запястье часы, – глотка неведомого чудовища исторгала немыслимой силы хрюк, а Бейнс, оцепеневший на моих руках, вторил человеческим горлом свиной мелодии.

Истинно говорю вам: я содрогался всем телом, и так покрытым холодным потом. Кажется, я молился, но если молитва и сходила с моих уст, то я не помню, о чем просил в ней. Мне никогда еще не приходилось испытывать и ощущать того, что ощущал я там, в этом пространстве шириной в тридцать один дюйм, держа на руках хрюкающую тварь и прислушиваясь к адской мелодии, доносившейся из самой великой бездны, когда по правую руку от меня кружили силы, способные превратить мою плоть в кучку опаленных лохмотьев, если бы мне пришло в голову перескочить через барьеры.

А потом, с такой же внезапностью, с которой приходит неожиданный гром, буря свиногласия стихла, настала тишина, и комнату наполнил немыслимый ужас.

Молчание тянулось и тянулось. Вы можете счесть мои слова глупыми, однако тишина как будто капала в комнату. Не знаю, почему мне так казалось, однако эти слова передадут вам то, что я ощущал, стоя и держа на руках тело негромко похрюкивавшего Бейнса.

Круглое, мрачное, угольной черноты облако, охватило мою защиту извне и кружило вокруг, кружило, кружило медленным и нескончаемым движением. А за этой черной стеной вращающегося облака незримым для меня образом в комнату втекало безмолвие смерти. Понятно ли я говорю?

Можете представить себе, какому безумному умственному и психическому напряжению я подвергался… Однако меня весьма серьезно интересует причина, согласно которой мозг мой настаивал на том, что по всей комнате гуляет капель тишины: я либо приближался тогда к сумасшествию, либо психически настроился своими чувствами на некую аномальную реальность, в которой тишина перестала являться абстракцией и сделалась для меня конкретной и определенной, так как, если воспользоваться глупой и неточной аналогией, невидимая атмосферная влажность становится конкретной и зримой, осаждаясь в качестве воды. Интересно, занимает ли вас эта мысль в той же степени, что и меня?

И тут, нечто во мне подсказало, что неспешно приближается новая жуть. Это предчувствие… знание, зовите его как угодно, оказалось настолько сильным, что я вдруг ощутил, как горло мое словно сдавила внешняя сила… Я понял, что не могу более терпеть; что если произойдет что-то еще, я просто достану свой револьвер и выстрелю в голову Бейнсу, а потом и себе, закончив, таким образом, эту страшную историю.

Впрочем, это чувство скоро прошло; я ощутил некий прилив сил и готовность встретить свою судьбу лицом к лицу. К тому же меня вдруг осенила первая, еще не слишком определенная идея в отношении того, как можно обеспечить свою безопасность; однако я был слишком ошеломлен, чтобы в точности сообразить, каким образом можно помочь себе.

Тут в комнату проник низкий, доносящийся откуда-то издали визг, и я понял, что беда совсем рядом. Я неторопливо нагнулся влево, стараясь, чтобы ноги Бейнса не выставились из синего круга, и заглянул вниз, в черноту жерла, отвесно уходившего в неведомые глубины прямо под моим левым локтем.

Визг умолк, однако в недрах черноты появилось нечто – какое-то далекое светящееся пятно. Погрузившись в угрюмое молчание, я в течение десяти долгих минут разглядывал это пятно. Оно постоянно увеличивалось и стало как бы заметнее, и все же терялось в далекой и страшной бездне.

И пока я стоял и глядел, вновь раздалось негромкое хрюканье, и Бейнс, все это время казавшийся поленом в моих руках, ответил на него тихим животным визгом, заново пробудившим во мне отвращение.

А потом произошла любопытная вещь: вокруг края жерла, только что казавшегося черным стеклом, вдруг появилось мертвенное свечение. Оно запульсировало, вращаясь вдоль края в обратную сторону вращению черного пухлого облака, стеной кружившего вовне барьера.

Странный свет этот скоро погас, и неизмеримые глубины донесли до меня жуткое дыхание чудовищной твари, поднимавшейся наверх из преисподней. Если бы я сказал, что на меня пахнуло вонью, эти слова достаточно хорошо описали бы суть происходящего, однако я не в силах описать то духовное омерзение, которое мне пришлось испытать. Мне казалось, что эта тварь замарает меня до самых недр моего существа, если я не сумею отразить ее приближение последним напряжением воли.

Я резко отодвинулся от жерла в сторону внешнего из кругов. Не следовало допускать, чтобы какая-нибудь часть моего тела оказалась над бездной, открытой воздействию отвратительной силы, поднимающейся из неведомых глубин.

Таким образом, отвернувшись от центра созданной мной защитной ограды, я увидел нечто новое, ибо по ту сторону мрачной стены, вершившей свое движение снаружи, совершалось нечто… нечто многоликое.

Первым делом я заметил странное возмущение во вращающейся облачной стене. Возмущение это располагалось дюймах в восемнадцати от пола, прямо напротив меня. Здесь вращающуюся черную стену что-то мутило, как если бы кто-то орудовал в ней. Странное это возмущение имело в поперечнике не более фута, и оно не осталось напротив меня, движение стены сносило его в сторону.

Когда оно снова оказалось напротив меня, я заметил, что стена чуть прогибается внутрь в мою сторону; когда его отнесло прочь, я заметил в стене еще одно похожее возмущение, а за ним третье, за ним четвертое; находясь в разных частях неторопливо вращающейся черной стены, все они отстояли не более чем на восемнадцать дюймов от пола.

Когда первый из выступов вновь оказался напротив меня, я заметил, что легкая выпуклость явно превращается в тянущееся ко мне щупальце.

Выступы эти покрывали теперь всю движущуюся стену. Они тянулись внутрь и удлинялись и все время находились в постоянном движении.

Внезапно один из них лопнул или раскрылся у самой вершины, и изнутри на мгновение выглянул кончик бледного, но, несомненно, свиного рыла. Мерзкий пятачок исчез почти мгновенно, однако я успел рассмотреть его во всех подробностях; и через какую-то минуту справа от меня выглянул второй, исчезнувший столь же быстро… скоро я не мог взглянуть на основание странного движущегося вокруг барьера кольца, чтобы не увидеть в том или ином его месте выставившегося на мгновение кончика свиной морды.

Ум мой пребывал при этом в весьма странном состоянии. Меня со всех сторон, спереди, сзади и по бокам, окружало столько сверхъестественного, что в известном отношении это служило даже средством против страха. Понимаете? Я был настолько ошеломлен, что творящиеся вокруг меня ужасы делались от этого менее реальными. Я взирал на них как дитя, глядящее из окна скорого поезда на пролетающий мимо ночной ландшафт, странным образом освещаемый огнями неизвестных заводов. Попробуйте понять это.

Тело Бейнса недвижно каменело в моих руках; и спина моя уже перетрудилась настолько, что все тело превратилось в одну тупую боль, однако я лишь отчасти осознавал это, на мгновения выпадая из психической реальности в физическую, чтобы переложить клиента поудобнее, отыскав другое положение, более терпимое для моих утомленных рук и спины.

Тут вдруг объявилось и нечто новенькое – густое и весомое, одиночное хрюканье властным и диким образом вкатилось в комнату. Неподвижное тело Бейнса дрогнуло на моих руках, и он трижды хрюкнул в ответ голосом молодого поросенка.

В верхней части движущейся стены черные облака расступились, и в прорехе мелькнуло на мгновение свиное копыто и нога до колена. Оно находилось примерно в девяти или десяти футах над полом. Едва копыто исчезло, по ту сторону облачной вуали послышалось низкое хрюканье, вдруг превратившееся в целый хорал визга, сопения и воя, сливающегося в единый мотив. Мелодии чудовища… хрюк за хрюком, визг за визгом, вой за воем сливались в жуткое крещендо, воплощавшее в себе звериную алчность, подвиги и деяния из некоего адского подземелья… Однако не стоит стараться, я не способен передать его. Моя власть над словом попросту недостаточна для того, чтобы выразить человеческой речью все, что открывало мне это завывающее свиноголосие. В нем чувствовалось нечто настолько необъяснимо низменное в своей чудовищности и жути, настолько находящееся за пределами понимания человеческой души, что обыкновенный страх смерти, при всех сопровождающих его муках, ужасах и скорбях, казался чем-то мирным и тихим, бесконечно святым рядом со страхом перед неведомыми исполнителями этой жуткой и грубой мелодии. И звук этот обитал рядом со мной, в этой комнате, находился совсем неподалеку. И все же я как будто не замечал ее стен, словно бы находился в гулком и огромном, воистину гаргантюанском коридоре. Забавно! Эти два слова – гаргантюанский коридор – застряли в моей памяти.

И пока хаотическое биение свиноустой мелодии пульсировало вокруг меня со всех сторон, его пронзал одинокий хрюк, одинокий и повторяющийся голос Свиньи, ибо теперь у меня не было никаких сомнений в том, что я имею дело именно с этим чудовищем, со Свиньей.

В «Манускрипте Зигзанда» тварь эта описывается следующим образом: «Сие есть Свиния, над которой властен лишь один Всемогущий. Тот, кто во сне или в час беды услышит глас рекомой Свинии, да удалится. Ибо сия Свиния принадлежит к роду внешних Чудовищ; да не приблизится к ней никто из людей, и да удалится он, услышав ее голос, ибо властвовала Свиния в первом мире, и будет править вторым в конце его. И поелику властвовала Свиния на земле, хощет она вернуться на землю. Жутким будет ущерб душе твоей, если не устрашишься и подпустишь к себе эту тварь. И так скажу всем: если нагрянет на вас злая сия беда, помните о кресте, ибо единственно он вселяет в Свинию ужас».

Там сказано много больше, однако я не помню всего, и то, что я воспроизвел, представляет самую суть.

Итак, я держал Бейнса, разражавшегося свиным визгом всякий раз в ответ на голос Свиньи. Удивляюсь тому, что я не сошел с ума прямо на месте. Должно быть, вызванное ситуацией оцепенение мыслей и чувств помогло мне пережить это мгновение.

Спустя минуту, а быть может, и через пять минут я вдруг ощутил предупреждение, пробившееся сквозь мои оцепенелые чувства. Я повернул голову; однако за спиной моей ничего не было, тогда наклонившись влево, я заглянул в ту черную бездну, которая открывалась прямо под моим локтем. В этот миг всяческое рыкающее свиногласие смолкло, и я заглянул в недра черного эфира, из которых неторопливо всплывала бледная и далекая, огромная свиная морда.

Она росла и росла с каждым мигом. Неподвижная с виду, бледная свиная харя поднималась из неведомых глубин. Только тогда, в тот самый миг я окончательно понял, с каким чудовищем имею дело.

Быть может, целую минуту я взирал во тьму на эту тварь, парившую в великой дали подобием некой далекой планеты, повисшей в ошеломляющей пустоте. И тут ко мне разом, в единый миг, вернулась вся власть над собой и над своими способностями. Если чрезмерное напряжение наделило меня благодатной анестезией ошеломления, то внезапное явление этого высшего ужаса, напротив, вырвало меня из бездействия. Один-единственный момент вырвал меня из апатии и направил к спасению.

Я понял, что благодаря какой-то случайности далеко переступил все прежде знакомые мне пределы и оказался теперь на той почве, где не имеет права пребывать человеческая душа, и что через горстку ничтожных земных минут могу расстаться с жизнью.

О том, перешел ли Бейнс тот предел, за которым для него уже не было возврата, я не знал, да и не мог знать. Я осторожно положил его на бок между внутренними кругами – то есть между фиолетовым и синим – и он остался лежать, неторопливо похрюкивая. Опасаясь того, что страшный момент все же настал, я извлек пистолет. Следовало покончить с нашими жизнями еще до того, как эта тварь поднимется из глубин: ибо как только Бейнс в своем тогдашнем состоянии подпадет, если можно так выразиться, под индуктивные силы чудовища, он перестанет быть человеком.

И тогда случится, как это было с Астером, оставшимся вне Пентакля в деле Черной Вуали, то, что можно назвать только патологической духовной переменой – иначе говоря, произойдет гибель души.

Тем не менее, нечто посоветовало мне не стрелять. Быть может, это покажется вам чем-то невероятным, но я уже намеревался убить Бейнса и остановила меня лишь полученная извне четкая весть.

Признаюсь, она вселила в меня огромную надежду, ибо я понял, что в происходящее с нами вмешались силы, управляющие вращением внешних сфер. Однако сам факт такого вмешательства еще раз показал мне, в какую духовную опасность попали мы, ибо эта непостижимая защитная сила вмешивается в нашу жизнь лишь для того, чтобы стать между душой человека и чудовищами внешнего мира.

Получив это известие, я распрямился как хлыст и повернулся к бездне, ступив над фиолетовым кругом прямо в жерло тьмы. Я пошел на этот риск, чтобы добраться до своего пульта, оставшегося на стеклянной полке под крышкой стола. Я не мог избавиться от ужаса, овладевавшего мной при мысли о том, что я могу упасть прямо в эту жуткую черноту. Ноги мои ступали по твердому полу, однако я как будто ступал над черной пустотой, подобной открывшейся под моими ногами беззвездной ночи, и харя приближавшейся Свиньи маячила где-то далеко под моими ногами… безмолвная и немыслимая тварь из бездны – бледная, всплывающая наверх свиная морда, обрамленная немыслимой чернотой.

Два быстрых и нервных шага позволили мне оказаться возле находившегося в центре комнаты стола, стеклянные ножки которого явно зависли в пустоте. Я схватил свой пульт, выдвинул эбонитовую пластину, на которой находился выключатель голубого круга. Питавшая этот контур батарея находилась справа в ряду из семи батарей, причем каждая из них была помечена буквой, соответствовавшей цвету ее круга, так что в миг необходимости я мог моментально выбрать нужную мне.

Схватив переключатель с буквой «Г» на нем, я получил достаточно суровое предупреждение о тех неведомых опасностях, которым я подвергался, совершая свое короткое путешествие в два шага: жуткое головокружение внезапно возвратилось, какой-то страшный миг я видел все вокруг, словно сквозь мутное стекло или воду.

Под моими ногами где-то вдалеке маячила Свинья, которая странным образом сделалась привлекательнее на вид и много ближе… она казалась уже колоссальной. Получалось, что она приблизилась ко мне буквально за один миг. И тут вдруг мне показалось, что я перемещаюсь вниз всем своим телом.

Я ощущал, что жуткая сила стремится столкнуть меня в это жерло, однако напряжением всей своей воли я нырнул в скрывавшее все вокруг дымное облако и достиг фиолетового круга, внутри которого передо мной лежал Бейнс.

Там я опустился на корточки и, вытянув обе руки перед собой, подцепил ногтями указательных пальцев эбонитовое основание голубого круга и приподнял его, но так осторожно, чтобы, когда эбонитовая пластина достаточно оторвалась от пола, запустить под нее кончики пальцев. Я постарался, чтобы пальцы мои не заходили дальше внутренней стороны светящейся трубки, располагавшейся на двухдюймовом основании из эбонита.

Я распрямлялся крайне неторопливо, поднимая с собой край голубого круга. Ноги мои находились между синим и фиолетовым кругами, и только голубой круг отделял меня от внезапной смерти: если бы трубка лопнула под тем необычным напряжением, которое я прилагал к ней в тот миг, мы с Бейнсом немедленно переселились бы в иной мир.

Итак, друзья, можете представить себе, как я себя чувствовал. Пальцы, в особенности кончики их, и запястья мои неприятно покалывало, голубой круг странным образом вибрировал, словно под напором неведомых частиц, в немыслимом числе бомбардировавших его. А вокруг светящихся стеклянных трубок на пару футов от моих рук кипело облачко крошечных искр, образовавших необычайное гало.

Переступив через синий круг, я толкнул голубым кругом медленно кружившую черную облачную стену, отчего вокруг трубки побежали бледные вспышки. Они разбегались в стороны, пока не достигли того места, где голубой круг пересек синий, и там замерцали, производя резкий треск.

Я медленно и осторожно продвигался вперед с голубым кругом, и тут произошло самое неожиданное: стена облака отступила от него и как будто бы поредела. Опустив свой край круга на пол, я переступил через Бейнса и шагнул прямо в жерло преисподней, перенося над столом другой край круга. Эбонитовые пластины скрипели, словно бы собираясь немедленно переломиться, однако кольцо выдержало.

Вновь поглядев в недра этой тьмы, я увидел под собой жуткую и бледную голову Свиньи, охваченную кружком непроглядной ночи. Меня поразило то, что она слабо светилась… каким-то гнилостным собственным светом. И находилась совсем рядом – относительно, конечно. Никто не мог бы определить расстояние в этой черной пустоте. Снова взявшись за край голубого круга, я наполовину выставил его за пределы синего, а потом подхватил Бейнса и перенес его на часть пола, огороженную голубым кругом. После этого я поднял круг и перенес его вперед настолько быстро, насколько смел это сделать, поеживаясь при всяком скрипе соединений, непривычных к подобному обращению. И все это время подвижная облачная стена отступала перед краем голубого круга так, как если бы ее выдувал невидимый и неслышимый ветер.

Время от времени над голубым кругом стали мерцать неяркие искры, и я уже начинал опасаться, что он может не выдержать моих усилий, пока я не вытащу его целиком за пределы общего круга защиты.

Я надеялся, что как только это произойдет, все сверхъестественные напряжения вокруг нас прекратятся и снова сконцентрируются вокруг колец под притяжением противоположно заряженного поля.

Тут за моей спиной что-то резко стукнуло, и задребезжал голубой круг, уже полностью перенесенный мной за пределы фиолетового и синего кругов, и оставленный на полу. В тот же самый миг по комнате прокатился негромкий раскат грома, за которым последовал непонятный мне рык. Черная кружащая пелена вокруг нас просветлела, и комната вновь стала видимой, только видеть в ней было нечего, кроме характерного мерцания синего света, пробегавшего над полом.

Обернувшись к своей защите, я увидел, что она окружена черной вращающейся стеной тумана, снаружи казавшейся совершенно странной. Она напоминала слегка подрагивавшую широкую трубу, сотканную из черного облака и протянувшуюся от потолка к полу, а сквозь нее я иногда замечал с той или иной степенью ясности очертания синего и фиолетового кругов. И тут комнату вдруг наполнило жуткое присутствие, придавившее меня весом ужаса, содержавшего в себе самую суть духовной смерти.

Стоя на коленях возле Бейнса в голубом круге, временно ошеломленный и лишенный возможности мыслить, я не мог найти дальнейшего пути к спасению, и в тот миг это было мне безразлично. Я понимал, что только что избежал немедленного уничтожения, и был настолько возбужден, что меньшие ужасы вызывали у меня безразличие.

Бейнс все это время спокойно лежал на боку. Перекатив его на спину, я попытался рассмотреть его глаза, стараясь ни в коем случае не заглядывать прямо в них, поскольку если мой подопечный уже пересек тот предел, из-за которого не возвращаются, он мог быть опасен. То есть, если заблудшую часть его существа уже потребила Свинья, Бейнс должен был сделаться духовно доступным для нее и мог представлять уже не более чем плотскую оболочку, оставшуюся от человека, заряженную излучением чудовищного эго Свиньи, и потому являть собой то, что я за неимением лучшего определения назову духовной заразой, каковая лучше всего передается взглядом и способна вызывать чрезвычайно опасное воспаление мозга.

Я обнаружил в глазах Бейнса выражение крайнего расстройства, обращенного внутрь; собственно, не выражение, а рефлекс, переданный от ментального ока физическому глазу и как бы приводящий его в состояние задумчивости, а не зрения. Не знаю, понятно ли я выразился? И вдруг со всех сторон комнаты вновь послышался топот копыт, производя впечатление того, что тысяча или более свиней от полной неподвижности перешли в безумное бегство. Вся буйная волна животного звука как будто бы направлялась к по-прежнему кружившей и подрагивавшей трубе черного дыма, поднимавшейся от пола до потолка по периметру фиолетового и синего кругов.

Звуки вдруг смолкли, и я увидел, как из середины моего защитного круга поднимается нечто. Поднимается упорно и неторопливо… бледное и огромное, разрывающее колыхавшуюся и кружившую облачную трубу… чудовищное и мерзкое рыло, восставшее из неисповедимой бездны… Оно поднималось все выше и выше, делалось подобием отвратительного холма. За поредевшей облачной завесой я увидел один маленький глаз… с тех пор я не могу посмотреть на глаз обыкновенной свиньи, не вспомнив этого ощущения. Глаза той Свиньи пылали пламенем ада, и злобное знание сверкало из их глубин.

И тут внезапно мной овладел жуткий ужас, ибо я заметил начало того конца, которого страшился все это время… за медленным кружением облачной завесы фиолетовый круг оторвался от пола. Его зацепило и подняло чудовищное рыло.

Напрягая зрение, пытаясь разглядеть то, что совершается внутри колыхавшейся облачной трубы, я увидел, что фиолетовый круг тает, и ручейки фиолетового огня стекают по обе стороны бледного рыла. И когда он расплавился до конца, атмосфера в комнате преобразилась. Черная труба вспыхнула тусклым и мрачным багрянцем, густой красный свет наполнил все помещение.

Изменение это было похоже на то, как если бы я смотрел через цветное стекло на какой-то источник света и стекло это вдруг вырвали из моей руки. Однако чувства донесли до меня еще одну перемену. Жуть, появившаяся в комнате, оказалась совсем рядом с моей душой. Понимаете ли вы это? До этого мгновения она просто угнетала меня – так, как перспектива смерти смущает дух в один из холодных и мрачных дней. Но теперь присутствие этой жути превратилось в непосредственную угрозу, я воистину ощущал приближение мерзости. Это было жутко, жутко и непереносимо.

И тут Бейнс зашевелился. Впервые с того момента, как он уснул, оцепенение оставило его, и, перекатившись на живот, он по-звериному встал на четвереньки, а потом рванулся с места через голубой круг прямо к твари, находившейся внутри моей защиты.

Вскрикнув, я дернулся, чтобы остановить его, однако цели этой достиг не мой голос. Это сделал голубой круг – Бейнс отлетел от него, словно отброшенный какой-то невидимой рукой. По-свиному подняв кверху голову, он взвизгнул как поросенок и припустил внутри голубого круга, обегая его раз за разом. Дважды пытался он проникнуть сквозь круг к жути, ожидавшей его за колышущейся дымной стеной, и каждый раз его отбрасывало, после чего он разражался свиным визгом, а гулявшие по комнате отголоски его воплей превращались в доносящиеся из великого далека.

К этому времени я был уже вполне уверен, что Бейнс и в самом деле пересек ту черту, за которой не бывает возврата, и понимание этого родило в моей душе новый, незнакомый с надеждой ужас и жалость к моему клиенту, а также жестокий страх за себя самого. Я знал, что в таком случае рядом со мной находится не Бейнс, а чудовище и что ради собственной безопасности мне следует выставить его за пределы голубого круга.

Прекратив свою безустанную беготню по кругу, он лежал теперь на боку, то и дело хрюкая самым отвратительным образом. А когда медленно кружащие облака чуть проредились, я вновь с достаточной ясностью увидел мертвенно-бледную харю. Она все еще поднималась, но медленно, очень медленно, и во мне опять возникла надежда на то, что защита окажется способной задержать ее. Я увидел, что жуть эта смотрит на Бейнса, и в этот же миг спас свою жизнь и душу, поглядев вниз. Там, возле моих ног, на полу лежала похожая на человека тварь, тянувшая ко мне руки, чтобы ухватить за щиколотки. Еще секунда – и я вылетел бы наружу из круга. Понимаете, что случилось бы со мной в таком случае?

Времени на колебания не оставалось. Прыгнув с места, я навалился коленями на Бейнса. После недолгого сопротивления он сдался; но я снял с себя подтяжки и завязал ими его руки за спиной. Само прикосновение вселяло в меня отвращение, как если бы я прикасался не к человеку, а к чудовищу.

Закончив это дело, я заметил, что красное свечение в комнате заметно сгустилось и в ней стало темнее. После разрушения фиолетового круга в комнате стало существенно темнее, но в сгущавшейся в ней тьме угадывалось куда более жуткое качество. Казалось, что в атмосферу комнаты проникло нечто… какая-то разновидность чистейшего мрака, и вопреки свету голубого кольца, и отблескам синего, спрятанного внутри облачной трубы, красного было больше, чем чего-то еще.

Напротив меня огромное, скрытое облаком чудовище казалось неподвижным внутри синего круга. В любой момент я мог видеть его смутные очертания, а там, где облачный круг редел, отчетливо различал мерзостную, увенчанную рылом груду, светящуюся мертвенным, бледным светом, обращенную ко мне одним гаргантюанским боком, возле основания которой из щели сверкал белком единственный глаз.

Наконец посреди мрачного ржавого тумана я увидел то, что убило во мне надежду и повергло в жуткое отчаяние, ибо синий круг, последний барьер моей обороны, медленно пополз в воздух, поднимаясь вместе со Свиньей. Я видел, как жуткое рыло постепенно выпирало вверх из облака… медленно, медленно ползло оно, поднимая вместе с собой синий круг. Охваченный легшим на комнату мертвым безмолвием, я странным образом ощутил, что притихла и насторожилась вся вечность, словно бы некие силы ощутили тот ужас, который привлек я в мир… И тогда я понял, что к нам приближается кто-то… кто-то нисходящий из неведомого далека. Я ощущал это какой-то скрытой от меня самого и неведомой частью собственного мозга. Понимаете? С небесных высот спускался к нам свет. Я словно бы слухом улавливал его движение. На полу возле меня бесформенной и неподвижной грудкой съежилось тело Бейнса, а за трепещущей облачной вуалью проступала громадная, светящаяся собственным светом и увенчанная рылом бледная груда… адское чудище, отвратительное, смертоносное и неизмеримо опасное посреди кровавой атмосферы комнаты.

Нечто сказало мне, что оно предпринимает последнюю попытку, стараясь предупредить приближающуюся к нам помощь. Синий круг находился уже в нескольких дюймах от пола, и я ожидал, что он вот-вот рассыплется ручейками синего огня, стекающими по обе стороны бледного рыла. Он же вдруг с заметной скоростью пополз вверх. Чудовище побеждало.

Снаружи, в дальних просторах непрерывно зарокотал гром. Посланец высот торопился, однако он просто не мог успеть. Из тихого бормотанья гром превратился в ровную волну звука… Сила ее нарастала, становилась все громче, однако синий круг, сверкавший в залитой кровавым багрянцем комнате, уже на фут оторвался от пола. Я как будто бы заметил первую струйку индигового огня… последний круг моей обороны начинал плавиться…

И в этот самый миг доносившийся из небесного пространства гром приближения вестника, который мой разум слышал настолько отчетливо, превратился в сокрушительный, сотрясающий рев скорости, заставившей комнату затрепетать и завибрировать. Вспышка чудесного голубого пламени на мгновение вспорола вращающуюся трубу от верхушки до основания, и на один короткий миг я увидел Свинью во всей ее чудовищной сути – жестокой, мерзкой и вселяющей ужас.

Тут стенки трубы вновь сомкнулись, скрывая от меня тварь, и вращающуюся стену вдруг прикрыл купол, сотканный из тихого голубого света… цвета, присущего самому Богу! Облако сгинуло, словно его и не было, и от пола до потолка в потрясающем душу величии, напоминавшем о Сущем, встал купол голубого огня, перехваченный на равных расстояниях тремя кольцами зеленого света. Не было ни движения, ни звука, не было и мерцаний, однако я не мог ничего разглядеть в этом свете: ибо взирать в него было все равно, что глядеть в небеса. Однако я ощущал, что к нам на помощь явилась одна из тех всевластных сил, которые правят вращением высших сфер, ибо сотканный из голубизны купол, перехваченный тремя лентами тихого зеленого пламени, несомненно являлся внешним, видимым знаком великой охраняющей силы.

Минут десять стоял я в полном молчании в голубом круге, наблюдая за происходящим. Минуту за минутой отступал багрянец, и комната наполнялась светом. И по мере того, как становилось светлее, тело Бейнса также проявлялось из бесформенной тени, являя деталь за деталью, пока я не увидел подтяжки, которыми стянул его запястья.

И вдруг он чуть пошевелился и слабым, но абсолютно нормальным голосом произнес:

– Боже мой, это случилось опять! Боже мой! Я снова видел этот кошмар!

Я торопливо нагнулся к нему, развязал руки, помог повернуться и сесть. Бейнс в расстройстве схватил мою руку обеими своими.

– В итоге я снова уснул, – сказал он. – И опять побывал внизу. Боже мой! На сей раз я едва не попался. Я оказался в том жутком месте, за углом находилось нечто страшное, и мне не позволяли вернуться. Я сражался с ним, сражался века и века. Я ощущал, что схожу с ума. Схожу с ума! Я едва не попал в ад. Я слышал, как вы зовете меня обратно с какой-то жуткой высоты. Ваш голос гулял по этим желтым коридорам. Да-да, желтым. Я знаю это. И я пытался вернуться, но не мог этого сделать.

– Вы видели меня? – спросил я, когда он, задохнувшись от волнения, умолк.

– Нет, – ответил Бейнс, припадая головой к моему плечу. – Уверяю вас: на сей раз я едва не попался. Теперь я не осмелюсь заснуть до конца своих дней. Почему вы не разбудили меня?

– Разбудил, – ответил я. – И большую часть времени держал вас на руках. Вы смотрели в мои глаза так, словно знали, что я нахожусь рядом.

– Действительно, – сказал он. – Теперь я помню это; но мне казалось, что вы находитесь наверху жуткой дыры во многих милях от меня, а эти жуткие твари хрюкали, визжали, выли и пытались поймать меня и оставить там внизу. Но я не видел ничего, кроме желтых стен этих коридоров. И всегда за ближайшим углом пряталось нечто страшное.

– Ну, во всяком случае, теперь вы находитесь в безопасности, – проговорил я. – И даю вам полную гарантию того, что в будущем вам не о чем будет беспокоиться.

В комнате стало совсем темно, если не считать света, исходящего от голубого круга. Купол исчез, пропала и кружащая цилиндрическая стена тумана, сгинула Свинья, и свет в синем круге погас. Атмосфера в комнате также сделалась нормальной и мирной, что я доказал, повернув ближайший к себе выключатель, чтобы ослабить защитную силу голубого круга и получить возможность «ощутить» внешние напряжения. Потом я повернулся к Бейнсу и сказал:

– Пойдемте. Пойдемте отсюда. Вам надо поесть и отдохнуть.

Но Бейнс уже спал, как усталый ребенок, опустив голову на ладонь.

– Бедняга! – проговорил я и взял его на руки. – Бедняга!

Перейдя к главному пульту, я снял ток с защитных контуров четырех стен и двери, а потом вынес Бейнса в нашу милую и обыденную повседневность. Было чудесно выйти целым и невредимым из этой комнаты ужасов, и еще более чудесно было видеть напротив распахнутую дверь моей собственной спальни, за которой виднелась мягкая, застеленная постель… такая обыкновенная, такая знакомая. Вы, конечно, понимаете меня, друзья.

Я отнес Бейнса в комнату, уложил на кушетку и только потом осознал, насколько досталось мне самому: потянувшись за бутылкой, чтобы налить себе, я выронил ее, и мне пришлось откупоривать новую.

После этого я налил проснувшемуся Бейнсу и велел ему лечь в постель.

– А теперь пристально посмотрите мне в глаза. Вы слышите меня? Сейчас вы уснете крепко и спокойно, а если что-то обеспокоит вас, вспомните мой приказ и проснетесь. Итак, спать… спать… спать!

Я сделал над его глазами с полдюжины пассов, и он снова уснул. Теперь я знал, что в случае опасности он поступит так, как надо, и проснется. Я намеревался теперь приступить к лечению, соединявшему гипнотическое внушение с сеансами токов у доктора Уиттона.

Ту ночь я спал на кушетке, а когда утром отправился проведать Бейнса, оказалось, что он еще спит. Посему, оставив его досматривать сладкие сны, я отправился в свой экспериментальный зал, обследовать обстановку. Меня ожидала удивительная картина.

Как вы можете себе представить, внутрь комнаты я входил с весьма смешанными чувствами. Было довольно странно стоять посреди нее и в синем свете особым образом обработанных окон видеть еще светившийся на прежнем месте голубой круг, а за ним мою световую защиту, все круги которой погасли, в центре – стол на стеклянных ножках, считаные часы назад погруженный в чудовищную сущность Свиньи. Скажу вам честно, все пережитое вчера казалось мне жутким и безумным сном. Как вам известно, мне случалось проводить в этой комнате самые разные исследования, однако никогда я не оказывался так близко к катастрофе.

Оставив дверь открытой – закрывать ее у меня еще не хватало духа, – я подошел к вакуумным трубкам, послужившим мне защитой. Мне было крайне интересно узнать, что произошло с ней под воздействием такой силы, какой являлась Свинья. Я обнаружил несомненные признаки того, что проявление это, вне сомнения, принадлежало к разряду Сайитья, поскольку фиолетовый круг действительно расплавился, и это не было психической или физической иллюзией. От него остался только кольцевой след, закапанный расплавленным стеклом. Эбонитовое основание испарилось полностью, однако пол и все вокруг осталось неповрежденным. Как вам известно, духи, относящиеся к разряду Сайитья, часто повреждают, уничтожают или используют в своих целях сам материал, применяемый для защиты от них.

Перешагнув через внешний круг и обратив свое внимание к синему, я заметил, что он насквозь проплавился в нескольких местах. Еще доля мгновения – и Свинья получила бы возможность невидимым облаком жути и разрушения распространиться в воздухе нашего мира. И спасение пришло к нам именно в этот, предельный момент. Впрочем, я едва ли сумею передать вам полностью все мысли, которые бродили в моей голове, пока я рассматривал уничтоженный барьер…

Карнакки начал выколачивать трубку, что служит у него верным знаком того, что он закончил свою историю и готов ответить на любые вопросы, которые могут возникнуть у нас.

Тейлор оказался первым.

– Но почему вы не воспользовались Электрическим Пентаклем наряду со своими новыми спектральными кругами? – спросил он.

– Дело в том, – ответил Карнакки, – что Пентакль представляет собой исключительно оборонительное устройство. Я же намеревался иметь возможность на ранней стадии эксперимента сфокусировать свое воздействие, а потом, в критическое мгновение, изменить комбинацию цветов, чтобы защититься от результата фокусировки. Улавливаете?

Дело в том, – продолжил он, не заметив понимания в наших глазах, – что внутри Пентакля никакая фокусировка невозможна, он имеет чисто оборонительную природу. Даже если бы я отключил ток от Электрического Пентакля, мне все равно пришлось бы нейтрализовать ту особенную и, вне сомнения, защитную силу, которой обладает его форма и которой было бы достаточно, чтобы размазать фокус.

В той новой исследовательской работе, которой я занят, я пользуюсь фокусировкой, и потому Пентакль находится под запретом, но я не уверен, что это существенно. Нельзя сомневаться в том, что моя новая спектральная защита станет абсолютно непреодолимой, как только я научусь правильно пользоваться ею, однако для этого потребуется какое-то время. Это последнее дело кое-чему научило меня. Я никогда не пробовал соединять зеленый цвет с голубым, однако три зеленых полосы на голубом куполе заставили меня задуматься. Если бы только мне были известны правильные комбинации! Но мне лишь предстоит их определить. Значение этих сочетаний станет вам понятнее, когда я напомню вам, что в некоторых ограниченных пределах зеленый цвет становится опаснее красного, а уж красный-то является буквально воплощением опасности.

– А скажите нам, Карнакки, – спросил я, – что представляет из себя Свинья? Вы знаете это? Какова природа этого чудовища? Вы и в самом деле видели его, или это был какой-то жуткий и немыслимый сон? И откуда вам известно, что она принадлежит к числу чудовищ внешнего мира? И какова разница между ней и той тварью, которую вы видели в деле о Вратах Чудовища? И что…

– Тихо! – усмехнулся Карнакки. – Не все сразу! Я отвечу на все ваши вопросы, однако, скорее всего, не в том порядке, в котором они были заданы. Начнем с того, на самом ли деле я видел Свинью. Должен сказать, что в целом все предметы, которые имеют призрачную природу, мы воспринимаем не глазами, а умственным взором, обыкновенно доносящим до мозга то, что фиксируют наши глаза, но обладающим и более тонкой психической способностью, не всегда развитой до нужного уровня.

Когда мы видим призрачные явления, наш ментальный глаз одновременно доносит до мозга то, что открыто ему, и то, что воспринимает физический глаз. Оба зрения соединяют свои картины таким образом, что нам кажется, будто мы действительно видим плотским оком все то, что открывается мозгу.

Таким образом, мы лишь получаем образ того, что видим физическими глазами как материальную, так и нематериальную сторону сверхъестественного явления, ибо обе эти части его воспринимаются и открываются мозгу механизмом, рассчитанным на конкретную цель, и потому обладают равной степенью реальности, то есть равной материальностью. Вы следите за ходом моих рассуждений?

Мы кивнули, и Карнакки продолжил:

– Аналогичным образом, когда нечто угрожает нашему психическому телу, мы обыкновенно воспринимаем эту опасность как грозящую телу физическому, поскольку ощущения и впечатления нашей психики накладываются на телесные, точно таким же образом, как накладывается видение психического и телесного ока.

Наши ощущения смешиваются так, что невозможно отличить физическое от психического. Попробую объяснить свою мысль получше. При столкновении с привидением человеку может показаться, что он падает, то есть падает в физическом понимании этого слова; однако на самом деле падать будет его психическая сущность, или душа – зовите, как угодно. Однако мозг усматривает в этом падение вообще. Вы поняли меня?

И, тем не менее, постарайтесь запомнить, что опасность не делается меньше оттого, что падает психическое тело. Я имею в виду то ощущение, которое я испытал, переступая через жерло этой преисподней. Мое физическое тело могло непринужденно перейти через него и ощущало под ногами прочный пол, но психическое тело находилось на грани падения. На самом деле можно сказать, что я в буквальном смысле перенес через жерло свое внутреннее тело, удерживая его притяжением своей жизненной силы. Понимаете, для моего психического тела это жерло было столь же реально и вещественно, как какая-нибудь угольная яма для тела физического. И только напряжение жизненной силы не позволило психическому телу выпасть из меня и как ядро провалиться в вечные глубины, повинуясь титаническому притяжению монстра.

Как вы помните, притяжение Свиньи было слишком сильным для моей жизненной силы, и в психическом отношении я уже начинал падение. И сразу же мой мозг ощутил то, что ему пришлось бы воспринять в случае подлинного падения моего физического тела. Это был безумный риск, но, как вам уже известно, мне приходилось идти на него, чтобы добраться до пульта и батарей. Когда я испытывал физическое чувство падения и видел вокруг себя черные туманные стенки жерла, это умственный взор предоставлял мозгу всю информацию. Мое психическое тело на самом деле уже падало и находилось ниже края жерла, но – сохраняя контакт со мной. Иными словами, мои магнетические тела, физическое и психическое, оставались соединенными. Мое физическое тело по-прежнему прочно стояло на полу комнаты, но если бы я во всякий момент усилием воли не заставлял его держаться, психическое тело полностью разорвало бы контакт со мной и как призрачный метеорит кануло бы на дно, повинуясь притяжению Свиньи.

То интересное ощущение, которое я испытал, заставляя себя преодолевать сопротивление среды, являлось не физическим ощущением, в том смысле как мы понимаем это слово, а психическим ощущением моего существа, вынужденного пересечь тот разрыв, который уже сформировался между моим падающим психическим телом, находившимся внутри жерла, и физическим телом, остававшимся на полу в комнате. И этот разрыв наполняла сила, препятствовавшая соединению моей души и тела. Ужасное ощущение. Помните, что мозг мой еще мог смотреть глазами психического тела, хотя оно уже удалилось от меня на приличное расстояние? Необычайное, признаюсь вам, чувство.

Однако продолжим… Все призрачные явления крайне разрежены в своем нормальном состоянии. Они становятся физически опасными во всех тех случаях, когда приобретают концентрацию. Наилучшей иллюстрацией здесь может служить всем знакомое электричество – сила, которую мы чересчур легкомысленно считаем изученной и понятной, потому что дали ей имя и научились использовать, если воспользоваться популярным выражением. Но мы абсолютно ничего не понимаем в нем! Оно по-прежнему остается великой тайной. В своем диффузном обличье электричество представляет нечто воображаемое и не изображенное, однако, обретая концентрацию, оно сулит внезапную смерть. Вы поняли меня?

Воспользуемся, к примеру, этим объяснением в качестве весьма и весьма примитивной иллюстрации сущности Свиньи. Она соответствует одной из тех колоссальных, во много миллионов миль, туманностей, которые лежат во Внешнем круге, и поэтому я называю эти силы Чудовищами Внешних сфер. Что представляют они собой на самом деле, – огромный вопрос. Иногда мне хотелось бы знать, представляет ли Доджсон, что не на всякий вопрос его существует ответ, – Карнакки усмехнулся. – Однако попробуем это сделать. Эту планету, и предположительно все остальные, конечно, окружают сферы, которые я именую эманационными. Они образованы чрезвычайно легким газом, ну, скажем, эфиром. Бедный эфир, ему в свое время крепко досталось!

Возвратимся на мгновение к школьным дням и вспомним, что в какое-то время Земля представляла собой просто сферу, образованную чрезвычайно горячими газами. Эти газы конденсировались в виде минералов и прочих твердых и жидких тел; однако среди них есть и такие, какие до сих пор не подверглись конденсации – например, воздух. Итак, мы имеем земной шар из плотной материи, по которому можно топать в свое удовольствие; и сферу эту окружает облако газов, необходимых для поддержания всей жизни, какой мы ее понимаем, то есть воздух.

Однако эта газовая сфера не является единственной. Как я вынужден был заключить, вокруг нее существуют еще более крупные и разреженные газовые пояса, слой за слоем охватывающие весь наш мир. Они образуют то, что я именую внутренними сферами. Их в свой черед окружает сфера, или пояс, который я за неимением лучшего слова назвал эманационным.

Тот круг, который я называю Внешним, не может находиться менее чем в сотне тысяч миль от Земли, и толщина его, по моей оценке, находится в пределах от пяти до десяти миллионов миль. Я полагаю, хотя и не могу этого доказать, что он вращается не вместе с Землей, а в противоположном направлении, причину чему можно отыскать в теоретическом обосновании конструкции некоторых электрических машин.

У меня есть основания предполагать, что вращение этого внешнего круга время от времени возмущается неизвестными мне причинами, основанными, однако, на чисто физических феноменах. Далее, Внешний круг является психическим по своей сути, однако имеет и физический характер. Чтобы проиллюстрировать это, я вновь обращусь к электричеству и скажу, что так же, как электричество оказалось для нас совершенно непохожим на все предыдущие представления о материи, так отличается от них и Психический, или Внешний круг. Тем не менее, он остается физическим по своему происхождению, и в том смысле, как физично электричество, так физичен в своих основах и Внешний, или Психический круг. Для наглядности скажем, что он относится к Внутреннему кругу таким же образом, как сам Внутренний круг – к верхним слоям воздуха, и как воздух, каким мы знаем этот газ, – к воде, а вода – к твердой материи. Понимаете, к чему я клоню?

Мы закивали, и Карнакки продолжил:

– Ну, а теперь, прямо к тому, к чему я подвожу вас. Я предполагаю, что чудовищные облака в миллионы миль длиной, плавающие в Психическом, или Внешнем кругу, порождены элементами этого круга. Они представляют собой колоссальные психические силы, рожденные элементами этого круга, точно так, как осьминог или акула рождены природой моря или воды, а тигр, как и любая другая физическая сила, рожден на грани земли и воздуха.

Далее, физический человек полностью составлен по природе своей из элементов земли и воздуха, к которым я отношу солнечный свет и воду – и некоторых добавок! Иными словами, без земли и воздуха он просто не может существовать! Или, выражая ту же мысль несколько иначе, воздух и земля сами рождают материи его тела и мозга, а потому, возможно, и всю махину интеллекта.

Теперь приложим ту же линию рассуждения к Психическому, или Внешнему кругу, настолько, впрочем, разреженному, что я могу лишь приблизительно приравнять его к нашему пониманию эфира, и, тем не менее, содержащему все необходимое для производства некоторых фаз развития силы и интеллекта. Однако эти элементы пребывают в форме, столь далекой от материи, как эманации запаха далеки от самого запаха. Равным образом способность Внешнего круга производить силу и разум обнаруживает не больше сходства с животворной способностью земли и воздуха, чем материя его напоминает материю нашей планеты. Надеюсь, выражаюсь понятно.

Итак, мне кажется, что мы пришли к представлению об огромном психическом мире, порожденном миром физическим, лежащим вовне относительно нашей планеты и полностью объемлющим ее, за исключением дверей, о которых я надеюсь рассказать вам в другой вечер. Этот колоссальный психический мир Внешнего круга рождает, если я могу воспользоваться этим термином, собственные психические разумы и силы, чудовищные по своей сути и благие, точно так же, как этот мир рождает свои физические силы – людей, животных, насекомых и так далее, благих и злых.

Чудовищные сущности Внешнего круга настроены враждебно по отношению ко всему, что мы, люди, считаем благом, точно так же, как акула или тигр враждебны в физической области ко всему, что желательно людям. Они хищны по природе – так как хищна всякая позитивная сила. Их желания в отношении нас несравненно более жутки для наших умов, чем показалось бы овце наше вожделение к ее плоти, будь она чуточку разумной. Они грабят и разрушают, чтобы удовлетворить свою похоть и голод, точно таким же образом, как удовлетворяют эти свои потребности все прочие формы бытия. И желания этих монстров в основном, если не всегда, направлены на психическую сущность человека.

Вот собственно и все, что я могу сказать вам сегодня. Однажды я соберусь и расскажу вам о великой загадке Психических дверей. А пока, удовлетворил ли я ваше любопытство, Доджсон… хотя бы отчасти?

– И да, и нет, – ответил я. – Вы положили первый кирпич, однако у меня осталось еще десять тысяч вопросов, ответы на которые мне хотелось бы знать.

Карнакки поднялся.

– Вон отсюда! – любезным тоном произнес он привычную формулу. – Убирайтесь! Я хочу спать.

И, по очереди обменявшись с ним рукопожатием, мы вышли на тихую набережную.