Глава 11

– Что скажете? – хмуро спросил я, с трудом скрывая волнение.

Мои военачальники выстроились в линию. Повисла тишина. Признаться честно, я ожидал совсем другой реакции на свои слова. Протеста, непонимания, но по мере того, как я говорил, лица моих полководцев ни капельки не изменились. Я чувствовал, что нахожусь не в своей тарелке. Мое предложение звучало просто, говорил его я холодным голосом, и, надо сказать, чтобы озвучить эти слова до конца, мне пришлось собрать все свои силы в кулак.

– Тебя не устраивает войско в том виде, в котором оно есть сейчас? – прямо спросил Икрий.

– Войско в таком виде, в котором оно есть сейчас, – балласт. Увы, но это так, – горько ответил я.

Понимая, что нам ни за что не добраться до Брундизия до того, как римская армия во главе с проконсулом Крассом настигнет наше с трудом передвигающееся войско, я предложил рубить сплеча. Можно было назвать задуманное мной реформой или встряской наших рядов, но мне казалось, что не сделай этого, и мы непременно потерпим крах. Реализация задуманного, напротив, виделась мне единственным возможным вариантом, который бы привел нас к успеху. На подходе к Гераклее, до которой от места, где мы находились сейчас, было рукой подать, нам следовало пойти на казавшийся безумным шаг. Следовало тщательно прошерстить наши ряды, чтобы выделить и наконец отделить созревшие зерна от плевел. Я вкратце обрисовал своим военачальникам мое мнение о так называемых «найденышах» в наших рядах. Именно по вине последних наша армия с каждым часом обретала все больше недостатков, теряя последние достоинства, которые можно было бы противопоставить римскому войску Красса. По вине «найденышей» наша армия не была профессиональной и уже этим в корне отличалась от вышколенной дисциплиной и тактикой армии проконсула Красса.

– Говори дальше, мёоезиец, – теряя терпение, сказал Ганник, когда молчание затянулось. – Говори все так, как есть, не утаивай.

Я коротко кивнул и продолжил речь, которая давалась мне с таким трудом.

– Мне нечего скрывать, братья, – заверил я. – В нашем войске большинство тех, кто понятия не имеет о том, что такое война, и уже сейчас жалеет о том, что они ввязались в эту дурную историю. Получи они возможность вернуть время вспять, то вряд ли бы кто-то из них взялся за меч снова. Я говорю так не потому, что хочу назвать этих людей трусами, а только лишь потому, что каждый из этих людей прекрасно понимает, что на самом деле им вовсе нечего предложить нашему движению. Все они – всего лишь обуза, которая тянет нас с вами вниз.

– Пожалуй, ты прав. – Икрий склонил голову.

– Эти люди, – со вздохом продолжил я, – некогда пахари, виноделы из латифундий своих доминусов, все те, кто всей душой ненавидит римлян, увы, переоценили себя. Из отличного пастуха не всегда получается столь же отличный мечник, вам, братья, это известно как никому, в составе ваших легионов полно тех, кто сердцем и душой готов поддерживать наше освободительное движение, но на деле, все до единого, эти люди лишь создают трудности нам в достижении наших целей. Эти люди тормозят нас, лишают мобильности, сковывают тактически. – Я принялся загибать пальцы, но бросил эту затею, понимая, что у меня не хватит пальцев рук, да и вовсе ни к чему перечислять очевидное. – Я верю, более того, я знаю, что каждый из них отнюдь не хочет быть обузой, все, чего они желают, – помочь. Увы… – Я развел руками.

Военачальники молчали. Возразить было нечего. Прямо сейчас можно было начать спорить, заверять, что именно на таких людях, как пахари, виноделы и кузнецы, держится наше движение, но факты оставались неопровержимыми. Имея в составе войска таких людей, мы медленно, но верно шли к самому дну, крайней точкой которого станет наша капитуляция Марку Лицинию Крассу. Икрий почесал затылок и пробубнил себе под нос:

– В моем легионе найдется с половину таких «найденышей», сбежавших из римских латифундий! Вторая половина будут те самые пастухи, ради которых мы в свое время свернули в Брутию! – Икрий, повышая голос, добавил: – Все до одного это храбрые люди, за которых я готов ручаться лично. И все они мечтают только об одном – быть свободным и умереть за свободу! Но ты прав в одном, Спартак, никто из них не готов к настоящей войне!

Он переглянулся с Тарком, который выразительно кивнул в ответ.

– Это те люди, ради которых мы взялись за мечи, разве нет? Что ты предлагаешь? – сухо спросил Тарк; по его лицу я видел, что полководцу не нравится этот разговор.

Я замялся, но на выручку мне пришел Ганник.

– С ними нам не выиграть эту войну, Икрий, Тарк! Я считаю, что Спартак прав от начала и до конца. Говори прямо! Сейчас не время ходить вокруг да около!

Я выразительно кивнул:

– Увы, но это так.

Икрий тяжело вздохнул.

– Я не идиот, братья, и прекрасно понимаю все сам. Но как быть тогда? – Он покосился на Ганника, перевел взгляд на меня. – Вы сможете взять на себя такое решение?

От вопроса полководца кожа на моем теле покрылась мурашками. Я покрылся испариной, но выдержал взгляд Икрия.

– У меня нет другого выхода, – процедил я.

Икрий промолчал, не выдержал Тарк.

– Это безумие… Я не прощу себе этого, братья! – прорычал он.

– Если мы не сделаем этого, то проиграем эту войну! – вскипел я. – Стоит каждому из нас наступить на горло своим принципам и пойти дальше, как у сотен тысяч ни в чем не повинных невольников по всей Италии, большинство которых женщины и дети, появится шанс обрести свободу! Ты не думал об этом, Тарк? Не думал ли ты о том, что твои соплеменники больше не узнают, что такое рабство и жизнь во имя доминуса?

Моя пламенная речь тронула Тарка, и он спрятал лицо в ладонях.

– Прости, Спартак, я совершенно забыл о людях, которые верят в нас и молятся за наши успехи, – прошептал он.

– Прикажите деканам подготовить списки… – Я замялся, пытаясь подобрать слово, которое могло бы быть наиболее корректным.

– «Найденышей»? – помог мне Ганник. – Говори прямо.

– Ты прав, Ганник, пусть деканы подготовят списки «найденышей», – согласился я. – У Гераклеи мы раскинем лагерь, к этому моменту деканы должны будут подать списки центурионам, а центурионы вам. – Я поочередно обвел взглядом своих полководцев. – Далее, каждый из вас зачитает список вслух перед своим легионом. Тот, чье имя попадет в список, сегодня же должен будет покинуть наши ряды.

Я заметил, как вздрогнул юный Тирн от этих слов. Галл, который не так давно принял на себя командование легионом, вряд ли представлял, как станет зачитывать список, в котором будут указаны имена тех, с кем наши пути разойдутся раз и навсегда.

– Спартак, что будет дальше? – резонно спросил Икрий.

– Те, чьи имена попадут в списки, покинут нас, – отрезал я.

– И куда им идти, позволь спросить? – насупился Рут.

Вопрос казался резонным. Я предполагал, что под Гераклеей нас покинет от пяти до десяти тысяч человек, для которых сегодня ночью эта война будет закончена раз и навсегда. Эти люди не имели никакой возможности вернуться на свою родину, будь то Галлия или Фракия, и оказывались в подвешенном состоянии. Ответа на вопрос, который задал мне Ганник, я не знал, но и другого выхода, кроме как распустить большую часть своего войска, я попросту не видел. Я поспешил озвучить свои мысли.

– С нами останутся те, кто хорошо изъясняется, обучаем. Это могут быть как гладиаторы, так и закаленные в боях против римлян ветераны, некогда служившие в составе римского легиона, но по тем или иным причинам оказавшиеся в кандалах, – резюмировал я.

Те, о ком я говорил, имели недюжинную выносливость, выучку – качества, которые позволили бы мне сформировать полновесные диверсионные боевые группы, способные действовать молниеносно и оперативно. По предварительным подсчетам, таких бойцов насчитывалось всего несколько тысяч человек, но вместе с этими людьми я мог брать не только города, но и целые страны. В ином случае продвижение повстанцев вдоль побережья лишало нас шанса овладеть Брундизием, чьи стены слыли надежной защитой от неприятеля.

Ганник несколько раз ударил кулаком в ладонь.

– Прав мёоезиец, нечего сказать. Прав во всем, – вздохнул он и задумчиво наморщил лоб. – Вот только скажи, Спартак, к чему гнать тех, кто готов пойти ради блага нашего общего дела до конца?

Я попросил его изъясниться.

– Если эти люди не могут идти дальше и тормозят нас, то почему бы не оставить их у Гераклеи? Здесь они могли бы показать себя и встретить римлян лицом к лицу, – напыщенно фыркнул он. – Отчего бы «найденышам» не дать выплеснуть всю свою ярость на легионы Марка Лициния Красса? Почему нет, Спартак?

Слова Ганника поставили меня в тупик. Видя мое замешательство, он продолжил с еще большим напором:

– Или ты считаешь, что никто из них не способен взяться за гладиус? Им некуда идти, нечего терять, никто из них никогда не вернется в римский дом и не возжелает вновь сделаться рабом доминуса. Путь на родину отрезан… Их выбор – большая дорога либо… – Ганник сверкнул глазами, – либо встать спина к спине и забрать на тот свет как можно больше жизней этих грязных римских свинопасов!

Ганник, закончив свою пламенную речь, тяжело дышал. На его лбу выступили крупные капли пота, которые, скатываясь, терялись между складками морщин.

– Чушь собачья, ты себя слышишь? – выдавил из себя побледневший Тарк. – Кто будет управлять этой толпой? Главное, как? Я понимаю, о чем говорит Спартак, но я категорически против выводить на убой людей, которые отдали последнее, чтобы поддержать знамя свободы!

Тарк попал в точку. Я отнюдь не видел в людях, которые должны были отделиться от нас у Гераклеи, нового военного формирования. Условные пахари, пастухи и кузнецы, которые окажутся в списках деканов, вряд ли сумеют взять строй и наверняка провалят любые защиту и наступление. Это были обыкновенные люди, не так давно впервые взявшиеся за меч. Лишенные поддержки полевых офицеров, они станут беспомощными и уязвимыми в бою и превратятся в громоздкую толпу смертников. Новых деканов и центурионов взять было неоткуда. Красс попросту переедет неорганизованное войско народников, каким вполне себе являлись наши «найденыши».

– Не заставляй думать, что ты идиот, Тарк. Я не ослышался? Ты предлагаешь просто так распустить людей? – спросил Ганник, с трудом справляясь с подступившим гневом. – Не знаю, как в твоем легионе, но за своих бойцов я готов ответить прямо сейчас – никто из тех, кого вы называете «найденышами», не покажет спины и будет драться до конца!

– Попридержи язык! – рявкнул Тарк.

Ганник сплюнул себе под ноги, не считая нужным скрыть свое раздражение.

– Возьми себя в руки, ничего не решено! – прошипел я сквозь зубы, одергивая Ганника, готового сорваться.

В спор Тарка и Ганника вступил Рут:

– Прежде чем принимать решение, я хочу сказать следующее. Что станет с людьми без офицеров, а уж тем более без тебя, Спартак? Кто сдержит толпу вдруг получивших свободу рабов? Как вы думаете, что они захотят сделать, когда их больше не будет сдерживать офицерский приказ? Куда упадет их взгляд?

От вопроса Рута внутри меня похолодело, но внешне я не имел права проявить слабину.

– Поясни, – сухо попросил я, хотя уже знал ответ.

– Рут имеет в виду, что мало кто в нашем войске обладает должной самодисциплиной, – ответил за гопломаха Икрий. – Далеко не каждый поймет, почему он должен голодать или терпеть холод, если под боком находится та же Гераклея. Ладно Гераклея, но если их взор упадет на северо-западные города? Прав Ганник по-своему! Терять часть войска за просто так – глупо. Но если эта толпа сунется к северо-западным городам, это будет глупее вдвойне! В сенате не будут разбираться и, чем не шутят боги, выдернут из войны с Митридатом Луция Лукулла с его легионами!

– Мне плевать на эти ваши доводы! Не поэтому люди готовы умереть за меня и за наше знамя, – фыркнул Ганник.

– Не меньше прав и мой брат Тарк, – продолжил Икрий, когда Ганник высказался. – Оставлять «найденышей» на самоуправлении крайне рискованно, – заключил он.

Доводы моих полководцев казались логичными.

– Я не просто так собрал совет, – только и нашелся я. – Что вы предлагаете?

– Почему нельзя двинуться в Брундизий всем вместе? Этого я никак не пойму, – пожал плечами Рут.

– Для тех, кто не понял, повторяю еще раз! Город хорошо укреплен, и многотысячное население Брундизия легко переведет гарнизон на военное положение задолго до того, как мы нанесем первый удар! Как ты думаешь, Рут, наше измотанное войско сможет захватить порт прежде, чем в Брундизии высадится Лукулл, а к городским стенам подойдет Красс? Наверное, будь у нас другая возможность, кроме как разделиться, ты непременно бы ее узнал! Но, увы, время больших армий прошло, брат! – Слова принадлежали Ганнику, который практически один в один повторил мои мысли на этот счет.

Рут смутился.

– Не надо разговаривать со мной как с малым дитятей! – раздосадованно всплеснул руками германец, который накануне с трудом дослушал до конца мои доводы о преимуществах малых диверсионных групп в скоростных переходах и вряд ли хотел слушать об этом снова.

– Что ты предлагаешь, Ганник? – спросил я.

– Ну если не зарезать, то выщипать перья курице, несущей золотые яйца, которая обернула свою тогу пурпурной лентой. – Ганник пожал плечами, а затем медленно, будто получая от этого особое удовольствие, провел кончиком большого пальца по шее у кадыка, будто разрезая ее. – Ты знаешь, как я ненавижу римлянина, Спартак! – Полководец едва заметно улыбнулся.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чем говорит мой самый опытный полководец, который только что вызвался самолично возглавить часть войска, которая отделится от нас у Гераклеи. Тех самых пахарей, кузнецов и пастухов.

– Ганник… – Я замялся, не в силах закончить свою мысль.

Полководец улыбнулся еще шире и хлопнул меня по плечу.

– Я хорошо все обдумал, – вполне серьезно заверил он.

Бросить большую часть повстанцев на растерзание Крассу выглядело безумием. Передвигающийся форсированным маршем Марк Лициний пережевал бы легионы восставших за считаные часы, будто мясорубка. Однако задержка проконсула под Гераклеей давала нам шанс выиграть у претора время и оторваться от римской армии. Более того, схватка с повстанцами замылит Крассу глаза и он не догадается сообщить в порт о назревающей опасности.

От слов Ганника стало не по себе. Кельт из всех моих полководцев выделялся лучшей тактической выучкой и обладал проницательным умом, но при этом славился не в меру жестоким нравом и чрезмерной жаждой римской крови, которую готов был испить до самой последней капли. Два последних фактора зачастую перевешивали очевидные таланты полководца. Мне хотелось услышать доводы остальных.

– Хочешь наверстать упущенное, Ганник? С таким же успехом мы могли отправить людей на убой еще на Регии! – вспылил Рут.

– Ты не прав, гопломах, – отрезал Ганник напыщенно.

– В чем же? – рявкнул Рут. – Коли войско, что есть у нас, ничего не сможет сделать с крепостью Брундизием, что это войско предложит Марку Крассу… Вот это я отказываюсь понимать! Не станет ли наша жертва напрасной, а пролитая кровь почем зря увлажнит землю? Что противопоставят неумехи из числа наших рядов легионерам Рима?

– Тебе никак невдомек понять, что это война, а на войне обычно умирают люди, – ухмыльнулся кельт, рассчитывая вывести из себя Рута, на которого у него были давние обиды.

Рут был заведен, но не поддался на провокацию и только лишь отмахнулся. К моему удивлению, вмешался Икрий, раззадоренный словами Ганника.

– Рут! – взревел он. – Как ты не можешь понять, доблестный гопломах, что никто не желает повстанцам смерти! Но война не знает пощады! В этой войне нет шанса выиграть малой кровью! Как ты не понимаешь, что римляне не пощадят никого из нас!

Рут ничего не ответил. Он опустил взгляд, медленно закивал головой, странно улыбаясь. Возможно, гопломах понимал, что сегодня война не закончится, а дальше воевать должны только те, кто знает, с какой стороны держать меч в руках. Прописную истину порой было тяжело принять. Не менее тяжело было мириться с жертвами, которые забирала любая война.

– Будет тебе, я просто спросил, сам все прекрасно знаю, – сказал он со смирением и горечью в голосе.

Он побледнел, осунулся, по всему его виду было заметно, как тяжело ему дается этот разговор и осознание неизбежности грядущих событий.

Икрий прокашлялся, переступил с ноги на ногу и уставшим, но твердым будто сталь голосом сказал:

– Но ведь у тебя не будет никакого шанса остановить римлян. Ты понимаешь это, Ганник? – Его слова прозвучали обжигающе холодно.

Я вздрогнул и окинул Икрия взглядом.

– Вполне, – тут же согласился кельт. – Главное, чтобы это понимал каждый из нас… – Он сделал паузу. – Те же, кто не согласен, кто не готов умереть, они смогут уйти.

Икрий ничего не ответил. Ответ лежал на поверхности. Тарк спрятал лицо в ладонях, помассировал пальцами веки, слипающиеся от усталости.

– Спасибо, что ты честен с нами, Ганник, – как-то растерянно сказал он.

Молодой Тирн молчал. Возможно, галл не хотел сболтнуть чего-то лишнего, о чем бы потом пришлось горько пожалеть. Молчал Рут, которому требовалось время, чтобы переварить услышанное. Я никого не торопил, а тем более не вправе был кого-либо осуждать. Тут действительно было над чем задуматься, прежде чем озвучить свое решение. Когда молчание излишне затянулось, вновь заговорил Ганник:

– Вот так, Спартак. По мне, так все очевидно!

Я кивнул.

– Кто-то готов присоединиться к Ганнику? Добровольцы? – спросил я на всякий случай.

Мне казалось, что желающих поддержать Ганника в его безумной затее не найдется.

– Это кажется безумием… – выдохнул Рут; он сказал эти слова безо всякой злобы, но по всему было видно, что полководец ошарашен. – Но я готов. Можешь рассчитывать на меня, брат Ганник!

– Отставить! Твои всадники понадобятся Спартаку под Брундизием! – воскликнул кельт.

Рут покосился на меня, я покачал головой. Гопломах вздрогнул. Упоминания о том, что от его конного отряда осталась жалкая горстка всадников, приносили ему боль. Но Ганник был прав. Если кто и должен был помочь моему самому опытному полководцу в его нелегком начинании, то уж точно не поредевший конный отряд, едва ли насчитывающий сотню всадников.

Я обвел взглядом своих полководцев, и с моего языка уже готовы были сорваться слова, что затея Гая Ганника лишь жертва, которую следует избежать, как вдруг Икрий, Тарк, а затем и Тирн практически одновременно шагнули вперед, в один голос покорно выражая свое согласие.

– Я не люблю римлян, мёоезиец, – коротко пояснил свое решение Тарк.

– Мне нечего терять, – улыбнулся Икрий.

Тирн гордо промолчал, но его щеки залило краской, молодой галл высоко вскинул подбородок.

Все трое смотрели на меня с вызовом. На этот раз для победы им потребуется показать все свое умение, всю военную мысль, чтобы сделать из кучки неумех единое, способное держать удар войско. Впрочем, Гай Ганник был прав – другого выхода у меня попросту не оставалось.

– Итак, каков наш план? – спросил Икрий.

– Для начала потянем жребий, с Ганником останется кто-то один! – заверил я.

– Не хочу говорить за всех, но мы просто обязаны дать шанс Спартаку уйти вперед! Сами боги велели мёоезийцу попытать удачу у стен Брундизия, пока горожане будут думать, что силы восстания остались под Гераклеей! Наша задача в этот момент дать Крассу бой, задержать его! Таковым мне видится наш план! И таковым мне видится шанс нашего движения свободы! – вскричал кельт, разразившись пламенной речью. Все мысли гладиатора уже были на поле боя. – Правильно ли я понял, Спартак?

Я ответил не сразу, пытаясь подобрать слова.

– Я прошу вас о помощи, братья, это не приказ! Я знаю, чем может закончиться ваш неравный бой с Крассом, и не имею никакого права отдавать вам такие распоряжения! В Брундизии у нас вновь появится шанс поднять знамена нашей борьбы за свободу. Я не прошу вас драться до конца, напротив, я заклинаю вас отступать при первой же возможности, но видят боги, если мы не дадим Крассу этого боя прямо сейчас, то нашу войну можно считать оконченной!

– Спартак прав! – вновь взревел Ганник. – Мы встали под знамена борьбы за свободу, чтобы умереть, держа в руках наше знамя. Мы не в силах взять на себя больше, чем отведено нам богами, но в наших с вами силах, братья, помочь Спартаку! Без него все мы сейчас до сих пор гнили бы в кандалах и бились друг с другом на потеху римлян! Если ради свободы мне следует умереть в схватке с Крассом, так тому и быть! Даю голову на отсечение, что в моем легионе не найдется ни одного бойца, который бы посмел думать иначе! Ни один из нас не скажет «нет» благому делу!

– Видимо, ты недостаточно внимательно слушал Спартака, кельт, если считаешь, что в твоем распоряжении останется твой доблестный легион, – усмехнулся Тарк, который, судя по всему, пребывал в отвратительном расположении духа. Слова полководца несколько остудили общий настрой. – Все до единого гладиаторы и наши ветераны уйдут к Брундизию, тогда как встречать Красса останутся бывшие кузнецы, виноделы, пахари, все те, кто толком не умеет обращаться с мечом. Я прав, Спартак?

– У меня все в порядке со слухом, а один мой кузнец стоит трех римских петушков, – съязвил Ганник до того, как я успел вступить в разговор. – А еще в отличие от римлян каждый из моих бойцов перегрызет римлянину глотку, если вдруг останется безоружным, но ни за что не покажет спину…

– Гай! – одернул я своего полководца и устало улыбнулся. – Не надо.

– Я говорю что-то не так? – оскалился кельт.

– Моя задача победить в этой войне, брат! Запомни это! Мне не нужна жертва, которая ни к чему не приведет! – процедил я сквозь зубы. – Ты должен понимать, что надо беречь людей.

Ганник не отвел взгляда.

– Я не безумец, мёоезиец. Ты лучше меня знаешь, насколько прожорлива бывает война! Но я клянусь тебе, что я спасу каждого, кто способен дальше нести наше знамя! – прошипел полководец.

Я медленно разжал руку, которой схватился за плечо кельта. Он говорил правильные слова, которых не слышали остальные, в это время горячо спорившие в стороне. В отличие от кельта Рута, Икрия и молодого Тирна не то чтобы пугала, но настораживала перспектива остаться во главе легиона рабов, который, лишившись своей офицерской верхушки и промежуточных звеньев в виде деканов и центурионов, по сути, станет плохо управляемой толпой.

Факты, за которые так ратовал Ганник, казались неопровержимыми. Что будет, если мы двинемся дальше, не разъединяясь? Мы передвигались слишком медленно, из-за скопившейся усталости войско было способно делать не больше пяти лиг за один дневной переход. С такой скоростью Красс настигнет нас у Гераклеи, где разобьет повстанцев и наконец выполнит свое обещание развесить наши тела вдоль Аппиевой дороги на потеху толпы. Но даже если нам удастся подойти к Брундизию, опередив Красса, войско восставших упрется в высокие городские стены, у которых нас нагонят многочисленные римские легионы. Что, если разъединиться прямо сейчас и рассеять легионы, чтобы затем воссоединиться у Брундизия, к которому можно было подойти различными окольными путями? Ответ на этот вопрос только что подробно разжевал Ганник. Оставалось рассчитывать, что благоразумие в предстоящей битве возьмет вверх и при первой же возможности мои военачальники скомандуют отступление.

Судьба моей армии повисла на волоске. Я не представлял, что будет дальше, и не имел совершенно никакого плана в голове. Хотелось верить, что все изменится в самое ближайшее время.

Мы остановились в двух лигах южнее Гераклеи. К вечеру деканы подали центурионам последние списки «найденышей», которые были благополучно доставлены моим военачальникам. По войску расползлись слухи, начались волнения. Чтобы пресечь разного рода псевдотолкования, я облачился в консульскую тогу и лично выступил перед людьми из списков, подробно рассказав о состоянии дел в нашем войске и необходимости скорейших перемен во благо нашего общего дела. В лоб последовал прямой вопрос – с какой целью делается задуманное разделение. Загнанный в тупик, я честно признался, что вижу единственный шанс продолжить нашу борьбу в том, чтобы попытаться сдержать прорыв Красса и уйти в отрыв к Брундизию. Толпа встретила мою речь с ликованием, что, признаться, стало полной неожиданностью для меня. Люди осознавали, в каком тяжелом положении мы оказались. Более того, подавляющее большинство восставших ожидало перемен, которые подоспели в виде принятого мною решения о разделении войска под Гераклеей. Замученные войной и тягостями, рабы охотно согласились встретиться с римскими легионами, значительно превосходящими их в численности, лицом к лицу. Не нашлось ни одного человека, кто бы бросил свой меч и покинул мое войско, услышав свое имя в списках, поданных деканами. В этот момент я испытывал смешанные чувства. Гордость за людей, которые встали под знамена нашей общей борьбы, сочеталась с горечью непреодолимой потери. Где-то глубоко в душе я чувствовал себя предателем, который бросает своих людей на произвол судьбы. Я прекрасно понимал, что все до одного попавшие в списки рабы – смертники. Несколько раз будто волной на меня накатывало желание бросить все, встать у Гераклеи лагерем и дать Крассу бой. Да пропади оно пропадом! Но я тут же отметал подобную мысль. Красс был слишком силен сейчас, и мой отчаянный ход приведет лишь к нашему окончательному разгрому. Все, что оставалось сейчас, – набраться мужества и смириться, быть военачальником, а не человеком. А для военачальника из всей этой истории оставались сухие факты. Так, по спискам, приготовленным деканами, от нашего войска отделялись ровно девять тысяч восемьсот семьдесят три человека. Гораздо большее число, чем я рассчитывал сперва, когда только прокручивал идею с «найденышами» в голове.

Настал час прощаться с моими полководцами. Мы были немногословны. Давила обстановка, чувствовалась нервозность, в небе над головой повис дух предстоящего сражения. Передо мной стояли Ганник, Икрий, Тарк и Тирн. Бледные, измотанные, но как никогда уверенные в себе. Я предложил бросить жребий и определить, кто вместе с Ганником останется под Гераклеей, чтобы встретить войско проконсула Красса. Тянули все трое, так все до одного мои военачальники хотели попытать свою судьбу. Я нашел три прутка, один из которых надломил и показал полководцам. Мы договорились, что тот, кто вытащит надломленный пруток, останется под Гераклеей вместе с Гаем Ганником. Первым тянул Тирн, ему достался длинный пруток. Молодой галл отреагировал болезненно и, не говоря ни слова, переломил пруток пополам. Я видел, как полыхнули гневом его глаза, настолько мой военачальник хотел остаться у Гераклеи, чтобы хоть как-то оправдать мое доверие и доказать, что я не зря поставил Тирна во главе легиона. Тарк тянул вторым, ему, как и Тирну, достался длинный пруток. Полководец тяжело вздохнул, зажал свой пруток в кулак и отступил, уступая место Икрию. Икрий огляделся и подмигнул Ганнику, который подмигнул ему в ответ. На лице Икрия появилась усмешка, в глазах мелькнула искра безумия.

– Damnatio ad bestias. – Кельт погладил рукоять своего гладиуса.

– Сделаем это, – спокойным голосом ответил Икрий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, когда он достал последний, сломанный пруток.

Тарк медленно покачал головой, вдруг протянул мне свой пруток.

– Я останусь под Гераклеей, – выдавил он.

Я окинул его взглядом.

– Тарк?

– Икрий мой брат, я не оставлю его одного, – прошептал гладиатор.

Он смотрел на меня не моргая. Во взгляде Тарка было столько боли и одновременно решимости, что по всему моему телу побежали мурашки. Икрий и Тарк за последние годы, что шло наше восстание, сблизились и не представляли друг без друга и дня. Я крепко сжал его плечо, некоторое время мы смотрели друг другу в глаза, после чего я взял пруток из его рук и переломил его пополам.

– Оставайся, – твердо сказал я.

Боковым зрением я видел, как заколебался Тирн, наши глаза встретились. Я увидел в его взгляде желание протянуть мне свой обломок прутка и остаться вместе с другими полководцами под Гераклеей, но только лишь покачал головой. Тарка я отпустил лишь потому, что в отсутствие Икрия он скиснет. Впереди предстоял тяжелый переход к Брундизию, и никто не знал, как для нас сложится штурм порта. Тирн с его отвагой и мужеством нужен был мне там, а не здесь. Понявший все без слов, галл выбросил обломки своего прутка и тяжело вздохнул. Ко мне подошел Ганник, мы обменялись рукопожатиями, обнялись.

– Успехов! – прорычал полководец своим низким голосом.

– Я жду тебя в Брундизии, – ответил я.

Кельт загадочно улыбнулся в ответ и еще раз крепко обнял меня. Я обнялся с Икрием и Тарком, пожелал успеха в их нелегком деле и пообещал своим полководцам, что мы возьмем этот казавшийся неприступным узловой порт. На душе скребли кошки. Все подвисло, я не знал, какой следующий поворот приготовит нам судьба, но морально был готов к тому, что это была, возможно, наша последняя встреча. Еще несколько минут мы стояли молча. Ганник первый развернулся и зашагал прочь, не говоря больше ни единого слова. Тратить драгоценные минуты на пустую трепотню было бы непростительной ошибкой. Медленно, как-то нехотя развернулись Икрий и Тарк. Я заставил себя отвернуться от их удаляющихся спин, и вместе с Тирном мы зашагали прочь к ожидающему нас отряду. Вскоре небольшой холм, за которым Ганник решил устроить засаду на войско римского проконсула, скрылся из виду. Легионы тех, кого я прозвал «найденышами», замерли в безмолвном ожидании, готовые встретить лицом к лицу своего самого большого врага.

Сегодня во мне оказалось больше человечного, немного больше, чем следовало. Я оставил Ганнику всех своих лучших военачальников, глубоко в душе надеясь, что еще увижу этих ставших мне братьями ребят. Каждый из них теперь возглавит этакий мини-легион в составе трех тысяч человек. Со мной же остались начальник конницы Рут да Тирн, который с трудом справлялся со своим легионом. Впрочем, я больше не собирался играть в римскую игру, где были легионы, манипулы и прочая чепуха.

Жестоко? Марку Робертовичу было плевать. Если он хотел, чтобы в его войске сохранялась железная дисциплина, а состав не только уважал, но и боялся его, следовало идти на крайние методы. Сотни обезглавленных тел римских легионеров оказались развешаны на ветвях деревьев вдоль дороги, оставшись за спинами двинувшегося на север войска. Сколько их было здесь? Тысяча? Те, кто хотя бы раз позволил себе показать на поле боя слабину, проявят свою мерзкую сущность вновь, чего хуже, покажут спину. Он достаточно слушал Публия Суллу, когда менял пшеницу на ячмень в их рационе, – они достаточно спали вне лагеря. Хватит! Никакие наказания и уговоры не действовали, стоило это признать. Из-за таких вот недолегионеров олигарх мог проиграть еще один бой Спартаку, на что он уже не имел никакого права. К дьяволу децимации, сегодня всех до одного, кто дрогнул в схватке у Фурий, ждала смертная казнь! Он обновил свое войско – из тех, кто вышел вместе с олигархом в погоню за рабами у Кротона, остались лишь несколько сотен человек. Тысячи пали в бою, остальные получили свой жестокий урок, встретившись лицом к лицу со смертью, в назидание легионам Помпея и его собственным легионам, наконец вновь соединившимся с войском проконсула в двух лигах от сгоревших Фурий. Изменения коснулись военачальников. Публий Сулла был отстранен от командования центром уже по сути не существующего войска. Вместе с Суллой от командования легионами были отстранены легаты Квинт Марций Руф и Луций Варгунтей. Луций Квинкций отделался строгим выговором. Единственный, кого Крассовский не стал наказывать, был Квинт Арий. Легат, проявляющий прыть, задор и мужество, стал настоящим любимчиком олигарха. Никто из солдат Ария не показал под Фуриями спину, поэтому оставшаяся в живых когорта вместе со своим легатом влилась в один из двух легионов правого фланга, где командовал Лонг. От самого войска Красса, каким оно было до прорыва Спартака с Регийского полуострова, осталось только четыре легиона вместо семи. Красс принял непопулярное решение и соединил левый и правый фланги своего войска с левыми и правыми флангами войска Помпея, оставив во главе флангов своих военачальников. Исключение было сделано для центра, где командиром у помпеянцев был Луций Афраний. Квестором объединенного войска остался Гней Тремеллий Скрофа.

Бледный от недосыпа, погруженный в свои думы, олигарх засыпал, но то и дело подскакивал на широкой спине своего коня. Он понимал, что репутация одного из богатейших людей в Древнем Риме – Марка Лициния Красса, претора Римской республики – оказалась сильно подмочена. Отступать больше было некуда. Любые пути были отрезаны. В Риме приняли решение лишить его полномочий, передав права на подавление восстания Спартака Помпею и мчавшемуся на всех парах Лукуллу. Не бывать этому! Не родился еще на свете человек, который будет принимать решения в обход его мнения. Он должен доказать сенату, что мнение их было ошибочным, а суждение о том, что подавление восстания вышло из-под контроля проконсула, оказалось поверхностным.

Спартак! Его войско, как раненый зверь, бежало на север, вдоль побережья Адриатического моря, истекая кровью, передвигаясь медленно, источая свои последние силы. Этот хитрец раз за разом ускользал из-под носа Крассовского. Регийский капкан, казавшийся столь прочным, кротонский мираж, где Спартаку удалось оставить Марка Робертовича в дураках. Наконец, Фурии, выход из которых виделся только вперед ногами, но каждый раз Спартаку удавалось переиграть римлян. Сейчас же мёоезийцу было некуда бежать. Разведка сообщала, что войско восставших находится в десяти лигах севернее, на подходе к Гераклее. Один бросок – и за дневной переход легионы настигнут пребывающее в агонии войско Спартака, чтобы наконец разбить рабов в чистом поле наголову. Близился час расплаты. Он не позволил Помпею вырвать лавры победителя из его рук, не позволит сделать этого Лукуллу. Чего бы этого ни стоило! Легионы Помпея, которые не знали, что на самом деле произошло, и ставшие под знамена Красса ввиду наличия у претора чрезвычайного империя, были тем самым оружием, которое не оставляло варвару ни единого шанса. Озлобленные, ожесточенные, ненавидящие варвара всем своим нутром за смерть своего любимого полководца, римские легионеры неустанно маршировали, чтобы настичь врага и преподать диким неумелым повстанцам жестокий урок. Ничего лучше придумать было нельзя. Одержимый, не спавший вот уже третьи сутки, Крассовский гнал свои войска вперед. Расстояние между ним и войском восставших резко сокращалось.