Владек Коскевич рос медленно, и его приёмная мать скоро поняла, что со здоровьем у мальчика всегда будут проблемы. Он подхватывал ту же заразу и болезни, что и все растущие дети, но также и такие, каких у детей вообще, кажется, не бывает, и неизменно заражал всех остальных Коскевичей без исключения. Елена относилась к нему как к любому своему ребёнку и всегда решительно защищала его, когда Яцек начинал винить не Бога, а Дьявола за появление Владека в их маленьком доме. С другой стороны, Флорентина заботилась о Владеке, как будто это был её собственный ребёнок. Она полюбила его с того момента, когда в первый раз увидела его, и с силой тем большей, что она основывалась на страхе, что никто не возьмёт замуж нищую дочь охотника. Поэтому ей суждено остаться без детей. Её ребёнком стал Владек.

Старший из братьев – тот, что нашёл Владека, – относился к нему как к игрушке, но в следующем январе он должен был оставить школу и приступить к работе в имении барона, а забота о детях – это женское дело, так учил его отец. Три младших брата – Стефан, Йозеф и Ян – не проявляли большого интереса к Владеку, а оставшийся член семьи – маленькая София – довольствовалась тем, что играла и обнималась с ним.

А вот характер и ум Владека разительно отличались от ума и характера собственных детей Коскевичей. Никто не мог отрицать ни физических, ни интеллектуальных различий. Все Коскевичи были высокими, ширококостными, светловолосыми и сероглазыми. Владек был невысок, полноват, темноволос, а глаза у него были ярко-синими. Коскевичи имели минимум притязаний на образование и уходили из деревенской школы, как только позволяли возраст или обстоятельства. А Владек, поздно начав ходить, заговорил в полтора года. Читать научился в три, ещё не умея самостоятельно одеваться. Писа́ть научился в пять, но продолжал писать в постель.

Он стал предметом отчаяния отца и гордости – матери. Его первые четыре года на земле были знаменательны только тем, что он постоянно пытался её покинуть из-за болезней, а Елена и Флорентина старались, чтобы у него это не получилось. Он босиком бегал по деревянному дому, одетый в лоскутную одежду, на шаг позади матери. Когда Флорентина возвращалась из школы, он переключал внимание на неё, не отходя от неё ни на секунду, пока она не укладывала его спать. Деля еду на девять частей, Флорентина часто жертвовала половину своей доли Владеку, а когда он болел, отдавала всю. Владек носил одежду, которую она шила для него, пел песни, которым она его научила, и пользовался немногочисленными игрушками и подарками, выпадавшими на её долю.

Поскольку большую часть дня Флорентина была в школе, Владек с ранних лет хотел ходить туда с нею. Как только ему разрешили («Только крепко держаться за руку Флорентины, пока не войдёшь в школу», – требовала мать), он прошёл с ней почти десять вёрст до Слонима, чтобы начать учёбу.

Школа понравилась Владеку с первого дня, она стала для него побегом из жалкого домишки, который до того составлял весь его мир. В школе он впервые в жизни столкнулся с жестокими последствиями русской оккупации Восточной Польши. Он узнал, что его родным польским языком можно пользоваться только в семье, дома, а в школе нужно говорить исключительно по-русски. Он почувствовал в детях вокруг себя яростную гордость за угнетённый родной язык и культуру. Он тоже чувствовал эту гордость.

К своему удивлению, он обнаружил, что его школьный учитель Котовский не умаляет его талантов, как это делал отец. Он, как и дома, был самым младшим в классе, но вскоре поднялся над своими одноклассниками во всех отношениях, кроме своего роста. Его некрупная фигура вводила в постоянное заблуждение относительно его истинных способностей: люди всегда считают, что чем больше, тем лучше. К пяти годам Владек был первым в классе по всем предметам, кроме слесарных работ.

По вечерам, вернувшись домой, другие дети играли, собирали ягоды, рубили дрова, ловили кроликов или шили, а Владек читал и читал до тех пор, пока не добрался до учебников, которые ещё не читали даже его старшие брат и сестра. Постепенно Елена Коскевич начинала понимать, что получила больше, чем надеялась, когда её сын-охотник принёс домой маленькую зверушку вместо кроликов. Владек уже стал задавать вопросы, на которые она не могла ответить. Вскоре Елена поняла, что не в состоянии справиться с этой ситуацией, но не знала, как поступить. Она неуклонно верила в судьбу, поэтому не удивилась, когда решение было принято за неё.

Однажды вечером осенью 1911 года случился первый поворот в жизни Владека. Семья только что завершила свой немудрящий ужин, состоявший из свекольного супа с фрикадельками; Яцек Коскевич сидел, похрапывая, у очага, Елена шила, а дети играли. Владек сидел у ног матери и читал. Вдруг, перекрывая шум, создаваемый Стефаном и Йозефом, ссорившимися из-за очередной раскрашенной сосновой шишки, раздался стук в дверь. Все замолчали. Стук всегда был сюрпризом для семьи Коскевичей, поскольку их жилище находилось в десяти верстах от Слонима и в шести – от имения барона. Гости почти не заходили к ним, ведь им тут ничего не могли предложить, кроме ягодного сока и компании галдящих детей. Вся семья нерешительно уставилась на дверь, но никто её не открыл, и стук повторился, уже громче. Сонный Яцек встал со стула, подошёл к двери и осторожно распахнул её. Когда они увидели, кто стоит в проёме, все поклонились – кроме Владека, который во все глаза глядел на крупного красивого аристократа в медвежьей шубе, чьё присутствие наполнило комнату и вселило страх в глаза отца. Сердечная улыбка гостя рассеяла этот страх, и Коскевич пригласил барона Росновского в свой дом. Все молчали. Барон никогда не заглядывал к ним раньше, и никто не знал, что говорить.

Владек положил книгу, поднялся с места и пошёл навстречу незнакомцу, протянув руку прежде, чем отец смог остановить его.

– Добрый вечер, господин барон, – сказал Владек.

Барон пожал ему руку, и они посмотрели друг другу в глаза. Потом мальчик опустил глаза и увидел великолепный серебряный браслет на запястье гостя с какой-то надписью, которую он не мог разобрать.

– А ты, должно быть, Владек.

– Да, господин барон, – ответил мальчик, ни голосом, ни жестом не выказывая удивления от того, что барон знает его имя.

– Как раз по поводу тебя я и пришёл повидаться с твоим отцом, – сказал барон.

Владек остался рядом с бароном, глядя на него в упор. Хозяин дома подал детям знак, чтобы они оставили его наедине с его гостем и хозяином, поэтому все поклонились и тихо удалились на чердак. Владек остался, но никто и не ожидал, что он сделает иначе.

– Коскевич, – начал барон, всё ещё стоя, поскольку никто не предложил ему сесть, а Яцек не подал ему стула, во-первых, потому, что был слишком смущён, а во-вторых, потому, что предположил, что барон пришёл, чтобы сделать ему внушение. – Я пришёл попросить об одолжении.

– Всё что угодно, господин барон, всё что угодно, – сказал Яцек, теряясь в догадках: что он может дать хозяину такого, чего у того ещё нет, ведь у барона уже есть всё, причём стократно.

Барон продолжил:

– Моему сыну Леону исполнилось шесть лет, и я нанял для него частных преподавателей – одного из наших, поляков, а второго – немца, чтобы они давали ему уроки в замке. Они сказали мне, что он очень умный мальчик, но проблема в том, что ему не хватает соперничества, ему не с кем соревноваться, кроме себя. Учитель школы в Слониме, пан Котовский, считает, что Владек – единственный мальчик, способный составить конкуренцию, в которой так нуждается Леон. Поэтому я спрашиваю: разрешите ли вы своему ребёнку оставить деревенскую школу и присоединиться к Леону и его учителям?

Владек продолжал стоять рядом с бароном, и перед его глазами открывались удивительные картины обильной еды и питья, книг и учителей, гораздо более образованных, чем Котовский. Он взглянул на мать. Она тоже во все глаза смотрела на барона, а на лице её отразились удивление и печаль. Его отец посмотрел на мать, и этот их мгновенный обмен мнениями показался мальчику вечностью.

Охотник сиплым голосом обратился к сапогам гостя:

– Это большая честь для нас, господин барон.

Барон вопросительно посмотрел на Елену Коскевич.

– Пресвятая Дева запрещает мне становиться на пути моего ребёнка, – сказала она нежно, – хотя только она знает, чего это будет мне стоить.

– Но, пани Коскевич, ваш сын сможет регулярно навещать вас.

– Да, господин барон. Я полагаю, что он так и будет делать поначалу. – Она хотела ещё что-то добавить, но передумала.

Барон улыбнулся.

– Хорошо. Тогда решено. Доставьте, пожалуйста, мальчика завтра утром в замок к семи часам. Пока идут занятия, он будет жить у нас, а на Рождество сможет вернуться домой.

Владек разрыдался.

– Тихо, малыш! – попытался успокоить его отец.

– Я не пойду, – твёрдо сказал Владек, хотя уйти очень хотелось.

– Тихо, малыш! – повторил отец, на этот раз уже громче.

– Но почему? – спросил барон, и в его голосе послышалось сожаление.

– Я никогда не оставлю Флору, никогда.

– Флору? – спросил барон.

– Это моя старшая дочь, – вмешался Коскевич. – Не думайте о ней, господин барон. Мальчик сделает так, как ему скажут.

Все замолчали. Барон секунду подумал. Владек продолжал плакать нарочитыми слезами.

– Сколько лет девочке? – справился барон.

– Четырнадцать, – ответил охотник.

– А она может работать на кухне? – спросил барон, с облегчением заметив, что Елена Коскевич не собирается плакать вместе с сыном.

– О да, господин барон, – ответила мать. – Флора умеет готовить, умеет шить, умеет…

– Хорошо, тогда она тоже пусть приходит. Я жду их завтра утром в семь часов.

Барон подошёл к двери и улыбнулся Владеку, а тот улыбнулся ему в ответ. Владек выиграл свою первую сделку, и, пока его обнимала мать, он пристально смотрел на дверь. Вдруг он услышал её шёпот:

– Мамин малыш, что теперь с тобой будет?

Владек и сам не мог дождаться ответа на этот вопрос.

За ночь Елена Коскевич собрала пожитки для Владека и Флорентины, что было довольно просто, ибо и всё имущество семьи можно было собрать очень быстро. Утром остающиеся члены семьи стояли перед дверью и смотрели, как они идут в замок, неся под мышкой небольшие бумажные свёртки. Флорентина, высокая и грациозная, всё время оглядывалась, плакала и махала рукой, а Владек, невысокий и неуклюжий, ни разу не обернулся. Флорентина крепко держала Владека за руку до самого замка. Теперь они поменялись ролями, с этого дня она зависела от него.

Их явно дожидался человек в шитой зелёной ливрее, который ответил на их робкий стук в дубовую дверь. Оба подростка в своё время с восторгом рассматривали в городе мундиры русских офицеров, но они никогда не видели ничего более роскошного, чем этот слуга в ливрее, который возвышался над ними как монумент и был, несомненно, важной персоной. В холле они прошли по толстому ковру, и Владек во все глаза разглядывал красно-зелёный узор, восхищаясь его красотой и размышляя, не надо ли снять ботинки. Они как заворожённые позволили отвести себя в спальни, приготовленные для них в западном крыле. Отдельные спальни, – смогут ли они заснуть? Хорошо, что есть хотя бы дверь между комнатами, им не придётся разлучаться, но первые ночи они спали вместе в одной кровати.

Когда они оба распаковали свои пожитки, Флорентину отвели на кухню, а Владека – в комнату для игр в южном крыле, чтобы познакомить его с сыном барона Леоном. Это был высокий приятный мальчик, который так дружелюбно его приветствовал, что Владек – к своему удивлению и облегчению – забыл, что готов был встретить его в штыки. Леон рос в одиночестве, и у него не было приятеля для игр, кроме его няни, преданной литовской женщины, которая выкормила его и воспитывала после безвременной смерти его матери. Коренастый крепыш из леса, кажется, будет хорошим компаньоном. По крайней мере, одно они знали твёрдо: они равны между собою.

Леон тут же предложил Владеку познакомиться с замком, и прогулка по нему заняла остаток утра. Владек был поражён размерами здания, богатством мебели, коврами в каждой комнате. Как объяснил Леон, основная часть замка была выстроена в эпоху ранней готики, как будто Владек понимал, что это такое. Владек только кивал головой. Затем Леон провёл своего нового друга в подвалы, где лежали винные бутылки, покрытые пылью и паутиной. Больше всего Владеку понравилась огромная столовая с высокими сводами, опирающимися на колонны, и каменным полом. По всем стенам были развешаны головы зверей: бизон, медведь, олень, кабан и росомаха. В конце комнаты под оленьими рогами помещался герб барона. Семейный девиз Росновских звучал так: «Удача покровительствует храбрым».

После обеда, на котором Владек съел очень мало, поскольку не справился с ножом и вилкой, он познакомился с учителями, которые приветствовали его не слишком тепло, а вечером рассказывал Флорентине о своих приключениях. Она не сводила взволнованных глаз с его лица, даже раскрыла рот от удивления, особенно когда услышала про нож и вилку, которые Владек показал ей на пальцах, сведя их на правой руке плотно вместе и растопырив – на левой.

Учение начиналось ещё до завтрака в семь часов и продолжалось весь день с короткими перерывами на еду. Поначалу Леон явно опережал Владека, но Владек так решительно боролся с книгами, что через несколько недель разрыв стал уменьшаться. Одновременно между мальчиками крепли отношения дружбы и соперничества. Немецкий и польский учителя с трудом воспринимали сына барона и сына охотника как равных, но с неохотой признавали, что Котовский сделал правильный выбор. Впрочем, отношение учителей к Владеку никогда не волновало его, поскольку он видел: Леон относился к нему как к ровне.

Барон дал знать, что доволен продвижением в учёбе, которого добились мальчики, и время от времени присылал Владеку одежду и игрушки. Первоначальное бесстрастное восхищение бароном на расстоянии сменилось уважением, и, когда мальчику пришло время вернуться в домишко в лесу, чтобы встретить с отцом и матерью Рождество, он сильно расстроился от предстоящей разлуки с Леоном.

Его волнения были обоснованными. Несмотря на то, что он был рад видеть мать, даже короткого срока в три месяца в замке барона было достаточно, чтобы у него раскрылись глаза на недостатки его прежнего дома, о которых он раньше и не догадывался. Праздники никак не кончались. Владек чувствовал, что задыхается в тесном домишке, состоящем из одной комнаты и чердака, ему не нравилась здешняя еда, подаваемая в таких скудных количествах и поедаемая большей частью руками. Кроме того, в замке никто не делил на девятерых. Через две недели Владек уже не мог дождаться, когда вернётся к Леону и барону. Каждый день он проходил шесть вёрст до замка и не мог отвести глаз от стен, окружавших имение.

Флорентина восприняла возвращение гораздо спокойнее, она не могла понять, что их жилище больше никогда не будет домом для Владека. Яцек не знал, как относиться к мальчику, который теперь был прилично одет, прилично говорил и в свои шесть лет рассуждал о вещах, в которых его отец ничего не понимал, да и не хотел понимать. Ему казалось, что мальчик ничего не делает, только читает книги целыми днями. Что же из него получится? Если человек не умеет колоть дрова или поймать зайца, как он сможет честно заработать себе на жизнь? Он тоже не мог дождаться, когда кончатся праздники.

Елена была горда за Владека и поначалу не хотела замечать, что между ним и остальными детьми пролегла черта. Но, в конце концов, этого избежать не удалось. Как-то вечером Стефан и Франтишек играли в солдатиков, выступая генералами противостоящих армий, а когда Владек попросился к ним, отказали.

– Почему меня никогда не берут в игру? – закричал Владек. – Я тоже хочу научиться воевать.

– Потому что ты не наш, – заявил Стефан. – Ты ненастоящий наш брат.

Наступило долгое молчание, после которого Франтишек добавил:

– Отец никогда не хотел тебя оставлять, только мать заступилась за тебя.

Владек неподвижно стоял, смотря на детей, выискивая глазами Флорентину.

– Что Франтишек имеет в виду, когда говорит, что я не ваш брат? – потребовал он ответа.

Так Владек наконец узнал тайну своего рождения и понял, почему он так отличается от своих братьев и сестёр. Его теперь угнетало расстройство матери по поводу того, что он стал совсем закрытым, но в душе Владек был рад новому знанию. Он вышел из другого племени, где не знают убогости охотничьей жизни, у него другая кровь и дух, для которого нет преград.

Когда злосчастные праздники кончились и Владек с радостью вернулся в замок, Леон встретил его с распростёртыми объятиями. Для него, изолированного от общества богатством своего отца, как Владек – нищетой охотника, это тоже было безрадостное Рождество. С этого времени мальчики ещё больше сблизились и скоро стали неразлучными. Когда наступили летние каникулы, Леон упросил отца разрешить Владеку остаться в замке. Барон согласился, – ему самому начал нравиться этот мальчишка. Владек был переполнен счастьем и в будущем всего только один раз переступил порог жилища охотника.

Когда Владек и Леон заканчивали занятия, они играли. Их любимой игрой были прятки, а поскольку в замке было семьдесят две комнаты, то им редко приходилось прятаться дважды в одном и том же месте. Больше всего Владек любил прятаться в подвалах под замком, где человека можно было различить лишь в скудном свете, поступавшим через каменную решётку в верху стены. Но и тогда нужно было зажигать свечу, чтобы найти выход. Владек не знал, с какой целью было построено это подземелье, и никто из слуг не мог ему этого сказать, поскольку на их веку подвалами не пользовались.

Владек сознавал, что был ровней Леону только в классной комнате и не мог составить ему конкуренцию в играх, кроме шахмат. Неподалёку от имения протекала река Страхара, которая стала дополнительной площадкой для их игр. Весной они ловили в ней рыбу, летом купались, а зимой надевали коньки и гонялись друг за другом по льду. Флорентина сидела на берегу и с тревогой предупреждала их о местах, где лёд ещё тонок. Но Владек не слушал её и не раз проваливался.

Леон рос быстрым и сильным, хорошо бегал, хорошо плавал и, казалось, никогда не уставал и не болел. Владек в первый раз понял, что значит хорошо выглядеть и быть крепко сбитым. Когда он плавал, бегал и катался на коньках, то знал, что никогда не сможет и надеяться на то, чтобы угнаться за Леоном. Что ещё хуже, пупок Леона был почти незаметен, а у него выдавался вперёд и уродливо торчал посреди его пухлого тела. Владек проводил долгие часы в тишине своей комнаты, изучая в зеркало своё тело, задаваясь бесконечными вопросами «почему». В частности, почему ему достался только один сосок, тогда как у всех мальчиков, чью грудь он видел, сосков два, как того и требуют соображения симметрии человеческого тела. Иногда он лежал в кровати, не в силах заснуть, трогал себя за грудь, и слёзы жалости к самому себе лились на подушку. Наконец он засыпал с молитвой о том, чтобы завтра, когда он проснётся, всё изменилось. Но его молитвы оставались без ответа.

Каждый вечер Владек отводил время для физических упражнений, которые никто не видел, даже Флорентина. Он был решительным человеком и скоро научился держать себя так, чтобы казаться выше. Он укрепил руки и ноги и часто висел на стропиле в своей комнате в надежде, что это увеличит его рост, но Леон обгонял его, даже когда спал. Владеку пришлось примириться с тем, что он всегда будет на голову ниже сына барона и что никто, ничто и никогда не подарит ему ещё один сосок. Леон никогда не комментировал внешний вид своего друга, которым он слепо восхищался. Да и барон всё сильнее привязывался к этому темноволосому мальчику, заменившему младшего брата Леону, так трагично осиротевшему без матери, которая умерла от родов.

Каждый вечер оба мальчика обедали с бароном в огромном зале, а дрожащие огоньки свечей заставляли головы на стенах отбрасывать зловещие тени. Слуги бесшумно вносили и выносили огромные серебряные подносы с гусями, ветчиной, раками, бутылками прекрасных вин и фруктами, а иногда и мазуреками, которые Владек особенно любил. Затем барон отпускал слуг и рассказывал мальчикам разные случаи из польской истории, позволяя им сделать по глотку данцигской водки, в которой плавали маленькие листочки золота, ярко горящие в свете свечей. Владек, когда набирался храбрости, всегда просил рассказать о Тадеуше Костюшко.

– Это был великий патриот и герой, – отвечал ему барон. – Этот символ нашей борьбы за независимость. Он учился во Франции…

– …чей народ мы обожаем и любим так же, как мы ненавидим всех русских и австрияков, – добавлял Владек, которые от этой истории получал тем больше удовольствия, что знал её дословно.

– Кто кому рассказывает, Владек? – смеялся барон.

– …он воевал вместе с Джорджем Вашингтоном в Америке за свободу и демократию. В 1792 году он вёл поляков в бой при Дубенке. Когда наш недалёкий король Станислав Август оставил нас и перешёл на сторону русских, Костюшко вернулся на любимую родину, чтобы свергнуть иго царизма. Какую битву он выиграл, Леон?

– При Раклавице, а затем освободил Варшаву.

– Правильно, дитя моё. Но, увы, затем русским удалось собрать огромные силы, и в битве при Мацейовицах он был окончательно разбит и взят в плен. Мой прапрапрадед воевал рядом с ним, а потом под командованием Домбровского служил под знамёнами великого императора Наполеона Бонапарта.

– И за службу Польше он был сделан бароном, и этот титул с той поры носит ваша семья в память о тех великих днях, – сказал Владек с такой гордостью, как будто титул однажды должен был перейти к нему.

– Эти великие дни наступят снова, – тихо сказал барон. – Я молюсь за то, чтобы дожить до них.

Во время Рождества крестьяне имения собирались в замке, чтобы присутствовать на всенощном бдении. Барон возносил молитву своим красивым низким голосом, а потом все садились за стол, и Владек стеснялся ненасытного аппетита Яцека Коскевича, который наваливался на все тринадцать перемен блюд, начиная с борща и кончая пирожными и сливами, чтобы потом, как и в прежние годы, валяться дома с больным желудком.

После пира Владек с радостью раздавал подарки своим братьям и сёстрам: куклу – Софии, ножик – Йозефу и новое платье – Флорентине, – Владек сам выпросил у барона этот подарок.

– И вправду, – сказал Йозеф своей матери, получив от Владека подарок, – он не наш брат, мама.

– Нет, – ответила мать, – но он всегда будет моим сыном.

Всю зиму и весну 1914 года Владек набирался сил и знаний. Внезапно в июле немецкий учитель покинул замок, даже не попрощавшись, и ни один из мальчиков не мог сказать, почему. Им и в голову не приходило увязывать его отъезд с убийством в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда студентом-анархистом, которого второй их учитель описывал в неожиданно торжественном тоне. Барон часто бывал молчаливым и задумчивым, и мальчики не знали, почему. Молодые слуги, друзья их игр, тоже стали исчезать из замка один за другим, и мальчики опять не знали, почему. К концу года Леон стал выше, а Владек – сильнее, и оба мальчика поумнели.

Летом 1915 года – время прекрасных ленивых дней – барон отправился в долгое путешествие в Варшаву, чтобы, как он сам сказал, привести свои дела в порядок. Он отсутствовал три с половиной недели, двадцать пять дней, которые Владек каждое утро отмечал в календаре в своей спальне; ему они показались целой вечностью. В день, когда барон должен был вернуться, оба мальчика отправились на железнодорожный вокзал в Слониме, чтобы его встретить. Домой они возвращались в молчании.

Владеку показалось, что величественный барон выглядел усталым и постаревшим. Всю следующую неделю барон вёл с управляющим быстрые тревожные разговоры, которые смолкали, как только в комнату входили Леон или Владек. Это было так непривычно и загадочно, что мальчики боялись, не они ли являются нечаянной причиной этих разговоров. Владек впал в отчаяние, что барон может отослать его в домишко охотника; мальчик всегда помнил, что там он – чужой.

Однажды вечером, через несколько дней после приезда, барон пригласил мальчиков прийти к нему в большой зал. Они тихонько вошли, дрожа от страха. Не пускаясь в объяснения, он сказал, что им предстоит долгое путешествие. Этот короткий разговор Владек запомнил на всю жизнь.

– Дети мои, – сказал барон низким срывающимся голосом, – милитаристы Германии и Австро-Венгрии окружили Варшаву и скоро будут здесь.

Владек тут же вспомнил непонятную фразу, которую их польский учитель сказал немецкому в последние дни их совместного проживания, и теперь повторил её: «Означает ли это, что, наконец, настал час угнетённых народов Европы?»

Барон нежно посмотрел на невинное лицо Владека.

– Наш национальный дух не исчез за сто пятьдесят лет угнетения и страданий, – сказал он. – Возможно, именно сейчас на карту поставлена судьба Польши, равно как и Сербии, но у нас нет сил, чтобы влиять на ход истории. Мы зависим от милости трёх империй, которые нас окружают.

– Мы сильны и можем воевать, – сказал Леон. – У нас есть деревянные мечи и щиты. Мы не боимся ни немцев, ни русских.

– Сын мой, ты только играл в войну. Но драться будут не дети. А мы теперь найдём тихий уголок, где будем жить, пока история не примет решения о нашей судьбе. Мы должны уехать как можно быстрее. Могу только молиться, чтобы на этом ваше детство не кончилось.

Леон и Владек были озадачены и взволнованы словами барона. Война казалась им захватывающим приключением, которое они, конечно же, пропустят, если уедут из замка. Слугам понадобилось несколько дней, чтобы упаковать имущество, а Владеку и Леону сказали, что в следующий понедельник они уезжают в их небольшой летний дом под Гродно. Мальчики продолжали свои занятия и игры, но теперь без присмотра; и в эти дни ни у кого в замке не было ни желания, ни времени, чтобы отвечать на их многочисленные вопросы.

В субботу уроки были только утром. Они переводили «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича с польского на латынь, когда услышали стрельбу. Поначалу казалось, что это очередной охотник стреляет в имении, и они вернулись к поэзии. Но тут последовал второй залп, уже ближе, и внизу раздался крик. Они посмотрели друг на друга в изумлении: они ничего не боялись, поскольку никогда в своей короткой жизни не встречались с чем-то, чего надо было бы бояться. Учитель сбежал, оставив их одних, и тут раздался ещё один выстрел, уже в коридоре за дверью их комнаты. Мальчики сидели неподвижно, едва дыша от страха.

Внезапно дверь резко распахнулась, и в комнату вошёл человек, не старше их учителя, в сером солдатском мундире и стальной каске. Солдат кричал на них по-немецки, желая знать, кто они такие, но ни один из мальчиков не отвечал, хотя они знали язык и могли говорить на нём не хуже, чем на родном. За спиной у первого появился ещё один солдат, а первый подошёл к мальчикам, схватил их за шеи и, как цыплят, вытащил в коридор, а оттуда – вниз в холл и далее – в сад, где они увидели истерически рыдающую Флорентину, уставившуюся на газон перед ней. Леон не смог поднять глаз и уткнулся в плечо Владека. Владек же со смесью любопытства и ужаса смотрел на ряд мёртвых тел, в основном слуг, которые лежали вниз лицом. Его заворожил вид усатого профиля в луже крови. Это был охотник. Владек ничего не чувствовал, а Флорентина продолжала кричать.

– Папа там? – спросил Леон. – Папа там?

Владек ещё раз осмотрел тела и возблагодарил Бога, что барона Росновского не видно. Он собирался сказать Леону эту добрую новость, когда к ним подошёл солдат.

– Wer hat gesprochen? – спросил он в ярости.

– Ich, – дерзко ответил Владек.

Солдат поднял винтовку и с силой опустил приклад на голову Владека. Он упал на землю, и кровь полилась по его лицу. Где барон, что происходит, почему с ними так обращаются? Леон навалился на Владека, чтобы прикрыть его, и солдат, намеревавшийся второй удар нанести Владеку в живот, изо всей силы ударил Леона по затылку.

Оба мальчика лежали неподвижно. Владек – потому, что ещё не оправился от удара и не мог вылезти из-под тяжёлого тела Леона, а Леон – потому, что был мёртв.

Владек не слышал, как другой солдат ругает их мучителя за то, что он сделал. Они подняли Леона, но Владек вцепился в него изо всех сил. Двум солдатам пришлось силой отрывать его от тела друга, которое тоже бросили лицом в траву. Его же вместе с горсткой выживших, испуганных людей отвели назад в замок и бросили в подвал.

Никто не разговаривал из страха оказаться среди тел на траве, пока двери подвала не закрыли на засов и последние звуки солдатских голосов перестали быть слышны. И тогда Владек сказал: «О боже». В углу, прислонившись спиной к стене, сидел барон, невредимый, но оглушённый, глядя в пространство перед собой, оставленный в живых потому, что завоевателям нужен был кто-то, чтобы присмотреть за пленными. Владек подошёл к нему, и они пристально поглядели друг на друга, как тогда, в первый день их встречи. Владек протянул ему руку, – и так же, как и в тот день, барон пожал её. Владек видел, как по гордому лицу барона текут слёзы. Никто из них не произнёс ни слова. Они оба потеряли человека, которого любили больше всего на свете.