Волнения и суматоха по поводу появления младенца улеглись, и вся остальная семья отправилась спать, а мать ещё долго не могла заснуть, держа малыша на руках. Елена Коскевич верила в жизнь и доказала свою веру тем, что родила девятерых детей. Она потеряла троих в младенчестве, хотя сделала всё, чтобы спасти их.

Теперь, в возрасте тридцати пяти лет, она знала, что её когда-то похотливый Яцек не сделает ей больше ни сына, ни дочь. Зато Бог дал ей этого ребёнка, и он, конечно же, выживет. Вера Елены была простой, и это было хорошо, поскольку её судьба никогда не давала ей шанса на что-то большее, чем простая жизнь. Она была худой, но не потому, что хотела быть такой, а от недоедания, тяжёлого труда и отсутствия лишних денег. Ей и в голову не приходило жаловаться, но морщины на её лице шли бы скорее бабушке, чем матери, если смотреть на неё из сегодняшнего дня.

Елена так сильно сжала уставшую грудь, что вокруг сосков появились тёмные красные пятна. Показались несколько капелек молока. В свои тридцать пять – на половине жизненного пути – у всех есть ценный опыт для передачи по наследству, а у Елены Коскевич он был теперь первоклассным.

– Мамина крошка, – нежно прошептала она малютке и провела сосками, смоченными молоком, по его морщинистому рту. Голубые глазки открылись, и ребёнок начал сосать, а на его носике от усердия появились крохотные капельки пота. Наконец мать, сама того не желая, провалилась в глубокий сон.

Яцек Коскевич, тяжёлый недалёкий человек с пышными усами – единственным символом самоутверждения, который он мог себе позволить, ведя в остальном холопский образ жизни, – нашёл жену с ребёнком на руках в кресле-качалке, когда проснулся в пять утра. В ту ночь он даже не заметил, что ее нет рядом с ним в постели. Он посмотрел на младенца, который, слава Богу, перестал, наконец, плакать. Не помер ещё? Яцек подумал, что самым простым выходом из положения будет отправиться на работу и не вмешиваться в эти дела, пусть женщина сама занимается жизнью и смертью, его дело – быть в имении барона с первыми лучами солнца. Он сделал несколько добрых глотков козьего молока и вытер свои шикарные усы рукавом. Затем он схватил одной рукой краюху хлеба, а другой – капканы и ловушки и выскользнул из дома по-тихому, чтобы не разбудить женщину, которая могла бы заставить его влезть в это дело. Он шёл по дороге к лесу, не думая о маленьком незваном госте иначе, как в предположении, что он видел его в последний раз.

Флорентина, старшая дочь, была готова выйти на кухню как раз тогда, когда старые часы, вот уже сколько лет показывавшие своё собственное время, возвестили, что, по их мнению, теперь шесть часов. Это был всего лишь вспомогательный механизм для тех, кто хотел знать, пора ли вставать и не пора ли ложиться в постель. Среди ежедневных обязанностей Флорентины было приготовление завтрака, что само по себе было несложным делом: разлить на всех козье молоко и дать по ломтю ржаного хлеба. Впрочем, решение этой задачи требовало соломоновой мудрости: надо было сделать так, чтобы никто не жаловался на размер порции соседа.

Флорентина поражала своей красотой всех, кто видел её в первый раз. Конечно, плохо, что за последние три года у неё было только одно платье, которое она носила постоянно, но те, кто мог по-разному взглянуть на девочку и её окружение, понимали, почему Яцек влюбился в её мать. Длинные волосы Флорентины сверкали, а в её газельих глазах мелькали дерзкие искорки наперекор обстоятельствам низкого происхождения и скудного стола.

Она на цыпочках подошла к колыбели и уставилась на мать и малыша, которого полюбила сразу. В её восемь лет у неё никогда не было куклы. Она и видела-то только одну, когда семья получила приглашение на празднование дня святого Николая в замке барона. Но даже тогда ей не удалось потрогать красивую игрушку, и теперь она испытывала необъяснимый порыв подержать малютку в руках. Она наклонилась, взяла ребёнка из рук матери и, глядя в его голубые глазки – такие голубые! – начала напевать. После тепла материнской груди малышу стало холодно в руках девочки, и это ему не понравилось. Он начал плакать, чем разбудил мать, единственным чувством которой было чувство вины за то, что позволила себе уснуть.

– Святый Боже, да он ещё жив, – сказала она Флорентине. – Приготовь мальчикам завтрак, а я попробую покормить его ещё раз.

Флорентина неохотно вернула малютку матери и стала наблюдать, как её мать в очередной раз пытается выжать свою больную грудь. Девочка стояла как зачарованная.

– Торопись, Флора, – напустилась на неё мать, – остальная семья тоже должна поесть.

Флорентина подчинилась, а её братья, спавшие на чердаке, начали спускаться вниз. Они поцеловали матери руку вместо приветствия и уставились на пришельца с трепетом. Всё, что они знали, сводилось к тому, что этот новенький пришёл вовсе не из живота матери. Флорентина была слишком взволнована, чтобы завтракать, и мальчики без раздумий разделили её порцию, оставив на столе только порцию матери. Они разбрелись по своим ежедневным делам, и никто не заметил, что их мать не съела ни крошки с момента появления ребёнка.

Елена Коскевич была рада, что её дети так рано научились заботиться о себе. Они умели кормить животных, доить коз и коров, ухаживать за огородом и выполняли свои ежедневные обязанности без её помощи и понукания. Когда вечером Яцек вернулся домой, она внезапно вспомнила, что не приготовила ему ужин, но Флорентина уже забрала кроликов у своего брата-охотника Франтишека и быстро начала их готовить. Флорентина была горда своей ответственностью за вечернюю трапезу, ибо она ей поручалась только тогда, когда была больна мать, а Елена Коскевич редко могла позволить себе такую роскошь. Франтишек принёс домой четырёх кроликов, а отец – шесть грибов и три картофелины, – сегодня будет настоящий пир.

После еды Яцек Коскевич сел на стул у огня и в первый раз внимательно осмотрел ребёнка. Взяв его под мышки и поддерживая большими пальцами беспомощную головку, он взглядом охотника осмотрел тельце. Морщинистое и беззубое лицо младенца скрашивали только красивые синие глазки, смотревшие в пустоту. Но что-то на теле ребёнка вдруг привлекло внимание Яцека. Он нахмурился и потёр маленькую грудь пальцами.

– Ты видела это, Елена, – сказал он, тыкая пальцем в рёбра малыша. – У этого уродливого выродка только один сосок.

Его жена нахмурилась и тоже начала тереть кожу на груди, как будто эти движения могли снабдить ребёнка недостающей деталью. Её муж был прав: маленький бесцветный левый сосок был на месте, а там, где должен быть его зеркальный собрат на правой стороне, кожа груди была совершенно гладкой и одинаково розовой.

Женские предрассудки взыграли немедленно.

– Сам Бог послал его мне, – воскликнула она. – Видишь отметину?

Мужчина протянул ей малыша.

– Ты дура, Елена. Этого ребёнка женщине сделал человек с дурной кровью. – Он плюнул в огонь, чтобы подчеркнуть своё отношение к родителям ребёнка. – В любом случае я и картофелины не поставлю на то, что он выживет.

Яцеку Коскевичу было бы жаль даже картофелины ради жизни ребёнка. Он не был по натуре чёрствым человеком, но это был не его мальчик, а ещё один рот, который надо кормить, он только усложнял проблему. Но, если этому суждено случиться, то не его дело вопрошать Всемогущего, и, не думая больше о малыше, он погрузился в глубокий сон у огня.

По мере того как шли дни, даже Яцек Коскевич начал верить, что ребёнок может выжить, и если бы он был спорщиком, то проиграл бы картофелину. Его старший сын-охотник с помощью младших братьев смастерил малышу колыбель. Флорентина сшила ему бельё, нарезав заготовки из собственных старых платьев и сшив их вместе. Выбор имени для малыша вызвал в семье такие споры, каких не случалось в течение многих месяцев до этого, только отец не высказывал по этому поводу никакого мнения. Наконец все сошлись на Владеке, и в следующее воскресенье в часовне обширного баронского поместья ребёнка окрестили Владеком Коскевичем. Мать возблагодарила Бога за его жизнь, а отец, как всегда, самоустранился от какого-либо участия.

Вечером был устроен небольшой пир, чтобы отметить крещение, – украшением его стал гусь, присланный в подарок из баронского имения. Все наелись от души.

С того дня Флорентина выучилась делить на девять.