К тому времени я убедился, что если киноактриса и не погибнет в автокатастрофе, то Воэн создал все условия для ее смерти. Из сотен миль и половых актов Воэн выбирал необходимые элементы: участок эстакады Вестерн-авеню, проверенный моей аварией и смертью мужа Хелен Ремингтон, отмеченный в сексуальной нотации оральным актом с семнадцатилетней школьницей; правое крыло черного американского лимузина, помеченного рукой Кэтрин на стойке левой двери и прославленного устойчивой эрекцией соска немолодой проститутки; сама киноактриса, выходящая из машины и чуть зацепившаяся за приоткрытое окно – ее недовольную гримасу Воэн запечатлел с помощью трансфокатора; детали газующих машин, мигающие светофоры, качающиеся груди, клиторы, деликатно зажатые, как ботанический раритет, большим и указательным пальцами, стилизация тысяч действий и поз на пути – все это хранилось в голове Воэна, готовое к применению и подходящее для любого выбранного орудия убийства. Воэн постоянно расспрашивал меня о сексуальной жизни актрисы – о которой я не знал ничего, – убеждал меня усадить Кэтрин за чтение подшивок журналов о кино. Часто его половые акты становились моделью того, как он представлял секс актрисы в автомобиле.

Воэн разработал воображаемые половые акты в автомобилях сонма знаменитостей – политиков, нобелевских лауреатов, спортсменов, астронавтов и преступников, – так же, как задумал их смерть. Когда мы гуляли по аэропортовским парковкам, выбирая, какую машину угнать, Воэн допрашивал меня: как, по моему мнению, занимались бы сексом в машине Мэрилин Монро или Ли Харви Освальд, Армстронг, Уорхол, Рэкел Уэлч, какую марку автомобиля предпочли бы и какую модель, допрашивал об их любимых позах и эрогенных зонах, магистралях и автострадах Европы и Северной Америки, об их телах, полных безграничной сексуальности, любви, нежности и эротики.

– …Вот Монро или, допустим, Освальд мастурбировали правой рукой или левой, как думаете? А приборные панели? Оргазм быстрее наступает, если приборы выпуклые или утоплены? Цвет обивки, качество лобового стекла, иные факторы…

И все же в наши последние дни одержимость Воэна разбитыми машинами становилась все более беспорядочной. Фиксация на киноактрисе и сексуальной смерти, которую он для нее разработал, доставляла ему нравственные мучения – ожидаемая смерть все не приходила. Мы теперь не столько ездили по дорогам, сколько сидели в машине на парковке за моим домом на Дрейтон-парк, глядя на листья платанов, что падали в меркнущем свете на мокрый гравий. Часами Воэн слушал переговоры полицейских и «Скорой», и его нескладное тело передергивалось, когда он задевал полную пепельницу с окурками косяков и старым гигиеническим тампоном. Жалея приятеля, я хотел гладить его покрытые шрамами бедра и живот и предложить ему автомобильные раны на моем собственном теле взамен воображаемых, предназначенных актрисе.

Катастрофа, которой я боялся больше всего – не считая гибели самого Воэна, уже свершившейся в моем мозгу, – произошла на Харлингтонской трассе через три дня. Как только на полицейской волне промелькнули и вскоре были опровергнуты первые неясные упоминания о многочисленных травмах киноактрисы Элизабет Тейлор, я догадался, чей труп мы увидим.

Воэн терпеливо сидел рядом со мной, пока я гнал «Линкольн» на запад, к месту аварии, и смотрел потухшими глазами на белые корпуса фабрик и шинных мастерских. Он слушал полицейскую частоту – подробности столкновения трех машин, – постепенно прибавляя громкость, словно хотел услышать окончательное подтверждение на полной мощности.

Через полчаса мы достигли места аварии в Харлингтоне и припарковались на поросшей травой обочине под эстакадой. Столкнулись три машины посреди скоростного перекрестка. Первые два автомобиля – сделанный на заказ фибергласовый спорткар и серебристый «Мерседес» – столкнулись под прямым углом; оторвались два колеса, и разбились моторные отсеки. Потом в спорткар, собравший все выпуклости и «плавники» 1950-х, врезался правительственный седан с женщиной-шофером. Потрясенной, но невредимой женщине в зеленой униформе помогали выбраться из автомобиля, вонзившего капот в зад спортивной машине. Вокруг разбитого корпуса валялись фрагменты фибергласа, как неудачные образцы в студии дизайнера.

Двое пожарных и констебль полиции пытались извлечь мертвого водителя спортивной машины из-под нависшей приборной панели. Женское леопардовое пальто водителя распоролось, открыв разбитую грудь, но осветленные волосы все еще были аккуратно уложены под нейлоновой сеточкой. На сиденье рядом с водителем лежал похожий на дохлую кошку черный парик. Худое изможденное лицо Сигрейва было усыпано осколками безопасного стекла, как будто тело начало кристаллизоваться, уходя из нашего неуютного измерения в лучшую вселенную.

Всего в пяти-шести футах от него на водительском сиденье «Мерседеса» под разбитым лобовым стеклом боком лежала женщина. Толпа зрителей подбиралась к двум машинам, чуть не повалив санитаров, пытающихся достать женщину с водительского места. Полицейский с одеялом в руках назвал ее по имени – это была бывшая телеведущая; дни ее славы уже миновали, но она еще появлялась иногда в телевикторинах и ночных ток-шоу. Когда ее усадили на сиденье, я узнал ее лицо – ныне бледное и сухое, как у старушки. Кружево засохшей крови свисало с подбородка, как слюнявчик. Когда женщину уложили на носилки, зрители, с почтением разглядывавшие раны на ее бедрах и на животе, расступились, чтобы освободить проход к «Скорой помощи».

Двух зрительниц в головных шарфах и твидовых пальто отодвинули в сторонку. Вытянув руки, Воэн пролез между ними. Его глаза как будто не могли сфокусироваться. Воэн схватился за ручку носилок, которую уже держал санитар, и забрался с ними в «Скорую». Пострадавшую женщину подняли в кузов; она дышала рывками через корку крови на носу. Я чуть не закричал полицейским – глядя на оживленного Воэна, склонившегося над лежащей женщиной, я не сомневался, что он сейчас вытащит член, чтобы прочистить заполненную кровью ротовую полость женщины. Приняв взвинченного Воэна за родственника пострадавшей, санитары не обращали внимания, однако полицейский узнал его и, упершись ему в грудь ладонью, велел проваливать.

Воэн реял у закрытых дверей, не обращая внимания на констебля, потом неожиданно ринулся через толпу. Он протолкался к разбитой фибергласовой спортивной машине и неуверенно посмотрел на тело Сигрейва, одетого в парадную кольчугу из битого стекла. Потом бездумно обошел серебристый «Мерседес», не отрывая глаз от пятен крови на сиденье и приборной доске, изучая каждый кусочек странного мусора, материализовавшегося из ниоткуда после катастрофы. Ладонями Воэн поглаживал воздух, повторяя траектории внутренних столкновений в машине.

Позже я осознал, что именно расстроило Воэна больше всего. Не смерть Сигрейва, а то, что в парике и костюме Элизабет Тейлор Сигрейв предвосхитил настоящую смерть, которую Воэн оставлял для себя. И Воэну теперь оставалось лишь официально зафиксировать время и место венчания уже свершившемуся на кровавом алтаре машины Сигрейва.

Мы шли обратно к «Линкольну». Воэн открыл пассажирскую дверь, глядя на меня с некоторым удивлением, словно раньше толком не видел.

– В Эшфордскую больницу. Сигрейва отвезут туда, когда достанут.

– Воэн… – Я пытался придумать, как его успокоить. Хотелось тронуть его бедро, прижать костяшки пальцев левой руки к его губам. – Вы должны сообщить Вере.

– Кому? – Глаза Воэна мгновенно прояснились. – Да Вера уже знает.

Он вытащил из кармана грязный шелковый шейный платок и развернул его на сиденье между нами. В центре лежал испачканный кровью треугольник серой кожи – засохшая кровь еще сияла кармином. Воэн тронул кровь кончиками пальцев, поднес их ко рту и попробовал липкие капли. Этот треугольник он вырезал с переднего сиденья «Мерседеса», куда натекла кровь из ран на животе женщины. Кусок кожи лежал между нами, как святая реликвия, как мощи руки или большеберцовой кости. Для Воэна этот кусок кожи, очаровательный и пикантный, как пятна на клочке плащаницы, содержал всю особую магию и целительную силу современного мученика скоростных автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались к половым губам умирающей женщины, запятнались кровью, текущей из пораненных гениталий.

Воэн убежал в отделение скорой помощи, не замечая криков проходящего мимо санитара. Я сидел в машине у ворот, размышляя, поджидал ли он здесь с камерой, когда привезли мое израненное тело. Теперь пострадавшая женщина, возможно, умирала, давление падало, органы отяжелели от застывшей крови, тысячи неподвижных клапанов в артериях образовали океанскую запруду, остановившую кровоток. Я представил женщину, лежащую на металлической койке в реанимации, окровавленное лицо и разбитая переносица похожи на маску с жуткого Хеллоуина, с обряда посвящения в смерть. Я представлял графики падающей ректальной и вагинальной температуры, угасающей нервной деятельности – финального занавеса умирающего мозга.

По тротуару к машине шагал патрульный-автоинспектор, без сомнения узнавший «Линкольн». Рассмотрев за рулем меня, он прошел мимо, но на мгновение мне стало приятно, что меня связали с Воэном, с неопределенными образами преступления и насилия, сформировавшимися в глазах полиции. Я подумал о разбитых машинах на месте аварии, о Сигрейве, погибшем во время кислотной поездки. В миг столкновения с безумным каскадером телеактриса сыграла в последнем спектакле, сочетав свое тело со стильными обводами приборной панели, а элегантную позу – с жестоким пересечением дверей и перегородок. Я представил эту аварию в замедленном темпе, как столкновение, заснятое на пленку в Лаборатории дорожных исследований. Вот актриса налетает на приборную панель, рулевая колонка гнется под весом большегрудого тела; узкие ладони, знакомые по сотне телевикторин, наносят выпад по острым лезвиям накладок пепельницы и приборов; отрешенное лицо, воспетое в тысяче крупных планов – ракурсом в три четверти, под льстивыми прожекторами, – ударяет в обод руля; переносица ломается, верхние резцы через десну вонзаются в мягкое нёбо. Ее расчленение и смерть стали венцом образа в руках технологии, торжеством неповторимых планов лица и рук, жестов и тона кожи. Каждый зритель унесет с места аварии образ жестокой трансформации этой женщины, комплекса ран, спаявших воедино ее собственную сексуальность и жесткую технологичность автомобиля. Каждый включит воображение и объединит свои нежные слизистые оболочки, свои пещеристые тела с ранами актрисы посредством собственного автомобиля, трогая себя за рулем в самых разнообразных позах. Каждый прикоснется губами к ее кровоточащим ранам, прижмется ноздрями к порезам на левой ладони, приложит веки к обнаженному сухожилию указательного пальца, а спинку эрегированного члена к разодранным стенкам влагалища. Автокатастрофа сделала возможным окончательное и долгожданное единение актрисы с ее почитателями.

Последние дни с Воэном неразрывно связаны в моей памяти с возбуждением, которое я ощущал, думая обо всех воображаемых смертях, с подъемом от близости к Воэну и от полного принятия его логики. Сам же Воэн, как ни странно, оставался угнетенным и подавленным, новый искренний приверженец его не радовал. Когда мы обедали в кафе у автострады, он закидывался таблетками амфетамина, но действовать стимулятор начал только ближе к вечеру. Я уже чувствовал себя доминантным партнером в наших отношениях. Без всяких указаний Воэна я прослушивал частоты полиции и «Скорой помощи» и гонял тяжелый автомобиль по вспомогательным дорогам, спеша к месту происшествия.

Вдвоем мы вели себя все более синхронно, как давно работающие вместе хирурги, жонглеры или комики. Мы не реагировали с ужасом или отвращением на раненых, сидящих в трансе на траве рядом с машиной в дымке утреннего тумана или распятых на приборной доске; мы обрели некую профессиональную отстраненность, в которой проклевывались признаки настоящего участия. Мои ужас и омерзение при виде кошмарных ран сменились светлым пониманием того, что перевод травм на язык наших фантазий и сексуального поведения – единственное средство помочь раненым и умирающим. Насмотревшись в начале вечера серьезных повреждений лица женщины-водителя, Воэн десять минут лежал, поместив член в рот немолодой проститутки, которая едва не задыхалась, стоя над ним на коленях. Воэн крепко удерживал руками голову женщины, пока слюна не потекла у нее изо рта, как из крана. Медленно ведя машину по темнеющим улицам жилых кварталов к югу от аэропорта, я поглядывал через плечо, как Воэн двигает женщину по заднему сиденью с былыми жестокостью и гневом. После его оргазма женщина без сил рухнула на сиденье. Она ждала, пока сперма вытечет из нее на мокрый винил под яичками Воэна, и, тяжело дыша, стирала остатки рвоты с его члена. Глядя на лицо проститутки, собирающей сумку, я видел перед собой лицо раненой женщины-водителя, забрызганное спермой Воэна. На сиденье, на бедрах Воэна, на ладонях немолодой проститутки блестели молочные капли спермы, меняя цвет – красный, желтый, зеленый – в ритме светофора, отражая тысячи ночных огоньков, пока мы неслись по автостраде мимо ореола уличных фонарей и огромной короны света над аэропортом. Казалось, сперма Воэна оросила весь ландшафт, давая силу тысячам двигателей, электросетям и личным судьбам, оживляя малейшие события нашей жизни.

Именно в тот вечер я заметил первую из ран, которые Воэн наносил сам себе. У заправочной станции на Вестерн-авеню он нарочно зажал ладонь дверью машины, изображая травму молодой администраторши после бокового удара в столкновении на парковке отеля. Воэн постоянно ковырял присохшие корки на костяшках пальцев. Шрамы на коленях, уже год как зажившие, вновь начали открываться. Капельки крови проступали через ткань подранных джинсов. Красные пятна появлялись на бардачке, на нижнем крае радиоприемника, помечали черный винил обивки дверей. Воэн подначивал меня ехать быстрее, чем позволяли дорожные условия. Когда я резко тормозил на перекрестке, Воэн нарочно бился о приборную доску. Кровь мешалась с высохшей спермой на сиденьях, пятнала отметинами мои ладони, когда я поворачивал руль. Лицо Воэна стало бледнее, чем прежде; он метался в нервных припадках по салону автомобиля, как беспокойное животное. Его перевозбуждение напоминало мне собственный долгий отход после нехорошей кислотной поездки несколько лет назад – больше месяца я чувствовал себя так, словно в голове моей распахнулось окошко в ад, словно оболочки мозга обнажились в ужасной аварии.