3. Дом у вертолетной площадки
Квартира на четвертом этаже в доме сравнительно новой застройки приглянулась нам огромной кладовкой и возможностью расширения жилплощади. Из квартиры шел отдельный ход на чердак, который в дальнейшем предполагалось переоборудовать в мансарду. Виды из окон открывались чудесные. Поля, леса, немногочисленные подъемные краны. Через дорогу начинался сам курортный поселок – населенный пункт со всеми необходимыми коммуникациями. Несколько гостиниц и санаториев, магазины, рынок, почта-телеграф с доступом к Интернету. Туристы из России, Литвы, Польши. В основном семейные пары старорежимного образца, мы давно таких не видели. Исчезающий менталитет, последние призраки коммунизма. Вечерами они прогуливались по асфальтовой набережной озера Нарочь, спускались с трехлитровыми банками к роднику, шли в кегельбан или на танцы. Озеро в туманную погоду казалось морем, над его лесистыми островами кружили стаи неизвестных птиц, прогулочные катера бороздили водную гладь. Зимой отдыхающие катались по льду на велосипедах. В распоряжении курортников было несколько кафе, ресторан с эстрадной музыкой, два киоска «Союзпечати», настоящих – с газетами и журналами.
Мы переехали в эти края незадолго до Нового года. По некоторым соображениям из России мне надо было бежать. Жена имела белорусское гражданство, и я смог получить местный паспорт, а также поменял фамилию на девичью фамилию супруги. Все гениальное просто. Безвизовый въезд в РФ и полное отсутствие меня там в каком-либо юридическом и физическом виде. У Иланы на возвращение в родные края были собственные причины. Ей хотелось восстановить духовную связь с родиной – она и раньше искала места, природой напоминающие Беларусь. Леса, озера, грибы, мята в урочище Дубовое… люди… Да, здесь жили удивительно хорошие люди.
Возвращалась жена, однако, не ко всему народу, а к друзьям, близким друзьям. Семейная чета Воропаевых стала для нее вроде родни, особенно Рогнеда, с которой Илана безоглядно делилась горестями и радостями и состояла в долгосрочном заговоре во имя спасения человечества. Рогнеда работала в организации, которую основала когда-то сама, силой своего энтузиазма – в дендрологическом саду имени С. А. Гомзы, учителя физкультуры моей супруги. Располагался сад между озерами Нарочь и Мястро, был разделен на пять ботанико-географических зон (по числу материков) – и на каждом участке были представлены растения, характерные для данного региона. Налево – Сибирь, направо – Северная Америка, прямо – Европа, тропическая фауна – в теплицах. Рогнеда заботилась о деревьях, как о детях. Я и сам в этом саду чувствовал себя ребенком, бредущим за экскурсоводом, как тень.
Костя служил главным лесничим национального парка, стал начальником. Его возили на «уазике», с ним здоровались на улице. Сашка пошел по стопам родителей – устроился егерем в парк, стал начальником отдела охоты. Рабочее и свободное время проводил в лесу, как и отец. Мужчины охотились, женщина их кровожадность порицала, но смиренно готовила кабанье жаркое, колбасу и тушенку. Она научилась молчать. На отстрел зверя существовал план: поголовье было необходимо иногда сокращать. Охота решала продовольственную проблему в мире символических зарплат. С другой стороны, у Рогнеды имелось собственное серьезное увлечение, почти призвание. Когда-то она приобщилась к духовному знанию гуру Пайлота Баба Джи, подарившему народу уютной республики новую религию. Многие белорусы, особенно женщины, последователи Бабы, обрели веру в провидение и свои собственные силы. Думаю, Баба был адептом какого-то индуистско-буддийского учения. Я видел календарики с его фотографией. На снимке его можно было принять за инструктора по карате. Потом Баба умер, но дело его осталось жить. На него равнялись, ему подражали. Ненавязчивость учения избавляла Рогнеду от необходимости спорить и отстаивать свои идеи перед мужем и сыном, редкостными материалистами.
Илана полюбила эти края, еще будучи студенткой. В здешних озерах она изучала микроскопического рачка-дрессену, писала о нем дипломную работу и во время практики ежедневно опускалась на ледяное дно водоема с ведром. Она была экологом и, хотя по специальности давно не работала, сохранила навыки бережного отношения к окружающей среде. Дети в Белоруссии ликовали. Лыжи, снежные бабы, охота, шикарная рыбалка, подводный лов зимой, грибы, ягоды, солнце, воздух и вода летом. Жизнь здесь была полна переменчивых разноцветных картин – и нас на первых порах эта насыщенность вполне устраивала.
Существовал еще один фактор, исподволь привязывавший нас к этому месту. Гога. Дядя Роберт. Отец Рогнеды, инструктор по спортивной гимнастике. Илана в детстве была влюблена в него и до сих пор считала идеальным мужчиной. Образец независимости, жизнерадостности и силы. Мы познакомились с дядей Гогой в Минске в начале тысячелетия, еще был жив белорусский письменник Бляхер, вельможный муж Иланиной тетки. Дома у них с тетей Томой под бронзовым бюстом Наполеона проходила очередная семейная пьянка. Иланина родня пыталась ограничить меня в приеме напитков посредством строгих взглядов. И вот вошел дядя Роберт.
– Приветствую вас, сэр! – сказал он.
– Приветствую вас, эсквайр! – ответил я.
И понеслось.
У меня появился влиятельный союзник. Его появление пробуждало во мне чувство юмора, которым я, кажется, в обычной жизни не отличаюсь.
Роберт приезжал в Нарочь навестить дочь и внука. Но в основном на рыбалку. Рыбалка была чуть ли не единственной степенью свободы, в которой он нуждался. Основной валютой для него стал копченый угорь. Иногда он вырезывал диковинные фигурки из корней, покрывал их лаком. В жизнь и культуру Республики Беларусь Гога вписался вполне органично. Любил тормознуть на шоссе, показать лавочки-беседки и детские качели, которые когда-то изваял с товарищами на своих давних шабашках. В бытность Союза часто ездил по стройкам Сибири. Особенно меня покорило то, что он знал и любил мой родной город. Наверное, поэтому мы так и сошлись характерами.
На последнем кадре, застывшем в глазах Иланы, дядя Гога плывет кролем по Медяльскому озеру. Вечный юноша. Молодой атлет. Сколько ему тогда было? Семьдесят? Гога умел «делать картинку». Его парализовало под вполне патриотичным автомобилем «Москвич», когда он по обыкновению лежал под ним и возился с подвеской. Нашли его только под вечер, увезли на «Скорой». В парализованном состоянии дядю Роберта представить себе было трудно. Самое тяжелое для героя – ничтожная кончина. Инсульт лишил его дара речи и возможности передвижения. Пребывать в состоянии «овоща», как Бляхер, Гога был не готов. Не его стиль. Он это понимал – и вскоре умер, избавив родных от лишних хлопот и вздохов. После смерти дяди Гоги возвращение на родину стало для Ланы чуть ли не долгом. Если одни веселые люди уходят, на их место должны приходить другие. Эсквайр оставил нам эти райские места в наследство, поручил любить, холить и радовать своим активным присутствием.
Квартиру в курортном поселке Нарочь мы купили через год после его смерти. Около вертолетной площадки. Там был всего один вертолет, и появлялся он только в конце лета. На геликоптеры мне нравилось смотреть с детства: когда-то я собирал марки с летающими аппаратами. Благодаря какой-нибудь «сарафанной почте», связующей нас с загробным миром, эсквайр наверняка был в курсе нашего переезда – одобрял его и был счастлив за нас. Иначе и быть не могло.
– До свидания, эсквайр!
– До встречи, сэр!
