35
София

Малышка Гортензия сегодня спустилась по лестнице (она уже не ребенок, знаю, но мне доставляет удовольствие называть ее «малышкой», особенно теперь, когда мне известны подлинные масштабы нашего несчастья). Я едва успела закрыть дверь, а ее уже и след простыл. Ноги у меня были ватные, голова кружилась так, что я не нашла в себе сил подойти к окну, чтобы посмотреть ей вслед. Вместо этого я рухнула в мое старое, изношенное кресло. Я так и не оттерла пятен крови под правым подлокотником, и они хорошо заметны на серой обивке. С годами они не стерлись, просто почернели. Даже с закрытыми глазами я могла без ошибки провести пальцем по каждому из них. Когда я, привязанная к стулу, упала на пол, выбиваясь из сил, чтобы освободиться и привлечь внимание соседей, я с такой силой стучала ногами об пол, что кресло опрокинулось и испачкалось в крови.

Я не могла прийти в себя от того, что мне сегодня открылось.

Какой же сволочью оказалась Изабелла!

Потрясение было настолько сильным, что несколько минут я была не в состоянии ни двинуться, ни заплакать, чувствуя лишь, как в груди нарастает волна ненависти. Невозможно в это поверить. Снова целый пласт моей жизни рассыпался в прах, оставив после себя пустоту. Все эти годы я испытывала к Изабелле безграничное доверие, пользовалась ее привязанностью, дружбой, любовью, преданностью, всегда следовала ее советам…

Верила ей.

А все оказалось враньем с единственной целью заманить меня в ловушку.

Мне не хватало дыхания, головокружение не проходило, хотелось исчезнуть, ничего больше не чувствовать. Это было слишком страшно, непереносимо. Понять, до какой степени я была обманута, доверив свои надежды, свою жизнь этой женщине. Двадцать два года напрасных, заранее обреченных поисков пронеслись перед моими глазами.

Так, значит, это была она в Буа-Коломб, чей неясный силуэт промелькнул в окне квартиры на шестом этаже? Чем больше я об этом думала, тем сильнее убеждалась в своей правоте: теперь я узнавала и ее походку, и посадку головы, и роскошные черные волосы.

Понемногу я начала приходить в себя, прочувствовав подлинную глубину ее предательства. Я отдала ей все, и она лишила меня всего. Мое поражение – ее победа.

Наконец все прояснилось. Изабелла с самого начала была сообщницей Сильвена. С его красотой ему нетрудно было ее соблазнить в то время, когда он крутился возле яслей, подстерегая дочку. Не сомневаюсь, что ему удалось убедить ее в своих благих намерениях. И эта дура ему поверила. Он обрисовал ей меня как чудовище, недостойную мать, лишившую его возможности видеться с дочерью. Уверена, Изабелла встала на его сторону, и они вместе разработали дьявольский план, чтобы отнять у меня Гортензию. Ее внимание ко мне, послания, подбадривания, все это служило одной цели – заручиться моим доверием. Именно Изабелла помогла ему убежать и спрятаться на первое время. Кому бы пришло в голову разыскивать его у подруги, не отходившей от меня ни на шаг после похищения? Ну и ловкачка же она! Я ни разу не засомневалась в ее искренности, когда она изображала мою наперсницу. А со временем Изабелла отдалила от меня всех, кто помогал мне, чтобы оказаться единственной, с кем я поддерживала отношения. Единственной.

Наверняка они с Сильвеном издевались надо мной, когда она подтолкнула меня вместе с этой глупой гусыней Анной к унижению в телепередаче, и позже, когда я попалась в лапы проходимца-ясновидящего. В памяти всплывали наши диалоги, я вновь услышала, как неустанно она призывала меня не терять надежду, внушала, что рано или поздно моя дорогая дочка вернется. Возникли тысячи подробностей, ее обещания, притворное сочувствие… вспомнилось и то, как однажды, много лет назад, у нее из бумажника выпала фотография Сильвена. Тогда я удивилась, потому что не видела раньше такого снимка. Но я безоглядно поверила Изабелле, когда та сказала, что я сама ей дала его, чтобы она при необходимости могла узнать Сильвена.

У меня до сих пор стоят в ушах ее восторженные восклицания, когда я рассказала о моей встрече с Гортензией на улице Трюден. Наверняка я была предметом их постоянных насмешек. Я прихожу в бешенство при мысли, что столько лет была их игрушкой, забавой. И она контролировала меня, чтобы защитить его. Теперь я понимаю: она все это выдумала – отъезд из Парижа, заботу о больном муже, которого я никогда не видела. И которого, возможно, и вовсе не существовало. Или, еще хуже, которого она бросила подыхать потихоньку там, в провинции. Очень вероятно, что они никогда не теряли связи, что Изабелла регулярно навещала его, когда они жили с Гортензией за границей. И когда Сильвен вернулся во Францию, они воссоединились, продолжая наблюдать за мной, своей марионеткой.

Отныне все встало на свои места. Разве не подтолкнула эта садистка меня к самоубийству своими бесконечными предостережениями: «Только не наделай глупостей»?

Гнев мой рвался наружу, я не могла молчать. В этот момент я ненавидела ее даже больше, чем Сильвена. Схватив телефонную трубку, я высказала Изабелле все, что было у меня на сердце. Времени для защиты я ей не оставила, не дала возможности вновь мной манипулировать. Пусть знает, что мне известна правда, пусть почувствует мое отвращение. После этого я с яростью швырнула трубку, не желая слушать, ведь она ничего не могла мне сказать, кроме новой лжи.

Весь вечер я не двинулась с кресла, не обращала внимания на трезвонивший телефон. Ближе к полуночи я прослушала последнее сообщение Изабеллы, в котором ничего не было, кроме очередного вранья. Она, видите ли, не понимала, о чем идет речь, и говорила, чтобы я перестала ей угрожать, иначе ей придется подать жалобу в полицию. От ярости у меня перехватило дыхание. И я оставила ей очередное сообщение ночью, в котором обещала, что непременно с ней разделаюсь, оскорбляла ее и осыпала ругательствами. Разве за содеянное Изабелла всего этого не заслуживала? Высказав все, что у меня накипело, я почувствовала облегчение. Я встала с кресла и отправилась в комнату Гортензии, взяв с собой разбитую рамку с фотографией. В детской, где каждый предмет был полон воспоминаниями о моем ребенке, я окончательно успокоилась. В мозгу выстраивались всевозможные сценарии мести. Не стоит ли мне завтра же нагрянуть к этим негодяям, застав их врасплох? Я представляла их дрожащими от ужаса у моих ног, когда я появлюсь и наставлю на них пистолет. Сначала я выстрелю каждому в ноги, потом в живот и буду наслаждаться их страданиями, пока они не подохнут. А может, стоит заявить на них в полицию? Я так и видела, как они медленно идут в наручниках, руки за спину, пряча лица от камер, преследуемые ордой репортеров, под рев рассерженной толпы. А я, стоя в отдалении, за всем этим наблюдаю. Торжествую победу. Рядом со мной моя дочь, и мы очень счастливы.

Поглощенная мечтами о мщении, я почти забыла о ней, моей бедной девочке. Они причинили ей столько вреда! Не пришло ли время открыть Гортензии правду? Чтоб и она смогла им отомстить.

И я снова возблагодарила судьбу за то, что встретила ее на своем пути несколькими неделями раньше.

Улыбнувшись, я поцеловала фотографию дочери, вставленную в рамку. Разбитое стекло слегка царапнуло мне губы. Нащупав крошечную ранку, я поднесла палец ко рту, ощутив вкус теплой крови. Я закрыла глаза и вспомнила момент нашей первой встречи, когда я, узнав ее, стояла как соляной столб. Потом вновь увидела ее на скутере, позади этого монстра, когда она обернулась и посмотрела на меня.

И тут мне пришла в голову чудовищная, вызвавшая тошноту мысль. Я постаралась ее прогнать, но она сопротивлялась – зловещая, беспощадная. А что, если эта чудесная случайность вовсе не была случайностью? Да нет, это невозможно, кто угодно, только не моя девочка. Гортензия не могла быть их сообщницей, уж слишком это было бы… кошмарным. Я попробовала овладеть собой, будя в памяти воспоминания о чудесных моментах нашей близости за эти несколько недель, о том, как я боролась со своим раздражением, которое, увы, накапливалось по отношению к ней. Нет, я гнала прочь эту мысль. Сообщница? Нет, будь она их сообщницей, разве заговорила бы она об Изабелле?

Гортензия, как и я, – их жертва, невинная добыча двух палачей.

Я заплакала.

Мне стало страшно.

Свернувшись калачиком на кровати моей девочки, я наконец справилась со своим кошмаром. Только в позе зародыша я могла обрести подобие покоя.