Спустя некоторое время на проспекте 25 Октября, который большинство горожан упорно продолжали именовать Невским, появились двое странного вида мужчин. В столь поздний – или ранний – час проспект был практически пуст, однако эта пара привлекла к себе внимание всех немногочисленных прохожих и собак, а кто-то особенно сознательный даже вызвал наряд милиции.

Впрочем, служители порядка не успели причинить вреда, потому что стоило им показаться из-за угла, как двое странного вида мужчин свернули к Дому книги, некогда известному как Дом Зингера, и скрылись за его дверями. Вахтер – крохотная сухая женщина в устрашающих очках – встретила их неприветливо.

– Вход разрешен с началом рабочего дня, – сообщила она, поджав губы.

Хармс усадил теряющего сознание Введенского на один из стульев в вестибюле, повернулся к ней, сжал тощие кулаки:

– Самуил Яковлевич у себя?

– Конечно, у себя, – усмехнулась вахтерша. – Где ж ему еще быть?

– Пропустите к нему?

– Ни за что. Вход разрешен с началом рабочего дня.

– Я здесь сотрудник. В Детгизе, в пятом этаже, под самым глобусом, – в отчаянии принялся объяснять Хармс. – Неужели вы меня не узнаете?

Она бросила на него оценивающий взгляд:

– Только не до начала рабочего дня.

– Нам срочно нужно наверх, – Хармс указал на Введенского, лицо которого было белее снега. – Дело не терпит отлагательств.

– Все так говорят, – сказала вахтерша. – Но ведь терпит на самом-то деле, а? Терпит?

– Поверьте, на этот раз ситуация действительно ни к черту.

– Не может быть.

– Слушайте, вы! – выпятив тощую грудь, Хармс принялся засучивать рукава. – Клянусь Майринком, я сейчас сниму кольца, и вы пожалеете, что родились на свет!

– Угрожаете? – вахтерша поправила очки и ткнула пальцем в сторону двери. – Будьте добры очистить помещение.

– Что? – Хармс не поверил своим ушам.

– Вы явно не в себе. Подобное поведение здесь недопустимо. Вон тот молодой человек – вполне смирный, пусть он остается, а вам я рекомендую прогуляться и вернуться к началу рабочего дня.

– Боч? Какой еще боч?

– А? – впервые за время их разговора вахтерша выглядела сбитой с толку. – Что вы имеете в виду?

– Етеввид? – спросил Хармс с озабоченным видом. – Я не понимаю.

– Хватит передразнивать меня, – женщина звучала неуверенно, будто не знала, реально ли происходящее. – Я вас выставлю отсюда.

– Титпере ниватьме, – сказал Хармс сурово. – Асвыс влюотс!

Вахтерша открыла рот, чтобы ответить, но вместо этого поднялась из-за стола и, глядя прямо перед собой, вышла на улицу. Хармс подхватил Введенского и потащил его к лестнице, поскольку лифты еще не работали. Подъем предстоял трудный, однако помощи ждать было неоткуда. К счастью, Александр Иванович, похоже, начал понемногу приходить в себя, кое-как переставлял ноги и даже пытался держаться за перила.

– Мы дожили до утра, – констатировал он, выглянув в окно. – Неужели?

– Не знаю, – тяжело дыша, ответил Хармс и сплюнул прямо на ступени лестницы, чего никогда прежде и никогда после себе не позволял. – Проверим.

Они добирались до пятого этажа почти десять минут. Сорочка Хармса насквозь пропиталась потом. Его жокейская кепка слетела с головы между вторым и третьим, а твидовый пиджак пришлось скинуть на четвертом. К дверям Детгиза он подошел совсем запыхавшимся, сгибаясь чуть ли не пополам, но друга не оставил ни на минуту.

Едва отдышавшись, Хармс ввалился в редакцию, по-прежнему таща еле живого Введенского за собой. Они миновали большую комнату, плотно заставленную письменными столами художников, и направились в крошечную угловую каморку, которую Самуил Маршак сделал своим кабинетом. Он ждал их там, стоя у окна, с папиросой в зубах и усталой скорбью во взгляде.

– Доброе утро, – поприветствовал главный редактор двух детских поэтов. – Что стряслось?

Хармс опустил Введенского на стул, сам опустился на ковер рядом, сложив по-турецки ноги.

– Беда, – сказал он, утирая пот со лба. – Отдел Безвременных Смертей.

– И до вас добрались, – Маршак стукнул кулаком по столу, несильно, словно боясь кого-то разбудить. Лицо его, казалось, просто не могло выражать досаду или злость, и только крепко сжатые узкие губы выдавали напряженность и, конечно, хорошо контролируемый страх.

– Добрались, – подтвердил Хармс. – Взялись за Александра Ивановича.

И он подробно пересказал все события предыдущего вечера. Маршак слушал внимательно, иногда кивая, иногда бросая из-под очков пытливый взгляд на Введенского, потом спросил:

– Как же вы выбрались?

– Благодаря трусости, – мрачно пояснил Хармс. – Трусости и ничему иному. Я струсил. Завизжал, как женщина, едва увидев их, и бросился бежать. Хорошо еще, хватило соображения и сил захватить Александра Ивановича с собой.

– Они не пытались вас остановить? Как-либо помешать?

– Нет, – Хармс нахмурился, припоминая. – Нет, ни один даже не пошевелился.

– И вы не воспользовались кольцами?

– Не решился. Сами знаете, какие могут быть последствия.

– Знаю прекрасно. И восхищен вашей выдержкой.

Маршак замолчал, потом хмыкнул, вытащил из-за пазухи стальной портсигар:

– Папиросу?

Хармс ощупал карманы, горестно вздохнул:

– Похоже, трубку оставил на Съезжинской или где-то по дороге потерял. Так что да, спасибо.

– Александр Иванович?

Введенский рассеянно взглянул на портсигар, отрицательно помотал головой и вновь уронил ее на грудь. Маршак пожал плечами, подал Хармсу спички, потом закурил сам.

– В последнее время это творится везде, – сказал он, выдыхая едкий синеватый дым. – По всему городу. И в Москве тоже. Отдел Безвременных Смертей, Отдел Сломанных Судеб, Отдел Серой И Бессмысленной Жизни – все они, похоже, получили сверху приказ активизировать свою деятельность. Люди сходят с ума, кончают с собой, уходят в запои. Людей становится все меньше. Я думал, что удастся противостоять этому нашими книжками, нашими стихами, но то ли переоценил нас, то ли недооценил их – мы проигрываем. Сорок четыре веселых чижа не в силах побороть трагические случайности, дать ответы на вечные вопросы или подарить человеку новые возможности взамен утраченных.

– Что же делать?

– Если бы знал, я бы уже делал. Одно несомненно: сидеть сложа руки нельзя – рано или поздно они доберутся и сюда. И тогда нам всем конец, – Маршак сунул окурок в пепельницу, хлопнул в ладоши. – Хотите водки?

Хармс кивнул. Введенский снова покачал головой.

– Похоже, Александру Ивановичу совсем плохо, – сказал Маршак, отпирая крохотным ключиком нижний ящик стола. – Вы уверены, что ему не нужно в больницу?

– Нет, – сказал Хармс. – Не уверен. Но уверен, что ему нужно быть здесь.

– Разумно, – Маршак достал початую бутылку водки и две ребристых рюмки. – К сожалению, закуски не осталось.

– Это ничего, – сказал Хармс. – Я не голоден.

Они выпили. Маршак тут же налил еще по одной, откинулся на спинку стула и, задумчиво посмотрев на собеседников, проговорил:

– У меня есть вещица, способная помочь в борьбе. Конечно, не чета вашим кольцам, но довольно эффективная. По крайней мере я на это надеюсь, потому что ни разу не осмелился пустить ее в ход. Стоит сделать первый шаг по направлению к войне, и назад пути уже не будет.

– Покажите, – попросил Хармс. – Пожалуйста.

Маршак вынул из стола продолговатый деревянный ящик, украшенный затейливой резьбой, положил его на сукно, осторожно отпер замочек и откинул крышку. И Даниил Иванович, и Александр Иванович с любопытством заглянули внутрь. Там лежала пара дуэльных пистолетов девятнадцатого века. Совершенно идентичные, с гранеными стволами и одинаковой гравировкой, они отличались друг от друга лишь цифрами на рукоятях. Также в коробке помещались шомпол, молоток и несколько других приспособлений, о назначении которых большая часть присутствующих могла только догадываться.

– Больше ста лет назад, – начал рассказывать Маршак, достав один из пистолетов, – два великих поэта решили стреляться на дуэли. Из-за женщины, естественно. Оба приехали в условленное место с твердым намерением драться до смерти. Они зарядили пистолеты, встали лицом к лицу, прицелились, но так и не смогли выстрелить. Каждый из них понимал размах таланта другого, цену этого таланта, и не осмелился поднять на него руку. Однако и в воздух палить не стали, от намерений не отказались. Дуэль была отложена на потом, заряженные пистолеты убраны в коробку, в которой и пролежали по сей день, нетронутые, полностью готовые к стрельбе. Капсюли на месте, курки взведены…

– А что с женщиной? – спросил Хармс.

– Не знаю, – досадливо поморщился Маршак. – Суть в том, что эти пистолеты готовы убивать уже дольше века. Сколько ненависти они накопили за сто лет, сколько разрушительной мощи! Представьте, с какой силой вылетит пуля, ждавшая своего часа столько времени! Я уверен, этой силы вполне хватит, не только чтобы убить человека, но и чтобы отправить на тот свет сотрудника любого из Отделов. Не так ли, Александр Иванович?

Введенский промычал что-то и, опершись руками о стол, попытался подняться. Маршак схватил свою рюмку и выплеснул ее содержимое ему в лицо.

– Господи! – воскликнул от неожиданности Хармс. – Что вы?..

Он замер в изумлении, не в силах закончить фразу. Кожа Введенского там, где на нее попала водка, съежилась, вспухла небольшими буграми. Цвет ее поблек, и сквозь него проступили куски черных строчек на серой бумаге.

Маршак поднял пистолет и выстрелил Введенскому в сердце. Брызнули искры. От грохота, заполнившего тесную комнатушку, Хармс зажмурился, а когда открыл глаза, его друг по-прежнему сидел на стуле, только в груди у него была круглая дыра, из которой тянулась к потолку струйка дыма – тянулась и смешивалась вверху с серыми клубами, вырвавшимися из пистолета. Пахло горелой бумагой. Лже-Введенский повернул исказившееся лицо к Хармсу, открыл рот, выпустив в воздух черные клочья пепла, и упал со стула на пол. Упал легко, куда с меньшим шумом, чем положено человеческому телу. Плоть его стремительно теряла плотность и цвет, расслаивалась, превращалась в склеенные газетные листы. Поэт и детский писатель, явившийся ранним утром или поздней ночью в Дом книги на Невском, был сделан из папье-маше.

– Что ж, – флегматично заметил Маршак. – Думаю, это значит, что моя теория оказалась верна.

– Самуил Яковлевич, – ошеломленно поднял на него глаза Хармс, – а где же тогда настоящий Александр Иванович?

– Там, где вы его оставили. Вам просто подсунули прекрасно сделанную копию, – Маршак отложил дымящийся пистолет и взял с подоконника лейку. – Не волнуйтесь, не корите себя понапрасну. Любой мог бы перепутать.

Он обошел стол и вылил содержимое лейки на тело лже-Введенского, из которого уже начали выбиваться язычки пламени. Хармс вскочил и заходил из угла в угол, прижав кулаки к вискам.

– Только подумайте, что они успели сделать с ним с тех пор! – простонал он. – Это ужасно!

– Да, – согласился Маршак. – Ужасно. Катастрофа. И сейчас, безусловно, поздно что-либо предпринимать. Но вы можете вернуться назад, в тот самый момент, когда разминулись с Александром Ивановичем. Только с пистолетом, разумеется. Жаль, но остался всего один.

– Как? Как это возможно?!

– У меня есть друзья в Отделе Неумолимого Времени, – сказал Маршак и налил в рюмку водки. – Большего сказать не имею права. Выпейте и выходите через окно.

– А вы?

– А я подожду, когда за мной придут. Не думаю, что долго осталось.

– Спасибо, – сказал Хармс и, сунув за пояс второй пистолет, взял рюмку.

– Вот что, Даниил Иванович, – сказал, грустно улыбаясь, на прощание Маршак. – Все-таки не стесняйтесь снять кольца. Грех не воспользоваться такой силой.

Хармс кивнул, выдохнул через левое плечо и опрокинул водку в горло.