Через пять минут пребывания в офисе Чичмаркова Алиса фон Трахтенберг бесповоротно осознала: ее роскошное вечернее платье (то самое, что куплено в кредит) выглядит на общем фоне сарафаном крестьянки, вернувшейся из коровника. Офис отдавал гламуром так сильно, что просто закладывало уши. Одну стену, как ранее указал Каледин, разрисовывал Дольче (дольки лимонов и зайчики), другую — Габана (звездочки и клубнички), остальные — гастарбайтеры из Персии. В середине ремонта бизнес Чичмаркова порвало кризисом. Купец не сдавался, демонстрируя остатки былого величия — на первой «персидской» стене висел Дюрер, на другой бушевал морем Айвазовский. Под хрустальным полом лениво проплывали золотые рыбки. От невыразимой сладости дольче-габановского искусства Алиса испытывала вязкую тошноту — как будто объелась пряников.

— Ооооо, — протянула она, оценивая сверкание люстры муранского стекла. — Живут же люди. А говорят, паренек-то из крестьян. Какие деньги можно сделать, если смешать мужицкую смекалку с талантом рекламщика!

Каледин сделал вид, что занят: он углубился в отчет из полицейской лаборатории, хрустя бумажными листами. Федору было известно, что обычно следует за подобной тирадой, и развивать дискуссию не хотелось.

— Почему дворяне в XXI веке столь удручающе бедны? — не унималась Алиса. — И кучу языков знаем, и высшее образование есть, и в литературе подкованы… Однако скатились, не живем, а существуем — «от жалованья до жалованья». Всего через год, как я имела глупость выйти за тебя замуж, лавочник подал на нас в суд — забираем товары в кредит и не платим. Только твоя угроза дуэлирования спасла нас от низкой процедуры. Что сказал бы Лермонтов, узнав о вызове на дуэль с целью спастись от оплаты за колбасу!

Каледин закрыл отчет. На скандал идти ему по-прежнему не хотелось, увязать в споре тоже. Однако терпеть монолог Алисы дальше он не мог.

— Беседовать с женщиной — наслаждение для души и сердца, — покрутил головой Федор. — В жизни вас волнует только одно — сколько у кого бабла и кто одет в какие шмотки. Помнится, пригласили нас с тобой на бал дворянского собрания в Кремле — на мне и бароне фон Фогеле оказались одинаковые рубашки. Рассмеялись да выкурили по сигаре. У тебя же совпал красный цвет платья с графиней Ладыженской — весь вечер я танцевал вальс один, а ты рыдала в туалете, обещая самоубийство. Да-да, понятно, что после подобной фразы в фантастическом фильме мы сейчас должны меняться телами. И я в ужасе от своего свинства познал бы кошмар критических дней, а ты изрезала щеки, пытаясь побриться… но, к несчастью, мы не в Голливуде.

Алиса топнула по хрустальному полу. Рыбки всполошились.

— Женоненавистник, — она собрала в интонации пару вагонов жесткого презрения. — Я так и знала. Мужикам всегда легче перевести тему на женский материализм, нежели логично объяснить, почему у них отсутствует бабло.

— Допустим, — покорно согласился Каледин. — И правда, у дворян по большей части нет в карманах денег — это в крови, можно сказать, генеалогия. Считается, что истинный дворянин питает презрение к баблу. Мой папа служил в Гусарском эскадроне имени Шаляпина, то бишь церемониальной охране Кремля. У них там был поручик Мурмызов, так он, святое дело — обязательно каждый день купал лошадь в шампанском, соответствуя гусарской лихости. Бывало, не доедает, весь в долгу, мундир в прорехах — а все равно и купает, и купает, как проклятый — иначе какой же он гусар? Когда за ним разом пришли кредиторы из полусотни банков, Мурмызов застрелился. Лошадь через три дня сдохла: она настолько привыкла к шампанскому, что обходиться без ванн из него уже не могла. В этом, моя дорогая, техническая несправедливость жизни. Кто от природы своей способен тратить деньги с лихостью и шиком, тот совсем не умеет их делать.

Алиса не нашлась, что ответить. Прикусив губу, она тупо уставилась на стену от Дольче. Ее воображение уже транспортировало эту стену в свою квартиру, задрапировало китайским шелком и украсило россыпью страз от Сваровски. Достаточно безвкусно, но зато пугающе дорого, а это главное. Половина подруг помрет от зависти сразу, остальные — немного погодя.

— Все верно, — прозвучало со стороны приемной. — А вот крестьянам всегда приходилось полагаться только на себя, поэтому и появились хитрые купцы со слоганом: «Не обманешь, не продашь». Простите за задержку, господа.

Степан Чичмарков, сложив руки на груди, упирался плечом в дверной косяк. Мускулы купца первой гильдии облегал зеленый халат, разрисованный полумесяцами, длинные каштановые волосы стягивала сеточка для сна. Бородка «по-мексикански» (без бороды в империи не могли обойтись даже вполне современные купцы) удивляла модной стрижкой, три из пяти пальцев каждой руки украшали золотые перстни. Глаза у Чичмаркова и то оказались эксклюзивными, разного цвета: левый — темно-карий, а правый — светло-золотистый. Участки мозга Алисы, отвечающие за материальное обеспечение, приятно вздрогнули.

«Потрясающий мачо, 25 лет, и с таким баблом, — молнией пронеслось в ее голове. — Завидный жених, но… все бесполезно. Стоит начать совращение, подлец Каледин заколет его на дуэли, аки козу. Наследство достанется папе с мамой. Ох, как мне скучно жить!»

Каледин встретил Чичмаркова с настроем, далеким от дружелюбия.

— У меня полно работы, а я рассиживаюсь в твоем кабинете. Будь уверен — в следующий раз приеду к тебе в офис, если только сам император позвонит.

— А он и позвонит, — равнодушно сказал Чичмарков. — Ты не сомневайся.

Федор поднялся с дивана.

— Это ведь ты, — поинтересовался он, — тот самый купчина с вагоном понтов, что на собрании акционеров бросил знаменитую на всю страну фразу: «У кого сейчас нет миллиарда, тот может идти в жопу?»

— Я, — охотно подтвердил Чичмарков, подтянув пояс халата.

— Вот и отлично, — улыбнулся Каледин. — У тебя из-за кризиса его тоже нет. Специально в Инете сайт «Форбс» посмотрел — 994 «лимона» твое состояние. Сам дойдешь или требуется придать правильный маршрут?

Чичмарков отклеил себя от косяка. От купеческой невозмутимости не осталось и следа. Было заметно, слова Каледина достучались до его сердца.

— Федя, — всполошилась Алиса. — Пожалуйста, здесь НЕ НАДО.

— Почему? — спросил Каледин, не поворачивая головы.

— Стены будут в крови, — пискнула Алиса. — Это же Дольче и Габана!

Чичмарков внезапно расхохотался. Он смеялся столь искренне, широко открыв рот, что Каледин невольно разжал руку, сведенную в кулак.

— Извини, ваше благородие, — захлебывался смехом Чичмарков, утирая слезы. — Пресвятая Богородица, какие дворяне нервные! Ни за что не угадаешь, как на встрече с вами себя следует подать. На иных богатство и сибаритский вид зажравшегося нувориша классно действует — попадаешь, миль пардон, в нужную психологическую струю, и можно из человечка веревки-с вить.

— Я по статусу — высокоблагородие, — поправил его Каледин. — Советую запомнить. Пока же, господин с Габаной, я бы на твоем месте переоделся. Дама в вечернем платье, вся утонченная — а ты в халате, как фрекен Бок.

…Купец внял совету. Уже через десять минут все трое чинно восседали на небольших диванчиках у круглого столика (в тон полу он был сделан из горного хрусталя) и пили шампанское. Млея от вкуса вина, Алиса разглядывала золотистый потолок с крылышками ангелов и тихо восхищалась огромными буквами D&G. Чичмарков, переодевшийся в костюм, чувствовал себя неудобно — он то и дело разглаживал складки.

Официант-кореец, кланяясь, разнес канапе с копченой форелью. Слуга выглядел злым и сонным — толкнув бокал Алисы, он даже не извинился.

— На всем приходится экономить, — сокрушенно вздохнул Чичмарков. — Неделю назад работал японец. Обнаглел, потребовал повысить жалованье. Уволил, заменил азиатом подешевле… отличия никакого, те же зенки узкие, хотя качество обслуги, конечно, хромает. Зачем я вас пригласил? Да-с, ты попал в самую точку, твое высокоблагородие. Нет у меня никакого миллиарда. Боюсь, и миллиона скоро не останется. Потребление по всему миру падает, магазины разоряются — реклама не работает, даже провокационная… снимешься голым — и то не будет всплеска продаж. Когда стоит вопрос: пожрать или пылесос, человек выбирает сугубо в смысле пожрать. Но даже в такое время людям нравится считать себя культурными. Я не скрою: аренда могилы Пушкина — мой запасной «аэродром» в кризис. По плану там собираются возвести казино «Пиковая дама», отель «Руслан и Людмила», сауну «Капитанская дочка»… Под носом у Святогорского монастыря возникнет новый Лас-Вегас, но с литературным уклоном. Контракты на строительство заключены, подрядчики собирались приступить к работам со дня на день… И тут нате — такая засада. Теперь я банкрот.

Каледин с аппетитом лопал канапе. Алиса была затянута в платье впритык, и оно потрескивало при каждом повороте. Ха-ха-ха, диета. Так ей и надо.

— А ты что ж ничего не кушаешь? — спросил Федор страдающую Алису.

— Берегу фигуру, — злобно сообщила та.

— О, это ценно, — поддержал Каледин. — Между тем, знаешь, вкуснятина. Особый стиль копчения, прекрасно гармонирует с лимоном… Жаль, что…

— Да пошел ты… куда без миллиарда, — Алиса уткнулась в бокал.

— Сорри-сорри, — повернулся к купцу Каледин. — Да, история в твоем изложении получилась трогательная. Но давай рассмотрим и другой вариант. А что, если ограбление тебе выгодно? Не удивлюсь, если пушкинские косточки застрахованы на солидную сумму… ну так, случайно совпало.

Чичмарков залпом выпил шампанское — словно водку.

— А вот не предусмотрел, — с досадой ответил он. — Покойник почти две сотни лет пролежал в могиле, никто не интересовался его скелетом. Кому нужны кости, пусть и великого поэта? Ни одна страховая компания не заключит со мной договор. Я уже сотню вариантов перебрал: кто, зачем и почему. Выкуп, господа хорошие, был бы правильнее всего. Но мне до сих пор не позвонили.

Алиса обрадовалась возможности отвлечься от форели.

— На самом-то деле разрекламированная теория о маньяке-одиночке, либо о группе механиков а-ля воры гроба Чаплина не выдерживает критики, — она искоса посмотрела на Каледина, и тот застыл — изо рта свесился ломтик рыбы. — Уровень и профессионализм грабежей показывают: это дело рук всемирного синдиката вроде «Аль-Каиды». У них достаточно денег, чтобы нанять боевиков по всему миру, и умов-мастермайндов, способных планировать такие операции. Со дня на день следует ожидать новые налеты. Скажем, я не удивлюсь, если завтра увижу в теленовостях: неизвестные коммандос штурмом взяли Вестминстер, битком набитый усыпальницами британских королей, взорвали мавзолей Омара Хайяма в Нишапуре, вытащили из ячейки в Каирском музее прах Тутанхамона. Резонный вопрос: для чего вообще нужны кости именитых покойников? Есть одна мысль…

Каледин проглотил форель. На его лицо вернулось сонное спокойствие.

«Он знает больше меня, — догадалась Алиса. — Но не хочет говорить. Сволочь».

— Барышня, — заныл купец, — скажите, а? Истомилась уже душенька.

— Ваш вывод, мсье Чичмарков, представляется незрелым, — самодовольно начала Алиса. — Моя основная версия — это именно выкуп. Скелеты великих людей — национальное достояние, ничуть не хуже золотых шахт или газовых скважин. Склепы селебритиз являются туристической достопримечательностью: толпы народа стекаются, чтобы отдать поклон могилам святых, поэтов и героев. Любое государство без таких могил — просто фигня, мыльный пузырь. Вспомните, какой экстаз начался в Ватикане, когда обнаружили мощи апостола Павла! Это все равно что захватить поезд с бриллиантами. Я уверена — Франция легко выплатит 5 миллиардов евро за прах Наполеона, столько же можно потребовать и за Пушкина. Десяток покойничков — и безбедная старость целой группе людей обеспечена. Международный синдикат грабителей могил? Вполне реально. Скажите мне, на чем сейчас, учитывая кризис, можно сделать деньги?

— Да ни на чем, — кисло согласился Чичмарков. — За что ни возьмись, все тут же валится. Золото, мед, акции — падают. Вышел вчера на улицу — кирпич под ноги упал. Батюшка в церкви толкует — примета к удешевлению квартир.

— Оно бы и хорошо, — встрял в беседу Каледин. — Я вот по чьей-то милости фактически в корыте живу. Версия забавная, но у меня другая мысль. Согласно заключению полицейской лаборатории, смерть профессора наступила вследствие отравления неизвестным ядом высокой степени токсикации. Горло ему перерезали уже после смерти — просто для того, чтобы слить кровь… а уже потом над телом Мельникова потрудился профессиональный бальзамировщик. С головой у этого профи определенно странности… Хотя, если долго работаешь в сфере украшения трупов, это неизбежно. Можно предположить факт зашифрованного послания — маньяки обожают оставлять «открытки», чтобы следователь голову поломал. В истории криминалистики известны эстеты, придающие мертвецам позы с картин старых итальянских мастеров. Но это еще не все. Жандармское досье на Мельникова свидетельствует: профессор — единственный специалист в империи, осуществлявший в Сеуле эксперименты по к л о н и р о в а н и ю…

У Алисы и Чичмаркова вытянулись лица.

— Потрясающе, верно? — заложив ногу за ногу, королевствовал Каледин. — Таким образом, на сцене, прошу любить и жаловать, появляется свежий мотив. Представим, останки Пушкина и Наполеона, несмотря на приличный возраст косточек, содержат частицы их ДНК. Забудьте о своих ничтожных миллиардах — тут пахнет сумасшедшей прибылью. Рождение заново кумиров всего человечества! В открытую на это никто не осмелится… но кто запретит медицинскому светилу провести секретную операцию? Первый опыт клонирования человека был совершен в 2002 году докторшей Брижитт Буасселье в Канаде, и пошла писать губерния. Покойный Мельников — профессор-звезда, и он имел широкие планы — помню интервью о клонировании мамонта. Тут проще простого. Извлекаем ДНК Пушкина, оплодотворяем яйцеклетку, младенца вынашивает суррогатная мать, и ура — клон с бакенбардами пишет бестселлер всех времен: «Онегин II: возвращение Ленского». А вот потребность в Наполеоне ставит меня в тупик. В эпоху самолетов-невидимок, спутников и ракет с лазерным прицелом самый крутой полководец — и тот становится подставкой для принтера.

Он глотнул шампанское. Чичмарков поцеловал нательный крест.

— Идиот я, — ляпнул он со всей купеческой прямотой. — Батя предупреждал, примета народная — кто родился в ночь на 29 февраля, обречен туго соображать. А меня в високосный год появиться на свет угораздило-с. Что мешало права на клонирование оформить и профессора нанять? Теперь кто-то миллиарды заграбастает… а я, как последний дурень — по миру пойду.

— Клонирование не инкубатор, а Пушкин не цыпленок, — осадил его Каледин. — Из яйца не вылупится. Ускоренных технологий для взросления нет, а это значит — надо ждать лет двадцать, пока он начнет писать хитовые стихи.

Чичмарков расслабленно махнул рукой: его сердце обуяла глубокая печаль.

— Слушай, Каледин, какой ты умный! — восхитилась Алиса.

— Это да, — ответил надворный советник с таким уничижительно-ленивым превосходством, что бывшая жена сейчас же пожалела о комплименте.

Купец подавил отрыжку шампанским.

— Мне не до ваших ритуальных политесов, — мрачно сказал он. — Поэтому говорю откровенно: никаких денег не пожалею! Если нужно электронное оборудование, нанять любых специалистов, командировки за границу — обращайся. Терять мне нечего. Косточки Александра Сергеича не найдутся — тогда я банкрот. В Лондон придется ехать, убежища политического просить.

— Неужели? — сухо переспросил Каледин.

— Не совсем… то есть… — смутился купец. — Ах, не силен я в политике-то. Господа, не угодно ли чаю? У меня самовар из чистого серебра… Версаче-с.

…Сумерки только-только начали сгущаться вокруг хижины старухи. Недавно прошел сильный ливень: с листьев падали тяжелые капли, воздух наполняли удушающие испарения — костер возле железного шеста Огуна во дворе, однако, продолжал гореть. Мари-Клер (в кремовом платье с кружевами, покрытом красными брызгами), сидела у митана. Закрыв глаза, она блаженно улыбалась. Меси-меси, Принсипе. Колдун за свои деньги хорошо постарался — не только рассказал об опасности, но и поделился энергией: трансформировав неясные пятна в ее голове в отчетливые физические образы. Тех троих, кто может помешать. Старуха чувствовала их, ощущала дыхание, слышала слова на незнакомом языке — словно они перенеслись через океан в ее хижину и сидели здесь, внутри мелового круга. Замечательно. Все трое собрались в одном месте — да, это настоящий подарок. Один совсем молодой, с бородкой… медноволосая девушка… и скучный блондин — очевидно, из бедной семьи, ибо жадно поедает рыбу.

Морщинистые щеки Мари-Клер скрывал густой слой мела. Веки она жирно обвела бурой глиной, став похожей на очковую змею, по лбу струился пот, разбавляя мучнистую массу. Старуха вытащила руку из жестяной миски — ладонь сделалась красной. На дне плавали в крови только что вырванные сердца черных петухов. Трогая каждое сердце кончиками пальцев, мамбо что-то хрипло шептала. Зачерпнув из плошки могильную землю, она чуть присыпала кровь: жидкость зашипела наподобие кислоты, пуская большие пузыри. Далее последовали обрезки чьих-то ногтей, прядь пегих волос и нарезанные тоненькими ленточками лоскутки темной ткани. Мел в пальцах раскрошился — Мари-Клер рисовала знаки, покрывая ими пространство вокруг себя.

Прошло изрядно времени, прежде чем мамбо запела. Ее голос — сильный, ничуть не старческий, вырвался наружу, за пределы хижины: стволы пальм зашатались, рассыпая листву. Жители соседней деревни не слышали пение, но поняли — звучит с а н т е р и я: собаки попрятались в канавах, на столах начали трескаться чашки. Песня, перемежаясь воем и хрипами, длилась минут сорок. Согнувшись, мамбо зачерпнула из миски остатки крови — круг из белого мела окрасился в вишневый цвет. В центр круга со стуком подвинулся небольшой череп. Одним движением колдунья сняла с него крышку — как со шкатулки. Внутрь мертвой головы легли сердца, земля, ногти и волосы. Мамбо открыла глаза — содержимое черепа вспыхнуло белым пламенем, в воздухе рассыпался сноп шипящих искр.

…Теперь все будет нормально. Эти трое больше не помешают.