Глава 3
От революции к избирательным урнам
(1924–1933)

Гитлер отбывал свой срок в Ландсберге, всего в 50 километрах от Мюнхена. Ландсберг — это тюрьма-крепость, но с относительно комфортными условиями содержания и даже возможностью посещений. Гитлеру они были разрешены, и впоследствии один из членов НСДАП вспоминал, что камера будущего лидера Третьего рейха напоминала ему гастроном: сторонники обеспечивали своего вождя и ветчиной, и колбасами, и пирожными, и шоколадом, и всем прочим¹.

В такой приятной обстановке, в компании своих товарищей, которые тоже принимали участие в путче, Гитлер работал над «Моей борьбой». Эта книга, написанная в грубой, гиперболизированной манере, тем не менее дает возможность понять основы мировоззрения ее автора. Конечно, «Моя борьба» — не программа Холокоста, Гитлер в ней не формулирует план уничтожения евреев, но откровенно излагает природу собственного антисемитизма. Он объясняет, более детально, чем в своих речах, почему ненавидит евреев. Эта ненависть воспринимается сегодня как продукт ума, настолько глубоко погрязшего в пучине предрассудков, что выглядит почти помешательством.

Тема евреев в книге доминирует. Не будет большим преувеличением сказать, что евреи — это клей, на котором держались личные взгляды Адольфа Гитлера, его кредо. Евреи были в этом смысле полезны Гитлеру с точки зрения и расчета, и смысла. Дело в том, что он полагал: великий вождь должен направлять борьбу только против одного врага². Это отчасти оправдано тем, пояснял Гитлер, что «восприимчивость масс очень ограниченна, круг их понимания узок, зато забывчивость очень велика»³. Тем не менее тактическая выгода, которую он находил, связывая евреев со всеми проблемами Германии, не должна заслонять от нас тот факт, что будущий фюрер искренне верил в угрозу, которую представляют собой евреи. «Существуют ли виды мерзости или распутства, особенно в культурной жизни, без того, чтобы к ним не был причастен хотя бы один еврей? — писал он в «Моей борьбе». — Если аккуратно вскрыть такой нарыв, вы найдете, словно червя в гниющем трупе, ослепленного внезапным светом, — жида!»⁴

Адольф Гитлер не только пытался рассказать в своей книге о том, как устроен мир, но и поведал о собственном характере и развитии с юношеских лет. Мы уже отмечали сомнения, высказывавшиеся о том, до какой степени его антисемитские взгляды сложились за время жизни в Вене, но в «Моей борьбе» он однозначно утверждал, что беспощадное отношение к евреям стало результатом именно жизни в австрийской столице. В Вене, утверждал Гитлер, он возненавидел евреев по бесчисленному, несметному числу причин. Евреи грязные — «даже по внешнему виду можно было сказать, что среди них нет любителей воды»⁵; они коварные — «я просто не знал, чему удивляться: хорошо подвешенному языку или искусству лжи»⁶; они сутенеры — «отношение евреев к проституции и еще больше к торговле девушками можно наблюдать в Вене лучше, чем где бы то ни было в Западной Европе, за исключением, быть может, некоторых портов на юге Франции»⁷. И кроме того, они стоят за идеологией, которую Гитлер презирал больше всего, — «еврейское учение марксизма отвергает аристократический принцип рождения»⁸.

Будущий фюрер писал, что вел жаркие споры с евреями, пытаясь убедить каждого в опасности их «марксистского безумства». Безуспешно… «Как вы ни пытаетесь ухватить такого апостола, рука ваша как будто погружается в жидкую грязь. Грязь эта уходит сквозь пальцы и тотчас же каким-то образом опять облегает ваши руки»⁹. Гитлер изображал себя во время пребывания в Вене политическим агитатором: «…в моем маленьком кругу я спорил с ними до хрипоты, до мозолей на языке в полной уверенности, что должен же я их убедить во вредоносности их марксистских нелепостей». В это утверждение трудно поверить, поскольку впоследствии никто не подтвердил, что принимал участие в подобных дискуссиях. Понять, зачем было Гитлеру формировать такой свой образ довоенного времени, нетрудно. В книге «Моя борьба» он создавал собственный миф — почти псевдорелигиозный трактат. Стадии его пробуждения, как изображал их Гитлер, были ясны и логичны. В Вене молодой человек фанатично возненавидел евреев потому, что увидел опасности, которые неотделимы от их происхождения. В годы мировой войны он узнал, каким образом евреи, роскошествующие в немецком тылу, сводят на нет все усилия храбрых солдат на передовой. Вскоре после завершения военных действий ему окончательно стала ясна собственная миссия: «…что касается меня, я решил заняться политикой»¹⁰.

На самом деле все было иначе. Во время пребывания в Вене и службы в немецкой армии Гитлер оставался маргиналом-одиночкой. Он никогда не проявлял интереса ни к карьере политика, ни к многочасовым спорам с евреями. В конце концов, Адольф Гитлер уже выбрал для себя стезю — он мечтал стать художником. Даже в первое послевоенное время, в полном противоречии с утверждениями из «Моей борьбы», будущий фюрер не проявлял никакого желания заниматься политикой. Он не вступил в военизированные отряды — фрайкор, а остался в армии — единственном доме, который у него был. Только летом 1919 года, после того, как Гитлер поступил на службу в армейскую просветительскую команду под началом капитана Карла Майра в Мюнхене, у него появился какой-то интерес к политике.

Проблема для Гитлера заключалась в том, что его истинная биография вовсе не была биографией героя. В реальности он был одним из многих молодых людей, удрученных событиями, которые не мог контролировать. Если бы не мировая война, он, надо думать, так и остался бы бедствующим художником, готовым продавать свои картины еврейским посредникам. Закончись война каким-либо иным образом, Гитлер, скорее всего, не пошел бы в политику. Но он оказался достаточно сообразителен, чтобы понять — его подлинная личная история не привлечет ни одного потенциального сторонника. Адольфу Гитлеру нужно было показать, что он рожден для великих целей. Этому человеку необходимо было заявить, что он управляет событиями, а не подчиняется им.

Сказанное выше важно в контексте Холокоста, поскольку означает, что нельзя объяснить это преступление, утверждая, что Адольф Гитлер был каким-то образом обречен совершить его. То, что во время написания «Моей борьбы» у него уже сформировалась глубокая ненависть к евреям, — правда, но реальным толчком для подобных эмоций стал характер поражения Германии в ноябре 1918 года в сочетании с политической и экономической ситуацией в Баварии в послевоенный период. Данные обстоятельства также объясняют, почему многие оказались заворожены его выступлениями. До войны, когда Гитлер разглагольствовал в кругу знакомых о своих взглядах на искусство, его никто не хотел слушать. Теперь, говоря о политике, он легко устанавливал контакт со сторонниками, потому что они испытывали аналогичные эмоции и находились в плену таких же предрассудков.

Гитлер не просто высказывал перед теми, кто готов был — и хотел! — его слушать, взгляды, которые эти люди разделяли. Его антисемитские и расистские взгляды отличались таким экстремизмом, что оправдывали поведение его соратников в части расширения и укрепления их собственной ненависти. Когда Гитлер делал в «Моей борьбе» гиперболизированные заявления, например о том, что еврей был и остается типичным паразитом, тунеядцем, который, подобно вредоносной бацилле, распространяется, как только возникает благоприятная среда¹¹, он тем самым раздвигал границы существующих антисемитских взглядов других немцев и радикализировал скрытых или «умеренных» антисемитов. Заразить ненавистью к евреям тех, кто пока не был ей подвержен, представляется гораздо более трудным. Как писал Олдос Хаксли, «пропагандист — это человек, который направляет в нужное русло уже существующий поток. Там, где воды нет, он будет копать зря»¹².

Наиболее радикальное утверждение Гитлера о евреях из «Моей борьбы» хорошо известно. «Если бы в начале и во время войны, — писал он, — двенадцать или пятнадцать тысяч еврейских развратителей народа попали под ядовитый газ, как это произошло с сотнями тысяч наших самых лучших немецких рабочих на поле боя, то жертвы миллионов на фронте были бы не напрасны. Напротив: вовремя уничтоженные двенадцать тысяч мерзавцев могли бы спасти жизни миллионам истинных немцев, ценных для будущего»¹³.

Обратим внимание: Адольф Гитлер недусмысленно заявил, что евреев следовало бы отравить ядовитым газом во время Первой мировой войны. И все-таки делать из этого вывод, что уже в тот момент он однозначно сложил в уме такую судьбу для всех евреев, было бы ошибочно. Конечно, прочитать невысказанные мысли Гитлера не представляется возможным, но сказать (с известной долей уверенности), что в то время он публично не выступал за уничтожение евреев, ошибкой не будет. Упоминая о ядовитом газе, Гитлер называет определенное число евреев, которые, по его мнению, саботировали военные устремления Германии. Свидетельств, что он хотел распространить такую практику на целые еврейские семьи и проводить массовое умерщвление евреев, нет. Политика национал-социалистической партии оставалась направленной на преследование евреев и лишение их немецкого гражданства — и на этой версии их будущего базируются все высказывания Гитлера в «Моей борьбе».

Тем не менее существует одна непосредственная причинная связь между взглядами, которые он выражал по поводу евреев в своей книге, и тем, что произошло позже. Гитлер полагал, что евреи, действуя в тылу, подорвали шансы Германии на победу в мировой войне, и был готов сделать все, чтобы им не удалось нечто подобное еще раз. «На совести этой нации преступников — два миллиона погибших в той войне, — говорил фюрер в частной беседе 25 октября 1941 года, спустя два года после начала Второй мировой, — а сейчас уже на сотни тысяч больше»¹⁴. С мыслью о том, что из событий Великой войны следует извлечь непосредственный урок, и этот урок легитимизирует Холокост, мы столкнемся позже.

Таким же образом, даже при том, что трудно поддержать утверждение, согласно которому Гитлер во время работы над «Моей борьбой» намеревался, в случае прихода к власти, проводить политику уничтожения всех евреев, нельзя сказать, что где-то в глубине души даже на этой стадии ему не хотелось бы, чтобы они исчезли. В своей книге будущий вождь Третьего рейха пишет, что если бы мог нажать кнопку, которая привела бы к полному исчезновению всех евреев в мире без каких-то последствий для него лично или для партии, он бы непременно это сделал. Это не означает, что у Гитлера уже был план убийства евреев; просто его ненависть к ним стала практически непреодолимой.

Оправдывая антисемитизм, Адольф Гитлер в «Моей борьбе» ссылался на традиционные предрассудки по отношению к евреям, существующие в христианстве. Он писал, что действует в согласии в волей Творца: «…защищая себя от еврея, я сражаюсь за дело Господа»¹⁵. Двумя годами ранее, выступая в Мюнхене, Гитлер был еще более откровенен в своей опоре на христианство: «Мое чувство христианина показывает мне моего Бога и Спасителя, как борца, — говорил он в апреле 1922-го. — Оно показывает мне человека, который, будучи некогда в одиночестве, окруженный лишь несколькими сторонниками, увидел этих евреев теми, кем они были на самом деле, и кто — истинный Бог! — был велик не как страдалец, а как борец»¹⁶.

Тот исторический факт, что Иисус родился евреем, очевидно, сильно мешал нацистам, но широко распространенная идея Хьюстона Чемберлена о том, что Иисус был не евреем, а арийцем, помогла преодолеть это затруднение. Теоретик нацизма Альфред Розенберг в книге «Миф ХХ века» развернул идею Чемберлена и предложил «позитивное христианство» — утверждение христианской церкви, свободной от «еврейского» влияния, с Иисусом, происходящим от нордического предка.

И все-таки собственное отношение Гитлера к христианству было сложнее, чем кажется на первый взгляд. Если в 1922 году он откровенно заявил, что является христианином, то мотив, стоящий за этим утверждением, почти наверняка прагматичен, если не сказать циничен, поскольку будущий фюрер хорошо понимал, что рискует оттолкнуть многих сторонников, если объявит себя неверующим. Он говорил: «Мне нужны как баварские католики, так и прусские протестанты, чтобы создать могущественное политическое движение. Все остальное придет позже»¹⁷.

Важно отметить, что через два года после написания «Моей борьбы» Адольф Гитлер уже не говорил, что является христианином. Вместо этого он сделал двусмысленное заявление, что действует в согласии с Творцом всемогущим и сражается за дело Бога. Христианин, прочитавший эти строки, мог предположить, что Бог в данном случае — Иисус, но слова Гитлера можно истолковать и так, что он верит в нехристианского Бога-творца, который предоставляет людям самим решать свои земные проблемы, и что не существует никакой потусторонней жизни, за исключением жизни нации. Его последующие высказывания по поводу христианства делают такую интерпретацию более чем убедительной. Например, позже Гитлер критиковал смиренность и слабость христианства¹⁸. В 1941 году Геббельс писал, что фюрер «…ненавидит христианство, потому что оно искажает все благородное в человечестве»¹⁹. Нет доказательств, что Гитлер искренне верил в божественное происхождение или воскресение Христа либо в какие-то иные ключевые догматы христианской веры. Напротив, он полагал, что на протяжении тысячелетий не существовало единой концепции Бога²⁰.

Основное направление аргументации в «Моей борьбе», не считая упоминания Творца всемогущего, полностью антирелигиозное. Для Гитлера суть, определяющая природу мира, заключается не в религии, а в нации. Причина опасности евреев в том, кем они являются сами по себе. В «Моей борьбе» он пишет: «…все существование евреев базируется на одной великой лжи, а именно на том, что они — религиозное сообщество, в то время как они на самом деле — нация, да еще какая!»²¹

Единственная причина упадка цивилизаций, утверждал он, заключается в смешении разных наций и «итоговом падении национального уровня». Развивая аргументацию Хьюстона Чемберлена, Гитлер подчеркивал, что «еврей почти никогда не берет в жены христианскую женщину»²², а это означает, что евреи ревностно блюдут чистоту собственной крови, а значит, они особенно опасны. Главной борьбой за существование, следовательно, является борьба между двумя наиболее национально чистыми сообществами людей — арийцами и евреями. Необходимо подчеркнуть, что все эти утверждения правдой не являются. На самом деле немецкие евреи были одной из наиболее ассимилировавшихся групп европейских евреев.

Две следующие идеи Гитлера, изложенные в «Моей борьбе», важны с точки зрения того, что произойдет дальше. Первая — его приверженность идее, разработанной теоретиками расовой гигиены, о сохранении «качества» нации с помощью контроля над теми, кому позволено иметь детей. «Требование о том, — писал Гитлер, — чтобы неполноценные люди были лишены возможности приносить равно неполноценное потомство, — это чрезвычайно разумное требование, которое, при систематизированном исполнении, представляет собой самый гуманный акт человечества»²³. Вторая идея — убежденность будущего вождя Третьего рейха в том, что для процветания нации немецкий народ должен иметь как можно больше территорий. Адольф Гитлер прямо указывал, где необходимо обрести дополнительное «жизненное пространство» (Lebensraum). «Если говорить о землях современной Европы, — писал он, — то в первую очередь мы должны думать о России и зависимых от нее приграничных странах»²⁴. Более того, на территории СССР, которая больше всего привлекала Гитлера, — на плодородных землях Украины и Белоруссии — также проживало много евреев. Если бы Гитлер сразу решился осуществить свои намерения, конфронтация и с Советским Союзом, и с евреями оказалась бы неизбежной.

«Моя борьба» — работа чрезвычайно важная. В этой книге предельно откровенно изложены основные постулаты мышления ее автора. В ней есть все: чудовищность угрозы, которую представляют евреи; сугубая значимость национального вопроса; определение тех, кому позволено иметь детей; необходимость для Германии приобретения территорий на востоке. Суть настолько очевидна, что кажется, будто Гитлер прячет все свои радикальные мысли на самом виду. Как писал его первый биограф Конрад Хайден, действительно оказалось, что «не существует более эффективного способа маскировки, чем самая широкая огласка»²⁵.

Чего в «Моей борьбе» нет, так это упоминания о планировании или осуществлении пивного путча. И тем не менее именно он способствовал популяризации личности Адольфа Гитлера в Германии и был темой, которая гарантировала интерес читателей. Впрочем, есть и объяснение, почему сам Гитлер предпочел не зарабатывать дополнительные очки на событиях ноября 1923 года в Мюнхене. Пока что, в 1924-м, он сидел в своей вполне комфортабельной камере в Ландсберге и не мог знать, когда сумеет получить условно-досрочное освобождение, а получив таковое, будущий вождь нации был бы вынужден сотрудничать с властями Баварии в деле реформирования национал-социалистической партии. Иначе как бы он смог вернуться в политику? Зачем рисковать и настраивать против себя влиятельных людей в Мюнхене, называя их поименно и, вероятно, досаждать тем представителям администрации, которые были вовлечены в путч на начальных стадиях? Не лучше ли помолчать? Из этого следует, что Гитлер посчитал, что мысли, изложенные в «Моей борьбе», не должны вызвать недовольство баварских властей. Им, наоборот, надлежит поспособствовать восстановлению его политической карьеры.

В начале осени 1924 года Адольф Гитлер жил надеждами, что его скоро выпустят из тюрьмы. Но служба прокурора Баварии была против этой идеи. Сотрудники прокуратуры напомнили суду, что Гитлер был подстрекателем революции и никогда не выражал раскаяния в своих действиях. И вообще, осужден он на пять лет, а отсидел пока меньше года²⁶. Тем не менее некоторые влиятельные баварцы поддерживали досрочное освобождение. В частности, начальник Ландсбергской тюрьмы Отто Лейбольд написал рапорт, в котором отметил, что во время заключения Адольф Гитлер несомненно стал более зрелым и спокойным, он — человек многогранных способностей, в особенности способностей политических, и обладает необычайной силой воли и прямотой мышления. Из этого документа также следовало, что Лейбольд не только в курсе того, что Гитлер за решеткой пишет «Мою борьбу», но и знаком с ее содержанием. «Он полностью поглощен написанием своей книги, которая должна быть закончена в течение ближайших нескольких недель. Она содержит его автобиографию вкупе с мыслями о буржуазии, еврействе и марксизме, немецкой революции и большевизме, о национал-социалистическом движении и проблемах, которые привели к событиям 8 ноября 1923 года»²⁷.

Во втором своем докладе, написанном в декабре 1924-го, Лейбольд проявил еще большее участие, отметив, что Адольф Гитлер «в особенности заслуживает досрочного освобождения»²⁸. Министр юстиции Баварии Франц Гюртнер согласился с его доводами, и 21 декабря 1924 года Гитлер получил условно-досрочное освобождение. Великодушие Гюртнера он не забыл и в 1933-м, после того как стал канцлером, назначил его рейхсминистром юстиции.

В Ландсберге Гитлер принял два важнейших решения. Одно имело отношение к дальнейшей тактике, которую он намеревался использовать для свержения Веймарского правительства. Адольф Гитлер решил добиваться власти демократическим путем, отметив следующее: «…если победить их в голосовании сложнее, чем перестрелять, то, по крайней мере, результат будет гарантирован их же собственной конституцией»²⁹. Второе решение касалось евреев. Летом 1924 года, когда «Моя борьба» еще не была закончена, он сказал товарищу: «Я изменил взгляд на методы борьбы с евреями. Это правда. Я был слишком снисходителен. Работая над книгой, я пришел к пониманию того, что для победы нужно будет применять самые жесткие меры. Убежден, что это жизненно важный вопрос не только для нашего народа, но и для всех народов, поскольку евреи — это чума для всего мира»³⁰.

На свободе Гитлер очень быстро понял, что политический климат в Германии изменился, и не в его пользу. По плану Дауэса, подписанному 16 августа 1924 года, был установлен новый порядок репарационных выплат Германии после мировой войны так, чтобы их размер соответствовал экономическим возможностям Веймарской республики. Державы-победительницы согласились на реструктуризацию долгов Германии и прекращение оккупации Рурского региона. Американцы предоставили Германии значительные кредиты, что помогло стране выплачивать репарации. В результате Соединенные Штаты оказались гораздо более влиятельным игроком на европейском экономическом рынке, а любые последующие финансовые проблемы, с которыми будет сталкиваться Америка, станут непосредственным образом сказываться на делах в Европе. Это и произошло спустя пять лет, во время биржевого краха на Уолл-стрит… Пока же, в конце 1924 года, могло показаться, что худшие времена для Германии остались позади. Национальная валюта стабилизировалась. Министр иностранных дел Густав Штреземан вел переговоры с западноевропейскими странами о нормализации отношений. Этот процесс завершился в 1925-м подписанием Локарнских договоров. На выборах в рейхстаг в декабре 1924 года было отмечено существенное падение поддержки экстремистских партий. Одни только коммунисты потеряли 17 процентов голосов.

Таким образом, два тома «Моей борьбы», вышедшие из печати в середине 1920-х годов, попали в безучастный, почти равнодушный к ним мир. Книга продавалась не очень хорошо. К 1929 году было куплено лишь 15 000 экземпляров второго тома. Отчасти это произошло из-за невысокого качества текста — известно высказывание Муссолини, что книга оказалась настолько скучна, что он не смог ее дочитать³¹, но отчасти и потому, что ко времени ее публикации интерес к Гитлеру заметно охладел.

Тем не менее предубеждение по отношению к евреям, которое столь громогласно проявлялось в первые послевоенные годы, уничтожить было не так-то просто. Арнон Тамир, немец еврейского происхождения, который в 1920-е годы учился в школе в Штутгарте, вспоминает, что его преподаватели никогда не упускали возможности сделать уничижительные замечания по поводу Веймарской республики. А республика во многом ассоциировалась с евреями. Тамир свидетельствует: «Что такое антисемитизм, я испытал уже в детстве. Родители непрестанно вдалбливали мне, как должен вести себя еврейский мальчик, чтобы не вызывать подозрений». Школьный друг Тамира «выдал» приятелям его еврейское происхождение. Вот что он об этом говорит: «Ребенком мне было особенно больно, когда мой так называемый лучший друг присоединялся к другим ребятам, и они кричали хором: “Еврейская свинья, трусливая еврейская свинья!” и прочие “зоологические” обзывательства. Я очень быстро понял, что являюсь другим, выгляжу иначе… Когда я в слезах вернулся домой, отец сказал мне: “Не уступай, когда они к тебе пристают. Давай сдачи!” В результате я дрался каждые два дня, приходил домой в крови, в порванной одежде, но потом научился защищать себя. Мне не повезло — я оказался единственным евреем в довольно реакционной школе, хотя там были учителя, которые, возможно, не являлись явными антисемитами. Один из них, бывший генерал-майор со шрамами на лице, говорил: “Да, в моем полку встречались достойные и храбрые евреи”, но это звучало так, словно он хотел сказать, что в других полках, или среди евреев, которых он не знал, действительно были трусливые и подлые люди. Такое отношение как-то просачивалось исподволь, мы впитывали его капля за каплей. И такие замечания, и им подобные, делали меня в глазах соучеников чужаком»³².

В то время как Арнон Тамир пытался приспособиться к своей жизни как немца и как еврея, в 500 километрах к северо-востоку от него, в Берлине юный Евгений Левине тоже испытывал непростые эмоции. Мальчика звали так же, как его отца, а это имя имело в Германии добрую — или недобрую, в зависимости от точки зрения, — славу. Еврей Евгений Левине-старший был одним из руководителей коммунистической революции 1919 года в Мюнхене. После того как отряды фрайкора восстановили контроль над городом, его расстреляли. Для сына Левине это была очень тяжелая история. Вот что он говорит: «Мне дали понять, что отец перед смертью вел себя мужественно. Он крикнул: “Да здравствует мировая революция!” Я был еще маленьким и многого не понимал, но усвоил, что нужно кричать, когда тебя будут расстреливать… Я тренировался, выкрикивая: “Да здравствует мировая революция!” И поневоле задумывался, хватит ли у меня храбрости, если меня поставят к стенке? Мальчиком я неоднократно подходил к стене, поворачивался и представлял, что меня сейчас расстреляют, потому что чувствовал, что самое главное — не испугаться и мужественно встретить смерть. И каким-то образом тогда уже пришел к мысли: когда-нибудь это обязательно случится и я буду готов. Все юношеские годы я не сомневался, что благородный человек должен рано или поздно погибнуть — либо на баррикадах, либо у стенки»³³.

Мать Евгения рассказывала ему о своем детстве в России. О том, как ее семья дрожала по ночам, лежа без сна, в то время как банды антисемитов бродили по окрестностям в поисках евреев. «Но коммунизм положил всему этому конец, — говорит Евгений. — При коммунизме евреи были просто одним из национальных меньшинств и официально антисемитизма не существовало».

Детство Евгения Левине-младшего прошло в Германии, и он испытывал определенные проблемы в связи со своим еврейским происхождением. Временами хулиганы приставали к нему в школе, но Евгений занимался боксом и мог дать отпор. В целом его заключение таково: «У меня было очень счастливое детство. Мне нравится все немецкое. Мне нравится немецкая живопись, немецкая поэзия, немецкие песни. Мне нравились многие мои товарищи… Хочу сказать, да, антисемитизм тогда был, но, если бы в то время сказать большинству немцев: “Слушайте, у вас будет правительство, которое убьет шесть миллионов евреев”, они бы воскликнули: “Нет-нет-нет! У нас же цивилизованная страна!”»

«Я не предполагаю, — продолжает Евгений, — что все немцы как-то особо по-доброму относились к евреям, но симпатии на индивидуальном уровне безусловно были». Многие из тех, с кем он сталкивался, проводили различие между ненавистью к предполагаемому «международному еврейскому заговору» и отношением к отдельным евреям, с которыми они сталкивались в повседневной жизни. «В известном смысле некоторые сознавали, что если ты ненавидишь “евреев”, то это не потому, что ненавидишь конкретных евреев, а просто потому, что считаешь евреев “плохими” — они распяли Иисуса Христа, из-за них немцы проиграли войну и вообще евреи делают много чего плохого. Но конкретные евреи могут быть хорошими. В одной из школ, в которой я учился, был поклонник нацистов, который сказал: “Ты должен быть одним из нас”. Я ответил: “Пойми, я не могу. Я еврей”. Он сказал (и многие евреи подтвердят, что им говорили то же самое): “Речь о других евреях! Достойные парни, такие, как ты, прекрасно подойдут новой Германии”. В конце концов я доказал, что являюсь достойным евреем, потому что, например, занимаюсь в школе фехтования, а значит, я не такой уж плохой».

Евгений Левине вспоминает, что у некоторых штурмовиков даже были подружки-еврейки. Утверждение может показаться нелепым, если бы не тот факт, что в 1920-е годы у Йозефа Геббельса, который позже станет ближайшим соратником Гитлера и одним из главных идейных вдохновителей Холокоста, тоже имелась подруга, в жилах которой текла еврейская кровь. Геббельс, активный член НСДАП с 1924 года, встречался со школьной учительницей Эльзой, мать которой была еврейкой. Он утверждал, что любил Эльзу, и говорил, что она не только красивая, но и вообще хорошая. Тем не менее ее происхождение Геббельса беспокоило. В частности, в его дневнике есть такая запись: «Еврейский дух в характере Эльзы часто огорчал и раздражал меня»³⁴. Словом, проблема была³⁵.

Странным можно считать то, что отношения у Эльзы и Геббельса возникли именно в тот момент, когда его антисемитизм стал укрепляться. Вскоре после провала пивного путча Йозеф Геббельс, например, сделал следующую запись: «…евреи — яд, который убивает организм Европы… каждый мечтает дать еврею в морду»³⁶. В апреле 1924 года в своем родном городке в Рейнской области он стал одним из основателей группы сторонников национал-социалистов. На первом собрании главной темой дискуссии была идея антисемитизма. Впоследствии Геббельс напишет: «Я на стороне националистов. Я терпеть не могу еврея и умом, и сердцем. Я испытываю к нему неприязнь и ненавижу всеми фибрами своей души»³⁷. Однако через пару недель он изливает на бумаге такие мысли: «Эльза — милое, доброе дитя. Немножко скучноватая. Но верная, трудолюбивая маленькая слуга. На нее можно положиться, она сделает для тебя все возможное»³⁸.

Тот факт, что в голове Геббельса могли уживаться две противоположные идеи — он ненавидел евреев и одновременно встречался с девушкой еврейского происхождения, — служит ярким напоминанием о реальности, с которой сталкивался Евгений Левине: некоторые нацисты презирали абстрактных евреев и могли любить конкретных евреев во плоти. Как говорит Бруно Хенель, бывший в 1920-е годы штурмовиком, у него имелись родственники-евреи, и все они встречались на семейных праздниках. «У меня были очень теплые отношения с двумя кузинами, являвшимися еврейками»³⁹. Тем не менее все это не помешало Бруно Хенелю, равно как и Йозефу Геббельсу, стать убежденным национал-социалистом.

Путь Геббельса к нацизму тоже показателен, поскольку демонстрирует ключевую роль политической и экономической ситуации в создании почвы для поддержки крайне правых. Свидетельств о том, что Геббельс был антисемитом до завершения Первой мировой, нет. К концу войны ему сравнялся 21 год. В армии он не служил из-за хромоты. Не имея возможности стать солдатом, Геббельс выбрал карьеру ученого. Руководителем его диссертации стал еврей — профессор Макс фон Вальдберг, но Геббельсу это, похоже, не мешало. Поворотным в его жизни оказался 1923 год, когда французские войска заняли Рейнскую область. Он родился в этих местах, в небольшом городке Рейдт, и в 1923-м жил здесь с родителями. Работы у Геббельса не было. Он страдал, как миллионы других немцев в это время, от гиперинфляции и политического хаоса, а теперь еще и возненавидел врага, который оккупировал его родину. Как многие соотечественники, он искал, кто виноват во всем происходящем, и нашел. Евреи!

Йозеф Геббельс начал читать выступления Гитлера и очень скоро решил, что вождь нацистов может стать тем спасителем, в котором нуждается Германия. «В Гитлере подкупает то, — писал в своем дневнике Геббельс в марте 1924 года, — что он показывает себя как совершенно прямая и честная личность. Это редко встречается в нашем мире партийных интересов»⁴⁰. Через три дня будущий министр пропаганды добавил: «Гитлер — энтузиаст-идеалист. Человек, который несет новую веру немецкому народу. Я читаю его речи и вдохновляюсь до бесконечности. Путь идет от головы к сердцу… Еврейский вопрос не может быть решен, если не действовать жестко, безжалостно и непреклонно»⁴¹.

Важно отметить, что Геббельс проникся симпатией к вождю национал-социалистов задолго до того, как познакомился с ним. Гитлеровских речей, изложенных на бумаге, оказалось достаточно, чтобы Геббельс убедился в значимости его личности. Так что его путь к нацизму формировался и на эмоциональном, и на рациональном уровне. Он озирался вокруг в поисках того, кто несет ответственность за проблемы Германии, потом решил, что это евреи, а затем увидел в Адольфе Гитлере человека, который сначала укрепил, а затем и усилил его ненависть.

В августе 1924 года Геббельс посетил одно из собраний крайне правых в Веймаре. У него хватило здравого смысла понять, что среди сторонников нацистов встречаются, мягко говоря, люди довольно странные. Чтобы охарактеризовать, например, Юлиуса Штрейхера как фанатика с поджатыми губами и некоторой патологией личности, оказалось достаточно одной встречи⁴². Но Геббельс остался верен делу и спустя четыре месяца, когда Гитлера выпустили из Ландсберга, записал в дневнике: «Адольф Гитлер на свободе! Теперь мы можем порвать с националистической публикой, которая все время смотрит назад, и снова стать настоящими национал-социалистами. Привет, Адольф Гитлер! Мы опять обрели веру в победоносную силу нашей идеи»⁴³.

Впервые Геббельс увидел того, на кого возлагал столько надежд, в июле 1925 года на очередной встрече в Веймаре. Впечатление было просто ошеломляющим. «Веймар оказался буквально возрождением, — признавался он в дневнике. — Этот день я никогда не забуду. Я до сих пор как во сне… Какой голос! Какие жесты, какая страсть! Именно таким я себе его и представлял»⁴⁴. Геббельс, человек, который позже напишет: «Идет мировая война, уничтожение евреев должно стать неизбежным последствием»⁴⁵, пребывал в полнейшем восторге.

Если Геббельс был абсолютно уверен в Гитлере, то подавляющее большинство немцев, как мы уже знаем, придерживались иной точки зрения. В середине 1920-х годов Германия становилась все более процветающей, и нацистская партия казалась теперь неуместной, эксцентрической группой на задворках политической жизни. Но пропустить этот период развития национал-социализма было бы ошибкой. То, как в те годы Адольф Гитлер выстраивал процесс принятия решений внутри партийной элиты, дает возможность понять, в чем заключалась его руководящая роль в Холокосте.

Важно отметить, что летом 1925-го, когда Геббельс слушал выступление Гитлера, НСДАП являлась не обычной политической партией, а движением, возглавляемым одним человеком, уверенным в своей легитимности исключительно исходя из личной притягательности, эффекта, который он оказывал на собственных сторонников, и легитимность в данном случае понимается как согласие людей, добровольно признающих за своим вождем право принимать решения. «Теперь я понял, что тот, кто во главе, — прирожденный вождь, — писал в дневнике Геббельс в июле 1925 года. — Я готов пожертвовать всем ради этого человека. В моменты величайшей потребности история дает народу величайших мужей»⁴⁶. Идея, что члены нацистской партии должны полностью подчиняться своему вождю, или фюреру, потому что его предназначение — возглавлять их, стала определяющей для концепции партии задолго до того, как нацисты пришли к власти.

Тем не менее НСДАП не была организацией, в которой Гитлер диктовал и контролировал все нюансы политической жизни. На самом деле, пока он был уверен, что подчиненные безусловно соглашаются с его руководящей ролью, он мог удивительным образом долгое время не проявлять никаких диктаторских черт. Например, Геббельс в 1925 году придерживался совершенно иных взглядов на Советский Союз, чем Гитлер. В статье, опубликованной в Völkischer Beobachter в ноябре 1925-го, Геббельс писал, что было бы неправильно рассматривать большевизм как исключительно еврейское изобретение. Нет, большевизм следует понимать как потенциальный путь к построению более благополучного общества в России. Такой взгляд для Гитлера был бредом, причем бредом вредным, но вождь нацистов, когда они позже в том же месяце встретились на очередном собрании, вел себя с Геббельсом вполне дружелюбно⁴⁷.

В начале 1926 года Геббельс входил в состав группы внутри национал-социалистической партии, добивавшейся и других изменений. Эта группа под руководством Грегора Штрассера, видного деятеля НСДАП из Баварии, который работал на севере Германии, выступала за то, чтобы партия стала более «социалистической». В планы Гитлера сие не входило и вообще выглядело так, словно Штрассер и Геббельс покушаются на его авторитет, а такого он допустить не мог. На конференции в Бамберге в феврале 1926 года Гитлер пресек эти попытки не спором с инакомыслящими, а двухчасовой речью, в которой опроверг их идеи. Он неоднократно повторил, что большевизм — это еврейский заговор и естественными союзниками Германии являются Италия и Британия, а отнюдь не СССР.

Геббельс был потрясен. «Одно из величайших разочарований в моей жизни, — записал он в дневнике. — Я больше не полностью верю в Гитлера. Это ужасно: я утратил внутреннюю убежденность… Я в отчаянии!»⁴⁸ Но Гитлер, сознавая потенциал Геббельса для дела национал-социализма, решил, что нужно утешить его уязвленное эго. Он пригласил Геббельса в Мюнхен, предоставил возможность пользоваться своей машиной с шофером, проводил с ним много времени и хвалил его. Гитлер также в общих чертах обрисовал свое представление о будущем Германии в таких рамках, которые должны были вновь активизировать энтузиазм засомневавшегося сподвижника. «Я люблю его [Гитлера], — действительно впоследствии записал Геббельс в дневнике. — Он все продумал… Я преклоняюсь перед великим политическим умом!»⁴⁹

Адольфу Гитлеру удалось увести Геббельса — человека, действительно им ценимого, — от политического курса, с которым тот был не согласен, и вернуть на позиции безоговорочной поддержки. Более того, он достиг этого, избежав личной конфронтации. Гитлер никогда не критиковал Геббельса прямо. Он не пытался победить его в споре. Он, можно сказать, руководил сознанием Геббельса, в данном случае сначала произнеся речь, в которой опроверг его идеи, а затем загладив нанесенный ущерб «агрессивным обаянием». Это не традиционный образ Адольфа Гитлера как вождя, сложившийся у многих людей. Их впечатление формировалось преимущественно непримиримым тоном его выступлений, запечатленных на старых черно-белых кадрах кинохроники, и они считали его авторитарным, грубым и агрессивным. Как показывает описанный инцидент, Гитлер был способен тонко управлять людьми, но этот случай показывает и то, что он очень строго следил за тем, чтобы подчиненные не покушались на его абсолютную власть. Детали поведения Гитлера беспокоили меньше. Нарисовав широкое «видение» Германии, какую он хотел создать, фюрер мог оставить своим сторонникам право продумывать, как воплощать эти идеи на практике, а потом подправлять их, если был не во всем согласен с избранной ими методологией.

Есть еще один важный момент в гитлеровской технике руководства людьми, с которым в это время пришлось столкнуться Геббельсу. Фюрер редко распределял конкретные обязанности среди членов партии, поэтому конфликты между амбициозными нацистами были неизбежны. Например, после того, как Геббельс был назначен ответственным за пропаганду, он увидел, что другие люди продолжают осуществлять контроль за определенными аспектами радио, кино и подготовкой лекторов. Ему пришлось самому думать, как взять в свои руки все рычаги управления, и делать это. Другими словами, внутри партии все время что-то происходило, особенно с учетом того, что Гитлер редко вмешивался в споры о зонах ответственности между своими подчиненными. Как мы увидим, такой стиль руководства окажет существенное влияние на развитие Холокоста.

В 1928 году Адольф Гитлер написал продолжение «Моей борьбы». На сей раз в своих размышлениях он сосредоточился преимущественно на международных проблемах. Эта работа — «Вторая книга» — при его жизни не была опубликована, но тем не менее дает представление о развитии политических убеждений будущего вождя Третьего рейха. Главное, она показывает, как Гитлер использовал понятие «раса» в качестве ориентира в международной политике.

Гитлер задался вопросом, почему Америка процветает, а СССР остается относительно отсталым, и ответ увидел в расовой плоскости. Он утверждал, что, поскольку «лучшая кровь» из Европы перетекла в США, неудивительно, что эта страна стала такой сильной и богатой. С другой стороны, в «иудо-большевистской» России живут люди меньшей расовой ценности, а значит, СССР никогда не сможет возвыситься как государство.

И опять в центр событий Гитлер поставил евреев. «Конечной целью еврейской борьбы за выживание является порабощение производительно активных народов»⁵⁰, — писал он. Свою мысль лидер НСДАП развивает дальше и доводит до логического, по его мнению, завершения: «Конечная цель еврея — денационализация и хаотическая порча других народов, понижение расового уровня высших и доминирование над расовой массой… Таким образом, еврейская интернациональная борьба всегда будет заканчиваться кровавой большевизацией»⁵¹.

Во «Второй книге» Адольф Гитлер снова заявил, что Германии для процветания нужны новые территории, и эти территории должны быть приобретены силой: «Свободу можно обрести не выпрашиванием или обманом, не трудом и старанием, а исключительно борьбой — борьбой за собственные интересы»⁵².

Ко времени написания «Второй книги» Гитлер уже утвердился как доминантная фигура среди правых националистов. Он добился этого не публикацией работ, демонстрирующих его «провидческие» достоинства, и не осуществлением «мудрого» руководства, которое покорило Йозефа Геббельса, а приемом в НСДАП людей, с которыми не всегда и не во всем был согласен. В частности, в 1927 году членом нацистской партии стал граф Эрнст фон унд цу Ревентлов. В 1924-м граф, один из руководителей движения пангерманизма, стал одним из основателей Немецкой националистической партии свободы (Deutschvölkische Freiheitspartei), но спустя несколько лет решил «подчинить» себя Адольфу Гитлеру. Почему Ревентлов это сделал? Он объяснил: потому, что Гитлер «доказал, что может быть вождем; он создал свою партию на основе собственных взглядов, своей воли, объединяющих национал-социалистических идей и руководит ей. Он и партия неразделимы, и это демонстрирует единство, которое является необходимым условием для успеха»⁵³. Ревентлов призвал членов своей партии присоединиться к нацистам, заявив, что единственная возможность добиться какого-то прогресса у Германии есть только с Национал-социалистической немецкой рабочей партией.

Ревентлов искренне верил в социалистические идеи, которые продвигал Грегор Штрассер и которые были отвергнуты вождем нацистов на Бамбергской партийной конференции 1926 года. Тем не менее Гитлер приветствовал его переход к нацистам. Он понимал, что, если хочет собрать все националистические партии под знаменем со свастикой и получить шанс завоевать власть, надо быть терпимым к широкому диапазону мнений.

Одним из пунктов, по которым между Ревентловом и Гитлером было согласие, оказался антисемитизм. В марте 1928 года граф сказал, что стране нужен закон, который запретил бы дальнейшую иммиграцию евреев. «Выдворить из страны всех евреев, которые приехали в Германию после 1914 года, а к остальным применить закон об иностранцах, оставляющий право последующего их выдворения из страны и лишающий их всех прав, которые обеспечивает немецкое гражданство!»⁵⁴

Предложение не прошло, но тот факт, что Ревентлов почувствовал — такие идеи можно огласить, демонстрирует его уверенность в антисемитизме нацистов. Несмотря на очевидное процветание и модернизацию Веймарской республики, антисемитизм оставался укорененным в определенных областях немецкой жизни. Вот один пример. Многие молодые евреи создавали собственные туристические клубы, чтобы путешествовать по стране. Членом такой молодежной еврейской ассоциации любителей турпоходов стал и Евгений Левине. «Не забывайте, что в Германии были места, где никогда не видели живого еврея, — говорит он, — поэтому там было очень легко ненавидеть евреев вообще. Помню, как мы возвращались с прогулки по сельской местности на поезде в Берлин. Я был с рюкзаком, в коричневой рубашке». В купе вместе с Евгением и его друзьями оказался крестьянин, который начал ругать евреев, и вдруг услышал: «А мы тут все евреи». Он расхохотался и сказал: «Вы думаете, что мы в деревне такие тупые? Вы же явно очень приличные, спортивные немецкие парни. И не говорите мне, что вы евреи!» Этот человек действительно думал, что над ним пошутили. «Мы не носили пейсы и бороды, и лапсердаков на нас не было, — продолжает Евгений. — По его мнению, мы выглядели как обычные немецкие юноши. Возможно, с более длинными носами или более темными глазами, но у многих немцев длинные носы и темные глаза. Самое комичное — это расовая идея “германцев”: видит Бог, большинство нацистов не выглядели как идеальные “арийцы”»⁵⁵.

Гитлер заявлял, что в Германии ненависть к евреям стала сильнее, чем когда-либо. На ежегодном съезде НСДАП в сентябре 1928 года он сказал, что антисемитизм укрепляется как идея. «То, что едва ли можно было встретить десять назад, сейчас существует: еврейский вопрос занимает сознание людей, он больше не исчезнет, и мы сделаем так, чтобы он стал вопросом мирового, международного уровня; мы не отступим, пока он не будет решен окончательно. И мы думаем, что доживем до этого дня»⁵⁶.

Тем не менее, несмотря на хвастовство вождя национал-социалистов, свидетельств того, что большинство немцев поддерживали нацистов и их яростный антисемитизм, нет. Совсем наоборот. Произнося эти слова, Гитлер не мог не вспоминать, что четырьмя месяцами раньше, в мае 1928 года, на всеобщих выборах НСДАП набрала всего 2,6 процента голосов избирателей. Для нацистов это был катастрофический результат. Однако через пять лет Адольф Гитлер станет канцлером Германии и вождем крупнейшей политической партии страны, и такая трансформация окажется следствием не его фальшивого заявления о повсеместной озабоченности немцев «еврейским вопросом», а фактора, над которым он уж точно был не властен, — экономической катастрофы.

Экономика Веймарской республики, полностью зависящая от американских кредитов, рухнула вслед за катастрофой на Уолл-стрит в октябре 1929-го. Всего за один год — с сентября 1929 по сентябрь 1930-го — число безработных в Германии увеличилось с 1 300 000 до 3 000 000 человек. Демократическое правительство практически прекратило существование в марте 1930 года, когда распалась коалиция, в которую входили Немецкая народная партия и социал-демократы. Новому правительству рейхсканцлера Генриха Брюнинга пришлось широко пользоваться статьей 48 Веймарской конституции, позволявшей проводить законы президентскими указами.

На выборах в сентябре 1930 года нацисты получили 6 000 000 голосов и стали второй по численности политической партией в рейхстаге. Это был поразительный результат. Миллионы немцев, совсем недавно отвергавшие Гитлера и нацизм, в это страшное время внезапно повернулись к ним. И все-таки, несмотря на громогласные заявления 1928 года об усилении в Германии антисемитизма, лидер НСДАП хорошо сознавал реальность: новые сторонники пришли к нему далеко не в первую очередь из-за ненависти к евреям. Так или иначе свою одержимость еврейским вопросом Гитлер приглушил. Из его выступлений в период с 1930 по 1933 год следует, что в это время он уделял евреям гораздо меньше внимания, чем раньше. В октябре 1930-го Гитлер даже заявил: «…мы не имеем ничего против порядочных евреев, но, если они сговариваются с большевиками, мы смотрим на них как на врагов»⁵⁷.

Вместо разглагольствований о евреях Адольф Гитлер сосредоточился на необходимости восстановления Германии через создание национал-социалистического государства. Он призывал отклонить штрафные санкции, наложенные на Германию странами-победительницами после мировой войны, и предупреждал об опасности большевизма. На встрече с промышленниками Дюссельдорфа в январе 1932 года фюрер, в частности, сказал: «Сегодня настал поворотный пункт в судьбе Германии, потому что страна рискует свалиться в большевистский хаос»⁵⁸ и во всей своей продолжительной речи ни разу не упомянул о евреях.

Впрочем, из этого не следует, что аудитория могла по наивности поверить, что национал-социалисты внезапно отказались от антисемитизма. Нацистская пропаганда постоянно твердила, что евреи несут ответственность за большевизм, за ненавистный Версальский договор и за «извращения» капитализма, которые привели к экономическому краху, а значит, когда Гитлер упоминал одну из этих идей в своих выступлениях, многие слушатели могли понять, что все это в конечном счете вина евреев.

Слушая выступление Адольфа Гитлера в 1932-м, Ютта Рюдигер, которой тогда был 21 год, прекрасно понимала, что за словом «большевизм» скрываются евреи. «Евреи, безусловно, ассоциировались с коммунизмом, — говорит она. — Тогда была популярна злая шутка, что среди коммунистов в России должен быть по крайней мере один гой, чтобы он мог подписывать смертные приговоры по субботам — в священный для евреев день. Это, конечно, грубо, но непосредственная связь между коммунизмом и евреями точно была»⁵⁹.

Ютта Рюдигер свидетельствует, что в начале 1930-х годов Гитлер и национал-социализм привлекли ее потому, что ей казалось — они предлагают выход из экономического тупика и дадут Германии возможность достигнуть поставленных целей. Кроме того, она считает, что антиеврейская тематика являлась вполне уместной: «У народа было общее ощущение, которое присутствовало и во времена империи, и могло также присутствовать в определенное время и в других странах, что евреи представляют собой чуждый элемент»⁶⁰.

Иоганнес Цан, который в 1932 году был молодым банковским служащим, согласен с этим утверждением: «Общее мнение было таково, что евреи в Германии слишком далеко зашли»⁶¹. Под словосочетанием «слишком далеко» Цан имеет в виду, что немецкие евреи заняли непропорционально большое место в таких сферах деятельности, как юриспруденция, медицина и журналистика. (Совершенно неудивительно, что евреи выбирали связанные со всем этим профессии, поскольку многие иные были для них долгое время запрещены.) По словам Иоганнеса Цана, в какой-то момент евреев стало чересчур много, вот и появилось ощущение, что их следует «укоротить», и с этим никто не спорил, но никто из немцев не поддержал бы мысль, что их всех следует убить. А если бы и поддержал, то таких оказалось бы совсем немного⁶².

Тем не менее основной причиной растущей популярности национал-социалистической партии в Германии оставалась тяжелая экономическая ситуация. Для многих людей во время экономической катастрофы и в атмосфере политической неопределенности самое главное — найти работу и обеспечить семью. К началу 1933 года в стране было 6 000 000 безработных. Интересно, что одновременно с нацистами набирали силу и коммунисты. Казалось, страна раскалывается на две диаметрально противоположные части: с одной стороны — коммунисты, с другой — нацисты. «Шесть миллионов безработных означает, если считать семьи из трех человек, восемнадцать миллионов тех, кому нечего есть, — говорит Иоганнес Цан. — А когда в такое время человек лишается работы, ему остается одно: либо стать коммунистом, либо вступить в штурмовые отряды. Предприниматели считали, что лучше будет, если такие люди пойдут в отряды Рема, потому что там дисциплина и порядок. И вначале — это нужно сегодня отметить — было трудно понять, что такое национал-социализм: нечто хорошее с некоторыми негативными побочными эффектами, или нечто плохое с некоторыми позитивными побочными эффектами»⁶³.

Такие утверждения похожи на самооправдание. Дело в том, что в период подъема нацизма, между 1930 и 1933 годом, Гитлер действительно не акцентировал свою ненависть к евреям, но его сторонники подобной сдержанности не проявляли. Юлиус Штрейхер не только продолжал публиковать антисемитскую грязь в своем Der Stürmer. В 1932-м он заявил: «Мы, национал-социалисты, убеждены, что Адольф Гитлер — мессия новой Германии. Мы убеждены, что он послан Богом для освобождения немецкого народа от кровососов — всемогущего еврейства»⁶⁴.

Йозеф Геббельс в это время тоже продолжал озвучивать свои антисемитские убеждения. С момента назначения гауляйтером Берлина в конце 1926 года он сделал объектом травли берлинских евреев, прежде всего Бернхарда Вайса — вице-президента полиции столицы. В своем пропагандистском журнале Der Angriff («Атака») Геббельс постоянно именовал его Исидором. Напомним, что Исидор, в отличие от настоящего имени Вайса Бернхард, — архетипичное еврейское имя. В Der Angriff «Исидора Вайса» изображали в разных карикатурных образах — крючконосого, подозрительного еврея и даже осла. Вице-президент полиции подал в суд, который подтвердил, что карикатурное изображение осла действительно на него похоже. После этого Геббельс еще раз напечатал карикатуру и сопроводил ее подписью, которая гласила, что судьи согласились с тем, что Вайс выглядит как осел⁶⁵. Наряду с этим Геббельс поддерживал уличные акции, направленные против евреев. В сентябре 1931 года, в канун праздника Рош а-Шана — еврейского Нового года, штурмовики пронеслись по бульвару Курфюрстендамм — одному из самых популярных мест для прогулок, покупок и развлечений в Берлине, нападая на всех, кто казался им евреем. К этому моменту Геббельс уже вычеркнул из своей жизни полуеврейку Эльзу и встречался с голубоглазой блондинкой Магдой Квандт. В декабре 1931-го они поженились.

В начале 1930-х годов нацистская пропаганда подвергала нападкам и те области экономики, в которых, как многие думали, господствовали евреи. В частности, в листовке, выпущенной к выборам на севере Германии, говорилось: «В Ганновере подготовлен и нанесен новый удар, нацеленный на ваше разорение! Существующая система позволяет гигантскому американскому концерну Woolworth при поддержке финансового капитала открыть новый вампирский магазин в центре города, на Георгштрассе, чтобы полностью разорить вас»⁶⁶.

Многие сразу воспринимали упоминание Woolworth как атаку на евреев. Дело в том, что национал-социалисты уже не первый год твердили, что крупные универсальные магазины принадлежат преимущественно евреям и представляют опасность для традиционной лавочной торговли. Эти магазины — символ современности — вампирскими нацисты называли потому, что они якобы высасывают всю кровь у небогатых предпринимателей. Сторонников Гитлера настолько раздражало существование таких магазинов, что им был посвящен один из 25 пунктов первоначальной программы НСДАП (в пункте 16 говорилось, что большие магазины следует сдавать внаем, по низким ценам, мелким производителям).

После прихода национал-социалистов к власти крупные универмаги стали особым объектом их ненависти. Из того же Ганновера сообщали, что в декабре 1934 года неоднократно происходили бунты против еврейского бизнеса. «В воскресенье перед Рождеством в еврейские магазины и в магазин Ф. У. Вулворта бросали емкости с ядовитым газом. Из-за серьезного отравления десять продавцов доставлены в больницу»⁶⁷. На самом деле местный представитель концерна Woolworth евреем не был.

Йозеф Геббельс одобрял такую политику «вины по ассоциации». Когда рядовые немцы слышали словосочетание «универсальный магазин», они представляли себе евреев, подсчитывающих выручку; когда им говорили об опасности марксизма, обыватели тут же вспоминали, что Маркс был евреем, и так далее. Геббельс считал — пропаганда становится максимально эффективной, если людей удается заставить думать, что они самостоятельно пришли к какому-то заключению по поводу чего бы то ни было⁶⁸.

Но даже при том, что в это время поддержка нацистов росла, многие немцы все еще были против них. С особым презрением к их антисемитизму относились социалисты. Сторонники коммунистов, такие, как, например, Алоиз Пфаллер, недоумевали — немцы еврейского и нееврейского происхождения говорят на одном языке, учатся в одних школах и живут по соседству, так за что их ненавидеть? Пфаллер и его друзья полагали, что человек никак не может повлиять на свое рождение, и совершенно ясно, что никто не несет за него ответственности⁶⁹. Для таких людей, как Пфаллер, главным была не раса, а создание в Германии общества равноправия при ограничении власти крупных предпринимателей.

В немецких газетах появлялись и пророческие предупреждения о том, что может случиться, если нацисты придут к власти. Например, журналист еврейского происхождения Лион Фейхтвангер в январе 1931 года писал в Welt am Abend: «Национал-социализм стремится низложить разум и утвердить на его месте эмоции и импульс — точнее, варварство. После становления Третьего рейха интеллектуалам и художникам остается ждать одного: уничтожения»⁷⁰.

Тем не менее немцы хотели радикальных перемен. При том что сами нацисты никогда не набирали большинство голосов избирателей, многие избиратели поддерживали партии, которые открыто выступали за отмену демократии. На всеобщих выборах в июле 1932 года национал-социалисты получили 37 процентов голосов, а коммунисты — 14 процентов. В сумме это был 51 процент — чрезвычайно важный результат, поскольку он означал, что большинство голосует против существовавшей в то время системы демократического правления. Немцы чувствовали, что оказались в плачевном положении не из-за действий отдельных политиков или партий, а из-за самого механизма руководства страной.

Нерасположенность населения Германии к демократии в начале 1930-х годов вызвала разные комментарии. «Победа национал-социализма возможна прежде всего потому, что в этой стране за демократию никогда не шли кровавые битвы, — писал в декабре 1931 года Генрих Манн. — В конкретный исторический момент, после поражения в войне, она выглядела как возможный выход — по сравнению с катастрофой монархии и опасностью большевизма. Только выход — не цель, и уж никак не предмет страсти»⁷¹.

«У немцев нет традиции демократии, — утверждает Арнон Тамир. — И никогда не было. В Германии до наших дней не было демократии, за которую пришлось бы сражаться ее гражданам». Немецкий еврей Тамир, чья молодость пришлась на 1920–1930-е годы, тоже пришел к мысли, что успех Гитлера стал возможен прежде всего из-за кризиса немецкой государственности: «Нацизм зародился в обстоятельствах 1920-х, после того, как была проиграна война, когда немецкий народ чувствовал себя подавленным и униженным, переползая от одного экономического кризиса к другому, от одного политического кризиса к другому. Так что все очень удобно сложилось. Надо было только найти виновных. И весь антисемитизм нацизма на самом деле заключен в одной фразе: во всем и всегда виноваты евреи»⁷².

Если Адольф Гитлер в период укрепления популярности у избирателей и приглушил свою риторику в отношении евреев, то направление политики нацизма оставалось прежним и ничем не отличалось от вывода Арнона Тамира: «Виноваты евреи». Как заметил в октябре 1931 года видный деятель НСДАП Грегор Штрассер, нацисты, придя к власти, обязательно положат конец господству евреев в Германии. Это будет достигнуто путем «исключения евреев из всех областей, в которых они препятствуют развитию немецкой экономики»⁷³. 37 процентов избирателей, поддержавших в июле 1932 года национал-социалистов, таким образом, проголосовали за партию, которая открыто намеревалась в случае победы заняться преследованием немецких евреев. Нацисты этого не скрывали.

Интересы многих представителей политической элиты Германии совпадали с интересами национал-социалистов. Власти предержащие также хотели восстановить в стране «порядок», уничтожив демократию и покончив с угрозой, исходившей от коммунистической партии. В 1932 году 85-летний президент Пауль фон Гинденбург, во время мировой войны командовавший немецкими войсками, уже был готов отказаться от демократии и поддержать создание правительства правых. Проблемой для Гинденбурга являлось одно: Адольф Гитлер как вождь наиболее влиятельной силы на правом фланге политической жизни Германии был для него неприемлем в качестве канцлера. Когда они встречались в августе 1932-го, Гинденбург сказал Гитлеру, что не сможет оправдать перед Богом, перед своей совестью и перед страной переход всей полноты власти к одной партии, тем более такой, которая настроена против людей, имеющих иные взгляды⁷⁴. Он повторил свое мнение при встрече с лидером НСДАП и в ноябре, выразив опасение, что кабинет во главе с ним неизбежно превратится в партийную диктатуру со всеми вытекающими из этого последствиями, а сие приведет к усилению противоречий, характеризующихся острой борьбой враждебных друг другу сил и тенденций. Гинденбург еще раз подтвердил, что не может примирить подобную ситуацию со своей клятвой и своей совестью⁷⁵. Его нежелание видеть Гитлера канцлером отчасти было основано на классовом происхождении. Президент называл Гитлера богемским капралом⁷⁶. Он также дал понять, что не во всем поддерживает политику нацистов, в первую очередь в вопросе о неприкрытом партийном антисемитизме. В августе 1932-го Гинденбург, кстати, написал письмо в Центральный союз немецких граждан иудейского вероисповедания (Centralverein) с осуждением нападок на евреев, а еще раньше, в ходе перевыборной президентской кампании, депутаты рейхстага от нацистской партии несколько раз сказали о самом Гинденбурге как о еврейским кандидате⁷⁷.

Тем не менее часть ближайшего окружения Гинденбурга разделяла антисемитские взгляды. Франц фон Папен, канцлер Германии на протяжении большей части 1932-го в следующем году в интервью лондонской газете Evening Standard отметил, что такое большое число евреев в медицине и юриспруденции, какое есть сейчас в Германии, немыслимо для Британии, и необходимо бороться с влиянием «международного еврейства», которое захватило ведущие позиции в немецкой государственной гражданской службе⁷⁸.

Гинденбургу пришлось иметь дело еще с одной проблемой. Никто из канцлеров, назначенных им в 1932-м, — ни Франц фон Папен, ни Курт фон Шлейхер — не имели широкой поддержки, и он опасался, что разрыв между правящим классом и рядовыми немецкими избирателями будет только увеличиваться. Пожалуй, это даже может привести к гражданской войне между коммунистами и нацистскими штурмовиками на улицах городов…

Гитлер позиционировал себя как человек, с уважением относящийся к Гинденбургу, и как молодой патриот, намеренный объединить Германию. Выступая 4 января 1933 года в Детмольде, он сказал: «Возникновение национал-социалистического движения было обусловлено стремлением к подлинному объединению немецкого народа… Судьба поставила перед нами великую задачу покончить с разъединением немецкого народа». Необходимо, говорил Гитлер, безжалостно уничтожить все, что разрывает страну на части. Одной из угроз для немецкого Volk он называл марксизм. О евреях Гитлер опять не упомянул, но многие уже не раз слышали, как марксизм непосредственно связывали с ними⁷⁹.

Францу фон Папену в итоге удалось примирить Гинденбурга с Гитлером. В декабре 1932 года Папен был вынужден уступить пост канцлера Курту фон Шлейхеру, поскольку его администрация не пользовалась поддержкой у народа. Шлейхер для собственного правительства попытался создать более широкую платформу, но не преуспел в этом. Папен взял реванш и предложил свою кандидатуру как вице-канцлера при канцлере Гитлере. Пауль фон Гинденбург согласился. Они предполагали, что Папену удастся «усмирить» нового канцлера и ввести в кабинет кое-каких министров, не являющихся членами нацистской партии.

30 января 1933 года, через 13 лет после оглашения программы Немецкой рабочей партии в мюнхенском пивном ресторане «Хофбройхаус» и меньше чем через пять лет после того, как нацисты получили всего 2,6 процента голосов на всеобщих выборах, Адольф Гитлер стал канцлером Германии. Теперь-то он наконец и начнет воплощать свои давно лелеемые планы в жизнь.