Постскриптум
В заключение хочу сказать несколько слов о том, почему мне показалось уместным дать этой книге подзаголовок «Новая история», и напомнить о сложностях, с которыми сталкиваются все пишущие о Холокосте. Как могли заметить читатели, эта книга — не прямолинейная история, которую легко объяснить. Может показаться удивительным, но этому не помогает и само слово «холокост», изначально означавшее «всесожжение» или «жертва всесожжения» и лишь относительно недавно ставшее в общественном сознании ассоциироваться с плановым массовым уничтожением евреев.
Начнем с истоков. Всеобщего согласия в том, что точно означает сейчас это слово, нет. Относится оно только к убийству евреев или применимо к любому геноциду? Считать ли, например, холокостом истребление персов Чингисханом? Но гораздо важнее другое: если слово «холокост» применять только к истреблению евреев, есть риск не понять всю широту человеконенавистнического мышления нацистов. Дело в том, что умерщвление евреев нельзя вырывать из контекста стремления национал-социалистов массово преследовать и убивать другие группы людей, например инвалидов с помощью эвтаназии или сотни тысяч славян, реализуя сознательную политику доведения до голодной смерти. Более того, сколь бы удивительным это ни показалось на первый взгляд, Холокост в том виде, каким мы его знаем, происходил одновременно с обсуждением другого широкомасштабного плана уничтожения — генерального плана «Ост». Этот план, который воплотить в жизнь нацистам помешало поражение в войне, привел бы к гибели еще десятков миллионов человек.
Не хочу сказать, что любая из этих инициатив аналогична стремлению нацистов истребить евреев. Ненависть к евреям всегда лежала в основе их мышления, так что на этом фоне я использую слово «холокост» для обозначения преследования евреев нацистами, кульминацией которого стала реализация желания истребить целый народ, но соглашаюсь и с тем, что это преступление не может быть понято вне более широкого контекста.
У читателей вполне логично может возникнуть вопрос: если у меня есть проблемы с употреблением этого слова, почему я назвал свою книгу «Холокост»? Отчасти потому, что так сейчас называется это преступление и называть его как-то иначе значит вводить всех в заблуждение. Но более важно то, что это слово, на мой взгляд, уместно здесь потому, что оно отражает факт: истребление евреев — уникальное в своем роде кошмарное преступление в истории человечества.
Понимаю, последнее определение чревато спорами. Я и сам принимал участие во многих бурных дискуссиях по поводу того, можно ли говорить об уникальности Холокоста или его следует рассматривать как одно из множества гнусных преступлений в истории. Впрочем, я согласен с покойным профессором Дэвидом Цезарани, который в беседе со мной несколько лет назад весьма ярко определил особый характер Холокоста: «Думаю, никогда в истории не было лидера, который решил бы, что следует физически уничтожить целую этническую религиозную группу в обозримый период времени и что для этого нужно разработать и создать специальное оборудование. Это беспрецедентно»1.
Для пишущего о Холокосте особую роль играют показания очевидцев. У меня была возможность встретиться с сотнями людей, для которых эта история стала частью судьбы, и считаю, что их свидетельства имеют огромную ценность. Неудивительно, скажете вы. Действительно, возможность встречаться с очевидцами и спрашивать их, что они пережили, обретает почти экзистенциальный смысл. Когда разговариваешь с ними, прошлое оживает.
Именно наличие в книге свидетельств, большинство из которых никогда раньше не публиковалось, — одна из главных причин того, что я решил дать своей работе подзаголовок «Новая история». Должен отметить, что ни одно слово из интервью, взятых для моего самого недавнего проекта Touched by Auschwitz, — с Галиной Биренбаум, Жизель Цикович, Максом Эпштейном, Идой Гринспан, Германом Холленрейнером, Тадеушем Смречиньским и Фридой Вайнеман — не появлялось раньше в печатном виде.
Мне повезло стать одним из представителей последнего поколения, которое имело возможность таким образом напрямую соприкоснуться с этой темой. На самом деле мне повезло дважды. Во-первых, когда я со своей телевизионной съемочной группой 25 лет назад начал встречаться с бывшими нацистами, они в большинстве своем уже полагали, что могут говорить свободно, и в то же время все еще были, что называется, в здравом уме. Во-вторых, падение Берлинской стены означало, что мы получили возможность без препятствий ездить в страны Восточной Европы и бывшие республики Советского Союза, брать интервью у свидетелей, которые раньше не могли откровенно рассказывать о своем военном прошлом. Другими словами, мы одними из первых получили доступ к чрезвычайно важному первичному материалу.
Впрочем, я всегда считал, что к любому источнику нужно относиться с определенной долей скептицизма. Во время интервью и съемки свидетелей мы неизменно были очень осторожны. Я не раз подробно описывал, как мы подходили к решению этой сложной задачи2 и каким образом проверяли, насколько та или иная рассказанная нам история соответствует документам того периода. Это был долгий и трудоемкий процесс, и, если в результате у нас возникали какие-то опасения относительно достоверности свидетельств потенциального очевидца, мы никогда не записывали интервью.
Во время всей этой работы мы еще раз убедились в том, что даже по истечении многих десятилетий люди часто очень ярко помнят важнейшие события своей жизни. Думаю, мы все можем подтвердить эту истину. Приведу собственный пример. Моя мать умерла почти 40 лет назад. Я не могу вспомнить, что у меня было на обед в тот или иной день пару месяцев назад, но до сих помню в мельчайших деталях, как мама уходила… Одно событие незначительное, а другое сказывается на всем3.
Имелись, конечно, и особые факторы, которые нам приходилось учитывать, когда мы брали интервью у переживших Холокост. Всегда нужно было помнить, что судьба выживших в таких лагерях, как Освенцим, Собибор и Треблинка, просто не могла быть обычной для тех, кто там оказывался. Обычной там была смерть. Разумеется, от имени тех, кому была уготована участь большинства, мы говорить не можем.
Я решил, что писать о Холокосте можно только после того, как ознакомишься с географией этого преступления. И это еще один аспект, который, как я надеюсь, придает книге особый смысл. Полагаю, ей принесло огромную пользу посещение мною тех мест, где происходили эти события. Я никогда не забуду ощущения, испытанные много лет назад, когда мой друг Мирек Обстарчик, один из талантливых историков, работавших в музее Освенцима, провел меня по всем местам главного лагеря и Освенцима-Биркенау, где нацисты совершали массовые убийства с помощью «циклона Б». Мы с Миреком шли, что называется, в хронологической последовательности: от подвала блока № 11 в главном лагере до крематория рядом с административным зданием СС, от «красного» и «белого» домиков в отдаленной части Освенцима-Биркенау до остатков массивного комплекса крематориев с газовыми камерами, который возник в Биркенау только в 1943 году. То, что я лично прочувствовал эту топографическую прогрессию, помогло мне понять концептуальную идею, которую нацисты реализовывали в лагерях смерти. Надеюсь, что-то мне удалось передать в своей книге.
Я посчитал необходимым посетить сотни других мест, имеющих отношение к этой теме: от леса, где находился лагерь смерти Собибор — там под ветром раскачивались деревья и возникало чувство абсолютной изолированности от внешнего мира, до огромного полукруглого плаца в Заксенхаузене на окраине Берлина, от места ставки Гитлера близ бывшего Растенбурга в Восточной Пруссии до полей сражений в Белоруссии и на Украине.
Разумеется, была и возможность соединить физические ощущения места с впечатлениями, которые мы получали во время встреч с очевидцами. Когда они совпадали, это были самые запоминающиеся моменты моей жизни и работы. Помню, например, как мы снимали в Белоруссии мужчину, которого нацисты вместе с другими жителями деревни заставили идти по дороге, считавшейся ими заминированной. Немецкие солдаты шли за ними на безопасном расстоянии, ожидая, когда эти живые миноискатели подорвутся… К счастью для этого человека, он дошел до соседнего села. Мы снимали его на том самом месте, где все происходило. Он показывал нам, как тогда пытался решить невообразимую, страшную дилемму. Следует ли наступить на то место, где, как ему казалось, стоит мина, и погибнуть, или обойти его, рискуя, что на нее потом наступит кто-то из немцев?.. Если бы хоть один из них подорвался, немцы расстреляли бы всех жителей деревни. Подорваться на мине или быть застреленным — такой выбор приходилось делать этому крестьянину на глухой проселочной белорусской дороге. В тот день для него все закончилось хорошо. Немцы тогда ошиблись — мин на их пути не было.
Добавлю еще, что я не хотел строить эту книгу исключительно на устных свидетельствах, поэтому использовал множество выступлений, дневников и документов того времени. Моей целью было «сплетение» материала в исследование процесса принятия решений по Холокосту, используя огромный массив исследований, проведенных в этой области после войны.
За последние 25 лет я прочитал немало потрясающих мемуаров о Холокосте и прекрасных, очень глубоких научных работ об этом преступлении, но не встретил ни одного обобщающего исследования, которое сочетало бы эмоциональную силу интервью с непосредственными свидетелями и анализ ухищрений нацистского государства таким образом, как это хотел показать я. И в данном аспекте, надеюсь, моя книга представляет собой «новую историю».
На протяжении последней четверти века в разговорах со многими всемирно известными историками я наблюдал, как меняется то, что можно было бы назвать интеллектуальным ландшафтом темы. Когда я начинал «Холокост», мнения разделялись преимущественно между интенционалистами, делавшими акцент на ключевой роли Гитлера в процессе принятия решений и утверждавшими, что намерение уничтожить всех евреев у него появилось задолго до Холокоста, и функционалистами, которые полагали, что лучший способ понять происходившее — всмотреться во взаимодействие между Гитлером и силами, действовавшими на него извне. Со временем на позиции первых оставалось все меньше и меньше серьезных историков, и дискуссии уже шли между функционалистами — в стремлении определить момент, когда, собственно, и было принято решение о Холокосте. Даты я слышал самые разные. Одни полагают, что ключевое решение приняли в 1941 году, но и среди них согласия нет: кто-то считает, что это произошло в июле, кто-то — что в октябре, а кто-то — что в декабре. Вторые называют 1942 год, причем лето. Позже центр дискуссий с определения времени принятия решения сместился на выявление периодов, когда политика нацистов в этом вопросе ужесточалась.
Меня никогда не убеждали аргументы интенционалистов, и я никогда не стремился определить один ключевой момент принятия решения. С самого начала своего погружения в эту тему я сталкивался с людьми, которые, с учетом ужасающих масштабов преступления, были уверены в том, что решение об истреблении евреев должно быть принято в какой-то один важнейший момент. Мне кажется, это ошибочное мнение. Надеюсь, что смог показать: Холокост развивался постепенно, на этом пути были свои повороты и изгибы — до тех пор, пока он не нашел окончательное выражение в нацистских фабриках смерти.
Книга, которую вы прочитали, разумеется, оставляет тяжелое впечатление, но я уверен: необходимо понять, как и почему такое преступление стало возможным. И эта история, пожалуй, лучше, чем любая иная, показывает, на что способны представители рода человеческого.
