Глава 17
Венгерская катастрофа
(1944)
В конце февраля 1944 года Адольф Гитлер покинул свою главную ставку «Волчье логово» (Wolfsschanze) в лесах Восточной Пруссии и перебрался в Бергхоф — резиденцию в Баварских Альпах. Поводом для перемещения стало положение на театре военных действий: ставка в Восточной Пруссии уже не предоставлялась достаточно надежным укрытием от нападения с воздуха, и ее решили укрепить. Такой, во всяком случае, была официальная версия. На время проведения этих работ фюрер вернулся к пейзажам, которые вдохновляли его еще в 1920-е годы.
С террасы дома в Бергхофе открывался вид на Унтерсберг — гору, в которой, по легенде, спит могущественный воин Фридрих Барбаросса — кумир Гитлера. Но теперь у мечты фюрера стать непобедимым героем оставалось не так много шансов для реализации. Немецкие войска отступали. Вермахт уже оставил стратегически важные районы Украины с их железорудными шахтами. Оказались под угрозой и поставки румынской нефти. В конце февраля 1944 года американцы провели несколько массированных бомбардировок индустриальных центров Германии. В ходе операции, получившей кодовое наименование «Большая неделя», были не только разрушены многие заводы, но и выяснилось, что немецкая противовоздушная оборона мало что может противопоставить авиации союзников.
Гитлер тем не менее был уверен в том, что ход войны можно переломить. Геббельс, приезжавший в Бергхоф в начале марта, нашел фюрера свежим и отдохнувшим, полным сил и энергии. Новая линия фронта на востоке стала менее протяженной, сказал фюрер своему министру, и это дает Германии преимущество. Более того, Гитлер не сомневается, что ожидаемая высадка десанта союзников во Франции окажется неудачной. После этого войска можно будет перебросить с Западного фронта и начать новое наступление на востоке. «Надеюсь, прогнозы, сделанные фюрером, оправдаются, — писал Геббельс в своем дневнике. — В последнее время у нас было так много разочарований, что в душе зарождался определенный скептицизм»1.
И при этом Гитлер по-прежнему проклинал евреев. За неделю до встречи с Геббельсом он выступал перед руководством НСДАП в ресторане «Хофбройхаус» в Мюнхене на банкете в честь 24-й годовщины основания партии. В своей речи фюрер пообещал, что евреи Британии и Америки будут раздавлены так же, как евреи Германии, и эти слова были встречены громом аплодисментов2.
В Бергхофе Гитлер, в частности, обсуждал с рейхсминистром пропаганды вопросы отношений с «неудобными» партнерами, в первую очередь с Финляндией. Финны, которых фюрер всегда считал друзьями ненадежными, уже по примеру итальянцев искали пути выхода из войны. Гитлеру не нужно было говорить о том, что финны даже упорнее, чем итальянцы, отказывались сотрудничать в депортации своих евреев — им с Геббельсом это было хорошо известно. Германия не оказывала на Финляндию сильного давления, поскольку в Берлине знали, что финское правительство не согласится с их требованиями «окончательного решения еврейского вопроса» в своей стране. Финны передали немцам несколько тысяч советских военнопленных, среди которых евреи, конечно, были, и еще восемь евреев-беженцев, не имевших финского гражданства, но остальные финские евреи, а их насчитывалось около 2000, жили спокойно. Финны не предпринимали даже никаких законодательных антисемитских инициатив. Более того, евреи служили в финской армии, сражавшейся против СССР. Это был парадокс, причем, по мнению нацистов, абсолютно недопустимый: евреи сражаются на одной стороне с немцами против большевизма — идеологии, которую, как были убеждены нацисты, поддерживают все евреи мира3.
Гитлер понял, что заставить финнов сотрудничать в депортации евреев не удастся, и смирился с тем, что, по существу, не в состоянии помешать им выйти из войны4. Но к другим непокорным партнерам Германии — к той же Венгрии — это не относится! Хотя венгры, подобно финнам, пытались устраниться от дальнейшего участия в войне, в Венгрии — в отличие от Финляндии — не только жило еще много евреев, но и были существенные запасы сырья, продовольствия и других ресурсов. В Бергхофе Гитлер сказал Геббельсу, что Венгрия будет оккупирована и Германия заберет все, что ей потребуется. А заодно раз и навсегда покончит с венгерскими евреями.
18 марта 1944 года в замке Клессхайм близ Зальцбурга Адольф Гитлер встретился с адмиралом Хорти. Регент Венгерского королевства надеялся обсудить с фюрером возвращение своих солдат домой, но фатально ошибся. Гитлер в первую же минуту сказал, что ему известно о непрекращающихся попытках венгров выйти из войны, но лучше бы им подумать о том, как наращивать свои усилия на Восточном фронте, а не сокращать их. А кроме того, пришло время решить вопрос с евреями, живущими на территории Венгрии. Германия не потерпит такую угрозу собственной безопасности перед лицом приближающегося врага! Приказ об оккупации страны будет отдан немедленно, и адмиралу придется с этим смириться. Хорти отказался — он скорее уйдет в отставку, чем пойдет на все это. Гитлер пожал плечами — в таком случае он не сможет гарантировать безопасность его семьи.
В конце концов Миклош Хорти был вынужден согласиться с вступлением вермахта на территорию Венгрии и депортацией из страны евреев. 19 марта немецкие войска оккупировали Венгрию, а еще через два дня в Будапешт приехал Адольф Эйхман.
Многие венгерские евреи тем не менее не восприняли внезапное появление немцев, хотя и пугающее, как знак неминуемой гибели. «Я видел страх на лицах родителей, — вспоминает Израэль Абелец с юга Венгрии, который тогда был подростком. — Я чувствовал, что ситуация изменилась. Возможно, это начало чего-то ужасного… Хотя мы надеялись, что на еврейском населении оккупация страны нацистами никак не скажется. В газетах писали, что немцы вошли в Венгрию, дабы получить военное преимущество. Мы думали, что нас это никак не заденет… Была такая надежда. В подобных случаях ведь всегда есть и надежда, и отчаяние — между ними человек и выбирает»5.
Эйхман между тем не мог не понимать, что депортировать евреев без участия венгерских властей будет непросто, если вообще возможно. Нацисты проанализировали то, что произошло в Дании, и сделали выводы. Без помощи местных администрации и полиции у них опять будут огромные трудности, поэтому необходимо заручиться их согласием на сотрудничество. И такую помощь немцы получили. Новым премьер-министром страны с их одобрения был назначен Деме Стояи, бывший венгерский посол в Берлине. Он легализовал национал-социалистическую Партию скрещенных стрел Ференца Салаши, направил дополнительные венгерские войска на Восточный фронт, распустил профсоюзы, отправил в тюрьму политических оппонентов, начал преследование левых политиков и активистов. С авторитетом регента Стояи в своих действиях не считался и тут же начал массовые преследования евреев. И он, и два чиновника его правительства, ответственные за решение «еврейского вопроса», были убежденными антисемитами. Один из них, Ласло Эндре, сотрудничал с нацистами особенно истово. Он инициировал принятие целого ряда ограничительных мер в отношении евреев — таких, как запрет на пользование велосипедами и радиоприемниками, а также требование составить списки всех своих ценностей. Не отказывал в помощи и начальник венгерской жандармерии Ласло Ференци — еще один антисемит6, у которого вскоре сложились очень теплые отношения с Эйхманом.
Сам Эйхман прекрасно знал историческую компоненту венгерской ненависти к евреям. Венгерские антисемиты, так же как немецкие и австрийские, постоянно говорили о влиянии, которое якобы обрели у них евреи в политике и самых престижных профессиях, а также о предполагаемой связи между иудаизмом и ненавистным коммунизмом. Ведь было же в 1919 году в Венгрии некоторое время коммунистическое правительство во главе с еврейским революционером Белой Куном!
Адольф Эйхман, начальник отдела гестапо IV B4, отвечавший за «окончательное решение еврейского вопроса», знал, что в Венгрии перед ним и его подчиненными стоит трудная задача. Если предположить, что евреи узнают, что всех их собираются отправить в Освенцим, где подавляющее большинство будет уничтожено, не попробуют ли они скрыться или даже оказать сопротивление, как, например, в варшавском гетто? В Будапеште нельзя допустить ничего подобного! Эйхман впервые сам проводил операцию на месте, а не давал указания из берлинского кабинета, и был решительно настроен избежать проблем, которые возникли в Дании и в той же Варшаве.
Итак, на ключевые посты в новом венгерском правительстве были назначены убежденные антисемиты. Теперь предстояло постараться по возможности снять у евреев обеспокоенность их дальнейшей судьбой. Для начала лидеры их общин получили указание сформировать общий еврейский совет. 31 марта Эйхман пригласил четырех членов нового совета к себе и сообщил, что против евреев будут приняты определенные меры, в частности, им предписывается носить на одежде желтую шестиконечную звезду, но в целом им беспокоиться не о чем, если не возникнет неповиновения. Эйхман сказал, что евреи должны понять — от них ничего не требуется, кроме выполнения полученных указаний. Если будут поддерживаться дисциплина и порядок, им опасаться нечего7.
Члены еврейского совета, похоже, заверениям Эйхмана поверили. Ограничительные меры против евреев, принимаемые немцами, жизни не угрожают. Более того, они могут свидетельствовать о долгосрочных договоренностях. Зачем евреев заставлять носить желтые звезды, если их собираются убивать? Именно такое объяснение сочли наиболее приемлемым и в семье Израэля Абелеца. «Через несколько дней было объявлено об ограничениях, — вспоминает он. — Мы подумали, ладно, с этим жить можно. Мы же знали, что война для немцев теперь складывается неудачно. Это лишь вопрос времени. Их победят. Видите ли, мы хорошо знали историю евреев и понимали, что многие их поколения в самых разных местах страдали только потому, что они евреи. Первоначальный антисемитизм исходит из того, что евреи не воспринимают Иисуса как Спасителя, и такого рода враждебность преследует евреев на протяжении веков. Так что мы совсем не удивились, что к нам применяют меры дискриминации. Главный вопрос — до какой степени»8.
С учетом ошибок, совершенных при депортации в других местах, Эйхман решил проводить высылку евреев из Венгрии не как единую широкомасштабную операцию, а как несколько локальных, по частям. Начать нацисты решили с евреев, живущих на востоке страны, подальше от Будапешта. По их мнению, выгод тут было две: сначала они решат вопрос с теми, кто находится в районах, к которым приближается линия фронта, под предлогом обеспечения их же безопасности, и одновременно выиграют время для подготовки к депортации большого числа евреев из Будапешта, ведь у них больше возможностей скрыться, чем у жителей провинции.
Евреев из Восточной Венгрии, включая тех, кто жил на территориях, аннексированных самими венграми, начали переселять в гетто в начале апреля. Во время операции, которая была бы невозможна без сотрудничества с венгерской жандармерией, менее чем за две недели почти 200 000 человек оказались перемещены в спешно построенные лагеря временного содержания.
По первоначальной договоренности с венгерским правительством немцы могли депортировать 100 000 евреев, но по мере создания новых гетто венгры сами стали говорить о том, что выслать из страны надо всех евреев. Главным их аргументом в этом стал вопрос, что делать с теми евреями, которые не будут отобраны по критериям выбора подневольной рабочей силы. И венгерские власти, так же как словацкие двумя годами раньше, решили, что лучше будет предложить немцам забрать всех евреев, включая стариков и детей.
Переселенные в гетто венгерские евреи не знали, какая судьба им уготована, хотя кое-какие слухи уже появлялись. Алиса Лок Кахана жила со своей семьей в Сарваре, в Западной Венгрии, и было ей в то время 15 лет. Алиса вспоминает, как один венгр подошел к ней и сказал: «Знаешь, мы из тебя мыло сварим». Она ответила: «Правда? Ну так вспомни, когда будешь мыть руки ароматным мылом, — это я». Потом Алиса, конечно, плакала, переживая жуткое унижение: как он осмелился сказать ей такое подлое, такое страшное?9 Но ведь подобные оскорбительные высказывания еще не являлись доказательством того, что их обязательно убьют! Многие евреи, подобно Израэлю Абелецу и его родным, все еще думали, что их отправят куда-нибудь на принудительные работы. «Это было бы самое лучшее, — говорит он. — Семьи останутся вместе, нам надо будет пережить всего несколько месяцев, потому что война идет к концу. Нас же забирали на ее последнем этапе»10.
На первый взгляд, все эти несбыточные надежды, которыми тешили себя венгерские евреи, выглядят странно. Ведь в 1943 году после службы в трудовых батальонах на территории Украины, где проходили массовые убийства еврейского населения, домой вернулись несколько тысяч венгерских евреев. Они-то уж точно знали, что там происходило. Свидетели действительно подтверждают, что в 1943-м уже слышали о широкомасштабных акциях от венгерских солдат и еврейских призывников, возвращавшихся с Восточного фронта11.
Конечно, уровень осведомленности у много чего знавших евреев Будапешта и у евреев из отдаленных сельских районов, слышавших лишь о том, что случается в соседних деревнях, был разный, но и те и другие жили надеждой. Они всему искали объяснение и находили его. Да, говорят, что немцы убивали евреев на Востоке, но может быть, эта политика распространяется только на советских евреев? Кто-то полагал, что нацистам уже нет смысла истреблять евреев сейчас, когда у них так неудачно складываются дела на фронте. И потом, теперь им наверняка требуется больше рабочей силы, чем раньше. Именно эти мысли и стремился внушить евреям Эйхман, обещавший безопасность всем, кто будет соблюдать порядок и дисциплину.
Наверняка знали евреи только то, что венгерские жандармы, равно как и многие другие венгры, обогащались за их счет. Израэль Абелец видел, как жандармы обыскивали евреев и забирали у них деньги и драгоценности. Семья Алисы Лок Каханы потеряла все — дом, свое дело. И то и другое приобрел за бесценок некий господин Крюгер. «Я была совершенно растеряна, — вспоминает о том моменте, как они шли в гетто, Алиса. — В голове стояла сцена исхода из Египта. И господин Крюгер смотрел, как мы уходим, — не с сочувствием, а со злорадством. Владелец нашей фабрики, владелец нашего дома»12. Появились слухи, что жандармы по всей Венгрии даже пытают евреев, чтобы выяснить, где они прячут свои деньги13.
Центральную роль в своем плане депортации венгерских евреев нацисты отвели Освенциму. Это не было однозначным «решением еврейской проблемы», какое обеспечивали лагеря смерти, действовавшие в рамках реализации операции «Рейнхард» — государственной программы Третьего рейха по систематическому истреблению евреев и цыган в генерал-губернаторстве. Нет, комплекс лагерей Освенцима предлагал несколько вариантов ответа на извечный вопрос национал-социалистов: как им поступать с евреями? Свою роль, как мы уже знаем, тут сыграли и ощущение капитальности этого объекта, и эффективность «процесса», ведь с 1943 года в Биркенау действовали четыре новых крематория с газовыми камерами. Кроме того, уже было завершено строительство железнодорожной ветки, дающей эшелонам возможность проходить под аркой из красного кирпича непосредственно в лагерь. Раньше «рампа», на которую высаживали прибывающих, тоже находилась недалеко от железнодорожной линии, примерно посередине между главным лагерем и Освенцимом-Биркенау, но теперь путь обреченных на смерть до газовых камер стал занимать считаные минуты. Чтобы так обустроить объект, потребовалось четыре года, но образ Освенцима как лагеря смерти в этот краткий период — всего несколько месяцев — стал одним из символов Холокоста, не в последнюю очередь потому, что сохранились фотографии прибывавших в Биркенау венгерских евреев, сделанные эсэсовцами.
И все-таки страшнее всех усовершенствований в «процедуре» стало то, во что превратился Освенцим в концептуальном плане. Теперь это была самая большая из всех существующих в Третьем рейхе фабрик смерти, где люди через несколько часов после прибытия превращались в пепел, но сначала их в прямом смысле слова сортировали. Еще живых людей сортировали как сырье… Селекция проводилась в Биркенау. Стариков, детей и всех других, кого нацисты посчитали ненужными, сразу вели в газовые камеры. Прошедших отбор обычно направляли в «карантинный» лагерь, тоже на территории Биркенау. Там они находились до двух недель, после чего оказывались либо в трудовых лагерях поблизости, либо отправлялись дальше, часто в лагеря рядом с промышленными предприятиями на территории рейха. Работавших в лагерях близ Освенцима, но со временем перестающих «приносить пользу» возвращали обратно в Биркенау, и там уже их ждала смерть.
Нацисты наконец нашли возможность решить дилемму отношения к евреям, которая не давала им покоя с самого начала процесса истребления: как примирить пользу эксплуатации евреев в качестве рабочей силы с идеологическим императивом их физического уничтожения? На Ванзейской конференции в январе 1942 года Гейдрих говорил о том, что евреев надо высылать на восток, чтобы строили там дороги и постепенно вымирали от истощения, но практические детали данного предложения никогда не прорабатывались. Вместо этого шли споры между теми, кто хотел бы сохранить евреям жизнь, дабы они трудились, и теми, кто хотел их просто убить. В Освенциме появилась возможность реализовывать обе эти цели, изначально, казалось, взаимоисключающие. Во всяком случае до тех пор, пока не иссякнет поток заменяемых работников. И при этом делать все в совершенно спокойной обстановке. Возможность восстания в Освенциме нацисты не допускали даже в мыслях. Зона безопасности, окружающая лагерь, простиралась далеко за границы колючей проволоки главного лагеря и Биркенау, а в последнем разные секторы тоже были отгорожены друг от друга. Массовый побег, подобный тому, что произошли в Треблинке и Собиборе, здесь был нереален. Освенцим с его сетью дополнительных лагерей, обслуживающих множество промышленных предприятий, был отдельной вселенной. Попавшие в него заключенные жили, работали и умирали под бдительным надзором охраны. Наверное, именно то, что в 1944 году Освенцим стал практическим воплощением общего идеологического императива нацистов в том, что касалось созданного ими понятия Untermensch, и делает его одним из символов Холокоста.
В июле 1944-го венгерский еврей Израэль Абелец убедился во всем этом лично. Его семья ехала в Освенцим-Биркенау из Западной Венгрии в товарном составе, который шел несколько дней. Эшелон прибыл в лагерь по новой ветке, пройдя под аркой. Двери открылись… «Нам приказали выходить, — вспоминает Израэль, — а вещи оставить. Успокоили, что багаж будет доставлен позже». Он помнит, что все происходило очень быстро и сам процесс прибытия был хорошо организован. «К эшелону пришли заключенные, принесли воду. Каждый, кто хотел, мог утолить жажду». Израэль полагает, это сделали для того, чтобы прибывшие не запаниковали. «Мы спросили у подошедших к вагонам узников, что здесь такое, — говорит Абелец. — Нам ответили: “Трудовой лагерь”»14.
Члены рабочей команды помогали на «рампе». «Они сказали, что матери с детьми должны отойти в одну сторону, а мужчины — в другую, — продолжает свой рассказ Израэль. — Мой младший брат, которому было одиннадцать, пошел с матерью. Больше я их не видел. Я с отцом и старшим братом, которому исполнилось шестнадцать, оказался перед энергичного вида офицером. Он посмотрел на меня и по-немецки спросил, сколько мне лет. Я ответил, что четырнадцать, и добавил, что день рождения был несколько дней назад. Эсэсовец улыбнулся: “О, день рождения! Очень хорошо. Ты пойдешь с братом”. Отец тоже решил двинуться с нами, но этот офицер сказал ему: “Нет! Вам сюда”. Вежливо, просто показал направление небольшой дубинкой».
Израэль помнит: эсэсовцы хотели, чтобы все были спокойны и не устраивали никаких сцен. Они все делали очень быстро, как на фабрике. Это напоминало конвейер, и в работе этого конвейера не должно было случаться никаких задержек. Увидев, как все происходит, Израэль уже не так тревожился — все будет хорошо. Они станут здесь работать, как все остальные. Абелец смотрел на евреев-заключенных и думал, что они будут такими же и их отправят трудиться куда-нибудь поблизости. Что касается отца, матери и младшего брата, которых отвели в другую сторону, он надеялся, что с ними тоже не случится ничего плохого. Просто они будут в другом лагере. В конце концов, именно так говорили заключенные, которые встречали прибывших. Они сказали, что их направят в другой лагерь…
Примерно через три недели жизни в Биркенау Израэль Абелец стал свидетелем одного драматического события, которое убедило его, что матери, отца и младшего брата уже нет в живых. Вечером 2 августа он услышал крики, плач и лай собак. Шум доносился со стороны цыганского сектора, находившегося недалеко от их барака. А утром в лагере уже не было ни одного синти и рома. За ночь всех их, около 2800 человек, уничтожили. «Тогда я понял, — говорит Израэль, — что, раз нацисты так поступили с цыганами, они и с нами так поступят. Или уже поступают… И постепенно до нас дошло, что тех, кто не может работать, отправляют в газовые камеры».
Все лето 1944 года Израэль прожил в секторе Биркенау, который он называет трудовым резервом. Там регулярно проводились отборы — узников забирали на принудительные работы либо в главный лагерь, либо куда-то еще. Теперь, когда Израэль понял, что в Биркенау есть газовые камеры, он отчаянно стремился выбраться из Освенцима II — всегда вызывался добровольцем, когда речь заходила об очередном наборе рабочих. Но его не выбирали. Израэль был маленьким даже для 14-летнего, и предпочтение отдавали тем, кто повыше и посильнее.
Абелец тревожился все больше. И не только потому, что все еще оставался в трудовом резерве, но и потому, что слабел. «Еды не просто недоставало… Рацион был на грани выживания. И самым гнетущим чувством помимо страха смерти был голод. Он подавлял все остальное, все человеческие эмоции… Ты становишься собакой, которая ищет пропитание»15.
Так прошло три месяца. А потом мальчик увидел новый зловещий знак. Рядом с их бараком немцы установили ростомер. Тех, кто достигал отмеренной ими метки, отправляли в одну группу, а кто оказывался ниже — в другую. Израэль не смог дотянуться до метки, и был отправлен во вторую группу. Здесь были преимущественно подростки в возрасте от 12 до 16 лет, которые прошли предварительный отбор по прибытии, потому что, как заметил Абелец, на «рампе» всегда были исключения — и для людей старшего возраста, и для молодежи.
Группе, в которой оказался Израэль, сказали, что их отправят в детский лагерь, и там с ними будут обращаться намного лучше. Абелец этому не поверил. Кое-кто из их группы обещаниям тоже не поверил, но Израэль полагает, к тому времени они уже были в таком отчаянии, что просто сказали себе — бесполезно. «Бесполезно бороться, мы сдаемся или что-то типа того. Были такие, кто бросался на проволоку под током и погибал. Они просто больше не хотели так жить… они сдавались. Нет смысла жить. Конечно, это была жуткая ситуация. Люди, которые являлись частью семьи, жили с родными, внезапно оказались брошены в самый страшный круг ада… Твой народ травят газом. Это была не постепенная трансформация, а внезапная. И для людей это оказывалось таким шоком, что они просто не могли его вынести… Как я помню, истерик не было. Люди принимали то, что может с ними произойти. Такая судьба… Никаких воплей не было. Да, однажды ночью, когда узников загоняли в газовые камеры, я слышал какие-то крики. А вообще-то в чем смысл кричать? Кому кричать? Ты смиряешься с неизбежным. Что, осужденный на смерть будет кричать всю ночь в своей камере? Не думаю…»
И все-таки решивший во что бы то ни стало выжить, Израэль воспользовался неразберихой, возникшей в ходе селекции, и сумел перебежать на нужную сторону. Он затесался в группу, прошедшую отбор, но это оказалось лишь краткой передышкой. Вскоре после этого Израэля забраковали на очередной селекции, но он спасся и на этот раз — теперь потому, что начал плакать и уговаривать эсэсовца: «Я гожусь для работы!.. Я могу работать!..» Капо ударил Израэля и приказал замолчать, но эсэсовец возразил: «Оставь его». В результате немец взял кого-то другого — взял вместо Израэля. «Не понимаю, почему меня пощадили… Но это произошло. У меня было ощущение, что мне Богом суждено выжить. У меня тогда появилась уверенность, что уцелеть удастся. После того как я прошел несколько отборов, у меня всегда сохранялось это ощущение… Я остался жить благодаря ряду случайностей».
Тем не менее Израэль Абелец полагался не только на внутреннее убеждение, что ему Богом суждено выжить. Он полагался и на себя. А еще на брата… «Со мной был старший брат. У нас два года разницы… Так вот он больше сочувствовал другим. У меня никогда не было такого отношения. Я был гораздо эгоистичнее. Например, помню, кто-то из детей утром расплакался из-за того, что ночью у него украли пайку хлеба. Хотел есть. Брат дал этому мальчику кусок хлеба… Я сказал ему: “Зачем ты отдаешь? Ты не обязан так делать”, а брат ответил: “Ему нужно больше, чем мне…” Это меня всегда в нем восхищало…»
Да, Израэль Абелец был удачлив и сообразителен. Может быть, поэтому и дожил до освобождения лагеря?.. Впрочем, избавиться от мучительных переживаний о том, как все это происходило, он не смог. «Не знаю, что с этим делать… Вряд ли был такой день, когда я ложился в постель, не мог заснуть — по той или иной причине — и передо мной не всплывали лица детей, обреченных на смерть. Я размышлял о том, что они могли чувствовать в свои последние минуты?.. Когда оказывались в газовой камере и ее уже заполнял “циклон Б”… Когда они уже не могли дышать… Они понимали, что задыхаются… Что они вспоминали? О чем думали?..»
Кошмары реальности Освенцима заставили многих пересмотреть отношение к догматам веры. «Сразу после депортации я стала безбожницей, — говорит Рут Матиас, венгерская еврейка, отправленная на восток в 1944 году. — Мой отец никому не причинил зла, а с ним поступили так жестоко, и не только с ним — со многими людьми, в том числе с маленькими детьми, невинными младенцами. Я видела своими глазами, как их хватали за ноги и с размаху били головой о стену… Да, теперь я атеистка». В Освенциме Рут стала свидетельницей того, как разрушаются традиционные семейные ценности. «Я видела, как одна девочка била свою мать. Мать ничего не ела, всю свою пайку отдавала дочке, но при этом, если сама съедала хоть ложку баланды, дочка ее била… Женщина защищала свою дочь, злилась, когда кто-то пытался вмешаться: “Не лезьте! Я не голодна”»16.
Скоро венгерские евреи узнали, что нацисты отбирают узников для работы на заводах и шахтах не только неподалеку от Освенцима, но и в районах старого рейха. Конечно, уже несколько лет базовым принципом идеологии НСДАП являлось освобождение этих территорий от евреев, но сейчас им было необходимо восполнить нехватку рабочих рук. Разумеется, в отличие от евреев, трудившихся в непосредственной близости от Освенцима, евреи, работавшие в рейхе, оказывались далеко от газовых камер Биркенау. Все они тем не менее голодали и болели, терпели побои и унижения. Многие из них все равно умирали, хотя и вне орбиты Освенцима.
В то время как в Биркенау прибывали венгерские евреи, в главном лагере пытался выжить Тадеуш Смречиньский. Большинство поляков, с которыми он попал в Освенцим несколько недель назад, уже задохнулись в газовых камерах. В начале июля 1944 года Тадеушу показалось, что пришла и его очередь. Эсэсовцы отправили группу из нескольких сотен человек маршем в Биркенау, и Смречиньский оказался среди них. «Никто не знал, что нас ждет впереди. Мы шли в окружении охранников. Один из моих друзей сказал, что, если нас поведут к газовым камерам, надо попробовать напасть на них… Лучше мгновенная смерть от пули, чем долгая и мучительная в душегубке»17.
Группе повезло — к газовым камерам ее не повели. В этом повезло, да, а вот в остальном… В Биркенау Тадеуша и остальных затолкали в товарные вагоны и повезли далеко, через границу, в Австрию — в один из самых страшных концентрационных лагерей рейха — Маутхаузен близ Линца. Работать он начал еще осенью 1938 года, но с самого начала задумывался не как традиционные лагеря, тот же Дахау. Место для Маутхаузена выбрали исключительно по экономическим соображениям: лагерь располагался рядом с гигантскими каменоломнями, в которых в тяжелейших условиях работали заключенные — поднимали гранитные блоки наверх по «лестнице смерти».
До войны в Маутхаузен евреев отправляли редко. Здесь содержались преимущественно те, кого нацисты считали неисправимыми преступниками и асоциальными элементами, но в 1941 году политика изменилась. В лагерь депортировали сотни голландских евреев — это была месть нацистов за акты сопротивления в Нидерландах. Большинство из них очень быстро умерли — буквально в течение нескольких недель. Судьба первых высланных евреев в Маутхаузене оказалась столь ужасающей, что оставшихся нацисты стали этим лагерем шантажировать: если не согласятся ехать на восток, отправятся в Австрию. Это было более страшной перспективой, чем неизвестность, которая ждала голландских евреев в генерал-губернаторстве. Особо жестокие условия содержания в Маутхаузене признавали даже сами нацисты: при присвоении концентрационным лагерям категории он был классифицирован как самый строгий. Таким образом, у узников Биркенау, которые хотели бы быть отобранными для отправки куда-нибудь подальше от Освенцима, никакой гарантии, что их шансы остаться в живых повысятся, не было.
Маутхаузен стал ядром целого ряда хозяйственных предприятий, некоторые из которых принадлежали СС, а некоторые — частным лицам. Гранитные каменоломни были собственностью промышленного предприятия Deutsche Erd- und Steinwerke GmbH (DEST) из ведомства Гиммлера, но узники Маутхаузена работали и на другие производственные компании — от оружейных до фармацевтических. Собственно Маутхаузен представлял собой систему, состоящую из центрального лагеря и 49 филиалов, разбросанных по всей территории бывшей Австрии. По масштабам и разнообразию функций этот комплекс вполне сопоставим с Освенцимом. Схож с ним Маутхаузен был и в другом: в нем тоже действовала газовая камера. Опробовали ее весной 1942 года — примерно тогда же, когда стал работать «красный домик» в Биркенау. Вместимость камеры в Маутхаузене была поменьше, чем в Освенциме, но в качестве отравляющего вещества в ней тоже использовали «циклон Б». Тем не менее, несмотря на наличие газовой камеры, Маутхаузен никогда не считался лагерем, предназначенным для «окончательного решения еврейского вопроса». За все время его существования в Маутхаузен отправили около 200 000 заключенных, и самой большой этнической группой в лагере были поляки (приблизительно 40 000 человек). В целом из всех узников, оказавшихся здесь, примерно половина тут и рассталась с жизнью, в том числе 14 000 евреев18.
«Нас привезли в Маутхаузен, — вспоминает Тадеуш Смречиньский. — Эсэсовцы из этого лагеря окружили поезд. А эсэсовцы, которые сопровождали эшелон из Освенцима, выстроились на платформе. Они старались как можно сильнее ударить прикладами каждого выходящего из вагонов, словно на прощание… Я увидел, что происходило. Я подождал в глубине вагона, а потом разбежался, оттолкнулся и прыгнул на несколько метров в сторону от охранников. Я надеялся избежать удара, и мне это удалось. Новая охрана повела нас в лагерь по городу. Начинался рассвет. Окна домов были темными, но можно было заметить слегка отодвинутые занавески. Австрийцы украдкой наблюдали за происходящим. Мы дошли до лагеря. Он находился на холме, с которого открывался великолепный вид на Альпы. Место исключительно красивое, но людей здесь ждал настоящий кошмар»19.
В лагере Смречиньскому и другим прибывшим из Освенцима обрили головы и приказали раздеться. «Охранники вернулись с завтрака, — вспоминает Тадеуш, — и стали рассматривать нас, стоявших шеренгами. Мы были голыми. Эсэсовцы проходили вдоль рядов и били нас по лицу, в живот, наступали на ноги. Я ждал, когда дойдет очередь до меня. Краем глаза я заметил молодого немца, лет двадцати с небольшим. Он сделал шаг по направлению ко мне. Я посмотрел прямо в его голубые глаза. Несколько секунд мы глядели друг на друга… Он не стал меня бить… Перешел к другому заключенному и ударил его. Позже друзья спрашивали, как получилось, что он меня не тронул. Я не знаю. Не знаю, что было в голове у этого эсэсовца»20.
Условия в Маутхаузене показались Смречиньскому даже хуже, чем в главном лагере Освенцима. Здесь не только не было отдельных мест для сна, но все пространство оказалось очень ограниченным и примерно 60 узникам приходилось стоять всю ночь. Они могли лечь только в том случае, если кто-то покидал свое место, чтобы пойти в туалет, и по возвращении стоять приходилось уже ему. На следующее утро им приказали собраться на плацу. «День был очень жаркий. Заключенные выстраивались в шеренги, в которых им предстояло провести несколько часов, а тем, кто падал, не выдержав зноя, наступал конец. Я стоял в первом ряду. Те, кто вставал в строй слишком медленно, по мнению охранников, получали удары дубинками. Потом эсэсовцы вошли в раж и стали избивать всех подряд. Меня ударили по затылку, и я упал. К счастью, удар оказался не очень сильным, со мной ничего не случилось, но в тот момент я вспомнил поляка из Освенцима, который советовал мне не стоять в наиболее, так сказать, проблемных местах, и его пожелание обязательно выжить»21.
Тадеуш попал в группу заключенных, которых перебросили за пару десятков километров к западу от Маутхаузена — в Линц. Они получили приказ строить новый объект — как часть сети трудовых лагерей в этом регионе. На территории, огороженной колючей проволокой, уже стояли два деревянных барака, но все остальное узникам предстояло построить самим. Работа оказалась настолько тяжелой, что Смречиньский понял — долго он так не протянет. А потом он услышал, что нескольких заключенных хотят выбрать для работы на кухне. Для такой легкой работы… «Мы помчались к дверям кухни, где стояли начальник, рапортфюрер и еще несколько эсэсовцев. Примерно из 60 желающих они должны были выбрать десять. Когда мы там появились, отобрали уже девятерых, так что у меня оставался единственный шанс. Меня спросили по-немецки о возрасте, о том, насколько я здоров и какая у меня специальность. Я ответил тоже по-немецки — сказал, что я пекарь, до ареста работал в пекарне. Они о чем-то негромко посовещались и взяли меня десятым. Для меня это был счастливейший момент за всю войну».
Работая на кухне, Смречиньский смог избежать самых страшных превратностей жизни в лагере, в первую очередь голода. «Условия в Маутхаузене были ужасными, — вспоминает он. — Голод усиливался, заключенные теряли от недоедания сознание… Многие умирали. Как-то раз я увидел узников, которые несли котелок с баландой, которая выглядела как вода из лужи… Котелок качнуло, и жидкость выплеснулась на затоптанный снег… люди бросились лизать этот снег. Жуткое зрелище…»
Заключенные подвергалась риску не только оказаться в газовой камере, умереть от голода, непосильной работы или под ударами дубинки охранников. Эти территории начали активно бомбить союзники. Вскоре после появления Смречиньского в лагере американские самолеты совершили налет на военные заводы, расположенные неподалеку от Маутхаузена. Несколько бомб упало и на территории лагеря. «Мы побежали, сами не зная куда. Всех охватила жуткая паника, — говорит Тадеуш. — Те, кто бежал впереди меня, просто исчезли — их разорвало на части и разбросало. Я увидел дыру в ограде и шестерых заключенных уже по ту сторону проволоки… Я побежал к ним, несмотря на то что самовольное покидание лагеря заключенными грозило смертной казнью». Смречиньский и его спутники пробежали около километра и выбились из сил. Они решили передохнуть и сели на опушке. «Минут через пятнадцать-двадцать мы вдруг услышали крик: “Руки вверх!” Это были немцы — солдаты противовоздушной батареи, они сбили несколько бомбардировщиков и сейчас искали катапультировавшихся летчиков. Автоматы немцы держали на изготовку. Я крикнул, что мы не американцы, мы заключенные из Маутхаузена, из лагеря “Линц-3”, который разбомбили американцы. Мы ждем, когда нас заберет обратно наша охрана. Позже оказалось, что мое объяснение спасло нам жизнь». Солдаты вермахта отвели их в лагерь. Других узников, которые разбежались, поймали и казнили, а группу, в которой был Смречиньский, пощадили. На следующий день после бомбежки двое молодых русских, которые бежали с Тадеушем, подошли поблагодарить его за то, что не растерялся.
Этот авианалет помог Смречиньскому понять и кое-что другое. Наблюдая за врачами из числа заключенных, которые оказывали помощь раненым, он вдруг осознал, что смысл в жизни есть лишь в том случае, если ты делаешь добро или хотя бы пытаешься его сделать. «Я решил, что, если выживу, стану врачом. Примером для меня были медики-заключенные, которые помогали всем, кому только могли…»22 Тадеуш Смречиньский выжил и после войны действительно стал врачом, но, поскольку вступать в польскую коммунистическую партию он не захотел, его профессиональная карьера не сложилась — заниматься медицинскими исследованиями он не смог. «Я полностью отвергал коммунизм в той форме, в которой он существовал в моей стране, — говорит Смречиньский. — К беднякам, рабочему классу и крестьянству этот коммунизм не имел никакого отношения; все делалось исключительно на благо его вождей». Тадеуш остался верен философии, которая сложилась у него в нацистских лагерях. «Жизнь имеет смысл, если ты делаешь добро. Я прав? У меня не было стремления к общественной деятельности. Меня не интересовало финансовое благополучие — я не хотел сравнивать свою машину с машиной соседа. Мне не надо было ни на кого производить впечатление»23.
Прибытие в Освенцим весной и летом 1944 года венгерских евреев определило наиболее интенсивный период умерщвления узников в истории этого лагеря. С мая по июль туда доставили почти 430 000 евреев из Венгрии24. Большинство из них были убиты сразу: из каждого эшелона на немедленную смерть обрекалось от 70 до 90 процентов прибывших. Чтобы справиться со всем этим потоком, рядом с крематориями IV и V, недалеко от «красного» и «белого» домиков Биркенау, заключенным приказали вырыть огромные ямы — в них и сжигали трупы.
Обреченных на смерть было много, но на иезуитство и садизм время у эсэсовцев всегда находилось. Морис Венеци, член еврейской рабочей команды крематория, помнит, как две сестры-еврейки и их подруга спросили у одного из эсэсовцев, нельзя ли им умереть вместе. Он решил попробовать убить всех троих одним выстрелом — поставил девушек в затылок друг другу и нажал на курок. Все три упали, как показалось, замертво. «Мы сразу же, — говорит Морис, — взяли их и бросили в яму, в огонь. И услышали из ямы крики…» Оказалось, что одна из девушек не была убита — просто упала, и теперь горела заживо. «Этот немецкий офицер выглядел очень довольным. Как минимум двоих смог убить одним выстрелом. Зверь… Никакой человеческий мозг не поверит в такое и не поймет. В такое просто невозможно поверить. Но мы это видели»25.
Впрочем, в Освенцим отправляли не всех венгерских евреев. У Эйхмана и его подчиненных была ведь и другая цель — обогатить за их счет рейх и обогатиться самим. Штандартенфюрер Курт Бехер, руководитель экономического отдела СС в Венгрии, например, присваивал деньги, ювелирные украшения и другие ценности в обмен на обещание сохранить жизнь их обладателям. И действительно, членам семьи Вайс, одного из богатейших и известнейших еврейских семейств в Венгрии, было позволено уехать в нейтральную страну — после того, как они передали во владение нацистам огромный металлургический концерн Waiss Steel and Metal Works.
Эйхман тоже был непосредственно причастен к изъятию добра у венгерских евреев, и при этом сделал одно из самых неординарных предложений для «окончательного решения еврейского вопроса». 25 апреля он встретился с Йоэлем Брандом — членом Будапештского комитета помощи евреям. Эйхман предложил Бранду стать посредником в сделке между СС и Соединенными Штатами или Великобританией по обмену 1 000 000 евреев на 10 000 новых грузовиков с продовольствием для дивизий СС на Восточном фронте. «Мы заинтересованы не в деньгах, а в товарах, — сказал руководитель отдела IV B4. — Отправляйтесь за границу, свяжитесь со своими международными руководителями и с союзниками, а потом возвращайтесь с конкретным предложением»26. Понимал ли Эйхман, что такая сделка изначально обречена на неудачу? Зачем было союзникам выкупать жизни евреев, оказывая нацистам экономическую поддержку продовольствием, в котором так нуждался вермахт, тем более что они получили заверение: все пойдет на Восточный фронт, то есть налицо было явное стремление расколоть антигитлеровскую коалицию? Но даже если шансы на успех были невелики, Эйхман мог рассчитывать на другие выгоды. Он ведь показал Гиммлеру, что не один Бехер печется в Венгрии об интересах рейха.
17 мая 1944 года Бранд вместе с венгром Андором (Банди) Гроссом прилетел в Стамбул, чтобы начать переговоры с представителями союзников и предложить сделку, в рамках которой будет спасен 1 000 000 евреев. Гросс, работавший на венгерскую и немецкую военные разведки, отправился в Турцию с документами директора венгерской транспортной компании. В Стамбуле Бранд встретился с представителями еврейского руководства Палестины. 26 мая о предлагаемой сделке был проинформирован британский верховный комиссар Палестины сэр Гарольд Макмайкл. Вскоре о ней узнали и американцы, и тут же между ними и британцами появились расхождения по этому поводу. Саму идею обе стороны отвергли в принципе, но о том, стоит ли вступать в переговоры, у них оказалось разное мнение. В Америке к этой идее проявил интерес совет по делам беженцев, созданный в январе 1944 года для оказания помощи тем, кто страдал от преследований нацистов. У британцев сложилось впечатление, выраженное на совещании комитета по делам беженцев военного кабинета 30 мая, что за обещанием Америки спасти евреев, которое дал Генри Моргентау, главный идеолог совета по делам беженцев, может последовать предложение со стороны немцев «…свалить им на руки евреев еще больше»27. Британские власти в то время сталкивались в Палестине с огромными трудностями, что в сочетании с таким фактором, как проблемы транспортировки столь большого числа людей в военное время, заставило их отнестись к этой идее настороженно.
В апреле 1943 года на конференции, которая проходила на Бермудах, британцы и американцы уже обсуждали проблему спасения евреев. Тогда это была встреча советников и политиков второго уровня, и по нерешительности она вполне могла бы конкурировать с Эвианской конференцией 1938-го. Как и в Эвиане, это собрание официально было посвящено не евреям, а беженцам вообще. Как и в Эвиане, британцы не согласились принять много евреев в Палестине. Для освещения деятельности конференции на Бермудах допустили лишь нескольких журналистов. Все достигнутые договоренности остались конфиденциальными, якобы потому, что они должны быть рассмотрены правительствами стран-участниц, но еще и потому, как некоторые подозревали, что ровным счетом ничего не давали. Совет по делам военных беженцев был создан Рузвельтом именно в качестве реакции на этот «ответ» на истребление евреев. Ответ, которого никто не услышал.
К началу июля 1944 года разногласия между Великобританией и США по отношению к миссии Бранда усилились. По мнению американцев, убежище должно быть предоставлено евреям и всем другим, кому грозила неминуемая смерть, а британцы настаивали, что такое предложение может быть сделано только для определенных категорий евреев, например детей и религиозных лидеров28. А вскоре дискуссия вообще стала неактуальной, потому что 7 июля американцы решили уведомить о целях Йоэля Бранда русских.
Догадаться, почему американцы посчитали важным сообщить русским о предложении Эйхмана, нетрудно. Это был один из наиболее щепетильных моментов в отношениях между западными союзниками и СССР. Да, в Нормандии уже высадился десант, но на востоке ведь Красная армия начала мощное наступление на немецкую армейскую группировку «Центр» — операцию «Багратион», которая значительно превосходила по масштабам действия на Западе. Существовали также нерешенные политические вопросы, обусловленные этим наступлением, о будущем западноевропейских стран, освобождаемых советскими войсками. Американцы почувствовали, что сейчас держать в неведении Советы относительно предложения нацистов, которое могло дестабилизировать альянс, не время. И русские категорически отвергли предложение Бранда, что неудивительно.
Был еще и другой — сенсационный — элемент в его миссии, о котором британцы узнали в Каире, допрашивая Банди Гросса, сопровождавшего Бранда в той поездке. Гросс показал, что высокопоставленные чиновники СС в Будапеште поручили ему использовать этот вояж для организации встречи в нейтральной стране между двумя-тремя старшими офицерами службы безопасности рейхсфюрера и двумя-тремя американскими офицерами такого же ранга, или, в крайнем случае, британскими, с целью проведения переговоров о заключении сепаратного мира между руководителями СД и западными союзниками29. Йоэль Бранд тоже мог предполагать, что реальной целью его миссии было зондирование возможности переговоров с Западом о способах выхода из войны. «У меня сложилось впечатление, — говорил Бранд на суде над Эйхманом в 1961 году, — что Гиммлер использовал евреев в качестве взятки для получения приглашения, дающего доступ к более важным вещам. Эйхман дал мне ясно понять, что идея сделки исходит от Гиммлера»30.
То, что Гиммлер знал о сделке «евреи за грузовики», подтверждается показаниями, данными после войны Куртом Бехером, и другими документами31. И действительно, маловероятно, чтобы такая миссия могла состояться без его участия и одобрения. Косвенное разрешение Гитлера на такой подход тоже имелось: еще в декабре 1942 года тот уполномочил рейхсфюрера давать евреям разрешение выкупать себя за твердую валюту — до тех пор, пока это будет приносить ее в необходимых объемах32. И так же маловероятно, чтобы Гиммлер получил от Гитлера санкцию на поиски сепаратного мира с западными союзниками, даже если представить это как попытку внести раздор между ними и Сталиным. Гитлер не чурался дезинформации. Он, в частности, санкционировал распространение в Испании слухов о том, что Советы пытаются заключить мирный договор33, но все равно трудно представить, что фюрер мог думать о реальных переговорах, и не в последнюю очередь потому, что если бы о них стало известно, то последствия для морального духа немецкого народа были бы катастрофическими.
Что касается Гиммлера, вполне вероятно, что в тот момент он уже мог размышлять, как бы попытаться начать переговоры о выходе из войны. В этом контексте следует упомянуть о загадочной истории вокруг записи о расшифрованной британцами «телеграмме от Гиммлера» 31 августа 1944 года. Информация была направлена непосредственно Черчиллю, которому явно мешало существование такого документа. «Телеграмма от Гиммлера. Получена и уничтожена мной»34 — такую он сделал запись. Это единственное упоминание о послании от рейхсфюрера и, вероятно, лишь одном из тысяч других немецких документов, уничтоженных Черчиллем. Что было в той телеграмме? Предложение о мирных переговорах? Очевидно, этого мы никогда не узнаем.
Спустя несколько месяцев, в декабре 1944 года, один из офицеров СС был шокирован, узнав от своего руководителя, начальника внешней разведки службы безопасности Вальтера Шелленберга, что рейхсфюрер хочет найти способ выйти из войны. «Во второй половине декабря 1944 года Шелленберг сказал мне, что Гиммлер пытается добиться сепаратного мира, — говорит этот человек. — Бригаденфюрер, доверявший мне, сообщил также, что Гиммлер решил открыть ему свою тайну только потому, что он, как глава немецкой внешней разведки, все равно узнал бы об этом от своих зарубежных агентов. Поэтому он якобы и открылся. Моей первой мыслью было, что Гиммлер — наименее подходящая фигура для переговоров о сепаратном мире. Шелленберг улыбнулся и словно подтвердил ее: “Удивительно, не правда ли? Я это поддержал, хотя уверен, что рейхсфюрер годится на данную роль меньше, чем кто-либо другой”. Иными словами, Шелленберг все прекрасно понимал, но тогда мы уже хватались за любую соломинку»35.
Как нам станет ясно позже, к весне 1945 года Гиммлер предпринял не одну попытку договориться с Западом, предавая, по мнению Гитлера, Германию, так что вполне можно предположить, что и летом 1944-го за Банди Гроссом стоял именно рейхсфюрер. Возможно также, что в то время своими предложениями о сепаратном мире Гиммлер лишь хотел внести раскол в ряды западных союзников. Или уже всерьез подумывал о выходе Германии из войны, то есть полагал, что не предает ее, а спасает?.. Кроме того, Гиммлер просто еще мог не принять окончательное решение и просчитывал варианты. Невозможно лишь то, что он — человек, который, выступая в Познани в октябре 1943 года, спокойно заявил, что способствовал исчезновению евреев с лица земли, мог бы надеяться на согласие представителей США и Великобритании вступить с ним в переговоры. Впрочем, Генрих Гиммлер всегда отличался тем, что мог принять желаемое за действительное.
В Будапеште Эйхман ждал новостей. В это время — в конце мая и июне 1944 года — он несколько раз разговаривал с женой Йоэля Бранда Хэнси и Рудольфом Кастнером, одним из руководителей венгерского комитета помощи и спасения евреев. Оба пытались уговорить Эйхмана сделать нечто такое, что убедило бы западных союзников — немцы действительно готовы выпустить евреев из Венгрии. В ходе переговоров Кастнер высказал предложение отправить поезд с евреями в нейтральную Швейцарию. Эйхман возражать не стал — это продемонстрировало бы англичанам и американцам честность намерений германской стороны, а заодно дало бы возможность снова обогатиться лично ему, ведь за каждое место в поезде можно было потребовать дополнительную плату (первоначально договоренность предусматривала передачу 1000 долларов за человека, но Бехер настоял на том, чтобы было зарезервировано еще 50 мест для членов семей по 25 000 долларов за место). Для реализации этой идеи были предприняты практические шаги, и 30 июня 1944 года «поезд Кастнера» вышел из Будапешта. Вскоре он уже был за пределами Венгрии, но родственные и дружеские связи Кастнера с рядом пассажиров, включая десять человек из его ближайшего окружения, впоследствии стали объектом критики со стороны еврейского сообщества.
В поезде оказались не только мать и брат Рудольфа Кастнера, но и очень много евреев из его родного Клужа — маленького городка в Трансильвании (388 пассажиров из 1684). Среди них была и 29-летняя Ева Спетер с мужем и сыном. В вагоне они оказались потому, что отец Евы вместе с Кастнером утверждал списки. «Каждый стремился выжить, — говорит она. — Если тебе надо спасти свою жизнь, ты сделаешь это любым способом, даже не самым чистоплотным, когда потребуется. Ты обязан себя спасти! Твоя жизнь — на первом месте, самый близкий себе ты сам, что бы кто ни говорил»36.
Что происходило с депортированными венгерскими евреями, уже не было секретом для Евы Спетер и ее семьи. Они не сомневались, что немцы хотят уничтожить все 11 000 000 евреев, живущих в Европе, включая евреев СССР. Они даже знали, что нацисты травят евреев газом, создавая видимость, что отправляют их в душ. Перед отъездом из Будапешта выяснилось, что обо всем этом известно не только им — многие в курсе того, что немцы отправляют евреев на смерть. Вот воспоминания Евы. «К нам подошла женщина, судя по внешнему виду — работница. Она посмотрела на моего сына, а мы все были с желтыми звездами, и сказала: “Оставь мальчика мне, я о нем позабочусь. Он останется жив. Не допусти, чтобы ребенка убили вместе с тобой”. Конечно, сына я не отдала, но подумала — работница, которую я вовсе не знаю, хочет, чтобы это дитя осталось живо, выросло: еврейское дитя. Я не могу держать особого зла на венгров…»37
Итак, 30 июня «поезд Кастнера» покинул Будапешт. Ева Спетер все еще не верила, что немцы сдержат слово, и, когда состав остановился в австрийском Линце, ее охватила тоска. Евреям предложили выйти — они должны пройти медицинское освидетельствование и… принять душ. Ева вспоминает: «Я стояла обнаженная перед врачом и старалась смотреть ему в глаза спокойно. Я думала: пусть он увидит, как гордая еврейка готова встретить смерть». Однако в душевой из кранов действительно полилась вода — теплая, приятная… «Очень обнадеживающе. После того, как мы уже были готовы умереть здесь»38. В данном случае это на самом деле были медосмотр и санитарная обработка.
И тем не менее пунктом их назначения оказалась не Швейцария. Евреев привезли на север Германии — в концентрационный лагерь Берген-Бельзен. Один из его секторов был отведен для так называемых заключенных для обмена, то есть тех, за кого нацисты могли получить выкуп. Здесь евреи содержались в гораздо лучших условиях, чем в других лагерях. Шмуэль Хуперт, попавший туда вместе с матерью в 1943 году, вспоминает, что в Берген-Бельзене было нормальное питание, а еще он там научился играть в шахматы39. Евреи с «поезда Кастнера» тоже находились в привилегированном положении, и после нескольких месяцев переговоров подавляющее большинство из них наконец оказались в безопасной Швейцарии.
После войны Рудольфа Кастнера осуждали не только за то, что он предоставил места в поезде своим родственникам и многим друзьям, но и за то, что обрек на смерть десятки тысяч венгерских евреев, не предупредив, что нацисты планируют депортировать их в Освенцим. По первому пункту он был признан виновным, но по второму доказательства оказались не столь убедительными. Действительно, приехав в родной Клуж, Кастнер никому там не рассказал о реальных намерениях нацистов, однако есть сильные сомнения, что его вмешательство могло как-то изменить ситуацию. Еврейские организации, существовавшие в Венгрии, в частности «Бней Акива» — молодежное крыло религиозно-сионистского рабочего движения, прилагали немало усилий, чтобы предупреждать евреев в разных районах страны об опасностях, которые им грозят, но верили им далеко не всегда40. Отчасти это объясняется тем, что у евреев там не имелось особого выбора — ни гор, ни густых лесов, в которых можно было скрыться, а многие местные жители являлись антисемитами. Свою роль сыграло и нежелание даже думать о том, что кошмарные слухи могут оказаться правдой. «Люди словно не слышали то, что им говорили, — утверждает Ева Спетер, — потому что не хотели верить в худшее. Человеку свойственно не хотеть в это верить. Люди всегда надеются на что-то лучшее… Надежду человек обретает с самого рождения…»41
Кастнер знал о массовых умерщвлениях в Освенциме, потому что читал отчет, который написали бывшие узники Рудольф Врба и Альфред Ветцлер, которым в апреле 1944 года удалось бежать из лагеря и вернуться к себе на родину, в Словакию. На 35 страницах данного отчета были описаны география лагеря смерти, практикующийся в Освенциме-Биркенау в течение почти двух лет метод массовых убийств в газовых камерах, а также события в Освенциме начиная с апреля 1942-го. Это было первое свидетельство заключенных Освенцима, которое в силу своей точности и достоверности вызвало резонанс на Западе. Биркенау там считали трудовым лагерем, центром целой сети других таких же объектов. В частности, Рихард Лихтхейм из еврейского агентства в Женеве, до появления отчета Врбы — Ветцлера полагал, что целью депортации евреев в Освенцим было обеспечение рабочей силой промышленных центров Верхней Силезии42. Отчет бывших его узников не оставил места для сомнений в реальной роли Освенцима. В нем, повторим, точно и подробно описывались начало работы новых крематориев с газовыми камерами в Биркенау в 1943-м. Детальность отчета неудивительна — о том, что там происходило, двум словакам рассказал член рабочей команды одного из крематориев Филип Мюллер. После войны он свидетельствовал: «Я передал Альфреду [Ветцлеру] план крематория и газовых камер, а также список эсэсовцев, которые служили на этом объекте. Кроме того, я отдал им записки, которые делал одно время, о том, как почти всех прибывающих умерщвляли газом в крематориях IV и V. Я подробно описал процесс уничтожения, чтобы они смогли поведать об этом всему миру»43.
В Будапеште подробности отчета Врбы — Ветцлера узнали в мае 1944 года. К концу июня эта информация достигла Лондона, а в начале июля — Вашингтона. Теперь, имея на руках документальные свидетельства, разные главы государств — от президента США до короля Швеции — выразили адмиралу Хорти резкий протест по поводу депортации венгерских евреев. Даже папа римский направил ему 25 июня письмо с призывом пересмотреть свои действия44. Архиепископ Дженнаро Веролино, представитель дипломатической миссии Ватикана в Будапеште, вспоминает, что даже до того, как появился отчет Врбы — Ветцлера, они пришли к выводу, что «принудительный труд за границей» означает депортацию. А депортация означает истребление, уничтожение… «Мы начали протестовать; сначала выступил папский нунций, а затем и другие дипломаты»45. Евреи Будапешта получили от них 15 000 охранных грамот. «Такая грамота однажды спасла мне жизнь, — говорит Ференц Винер, венгерский еврей. — Во время облавы я предъявил эту бумагу немецкому офицеру, и он позволил мне уйти»46. Этот и подобные ему случаи дали Герхарду Ригнеру, во время войны руководившему женевским бюро Всемирного еврейского конгресса, повод утверждать, что хотя бы в те дни Ватикан последовательно принимал верные решения, но сие единственный их пример в том, что касается Холокоста47.
Адмиралу Хорти предстояло решить, что делать. Настаивать на прекращении депортации в Освенцим и тем самым вызвать гнев немцев или позволить им действовать дальше, не обращая внимания ни на какие протесты? Вожди Третьего рейха, в частности Йозеф Геббельс, были уверены в том, что Хорти выберет второй вариант, и не только потому, что смогли заставить адмирала «пригласить» вермахт в свою страну и сотрудничать с СД и СС в депортации еврейского населения, но и потому, что, по их мнению, регент Венгерского королевства сам был рад избавиться от евреев. «В любом случае, — писал Геббельс в своем дневнике 27 апреля 1944 года, — Хорти больше не чинит препятствий очищению общественной жизни в Венгрии; напротив, он теперь смертельно ненавидит евреев и не возражает против использования их в качестве заложников. Он даже сам это предлагал… Как бы то ни было, венгры не нарушат ритм решения еврейского вопроса. Тот, кто сказал “А”, должен сказать “Б”, и венгры, начав Judenpolitik, по этой причине не могут ее прекратить. С определенного момента эта политика развивается сама»48. Очень красноречивая запись, поскольку рейхсминистр пропаганды откровенно заявляет, что немцы смогут заставить своих союзников участвовать в решении «еврейского вопроса». А если их руки окажутся запятнаны кровью, у тех не будет иного выхода, кроме как остаться с Германией до конца.
Хорти тем не менее выбрал первый вариант. Да, он уже более чем достаточно скомпрометировал себя, но 6 июля сказал, что Венгрия прекращает высылку со своей территории евреев. Через три дня депортация действительно приостановилась. Если адмирал Хорти посчитал возможным санкционировать ее, когда существовали только слухи — сколь бы убедительными и ужасающими они ни были — о том, что евреев убивают, то теперь, когда появились неопровержимые доказательства того, что евреев отправляют на верную смерть, он нашел в себе силы сказать нет. Конечно, свою роль сыграло то, что Миклош Хорти лично стал получать протесты от представителей международного сообщества. И безусловно, нельзя забывать, что под непосредственными ударами союзников оказался сам Будапешт: 2 июля американская авиация бомбила венгерскую столицу. Теперь, когда западные союзники вели бои во Франции, а Красная армия наступала в Восточной Европе, исход войны стал ясен — Германия ее проиграет, и настанет день, когда победившие державы призовут к ответу сателлитов агрессора. В прекращении депортаций адмирал Хорти видел шанс создать себе алиби. Алиби в том смысле, как его понимают, когда ищут обстоятельства, свидетельствующие о непричастности к инкриминируемым подозреваемым преступлениям. И венгерский диктатор такой шанс получил. После окончания войны 77-летний Миклош Хорти не был предан суду как военный преступник, хотя на этом по обвинению в массовых убийствах, организованных венгерскими военными в Воеводине в 1942 году, настаивало правительство Югославии, и переехал с семьей в Португалию, в Эшторил — приморский городок неподалеку от Лиссабона, где прожил еще почти 13 лет. Умер он в 1957 году.
Немцы, уже депортировавшие из Венгрии в Освенцим 430 000 евреев, после заявления Хорти решили немного выждать, тем более что все службы безопасности Германии сейчас были заняты совсем другим — искали предателей в самом рейхе. 20 июля 1944 года группа высокопоставленных офицеров вермахта совершила попытку покушения на Гитлера, взорвав бомбу в его штаб-квартире в Восточной Пруссии. Фюрер серьезно не пострадал и сразу после заговора выступил по радио с обращением к нации, обещая жестоко покарать всех участников мятежа. В ближайшие недели гестапо провело подробное расследование. Всех, кто имел хоть малейшее отношение к главным участникам заговора, арестовали или допрашивали. Во время обысков были обнаружены дневники и переписка заговорщиков, вскрылись предыдущие планы переворота и убийства фюрера. И начались новые аресты …
После покушения Гитлер, всегда очень раздражительный, стал раздражительным до предела. Вот свидетельство генерала Гейнца Гудериана, нового начальника Генерального штаба сухопутных войск: «…он [Гитлер] давно испытывал глубокое недоверие к человечеству в целом и к генералам и офицерам Генерального штаба в частности. Но теперь это переросло в чувство ненависти… С ним давно уже было сложно иметь дело, но теперь это превратилось в пытку, которая от месяца к месяцу становилась все мучительнее. Он часто терял контроль над собой и впадал в ярость»49.
Через месяц Германию ждал другой удар, и нанесла его Румыния — дотоле верная союзница. Гитлер, встречавшийся с маршалом Антонеску 5 августа, использовал все свои риторические таланты, чтобы убедить его продолжать борьбу до победного конца, но одних слов, чтобы изменить жестокую реальность для румынских солдат на Восточном фронте, оказалось недостаточно. Красная армия нанесла в ходе Ясско-Кишиневской операции тяжелое поражение германо-румынским войскам. В Румынии началось восстание. 23 августа король Михай I вызвал маршала Антонеску во дворец и потребовал от него немедленного заключения перемирия с Красной армией. Антонеску отказался, заявив, что об этом необходимо предупредить их союзницу — Германию. Монарх приказал арестовать Антонеску. Ночью король выступил по радио и объявил о смене власти в стране, прекращении военных действий против СССР и перемирии с Великобританией и США.
Гитлер же менять курс не собирался, и его решимость продолжать войну до тех пор, пока солдаты Красной армии не появятся на улицах Берлина, стала причиной дальнейших ужасающих злодеяний нацистов.
