Глава 11
Путь к Ванзее
(1941–1942)
В октябре 1941 года все еще казалось, что немцы выигрывают войну против СССР. В результате операций по окружению частей Красной армии под Вязьмой и Брянском в плен попали более 660 000 советских солдат и офицеров. Путь на Москву представлялся открытым. В советской столице царила паника. Уже подготовили железнодорожный состав, который должен был увезти Сталина и других руководителей страны на восток. «Ну, с чем мы будем защищать Москву? — спрашивал Лаврентий Берия, народный комиссар внутренних дел СССР, на совещании в Кремле 19 октября. — У нас же ничего нет. Нас раздавят…»1
Но скоро ситуация изменилась. Сталин решил остаться в Москве. Надо сказать, что первоначальный план операции «Барбаросса» предполагал, что столица СССР будет взята в течение первых трех месяцев войны, однако его выполнению помешало все усиливавшееся сопротивление советских войск. В частности, битва за Смоленск задержала немецкое наступление на Москву на два месяца. Битвы за Ленинград и за Киев в сентябре оттянули обе немецкие танковые группы (2-ю и 3-ю) с московского направления, но к октябрю к ним присоединилась также 4-я танковая группа с ленинградского направления. Таким образом, немецкое наступление на Москву началось только 30 сентября.
И тут пошли затяжные осенние дожди. Многие дороги стали непроходимыми. А между тем надвигающаяся зима грозила обернуться для немцев катастрофой. Линии снабжения частей вермахта растянулись, а кроме того, у солдат практически не было теплого обмундирования, поскольку предполагалось, что война с Советским Союзом закончится уж точно до холодов.
В начале ноября 1941 года Гитлер вернулся из своей ставки в Восточной Пруссии в Мюнхен, где руководители НСДАП всегда отмечали годовщины пивного путча. 8 ноября фюрер выступил перед своими верными соратниками в пивном зале ресторана «Левенбройкеллер». Подготовить речь на этот раз оказалось нелегко, ведь всего месяц назад было сказано, что Красная армия никогда не возродится, однако она пока даже не умерла. В Мюнхене все жаждали услышать хорошие новости, но их-то как раз и не было. Гитлер не мог сказать, что война на Востоке выиграна. Он даже не мог сказать, что Москва пала или неизбежно падет в ближайшие дни. В затруднительных обстоятельствах фюрер всегда искал виноватых в том, что случилось, и чаще всего козлом отпущения оказывались евреи. Вот и сейчас Гитлер говорил, что евреи всегда имели большое влияние во Франции, Бельгии, Голландии, Норвегии и Британии, но главной их вотчиной оказался Советский Союз, где остались лишь тупые, насильственно пролетаризированные недочеловеки. А над ними возвышаются еврейские комиссары, которые на самом деле являются рабовладельцами. Немецкая армия на востоке сражается за благородное дело: «В этой борьбе мы хотим окончательно избавить Европу от опасности, грозящей с востока, и… в то же время мы хотим не дать Востоку с его невероятно плодовитым населением и гигантскими запасами природных ресурсов мобилизоваться против Европы! Напротив, мы должны поставить его на службу Европе»2. Стремясь к этой цели, сказал Гитлер со скрытой угрозой, они будут проводить различие между французами и их евреями, между бельгийцами и их евреями, между голландцами и их евреями. А о советских евреях разговор вообще будет особый.
15 ноября ударили морозы. Немцы смогли продолжить наступление на Москву, но их силы были почти на исходе. В начале декабря в последнем рывке передовые части вермахта оказались меньше чем в 30 километрах от центра города, и это было все, чего они смогли добиться. Ход войны на Востоке — и в результате ход войны в целом — в ближайшее время изменится. При этом можно уверенно говорить, что события декабря 1941 года стали как поворотной вехой во всей Второй мировой войне, так и одним из решающих этапов в развитии Холокоста.
5 декабря Красная армия перешла в контрнаступление. Василий Борисов, воевавший в одной из сибирских дивизий, переброшенных под Москву, вспоминает, что, когда немцы увидели сибиряков в рукопашной схватке, они испытали страшный шок. «Мы были очень крепкими парнями… Немцы оказались не такими сильными, как сибиряки. Рукопашная вызывала у них панику, а мы паники не знали. Немцы оказались слабаками. Их страшил холод, и физически они были слабее»3.
Через два дня после новости о контрнаступлении Красной армии пришло сообщение о нападении японцев на Перл-Харбор — гавань на гавайском острове Оаху, бо́льшую часть которой, а также прилегающих территорий занимала центральная база Тихоокеанского флота Военно-морских сил США. Через четыре дня, 11 декабря, Германия объявила Соединенным Штатам Америки войну. На первый взгляд, это решение выглядит странным. Зачем втягивать в боевые действия нового сильного противника, который находится за тысячи километров, по другую сторону океана? Тем не менее Гитлер не сомневался в том, что этот конфликт неизбежен. После Атлантической конференции, состоявшейся летом 1941 года на военно-морской базе Арджентия в Ньюфаундленде, во время которой Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль подписали Атлантическую хартию — один из основных программных документов антигитлеровской коалиции, стало ясно, что Америка будет всеми силами оказывать помощь британской военной экономике. В антигерманской позиции Гитлер обвинял Рузвельта. Уже в ноябре, за месяц до объявления США войны, он заявлял, что Америка несет ответственность за то, что Польша начала войну, а кроме того, стоит за решением Франции принять участие в конфликте4.
Гитлер ни минуты не сомневался в том, что Рузвельт находится под сильным влиянием евреев. Это важно отметить. Выступая в рейхстаге 11 декабря 1941 года, фюрер сказал, что за решением американского президента поддержать Британию и выступить против Германии скрывается «вечный жид». Рузвельта со всех сторон окружают евреи, которые руководствуются ветхозаветной жадностью. И нынешнее положение дел сложилось из-за дьявольского вероломства евреев!5 С точки зрения фюрера, евреи своей тайной цели уже достигли — они развязали мировой конфликт, из которого, как всегда, намерены извлечь выгоду.
12 декабря, после выступления в рейхстаге и объявления войны Соединенным Штатам, Гитлер собрал в рейхсканцелярии совещание. Присутствовали на нем около 50 ближайших соратников фюрера. Основные положения выступления вождя нации Геббельс записал в дневник. «Что касается еврейского вопроса, фюрер намерен очистить воздух. Он уже предупреждал евреев, что, если они развяжут новую мировую войну, им самим грозит полное уничтожение. Это были не пустые слова. Мировая война идет, и уничтожение евреев должно стать ее неизбежным следствием. Сентиментальность тут неуместна. Мы здесь не для того, чтобы жалеть евреев, а для того, чтобы сочувствовать своему, немецкому народу. Немецкий народ уже принес жертву — 160 000 павших в восточной кампании, а значит, те, кто стал инициатором этого кровавого конфликта, должны заплатить своей жизнью»6. Едва ли можно говорить более откровенно: поскольку теперь идет мировая война — в конфликт вовлечена и Америка, — уничтожение евреев стало неизбежным. Это ключевой момент. Слова Гитлера были совершенно недвусмысленными.
Среди тех, кто слушал фюрера в рейхсканцелярии, был и Ганс Франк, генерал-губернатор оккупированной Польши. Через четыре дня, 16 декабря, он уже давал указания своим подчиненным: «В том, что касается евреев, буду с вами предельно откровенен. С ними должно быть покончено навсегда, так или иначе. Фюрер уже говорил: если объединенное еврейство опять преуспеет в развязывании мировой войны, то кровавые жертвы понесут не только народы, непосредственно втянутые в нее. Евреям Европы также придет конец… Как человек, верный идеям национал-социализма, я должен сказать: если после войны в Европе останется еврейский сброд, а мы ради ее сохранения пожертвуем свою лучшую кровь, эту войну можно будет считать лишь частичным успехом. Следовательно, в отношении евреев я буду действовать, руководствуясь тем, что они должны исчезнуть»7.
Франк обзначил не только идеологические мотивы того, почему евреи должны исчезнуть; он назвал и практические основания. «Евреи, — сказал верный соратник Гитлера, — также чрезвычайно вредны для нас потому, что их надо кормить». Опять тезис, что существование евреев угрожает жизни арийцев — само существование как факт, — сыграл свою роль в объяснении, почему они должны умереть. Если кто-то не понял, что евреи благодаря мировому заговору развязали войну (на такую мысль у некоторых действительно могло не хватить воображения), остается неоспоримый аргумент: они ведь едят, а эта еда пригодилась бы немцам! Ситуация, как часто говорит Гитлер, «или — или». Или евреи будут голодать, или немцы.
7 декабря 1941 года, в день нападения японцев на Перл-Харбор и за девять дней до того, как Франк наставлял своих подручных в Кракове, в Польше начала работать первая фабрика смерти, где умерщвляли евреев. Мы уже говорили об этом лагере — Хелмно в Вартегау. Таким образом, глава Вартегау Артур Грейзер гораздо раньше начал реализовывать план уничтожения евреев, чем его сосед. Франк еще только рассуждал о том, что надо окончательно покончить с евреями, а Грейзер уже приступил к этому. Тем не менее не будем забывать, что создание лагеря смерти в Хелмно вызвала, как, очевидно, полагал сам Грейзер, практическая необходимость, ведь лодзинское гетто было катастрофически переполнено, не в последнюю очередь потому, что Гиммлер в сентябре приказал направить туда еще десятки тысяч евреев из старого рейха, а также тысячи синти и рома. Газовые камеры в Хелмно стали для нацистов способом решения проблемы перенаселенности гетто, спровоцированной ими самими.
Итак, в Вартегау поняли, что у них уже есть машина смерти — в прямом смысле обоих этих слов. Евреев стали умерщвлять в мобильных газовых камерах, но еще 7 декабря 1939-го, ровно за два года до того, как первый такой грузовой автомобиль приехал в Хелмно, в Гнезно — городе на западе Польши, в психиатрической клинике «Дзеканька» зондеркоманда Ланге умерщвляла душевнобольных поляков8. Теперь по указанию Гиммлера и Грейзера подручные Ланге приступили к уничтожению польских евреев. Подчас их забирали прямо на улицах, а в конце октября 1941 года грузовик приехал к дому престарелых близ Калиша, в 100 километрах западнее Лодзи9. В следующем месяце в мобильных газовых камерах задохнулись несколько сотен евреев из расположенного неподалеку трудового лагеря в Козминеке10.
С точки зрения непосредственных исполнителей, увеличение масштабов использования душегубок — надо было выполнять поставленную Грейзером задачу — требовало решения ряда проблем. Первая была очевидна — производительность. В распоряжении Ланге имелся только один грузовик, правда большой. Это была все та же машина с надписью на борту «Кофейная компания кайзера», которая почти два года курсировала по Польше, набитая неизлечимо больными и инвалидами. Для «работы» в Хелмно гауптштурмфюреру обещали еще несколько автомобилей11. Они должны были прибыть в лагерь в начале 1942 года. В этих машинах, в отличие от первой, где использовалась окись углерода в емкостях, было сделано устройство, направляющее в камеру выхлопные газы от работающего двигателя — «усовершенствование» способа умерщвления в духе стационарных газовых камер.
Тем не менее активизация процесса только при увеличении числа мобильных газовых камер не решала более фундаментальную проблему, которая неизбежно должна была возникнуть, если нацисты надеялись таким способом уничтожить «бесполезных» лодзинских евреев. Первая машина Ланге ездила по Польше, забирая свои жертвы, что называется, с места, но при умерщвлении лодзинских евреев гетто этот вариант не годился. Если грузовик будет каждый день приезжать в гетто, забирать сколько-то человек, сохранить все в тайне, скорее всего, не удастся. И потом, куда девать трупы? В общем, базой «автомобилистов» Ланге стал Хелмно. Жертвуя на этом этапе основным преимуществом душегубок на колесах — мобильностью, нацисты сделали ставку на другое, более важное, — секретность.
Через шесть недель объект был готов к работе. Первыми жертвами стало еврейское население близлежащих деревень. 7 декабря 1941 года в Хелмно доставили около 700 евреев12. Людям сказали, что их отправляют в Германию в трудовой лагерь, но сначала нужно пройти санитарную обработку — она осуществляется на объекте, расположенном в 4 километрах13. В следующие несколько дней евреев группами загоняли в грузовик и по дороге умерщвляли. Тела закапывали в Жуховском лесу.
После войны Курт Мебиус — эсэсовец, служивший в Хелмно, рассказывал, как работала эта фабрика смерти: «Евреи раздевались под моим надзором. По половому признаку их не разделяли. Перед этим и мужчины, и женщины должны были сдать все ценные вещи; их собирали в корзины польские рабочие. В коридоре имелась дверь, ведущая в подвал. В подвале были указатели “В душевую”… Евреи по лестнице спускались в подвал, там был еще один коридор, который сначала шел прямо, потом, через несколько метров, поворачивал под прямым углом. Здесь они сворачивали направо и поднимались по тоннелю, который вел к машине — к самой ее двери. Обычно евреи шли спокойно и быстро, заходили в автомобиль, ни в чем не сомневаясь. Они верили тому, о чем им сказали [о санитарной обработке]»14.
Мебиус признавал, что иногда евреи не так уж спокойно и быстро заходили в грузовик. Тогда их подгоняли кнутами специально нанятые для этого поляки. Зофья Шалек, жительница деревушки Хелмно, по которой лагерь получил название (ей тогда было 11 лет), помнит крики людей, которых загоняли в машину. «Они так ужасно кричали… Это просто невозможно было вынести. Однажды привезли детей. Моя мама слышала, как эти дети рыдали, как они просили: “Мамочка, спаси меня!”»15
Некоторые поляки, которые работали в лагере, ни в чем себе, что называется, не отказывали. По словам Вальтера Бурмейстера, личного шофера Ланге, иногда они выбирали из привезенных какую-нибудь женщину. «Думаю, они предлагали вступить с ними в половые отношения. В подвале была отдельная комната, куда эту женщину отводили на ночь или даже на несколько дней. Она была в полном распоряжении поляков. Впоследствии ее все равно, конечно, умерщвляли вместе с остальными»16. Есть и свидетельство, что в Хелмно был как минимум один случай изнасилования еврейки перед смертью самими эсэсовцами17.
Напомним, что Хелмно изначально создавался для умерщвления признанных бесполезными евреев из лодзинского гетто. И тем не менее в первой партии, отправленной из Лодзи в Хелмно 2 января 1942 года, были не евреи, а те, кого нацисты называли цыганами. Их доставили в Лодзь в ноябре 1941-го из Австрии. Жили рома в исключительно тяжелых условиях. Это было гетто в гетто — почти 5000 человек находились на особой территории, огороженной колючей проволокой. Более 600 заболели тифом, после чего нацисты решили в срочном порядке уничтожить этот цыганский лагерь. К 8 января в Хелмно переправили почти 4500 рома из Лодзи. Все они были убиты и захоронены в общих могилах в лесу18.
Первые евреи из Лодзи прибыли в Хелмно 16 января 1942 года. В гетто их отбирали сотрудники юденрата под присмотром его главы Мордехая Хаима Румковского. 20 декабря Румковский констатировал, что специальная комиссия, состоящая из его помощников, определила список кандидатов на отправку19, при этом акцент они сделали на депортацию «нежелательных элементов», живущих в гетто. В то время еще никто не мог быть уверен, что попавшие в список обречены на смерть. Большинство лодзинских евреев по-прежнему считали, что самое худшее в их судьбе — депортация, ведь лучше знакомый ужас в гетто, чем незнакомый, который ждет их снаружи…
Мобильные газовые камеры в Хелмно быструю смерть не гарантировали. На то, чтобы находившиеся внутри задохнулись, требовалось время, и жители деревни иногда слышали крики, доносящиеся из машины. Затем она уезжала… В лесу двери открывали, и группа евреев, часто назначенных на эту работу немцами под угрозой расстрела, вытаскивала сбившиеся в кучу тела. Потом их волокли к ямам — общим могилам. Один из немцев, руководивший «лесной командой» (Waldcommando), был определен на постой в семью Зофьи Шалек. Она на всю жизнь запомнила, как жутко пахла его обувь — разлагающейся плотью20.
Статистика об умерщвленных в Хелмно разнится: от 150 000 до 300 000 человек. Это кошмарное преступление. Страшно много загубленных человеческих жизней, хотя и лишь малая часть от 3 000 000 евреев, живших в Польше… Так или иначе, местные инициативы типа Хелмно нацистов уже устраивать не могли, они ведь собирались покончить с евреями не только в Польше, но и в Европе в целом. Нужны были намного более масштабные скоординированные действия, организованные на государственном уровне. 20 января 1942 года, через четыре дня после того, как в Хелмно прибыли первые евреи из лодзинского гетто, в Берлине, на берегу озера Ванзее, состоялась встреча, которая, по мнению многих, и была посвящена этой теме.
Нетрудно понять, почему в массовом сознании Ванзейская конференция считается ключевым этапом развития Холокоста. Действительно, на ней были определены пути и средства «окончательного решения еврейского вопроса» — программы геноцида еврейского населения Европы. И тем не менее развитие Холокоста как процесса сложно и порой парадоксально. Конечно, было бы гораздо проще определить один момент, в который все и решилось: если не заявление, сделанное Гитлером осенью 1941 года, то встреча представителей правительства и руководителей НСДАП на озере на окраине Берлина в январе 1942-го, но это стало бы ошибкой. Ванзейская конференция — важный, но все-таки лишь подготовительный этап на этом долгом пути.
29 ноября 1941 года Рейнхард Гейдрих разослал приглашения на конференцию для обсуждения наиболее быстрых и экономичных путей решения, как избавить Европу от еврейского населения, на вилле «Марлир» в Берлине, расположенной по адресу Ам-Гросен-Ванзе, 56–58. Получили их 15 высших руководителей нескольких государственных институций: гестапо, службы безопасности СС, высокопоставленные члены НСДАП, представители разных ведомств — министерства юстиции и иностранных дел, департамента национальностей и переселений, а также учреждения, ответственного за распределение еврейской собственности. К приглашениям начальник Главного управления имперской безопасности приложил копию письма Геринга, председателя рейхстага, от 31 июля 1941 года, уполномочивающего его заняться окончательным решением еврейского вопроса, так что ни у кого из приглашенных не могло возникнуть сомнений о целях конференции или правах Гейдриха на ее проведение. Интересно, что среди представителей СС были и высокопоставленные, такие как глава гестапо группенфюрер Генрих Мюллер, начальник Главного управления СС по вопросам расы и поселения группенфюрер Отто Хофман, так и относительно невысокие чины — руководитель «еврейского отдела» тайной государственной полиции оберштурмбаннфюрер Адольф Эйхман, и командующий полицией безопасности и СД генерального комиссариата «Латвия», штурмбаннфюрер Рудольф Ланге. Последнего пригласили как практика — у Ланге, начальника отдела гестапо айнзатцгруппы А, уже был опыт организации и проведения масштабных акций. Присутствовали на конференции и Мартин Лютер из министерства иностранных дел, Роланд Фрейслер из министерства юстиции, заместитель руководителя генерал-губернаторства Йозеф Бюлер. Первоначально это совещание было назначено на 9 декабря 1941 года, но впоследствии перенесено на 20 января 1942-го.
Надо отметить, что все присутствующие на конференции были хорошо информированы о политике по отношению к евреям и понимали, как важен вклад каждого ведомства в осуществление этого плана. Сомнений в том, что «эвакуация на восток» — это эвфемизм для депортации в концлагеря, а «окончательное решение» означает уничтожение европейских евреев, не было ни у кого.
Итак, решения, принятые на Ванзейской конференции, должны были исполняться разными департаментами правительства рейха, поэтому их следовало оформить в письменном виде. Устных распоряжений теперь было недостаточно. Экземпляр стенограммы, сделанной Адольфом Эйхманом, сохранился, и, несмотря на описательные обороты (в нем, в частности, не упоминается о газовых камерах и крематориях, а говорится о каторжных работах, на которых, надо надеяться, большинство умрут), дает представление об образе мыслей тех, кто был причастен к организации «окончательного решения еврейского вопроса».
Гейдрих заявил, что теперь есть санкция фюрера — вместо принуждения евреев к эмиграции появилась возможность «эвакуировать» их на восточные территории 21. Для присутствующих в этом не было ничего неожиданного. Из старого рейха уже депортировали тысячи евреев. Впрочем, и масштабы «эвакуации», которые обозначил Гейдрих, можно назвать неожиданными. Он сказал, что потенциально объектами окончательного решения должны стать более 11 000 000 евреев Европы, в том числе из стран, неподконтрольных Германии, таких как Испания и Великобритания (Гейдрих назвал ее Англией). Он уточнил, как будут «ссылать» всех этих евреев — или тот максимум, который им окажется по силам, — на восток, для работы в больших трудовых отрядах. В процессе этой работы, говорил Гейдрих, многие евреи могут из этих отрядов выбыть — это естественные потери. Особое внимание он обратил на то, что сколько-то евреев может выжить в ходе естественного отбора — разумеется, их оставлять нельзя, поскольку они станут ядром для возрождения этой неполноценной расы. Да, с этими евреями тоже нужно будет разобраться… Таким образом, Гейдрих заявил не о новой стратегии, а о расширении уже существующей. Это было продолжением политики, которая началась с желания отправить евреев рейха куда-нибудь за океан, затем превратилась в план депортации на окраины новой Германской империи после войны, а теперь стала схемой работы до смерти на Востоке, не дожидаясь окончания военных действий. Гейдрих признал, что время крупномасштабной «эвакуации» зависит от того, как будут обстоять дела на фронте. Конкретного расписания реализации этой гигантской задачи предложено не было, и создать мощности, достаточные для массового уничтожения евреев, нацистам удастся только через шесть месяцев.
Йозеф Бюлер, представитель генерал-губернаторства, поинтересовался, нельзя ли приступить к «окончательному решению» у них. Он сказал, что на их территории уже находятся евреи, подлежащие уничтожению, поэтому особых транспортных проблем не предвидится. Потом участники совещания обсудили возможные «варианты» реализации «окончательного решения», что, очевидно, является эвфемизмом потенциальных способов уничтожения евреев. Далее речь шла о второстепенных, малосущественных разногласиях в дефинициях. Кроме того, надо было решить, как поступать с теми, кто считался Mischlinge — полукровками? Гейдрих упомянул о том, что небольшая часть евреев, например участвовавших в Великой войне и имеющих боевые награды, может быть отправлена в специальное гетто в Терезине — городе в Чехии, на берегу реки Огрже неподалеку от Праги, а не сослана на Восток. Это замечание подтверждает, что, несмотря на все — пока еще — недоговоренности, судьба почти всех евреев была предрешена.
Не имеет значения, о чем не было сказано на Ванзейской конференции. Гейдрих не сказал, как нужно будет «разбираться» с евреями, но прямо заявил, что их надо депортировать на Восток, где всем предстоит работать в трудовых отрядах. В стенограмме нет заявлений о том, что еврейское население будет уничтожено. Гейдрих пока еще говорил, что евреев необходимо отправлять дальше на восток, на оккупированные советские территории22, но практически сразу после Ванзейской конференции эта концепция была пересмотрена. Евреев ведь можно заставить работать и на польской земле. И умертвить на ней.
Это совещание дало СС возможность установить свою главную роль в «окончательном решении еврейского вопроса». Гейдриха обрадовало выступление Йозефа Бюлера, которого пригласили в Берлин в последний момент, после того, как представители СС в генерал-губернаторстве предупредили Гиммлера, что от Ганса Франка можно ожидать попытки самому определять политику в отношении евреев в своих владениях23. Гейдрих и Гиммлер решили, что конфликт между Франком и их ведомством, подобный тому, который произошел во время депортации в генерал-губернаторство поляков, повториться не должен. Кроме того, было важно, чтобы министерство иностранных дел, представленное на конференции Мартином Лютером, тоже согласилось с ведущей ролью СС в «окончательном решении». Рейхсфюрер хорошо помнил, как летом 1940 года это ведомство стремилось сыграть главную роль в реализации мадагаскарского плана.
По словам Эйхмана, Гейдрих был доволен результатами встречи. «После конференции… Гейдрих, Мюллер и скромный я удобно устроились у камина. Я впервые видел, как Гейдрих закурил сигарету или сигару… И он пил коньяк, свидетелем чего я не был, наверное, сто лет. Вообще-то он спиртное не употребляет»24.
Тому, что начальник Главного управления имперской безопасности был доволен, удивляться не приходится. Главенствующую роль СС никто не оспаривал. Впрочем, он и не ожидал возражений — по этому важнейшему вопросу среди нацистского руководства соперничества не возникало. И против «высылки» европейских евреев на Восток никто не сказал ни слова. «Высылка» подразумевала смерть, но ведь на фронте советских евреев расстреливают с июня, а немецкие и австрийские умирают в польских и других гетто с октября. Теперь же нужно решить практические вопросы — распространение депортации на Западную Европу и наращивание мощностей. Мощностей, необходимых для «окончательного решения еврейского вопроса». И уже 31 января 1942 года Адольф Эйхман разослал срочные приказы всему командному составу полиции, секретным службам безопасности и руководителям СД, содержащие подробные указания о подготовке депортации евреев Германии, Австрии и Чехии.
На Ванзейской конференции, далеко не самой главной встрече, определившей историю и реалии Холокоста, функционеры, что называется, второго эшелона обсудили способы реализации пожеланий высшего руководства Третьего рейха. Никто из ключевых фигур на этом совещании не присутствовал — ни Гиммлер, ни Геббельс, ни Франк, ни, разумеется, сам Гитлер. Важнейшие решения о судьбе евреев были приняты за несколько месяцев до встречи на вилле «Марлир». Но и там не провозглашался какой-либо один, основополагающий и при этом конкретный лозунг. Не было такого, чтобы фюрер заявил: «Все евреи должны умереть, таким-то способом и в такие-то сроки!» Ставились вопросы и находились на них ответы — один за другим, до тех пор, пока собравшиеся в Ванзее не сказали, пусть пока сами себе, что уничтожение евреев как народа неизбежно. Как это сделать технически и сколько на это потребуется времени, пока, правда, неясно. Вот и «разобраться» с 3 000 000 польских евреев еще не удалось. И, как мы увидим позже, четко определенные сроки не будут названы еще много месяцев.
Ванзейская конференция иллюстрирует для нас и другой аспект этой истории. Слово «Холокост» подводит к мысли, что существовал какой-то единый план уничтожения евреев. Представители разных ведомств нацистской Германии, собравшиеся в Ванзее, по-другому смотрели на этот вопрос. С их точки зрения, было немало решений их «еврейской проблемы». Конечно, имелось генеральное направление — вектор, заданный самим Гитлером: от евреев необходимо избавиться. И тем не менее реализация этого желания могла обретать разные формы. На вилле «Марлир» Гейдрих говорил об одном из таких решений — перемещении западноевропейских евреев на бескрайние просторы Советского Союза, где они могли бы в тяжелейших условиях работать на благо рейха и постепенно вымирать. Данная идея недалека от замыслов мадагаскарского плана: отправить евреев как можно дальше — пусть там погибают, даже в течение нескольких лет, если потребуется. Был и другой способ «решения», который также обсуждался в Ванзее, и касался он более насущной, с точки зрения нацистов, проблемы — огромного числа евреев в генерал-губернаторстве. От них, в принципе, следовало избавиться быстрее и как-то иначе, хотя до конкретных предложений на том совещании дело не дошло. Все это происходило на фоне еще одного «решения», уже реализуемого: расстрелов евреев-военнопленных и акций против еврейского населения на оккупированных территориях СССР. Сегодня все эти разрозненные действия существуют под общим названием «Холокост», но в то время они не рассматривались как единое целое.
И тем не менее, даже с учетом всего этого, в Ванзейской конференции есть нечто такое, что никогда не перестанет поражать людей здравомыслящих. Дело вот в чем. Ее участники тоже вроде бы были такими. Все они занимали важные и ответственные посты. Большинство имели прекрасное образование — у восьми человек из 15 собравшихся за столом в Ванзее была ученая степень, полученная в немецких университетах. Истребление евреев — целого народа — они обсуждали в спокойной, дружеской обстановке. Участников совещания просили прибыть к завтраку — в 9:00. Заседание же было назначено на 12:00. Во время дискуссий подавали коньяк и закуски. Разговоры велись на роскошной вилле с террасой, с которой открывался вид на озеро — одно из самых красивых и популярных мест отдыха берлинцев. А в соответствии с согласованной на конференции политикой нацистскими властями была создана сеть лагерей смерти, предназначенных для уничтожения людей.
Речь идет не о чудовищном контрасте между обстановкой, в которой все это происходило, и кошмаром, например, лодзинского гетто, где сейчас жили и каждый день умирали евреи — мужчины, женщины, старики, дети… И даже не о том, что, когда участники совещания в Ванзее сидели в роскошном особняке, потягивая французский коньяк, те, котого они обрекли на смерть, уже задыхались в мобильных газовых камерах в Хелмно. Речь о том, что эта конференция показывает, на что способны представители рода Homo sapiens — утонченные, элегантные, высокообразованные. Возможно, немногие из них были способны лично убить еврея — Эйхман говорил, что у него впечатлительная натура и от вида крови ему становится плохо25, — но они одобрили план, по которому лишить жизни предполагалось 11 000 000 человек. Если люди в принципе способны на такое, на что они могут быть способны еще?..
И наконец, понимание, чем стала Ванзейская конференция в ходе Второй мировой войны, важно именно в ее контексте. В то время как на окраине Берлина Гейдрих уточнял с коллегами детали «эвакуации» евреев на восток, немецкая армия вела тяжелые бои под Москвой. При этом солдаты и офицеры вермахта не только воевали, но и боролись за выживание. У них не было зимнего обмундирования. Боевая техника оказалась неприспособленной к действиям при сильных морозах. Им противостояли свежие дивизии, прибывшие из Сибири. Словом, немецкие солдаты едва сдерживали контрудары Красной армии. Миф о непобедимости вермахта трещал по всем швам.
«Немецкая армия под Москвой представляла собой жалкое зрелище, — рассказывает Федор Свердлов, командир стрелковой роты, сражавшийся той зимой на подступах к столице СССР. — Я хорошо помню немцев в июле 1941 года. Они были такими самоуверенными и сильными… Маршировали, засучив рукава, тащили пулеметы… А зимой они выглядели очень несчастными… Скрюченные, сопливые… Кутались в шерстяные платки, отобранные у старух в деревнях… Конечно, они продолжали обороняться, но это были уже не те немцы, которых мы знали раньше»26.
С учетом всего этого может показаться удивительным, что сейчас руководители Третьего рейха занимались планированием того, что пока еще называли депортацией евреев. Не разумнее ли было подумать о том, как дальше будут развиваться события на театре военных действий? Зачем связывать человеческие и материальные ресурсы в беспрецедентно масштабном плане массовой «депортации» гражданских лиц в тот момент, когда немецкая армия прилагает титанические усилия, чтобы избежать катастрофы?
Ответ прост и в то же время парадоксален. Дело в том, что такие люди, как Гитлер, Гиммлер и Гейдрих, вообще не видели здесь никакого противоречия. Они были уверены, что евреи в тылу представляют для рейха не меньшую опасность, чем бойцы Красной армии, сражающиеся против вермахта под Москвой. А может, даже и бо́льшую, поскольку фюрер и его ближайшее окружение продолжали настаивать: во время предыдущей войны евреи уже показали, что они способны подорвать моральный дух дома и воткнуть таким образом нож в спину немецкой армии.
Герман Геринг не уставал повторять, что это великая расовая война. «В конечном счете речь идет о том, установится ли немецкое и арийское господство или миром будут править евреи»27. Таким же было глубочайшее убеждение фюрера. Гитлер всегда подчеркивал, что нынешняя война — не обычное противостояние, а экзистенциальная борьба за будущее существование немецкой нации. «Мы ясно представляем, что эта война может окончиться либо истреблением арийских народов, либо исчезновением еврейства в Европе, — сказал Гитлер, выступая в Берлине 30 января 1942 года, в годовщину своего назначения канцлером. — Я уже говорил об этом 1 сентября 1939 года в рейхстаге». Разумеется, фюрер сделал данный «прогноз» не 1 сентября — это произошло семью месяцами раньше, 30 января 1939-го. Он решил, что теперь изменить дату вполне уместно, потому что 1 сентября немецкая армия пересекла границу Польши, то есть начала восточную кампанию. Для Гитлера установить связь между войной и судьбой евреев было важнее стремления придерживаться исторической точности, если у него таковое вообще имелось. «Итогом этой войны станет уничтожение еврейства, — продолжал он ту самую речь 30 января 1942-го. — На этот раз будет впервые применен древний еврейский закон — “око за око, зуб за зуб”! И по мере усиления этой борьбы — мировое еврейство может запомнить мои слова — станет усиливаться антисемитизм. Он найдет питательную среду в каждой тюрьме, а каждом лагере, в каждой семье, члены которой узнают, почему они должны приносить жертвы. И настанет момент, когда с самым злостным врагом всех времен и народов будет покончено по крайней мере на тысячу лет»28.
Участники Ванзейской конференции, а она состоялась всего за десять дней до выступления Гитлера, о котором шла речь выше, безусловно, понимали, какую важную задачу решают все вместе, и вскоре получили подтверждение — они принимают участие в борьбе с самым злостным врагом всех времен и народов. Тем не менее внезапного взрыва активности не последовало. В Хелмно продолжали работать мобильные газовые камеры, в Белжеце строились такие же, но уже стационарные, но в Освенциме сооружать новые объекты не спешили. Впрочем, в крематории в главном лагере, где осенью проводились «эксперименты», теперь действовали не только печи.
В Освенциме наряду с некоторыми категориями советских военнопленных начали умерщвлять и евреев из близлежащих районов. Когда сюда прибыл первый транспорт с ними, доподлинно неизвестно. Это могло произойти и поздней осенью 1941 года, и в начале 1942-го. Смерть этих евреев положила начало изменению делопроизводства лагеря: их не регистрировали официально как заключенных, а сразу отправляли в газовые камеры.
Юзеф Пачиньский, польский политзаключенный, был свидетелем того, как в крематории главного лагеря уничтожали группу евреев. Он работал в административном здании, расположенном напротив крематория. Юзефу удалось подняться на чердак, сдвинуть на крыше плохо закрепленную черепицу и все увидеть. «Эсэсовцы вели себя очень вежливо с этими людьми, — рассказывает Пачиньский. — Они говорили: “Пожалуйста, снимите одежду, сложите свои вещи”. Люди разделись, их завели в крематорий и заперли за ними дверь. Потом один эсэсовец забрался на плоскую крышу здания. Он надел противогаз, открыл люк на крыше, высыпал порошок и закрыл люк. Когда он это сделал, изнутри стали слышны жуткие крики… И это несмотря на то, что стены были толстые»29. Эсэсовцы завели на полную мощность моторы двух мотоциклов, чтобы заглушить звуки, но Пачиньский все равно слышал, как люди кричали на протяжении 15–20 минут. Потом звуки стали становиться все тише и наконец смолкли. Юзеф говорит, что, если бы его увидели, он бы наверняка оказался в газовой камере30.
Ганс Старк, эсэсовец, служивший в Освенциме, после войны дал показания, что в октябре 1941 года присутствовал при такой акции. Ну как сказать присутствовал?.. Ему приказали насыпать гранулы «циклона Б» в люк. Старк говорит: «“циклон Б” — это гранулированный порошок, его сыпали сверху. Вскоре те, кто находился в камере, начали страшно кричать, они понимали, что с ними происходит… Через определенное время газовую камеру открыли. Она была полна мертвых тел… Жуткое зрелище»31.
Газовая камера в Освенциме не была, как мы уже знаем, специально оборудована — просто выделенное для эксперимента помещение в крематории. Проблем оказалось немало: крики, доносящиеся наружу, недостаточная скрытность процесса и главное — небольшая вместимость. Кристиан Вирт, бывший административным директором центра эвтаназии в Бранденбурге, ныне руководивший строительством лагеря смерти в Белжеце, думал о том, как им избежать всего этого.
Белжец станет образцом для других специализированных лагерей смерти, в частности Собибора и Треблинки, поэтому нужно понять, что решили проверить нацисты, начав строительство новых объектов. Конечно, Белжец сильно отличается от места, которое обрело самую зловещую известность среди лагерей, — Освенцима-Биркенау. В первую очередь размерами. Белжец был маленьким, но именно там решили опробовать методики, которые предстояло перенести на большие лагеря. Итак, территория квадратная (в Белжице каждая сторона примерно 270 метров), одна сторона располагалась параллельно железной дороге. Лагерь поделили на две части, отгороженные друг от друга забором. На ближайшей к железной дороге находились плац, бараки, где прибывшие евреи раздевались, помещения для охраны и небольшой группы рабочих-евреев, а также склад для хранения вещей, отобранных у обреченных. Вторая часть лагеря предназначалась для уничтожения — там возвели три газовые камеры и оборудовали место для сжигания трупов. С первой частью ее соединял узкий проход, впоследствии получивший название «труба». Газовые камеры были замаскированы под душевые и имели деревянные крыши. Чтобы герметизировать помещения, стены сделали двойными, с наполнителем из песка и земли. Снаружи их обшили жестью.
Вирт и его подручные, контролируя строительство лагеря, опирались на уже имеющийся опыт, полученный в том же Бранденбурге. Подобно неизлечимо больным в центрах эвтаназии, евреям, обреченным на смерть, в Белжеце говорили, что нужно принять душ. А вот газ, подававшийся по трубам, был не окисью углерода. Решили, что эффективнее использовать выхлопные газы дизельного двигателя.
Единственной функцией Белжеца, в отличие от Освенцима, стало умерщвление. Всем, прибывающим в лагерь, было суждено умереть в течение ближайших часов. Как долгосрочный этот конвейер смерти не планировался, подобно нескольким другим специализированным лагерям, в отличие от того же Освенцима. В Освенциме, кстати, многие здания строили из кирпича, а большинство сооружений Белжеца были деревянными.
Кроме того, нацисты намеревались сохранить существование Белжеца и других лагерей смерти в тайне. Освенцим был создан рядом с большим городом — своего рода традиция немецких концентрационных лагерей типа Дахау и Заксенхаузена, в котором кроме всего прочего проходили подготовку и переподготовку «кадры» для вновь создаваемых и уже созданных лагерей. Около Заксенхаузена с августа 1936 года располагалась штаб-квартира инспекции концентрационных лагерей, в марте 1942-го вошедшая в состав управленческой группы D (концлагеря) главного административно-хозяйственного управления СС. Освенцим не пытались скрыть. Напротив, в том, что люди знали о существовании этого места, внушающего ужас, нацисты видели своеобразные преимущества. Впрочем, когда в лагере стали использовать для массовых умерщвлений газовые камеры, эту сторону его «деятельности» широко не афишировали. Белжец же, повторим, в самом начале своего существования был экспериментальным полигоном, а всех евреев, которые его строили, уничтожили в ходе испытания новых газовых камер. Они стали первыми жертвами Белжеца32.
Так же как Хелмно был создан для уничтожения «бесполезных» евреев из лодзинского гетто, в Белжеце намеревались умерщвлять «бесполезных» евреев обширного региона — от Кракова на западе до Львова на юго-востоке. В марте 1942 года лагерь был готов к работе, а к середине апреля в газовых камерах уже уничтожили примерно 45 000 евреев из гетто Люблина, Львова и других районов Восточной Галиции — их доставляли по пять эшелонов в день.
Как лагерь смерти Белжец функционировал с марта до конца 1942 года. Точное число жертв никто не знает, но надежные источники утверждают, что их было от 450 000 до 550 000. Большинство составляли польские евреи, хотя в газовых камерах Белжеца умерщвляли также синти и рома. Из отправленных в Белжец войну пережили единицы (по некоторым сведениям, всего два человека), и это еще одно отличие от Освенцима. По ряду причин, не в последнюю очередь потому, что весь комплекс Освенцима, как мы сейчас знаем, состоял из трудовых лагерей и лагерей смерти и никогда не специализировался исключительно на уничтожении евреев, там заключение пережили около 200 000 человек. В Белжеце единственной возможностью остаться в живых было попадание в небольшую группу отобранных для «работы» с прибывающими. И все равно шансы избежать общей судьбы были призрачными.
Единственным человеком, который оставил личные свидетельства об этом лагере, стал Рудольф Редер, отправленный в Белжец из львовского гетто в августе 1942 года. Когда их эшелон шел на запад, Рудольф знал — всех ждет смерть. Несмотря на стремление нацистов сохранить в тайне свою деятельность, слухи о том, что творится в Белжеце, все-таки ходили33. В вагоне по пути к лагерю никто не проронил ни слова. «Мы понимали, что нас везут на смерть, ничто не может спасти нас. Апатия, ни единого стона». По прибытии в Белжец им приказали быстро прыгать из вагонов — с высоты больше метра. Некоторые, в первую очередь старики и дети, ломали при этом руки и ноги…
Евреям велели построиться, и к ним обратился офицер СС. «Нас посетила надежда, — свидетельствует Редер. — Если с нами говорят, может быть, мы останемся живы… Может, нам в конце концов дадут какую-то работу»34. И действительно, эсэсовец сказал, что прибывшие будут использованы как рабочая сила, но сначала необходима санитарная обработка. Им нужно принять душ. «Это был момент надежды и иллюзии, — продолжает Редер. — Люди вздохнули свободнее. Воцарилось спокойствие».
Мужчин отделили от женщин. Мужчинам приказали раздеться и погнали их по «трубе» прямо в газовые камеры. Женщин отвели в бараки и стали стричь наголо (немцы использовали женские волосы в промышленном производстве, в частности при изготовлении войлока). Рудольф Редер говорит, что уже в эти минуты женщины начали догадываться, что дело неладно, и тут же послышались вопли и причитания.
Потом женщины последовали за мужчинами в газовые камеры. Смерть в них, как и в мобильных, наступала не сразу. Редер помнит, что крики и стоны обречнных раздавались 15–20 минут, потом все стихало35.
Сам Рудольф Редер избежал немедленной смерти потому, что его отобрали в команду для работы в крематории — освобождать газовые камеры от трупов и сжигать тела. Если днем эсэсовцам казалось, что кто-то из членов этой немногочисленной команды работает недостаточно усердно, вечером его ставили на край общего захоронения и расстреливали. Утром на его место назначали другого из числа вновь прибывших.
Работа была кошмарной. Когда Редер и другие евреи закапывали трупы, они переходили от одной ямы к другой. «Ноги тонули в крови наших матерей, мы пробирались по горам тел — это было самое страшное, самое жуткое ощущение»36. Удивительно ли, что сами они передвигались, как деревянные?.. «Мы вообще стали одной массой… Мы существовали механически в этой жуткой жизни»37.
Конечно, руководители Третьего рейха знали, что происходит в лагерях смерти. По дневниковой записи Геббельса, сделанной 27 марта 1942 года, можно судить не только о степени его осведомленности о судьбе евреев, но и об общем контексте, в котором принималось решение об их уничтожении. «Применяется довольно варварская процедура, не буду вдаваться в детали, и от евреев остается не так много. В целом можно сказать, что 60 процентов их должно быть ликвидировано, остальные 40 процентов еще можно использовать для работы… Настигшая евреев кара поистине варварская, но полностью ими заслужена. Пророчество фюрера о том, что их ждет в случае начала новой мировой войны, начинает сбываться самым ужасным образом, но в этом вопросе для сентиментальности места нет. Евреи уничтожат нас, если мы не будем защищаться. Это борьба не на жизнь, а на смерть между арийской расой и еврейской бациллой. Никакое другое правительство, никакой другой режим не смогли бы набраться сил, чтобы решить эту проблему в таком широком масштабе. И здесь фюрер является непреклонным сторонником радикального решения, которое вытекает из положения вещей и потому представляется неизбежным. К счастью, во время войны у нас появился целый ряд возможностей, которые были недоступны в мирное время. Освобождающиеся гетто в городах генерал-губернаторства заполняются депортированными из рейха евреями, затем, через некоторое время, процесс должен будет повториться. У евреев теперь отнюдь не райская жизнь, и за то, что их представители в Англии и Америке сегодня организуют и пропагандируют войну против Германии, их представители в Европе должны очень дорого заплатить, и это совершенно оправданно»38.
Первыми иностранными евреями, массово попавшими в руки нацистов после Ванзейской конференции, стали словацкие. При этом история о том, как весной 1942 года словацкие евреи оказались в товарных эшелонах, идущих в Освенцим, в очередной раз свидетельствует о том, что путь, на котором решение еврейского вопроса стало «окончательным», был отнюдь не прямолинейным.
Итак, весной 1939 года вследствие распада Чехословакии после Мюнхенского соглашения Словакия стала отдельной республикой, которая, впрочем, полностью контролировалась нацистской Германией. При этом словацкое правительство с самого начала разделяло антисемитские взгляды лидеров Третьего рейха. В частности, 20 октября 1941 года словацкий президент и премьер-министр при встрече с Гиммлером говорили о возможной депортации 90 000 евреев из своей страны в генерал-губернаторство39.
Немцы, со своей стороны, были заинтересованы в том, чтобы получить из Словакии рабочие руки, но словацкое правительство медлило — пока не нашло альтернативу: 20 000 из этих рабочих должны составить евреи. 16 февраля 1942 года министерство иностранных дел Германии ответило, что рейх готов принять этих евреев «в рамках мер по окончательному решению еврейского вопроса в Европе»40. Потом выяснилось, что словаки хотят депортировать евреев целыми семьями. Немцев это не устраивало: им были нужны только мужчины, которые будут работать — сколько смогут. Если вспомнить о решениях, принятых на Ванзейской конференции, это выглядит странно. Разве нацисты не хотели «эвакуировать» на восток всех евреев до единого? Хотели, но Эйхман и другие, ответственные за практическое осуществление намеченной в Ванзее стратегии, знали, что у лагерей в Польше в данное время просто нет возможности принять нетрудоспособных евреев из Словакии. А до начала «работы» в Белжеце оставался еще целый месяц.
Словацкие власти стояли на своем. В феврале вопрос обсуждался на встрече штурмбаннфюрера СС Дитера Вислицени — представителя Эйхмана — с премьер-министром Словакии Войтехом Тукой и главой его канцелярии Исидором Косо. Аргумент у словаков был один — разделять семьи не по-христиански. Лицемерность этого заявления Вислицени была ясна: если немцы заберут только кормильцев семей, на плечи словацкого правительства ляжет забота об обеспечении жизни оставшихся41. В конце концов словаки предложили Германии возместить «расходы», связанные с приемом не только работоспособных евреев, но и членов их семей.
В итоге стороны пришли к совершенно циничному заключению. Словакия платит по 500 рейхсмарок за каждого еврея, которого примет Германия. Немцы при этом пообещали не претендовать на оставшуюся после евреев собственность и гарантировали, что депортированные никогда не вернутся в Словакию. Да, европейская страна, президентом которой был католический священник Йозеф Тисо, согласилась заплатить нацистам за то, чтобы они забрали всех евреев при условии, что те никогда не вернутся. Даже при том, что во время всех этих переговоров словацкие власти не могли знать в подробностях, что может произойти с этими евреями, они наверняка понимали, что депортация грозит им смертью. А как можно было думать иначе, если буквально за несколько дней до этого Гитлер, выступая в Берлинском дворце спорта, заявил, что итогом этой войны будет уничтожение еврейства?42
Заключительное соглашение со словаками — его подписал Гейдрих — было достигнуто только 10 апреля. В одном из первых эшелонов, которые отправились из Словакии в Освенцим, была и 18-летняя словацкая еврейка Линда Бредер. Она вспоминает, что 24 марта 1942 года Глинкова гвардия — полувоенная организация правящей Словацкой народной партии — прошла по всем домам и забрала девушек в возрасте от 16 до 25 лет. Линду вместе со всеми остальными доставили в Стропков — город в Восточной Словакии. Разместили их в общественном здании. Девушке не было страшно, ведь им сказали, что всех повезут в Германию на работу. «Мы сможем посылать деньги родителям, и они потом присоединятся к нам. Что я могла чувствовать? Я была счастлива. Мы будем трудиться, заработаем деньги, сможем вызвать к себе родителей»43.
Радовались они недолго. Очень скоро бойцы Глинковой гвардии решили показать евреям, насколько они беззащитны и бесправны. «Некоторые словацкие солдаты вели себя просто ужасно, — вспоминает Сильвия Весела, еще одна молодая еврейка, которую забрали глинковцы в марте 1942 года. — Они, например, испражнялись на пол и заставляли нас убирать руками. А еще они называли нас еврейскими шлюхами и били нас. Глинковцы говорили: “Мы научим вас, евреек, работать!” Но мы все были из бедных семей и привыкли к труду… Очень унизительно, когда топчут твое человеческое достоинство. Не знаю, сможете ли вы это понять. К нам относились, как к животным, даже хуже»44.
Одним из глинковских гвардейцев, которые охраняли еврейских девушек и позже сопровождали их к эшелону, отправившемуся в Польшу, был 30-летний Михал Кабач. Ярый словацкий националист, он верил антисемитской пропаганде своей партии. «Это все политика, — стоит на своем Кабач. — Наши лидеры говорили нам, что евреи занимались всякими жульничествами и обманывали словаков, никогда не работали и только хотели легкой жизни. Вот почему мы их не жалели». И тем не менее антисемитизм Кабача был не только идеологическим. «Я одно время встречался с еврейской девушкой, — признается он. — У ее отца был большой магазин. И он сделал мне подарок. Это был портрет какого-то еврея. Я понял, что меня посадят, если найдут этот портрет, и выбросил его в реку»45.
В Глинковой гвардии у него была хорошая жизнь: «У нас были отличное жалованье, жилье, столовая. Не о чем печалиться». А еще у гвардейцев появилась возможность грабить евреев. Кабач это не скрывает. «Когда евреи прибывали в лагерь, мы обычно забирали у них одежду и вещи, — говорит он. — Все евреи должны были показать свои вещи, и охранники брали себе наиболее ценное»46. К своему участию в Холокосте Михал Кабач относится спокойно: «Я не вел никого в газовые камеры. Я только сопровождал евреев до польской границы, дальше транспорт переходил в руки немцев. Бог знает, куда они их отправляли потом»47.
Итак, еще в Словакии Линда Бредер цеплялась за мысль, что ее отправят в Германию на работу, но 26 марта, когда всех привели на вокзал, она увидела только вагоны для скота. «Где наш поезд, нормальный поезд? — удивилась Линда. — Наверное, на станции мы уже начали понимать, что происходит что-то неладное. В том вагоне для скота были два ведра: одно с водой, другое пустое, чтобы использовать его в качестве туалета». Вскоре после этого им стало известно: они едут не в Германию. Поезд идет в Польшу.
Линда Бредер была в эшелоне, пришедшем в Освенцим из Словакии в конце марта. Они стали первыми женщинами-заключенными в лагере. Женщины прошли под аркой с надписью Arbeit macht frei («Труд делает свободным») в ворота главного лагеря Освенцима и вскоре оказались в одном из лагерных блоков. Спать им пришлось на голом полу, сбившись вместе, чтобы согреться. На следующий день всем велели раздеться, чтобы пройти осмотр — «гинеколог» прощупал все, проверяя, не прячут ли женщины золото, а затем их голыми загоняли в бак с ледяной водой. «Эсэсовцы кричали нам: “Вы, евреи, грязные! У вас вши! Вам нужна дезинфекция!”»48
Все словацкие женщины пока остались живы — процесс селекции, во время которого определенную часть прибывших из каждого эшелона сразу отправляли на смерть, в Освенциме еще не начался. И дело тут не только в том, что в первых эшелонах находились евреи, изначально признанные годными к труду, но и в том, что единственная газовая камера в крематории главного лагеря для массового уничтожения людей не то чтобы не подходила, но… Убийства в крематории нельзя было сохранить в тайне, потому что он располагался в непосредственной близости как от административных зданий, так и от бараков, в которых жили заключенные.
Эта проблема скоро должна была разрешиться — в двух километрах от главного лагеря в польской деревне Бжезинка (немецкое название — Биркенау) уже возводился новый комплекс. В сентябре 1941 года Гиммлер распорядился построить в Биркенау лагерь, вмещающий 100 000 человек. Изначально он предназначался для советских военнопленных, но в конце октября 1941-го в Берлине решили, что их следует использовать в качестве рабочей силы на территории рейха, а в Биркенау теперь будут направляться евреи. 27 февраля 1942 года комендант лагеря Рудольф Хесс доложил начальству, что, по его мнению, новый крематорий должен быть не в главном лагере — там просто уже нет места, а на территории Биркенау49.
При этом ждать завершения строительства нового крематория эсэсовцы не стали. В дальнем углу нового лагеря, в стороне от основных бараков, заложили кирпичами окна небольшого здания, известного как бункер I или «красный домик», и переоборудовали две его комнаты в газовые камеры. В стенах, под потолком, сделали люки, через которые можно было засыпать гранулы «циклона Б». Здесь, в отличие от газовой камеры в крематории главного лагеря, никто не мог слышать крики задыхающихся евреев. Но, решив одну проблему, администрация лагеря создала себе другую. Куда девать трупы? Тела умерших в «красном домике» нельзя было сжечь в печах крематория — их еще не было. Раз нет печей, сжигать решили в ямах, но это было трудоемко и вскоре признано потенциально опасным для здоровья — не членов похоронных команд, конечно (кого оно интересовало!), а самих эсэсовцев, потому что дышать оказалось тяжело, да и почва в Биркенау мало подходила для всего этого.
Несмотря на сложности, с которыми столкнулась лагерная администрация при ликвидации трупов, начало работы «красного домика» означало, что теперь можно уничтожать больше «бесполезных» евреев, чем раньше. А потом в сотне метров от него переоборудовали другое здание, получившее название «белый домик»…
В начале лета 1942 года из Словакии в Освенцим стали приходить первые «семейные» эшелоны. Теперь, конечно, нужна была селекция. Проходила она на участке неподалеку от железнодорожной ветки, посередине между главным лагерем и Биркенау. На этой площадке, получившей название «рампа», врачи-эсэсовцы за минуту оценивали каждого из вновь прибывших и отправляли тех, кто был ими признан годным к труду, в одну сторону, а тех, кто обречен на немедленную смерть, — в другую.
Семья 17-летней Евы Вотавовой оказалась в Освенциме в июле 1942-го, и это стало кульминацией долгого кошмара. Еще будучи школьницей, Ева слышала, как глинковские гвардейцы праздновали независимость Словакии и кричали: «Словакия для словаков, для евреев — Палестина!» Она вспоминает: «С самого начала стало ясно, что никакого понятия о моральных ценностях у этих людей нет»50. Девочка чувствовала себя отвергнутой родной страной и была в отчаянии. «Я не могла с этим смириться, — говорит Ева. — И сейчас не могу…» В 1942 году командир глинковцев жил в их деревне. Ему приглянулся дом семьи Евы, и он сделал все, чтобы Вотавовы попали в число первых еврейских семей, подлежащих депортации. 17 июля Ева, ее отец и мать покинули Словакию в вагонах для скота.
На «рампе» в Освенциме отцу Евы указали в одну сторону, а ей с матерью — в другую. «С той минуты я больше ничего не слышала об отце, — говорит она. — Когда я видела его в последний раз, у него было такое встревоженное и печальное лицо…»51 Впоследствии отец Евы, как она узнала, был умерщвлен в газовой камере. Сама она вместе с матерью оказалась в строительном отряде. Работа была очень тяжелая, а пищи и воды заключенные получали мало. Очень скоро мать Евы, изнуренная и истощенная, заболела. «У нее был сильный жар, начинался брюшной тиф… Конечно, тогда я этого не знала. Мама сказала мне, что вечером пойдет в больничный барак. Я плакала и умоляла ее не делать этого, хотя бы еще один день… Оттуда никто не возвращался…» Ева уже знала, что из больничного барака людей сразу забирают в газовые камеры. Мать, несмотря на ее просьбы, все-таки пошла в больницу. Через три дня кто-то из ее сотрудников сказал Еве, что ее мать умерла. Вскоре после этого Еву назначили в другую команду — собирать трупы по лагерю. Тогда рядом с горой тел она и нашла очки своей матери. «Я поняла, что это ее очки, — левое стекло разбилось после того, как маму ударил капо…» Девушка держа в руках очки и рыдала. «Вся ее боль и страдания промелькнули перед моими глазами», — вспоминает она. Ева хранила очки как последнюю память о матери, пока сама не заболела брюшным тифом. Затем подушку, в которой она их прятала, сожгли. Так словацкая еврейка Ева Вотавова потеряла последнюю память о своей матери52.
Многие из прибывающих в Освенцим, даже отобранные для работы, умирали в течение нескольких недель, особенно в новой, женской части лагеря. За короткое время он стал одним из самых больших женских концлагерей нацистской системы, хотя сначала там были трудности с охраной. Потребность в надзирательницах впервые возникла с преобразованием концлагеря Лихтенбург в спецобъект для женщин в декабре 1937 года. По мере увеличения числа женских концлагерей, таких как Равенсбрюк и других, надзирательниц требовалось все больше. В Освенциме, в частности, с мая 1940 по январь 1945 года вместе с 8000 эсэсовцев-мужчин служили 200 надзирательниц. Мужской личный состав СС в женские лагеря не допускался, они были заняты только во внешней охране.
В апреле 1942 года в главном лагере содержались 6700 узниц, а к августу 1942-го, когда женщин перевели в Биркенау, в живых осталось лишь две трети53.
Фрико Бредер, словацкий еврей, отправленный в Освенцим в 1942 году, вспоминает: «Мы оказались в Биркенау. Я в то время ничего не знал об этом лагере, но, как только мы его увидели, стало ясно — это ад». Однажды вечером вскоре после прибытия в лагерь к Бредеру подошел капо и сказал, что ему нужны грузчики, хотя, что предстоит грузить, не пояснил. Оказалось, трупы на тачки… Фрико, которому капо пообещал хлеба, взялся за эту работу. Перетаскивая трупы, он увидел тело очень красивой женщины. «Я до сих пор это помню, — говорит Бредер. — Видимо, она попала в лагерь совсем недавно. Покончила с собой или что-то такое… Ночь была ясной, ее тело сияло в лунном свете… Такая красивая…»54
Смерть была обыденной в Освенциме с момента его основания, весны 1940 года, но появление словацких семей и селекция на «рампе» стали поистине кошмаром. Признанных бесполезными стариков, больных, детей иногда отправляли в газовые камеры не сразу — им приходилось ждать своей очереди. «Они сидели на земле, — рассказывает Отто Прессбургер, словацкий еврей, работавший в похоронной команде. — Иногда что-то ели, если оставались домашние припасы… В оцеплении стояли эсэсовцы с собаками. Конечно, обреченные не знали, какая участь им уготована. И мы им не говорили… Мы думали: те, кто привел их сюда, — не люди, а какие-то дикие звери…»55
Комендант Освенцима Рудольф Хесс в своих автобиографических заметках писал, что семьи ожидали смерти под цветущими плодовыми деревьями. Там же есть такой эпизод: одна женщина, очевидно понявшая, что́ с ними вот-вот произойдет, прошептала: «Как у вас рука поднимается убивать таких прекрасных, замечательных деток? У вас совсем нет сердца?»56 На этот вопрос и на все остальные у Хесса был один ответ — человеческие порывы должны подавляться и уступать место железной решимости, с которой им следует выполнять приказы фюрера.
Евреев из Словакии депортировали не только в Освенцим. 24 000 словацких евреев доставили в Собибор — новый лагерь смерти, расположенный в 80 километрах северо-восточнее Люблина. Собибор стал вторым после Белжеца специализированным объектом, где людей уничтожали в стационарных газовых камерах. Как и Белжец, он располагался рядом с железнодорожной веткой, но место было еще более отдаленным — среди леса и болот. «Я знал, что в Собиборе людей травят газом и сжигают, а значит, это ад и выглядеть там все должно соответствующе, — говорит Тойви Блатт, попавший в лагерь в апреле 1943 года, когда уже несколько месяцев ходили слухи о том, что здесь творится. — Так все и было… И по контрасту — очень симпатичные домики охраны и особнячок коменданта лагеря, выкрашенный в зеленый цвет, с небольшим палисадником»57. Комендантом Собибора был 34-летний оберштурмфюрер СС Франц Штангль. Его штаб состоял из 30 офицеров СС, многие из которых имели опыт участия в программе по эвтаназии.
Прежде чем принять командование лагерем, Штангль посетил Белжец и понял, что забот у его людей будет много. Во-первых, ужасный запах. Во-вторых, ямы с трупами. Оберштурмфюреру рассказали, что в одну из них сложили слишком много тел, а процесс разложения пошел очень быстро, поэтому трупы поднялись над краями ямы. Еще бы немного, и они покатились бы вниз по холму58.
В Белжеце Штангль снова встретился с Кристианом Виртом, которого он знал по программе Т-4, знал и не любил. Теперь Вирт был высокопоставленным сотрудником инспекции концлагерей. Он недавно посетил Собибор и выразил недовольство тем, что темпы строительства оставляют желать лучшего. Штанглю тогда доложили, что Вирт по прибытии осмотрел газовые камеры, над которыми еще продолжали работать, и сказал: «Хорошо, давайте прямо сейчас проверим их на этих двадцати пяти евреях. Загоните-ка их туда». По словам одного из подчиненных Штангля, Вирт был жесток со всеми, даже охранника мог ударить хлыстом, чтобы делал все побыстрее59.
После войны Штангль уверял, что был удручен возложенной на него задачей и вообще не хотел во всем «этом» участвовать, но свидетели, которые помнят его по лагерю, рассказывают совершенно иные истории. «Комендант отличался особым высокомерием, — говорил еврей Станислав Шмайзнер, выживший в Собиборе. — И потом, он явно получал удовольствие от всего происходящего… Никто другой, хотя они, каждый по-своему, были намного хуже, чем Штангль, не демонстрировал это столь явно. У него с лица не сходила улыбка… Нет, не думаю, что это была нервная улыбка; он действительно был доволен»60. У эсэсовца Эриха Бауэра, отвечавшего в Собиборе за работу газовых камер, свой взгляд на Штангля, который, впрочем, также противоречит тому впечатлению, которое хотел создать о себе сам комендант: «В столовой в Собиборе я однажды услышал разговор между Френзелем, Штанглем и Вагнером. Они обсуждали число жертв в других лагерях — Белжеце, Треблинке — и у нас в Собиборе. Жалели, что мы в этом “соревновании” на последнем месте»61.
Да, при строительстве лагеря в Белжеце нацисты приобрели необходимый в новом деле опыт, но создать в Собиборе эффективно работающий объект им не удалось. Лагерь был расположен в лесу, и это являлось его преимуществом, но железная дорога, которая к нему вела, заходила в тупик, что сильно ограничивало пропускную способность.
В первые дни, когда приходил очередной эшелон, эсэсовцы ждали, пока те, кто мог самостоятельно передвигаться, уходили в лагерь, а затем оставшихся — стариков, больных, инвалидов — сажали на телеги и говорили, что повезут их в госпиталь. На самом деле их везли в глубину леса, где уже находилась группа палачей. Несчастных ставили на край глубокого рва и расстреливали. Времени на все это уходило много, и вскоре сей недостаток устранили — от станции до рва построили узкоколейку62.
Рядовых охранников для несения службы по периметру лагеря набрали из числа бывших военнопленных Красной армии, в основной своей массе (около 100 человек) украинцев — так называемых «травников», поскольку большинство из них прошли обучение в лагере «Травники», сформированном на базе пересыльного лагеря для советского гражданского населения и военнопленных, а потом ставшего тренировочным, то есть таким, где нацисты набирали себе помощников для выполнения различных специфических задач из числа разочаровавшихся в советской системе или сломленных войной и тяготами плена. Нельзя не отметить, что многие «травники» отличались чудовищной жестокостью, и немцы стали поручать украинцам63 самые, что называется, кровавые дела. В Собиборе, например, «травники» расстреливали евреев у рва.
Как и в Белжеце, основные работы в лагере в Собиборе делали евреи. Для этого во всех концлагерях отбирали самых физически сильных. Выполнять свои тяжкие обязанности им приходилось от начала процесса: привокзальная команда (Bahnhofskommando) сопровождала прибывших от станции в лагерь до его окончания, похоронная команда вытаскивала трупы из газовых камер и сжигала тела. Как и в Белжеце, все члены этих и других команд в любой день рисковали получить пулю или сами могли оказаться в газовой печи. Тех, кто недостаточно хорошо, по мнению администрации, работал, тут же заменяли новыми евреями — эшелоны приходили и приходили.
Тойви Блатт, оказавшийся в Собиборе в 15-летнем возрасте и, будучи крепким парнем, попавший в похоронную команду, свидетельствует, как сильно под воздействием кошмарных обстоятельств менялся характер тех, кто работал в ней. «С уверенностью могу сказать только одно: никто себя до конца не знает… Все мы могли оказаться хорошими или плохими в разных условиях. И сегодня иногда о человеке, который очень добр ко мне, я невольно думаю: “Как бы он повел себя в Собиборе?”»64
К первой годовщине нападения на Советский Союз нацистская Германия прошла довольно длинный путь — не в плане продвижения вермахта в глубь территории врага, а в том, что касается концептуальных решений, которые принимали сначала вожди Третьего рейха, а потом их подчиненные, в первую очередь из структур войск СС и некоторых других, в отношении судьбы евреев и, когда она была решена, — способов их уничтожения.
К июню 1942 года уже были созданы первые фабрики смерти Холокоста и разработаны методы умерщвления, которые давали палачам возможность уничтожать очень много людей, не испытывая при этом особых психологических страданий. Теперь нацисты думали только о том, чтобы убить как можно больше евреев, но им требовались помощники, ведь найти всех иностранных Untermensch было не так просто. Такие помощники — добровольные — находились, и рассказ о них будет одной из самых тяжелых частей всей этой истории.
