Глава 9
Гонения на Западе
(1940–1941)
Пока прорабатывались планы нападения на СССР, нацистам пришлось решать важный вопрос, возникший как следствие их побед на Западе. В рейхе и на территориях, которые он присоединил, оказалось очень много евреев, и надо было думать, что с ними делать.
То, как национал-социалисты в период с мая 1940 до июня 1941 года, когда германская армия вторглась на территорию Советского Союза, «устраняли» эту проблему, показывает своеобразную гибкость их антисемитской политики на первой стадии новой мировой войны. Кроме того, это свидетельствует о том, что на данном этапе вердикты об организации массовых убийств не выносились. Нацисты пока еще не оставили мысль, что в долгосрочной перспективе лучший способ избавиться от евреев — изгнать их из Европы.
10 мая 1940 года части вермахта вошли на территорию Люксембурга, Нидерландов и Бельгии. В маленьком Люксембурге, население которого составляло всего 300 000 человек, жили около 3500 евреев1. В самой стране активно проявило себя движение Volksdeutsche — его члены призывали люксембуржцев возвращаться домой, в рейх, а глава гражданской администрации Люксембурга Густав Симон2 развернул широкую программу германизации уже в сентябре 1940-го, приняв к действию Нюрнбергские законы. Евреев принуждали отправляться за границу, во Францию, и осенью нацисты несколько раз определяли крайние сроки, в которые все евреи должны были покинуть страну. Бывали случаи, когда евреев просто привозили к пограничным столбам и оставляли там3.
В соседней Бельгии ситуация была иной. Перед вторжением нацистов в этой стране с населением 8 300 000 человек проживали почти 65 000 евреев. У большинства из них бельгийского гражданства не имелось. Это были беженцы из Германии и восточноевропейских стран. В отличие от Люксембурга в Бельгии немцы не делали попыток силой заставить евреев покинуть страну, но в октябре 1940 года по их указанию был принят ряд антисемитских законов. Теперь нацисты определяли, кто является евреем, а кто нет, и контролировали в соответствии с этим, в частности, запрет на ряд профессий. Тем не менее «организованного» уличного насилия не было, а разрешение продолжать работать в ювелирной промышленности, в первую очередь с алмазами — Антверпен называли бриллиантовой столицей мира, дало некоторым евреям возможность летом и осенью 1940 года вернуться в Бельгию из соседних стран. Политика нацистов стала меняться только в ноябре 1940-го, когда Геринг потребовал арианизации еврейского предпринимательства, хотя в полную силу этот процесс развернулся лишь в следующем году.
В Бельгии были отдельные протесты против преследования евреев национал-социалистами. Надо сказать, что изначально в октябре 1940 года бельгийское правительство отказалось подчиниться требованию немцев принять антисемитские меры, хотя впоследствии под нажимом выполнило все предписания. Профессора и преподаватели Свободного университета Брюсселя тоже выразили несогласие с требованием немцев отстранить от работы их коллег-евреев, но эти возражения были попросту проигнорированы.
После капитуляции бельгийской армии правительство во главе с премьер-министром Юбером Пьерло отправилось в Париж, а оттуда в Лондон, но король Леопольд III остался в Брюсселе и не возглавил правительство в изгнании, в отличие от королевы Нидерландов Вильгельмины или, впоследствии, короля Норвегии Хокона VII. Немцы поместили монарха под домашний арест. Между тем правительство в изгнании в январе 1941 года постановило, что после поражения Германии (!) все похищенное имущество и недвижимость будут возращены законным владельцам, и те из бельгийцев, кто вознамерится нажиться на награбленном, понесут наказание. Это заявление не упоминало непосредственно об антисемитских мерах, которые немцы применяли в Бельгии, но его смыслом, безусловно, было предупреждение о неизбежном возмездии тем, кто решит поживиться за счет евреев. Именно так эти слова воспринял и Американский еврейский конгресс. Стивен Вайз направил премьер-министру Пьерло в Лондон письмо с благодарностью за поддержку4.
Конечно, в оккупированной Бельгии были и те, кто приветствовал расизм и антисемитизм нацистов. Члены крайне правой бельгийской партии рексистов, как называли в этой стране фашистов, руководимой Леоном Дегрелем, с энтузиазмом подхватили нацистскую идеологию. Один из них, Жак Лерой, подтверждает, что он был и убежденным расистом. «Различие, — говорит он, — между людьми, которых ты называешь Übermenschen [высшая раса], и теми, кого считаешь Untermenschen [низшая раса], в том, что Übermenschen — белая раса… В те времена мы гордились принадлежностью к белой расе»5. Что же касается отношения к евреям… О взглядах того же Жака Лероя, например, можно судить по тому, что после войны он отрицал Холокост.
Антисемитских настроений в Бельгии оказалось достаточно для того, чтобы весной 1941 года устроить еврейский погром. 14 апреля в Антверпене около 200 пронацистски настроенных участников военизированных группировок, в частности Volksverwering («Народная защита»), разгромили и подожгли две городские синагоги и напали на дом главного раввина6. При этом немцы помешали городским пожарным и полиции погасить огонь и поймать преступников.
Важно отметить, что организаторы этого нападения только что посмотрели пропагандистский фильм «Вечный жид» (Der Ewige Jude), выпущенный в предыдущем году, — картину явно антисемитскую. Она печально известна сравнением евреев с крысами… Наряду с этим в фильме много нападок на еврейских банкиров, в частности на Ротшильдов, — их обвиняют в открытии отделений своих банков в разных европейских столицах, дабы обеспечить еврейское господство в банковской системе. И о верности евреев друг другу, невзирая на международные границы, вместо верности стране пребывания создатели картины сказать не забыли.
«Вечный жид», снятый Фрицем Хиплером по распоряжению Геббельса и представленный как документальный, безусловно, является одним из самых отвратительных произведений нацистской кинопропаганды. Есть свидетельства, что к его созданию приложил руку и сам Гитлер. Архивные материалы и рассказы режиссера подтверждают: фюрер хотел, чтобы фильм был, что называется, максимально ясный по сути7. Хиплер вспоминает, что этой лентой Гитлер хотел предъявить, так сказать, «доказательства» того, что евреи — паразитическая раса и их следует отделить от остальных людей8. И сравнение евреев с крысами могло показаться Гитлеру ярким образом, поскольку он питал к этим животным особое отвращение. «Я возненавидел крыс на фронте, — скажет он позже. — Раненые, которых бросали между линиями окопов, знали, что будут съедены заживо этими отвратительными тварями»9.
Геббельс не был сторонником столь прямолинейных попыток влиять на аудиторию. В июле 1941 года он сделал в своем дневнике следующую запись: «Некоторые разногласия по кинохронике. Фюрер хочет больше полемического материала в тексте. Я бы предпочел, чтобы картинка говорила сама за себя. Текст нужно ограничить объяснением того, что публика иначе не сможет понять. Я считаю это более эффективным»10.
Кассовых сборов «Вечный жид» не дал, но его и снимали не для этого. Хотя большинству зрителей картина не понравилась (были случаи, когда женщины во время просмотра теряли сознание), для фанатиков типа членов бельгийских вооруженных формирований, которые посмотрели ее в апреле 1941 года, лента стала подтверждением того, что они все делают правильно. С евреями надо поступать, как с крысами.
В Бельгии жгли синагоги, а в другой европейской стране этого никто не делал. Там вообще все было не так. 9 апреля 1940 года, за месяц до вторжения на запад, части вермахта двинулись на север и пересекли датскую границу. Армия королевства неизмеримо уступала немецкой в живой силе и технике. Дании не оставалось ничего, кроме как смириться с неизбежным. Через два часа после того, как первый немецкий солдат пересек границу, Дания капитулировала. А дальше произошло нечто удивительное, особенно в контексте того, что нацисты делали на соседних территориях. Немцы практически оставили датчан в покое. Король Христиан X остался во главе страны, жить она продолжила по своим законам.
Причины такого поведения немцев называют разные. Главное, наверное, то, что они считали датчан своими нордическими братьями по расе. Что касается евреев, в Дании их было всего 7500, или 0,2 процента от численности всего населения. Последнее объясняется тем, что в предшествующее десятилетие Дания почти не принимала евреев, искавших убежища от нацистских преследований. А еще немцы не хотели никаких конфликтов, дабы не подрывать экспорт датской сельскохозяйственной продукции в Германию. В результате всего этого оккупация в Дании и оказалась не такой страшной, как в других покоренных странах.
Бент Мельхиор, еврейский школьник, живший в Дании, очень боялся, что его отцу, открыто выступавшему с критикой нацизма, после немецкого вторжения будет грозить смертельная опасность11. Этого не произошло — отец Бента не подвергся никаким преследованиям, и вообще для евреев жизнь продолжалась как раньше. Датчанин Кнут Диби, во время войны служивший в полиции, подтверждает, что у них не было никакой дискриминации. «Евреи были абсолютно ассимилированы. Они занимались коммерцией, работали по своим профессиям и жили в своих домах, как и все прочие»12.
Похоже, что немцы заняли Данию, что называется, по пути — на севере их целью была Норвегия. Гитлер хотел закрепиться в этой стране по стратегическим соображениям: нужно было обеспечить свободный доступ немецкому флоту в Северную Атлантику и обезопасить поставки железной руды из нейтральной Швеции. Союзники пытались воспрепятствовать этим планам, но в конце первой недели июня 1940 года Норвегия уже была под полным контролем нацистов. Во время вторжения немецких войск собственное национальное правительство создал Видкун Квислинг, который еще в 1933 году организовал и возглавил в Норвегии национал-социалистическую партию, известную как «Национальное единение», однако оно было распущено немецкими оккупационными властями. Имперским комиссаром Норвегии они назначили Йозефа Тербовена, гауляйтера Эссена, одного из активистов «ночи длинных ножей».
В Норвегии, так же как в Дании, евреев было мало — около 1700 человек при численности населении 3 000 000. В отличие от датских евреев они подверглись преследованиям. Объясняется это среди прочего тем, что протяженная линия Атлантического побережья Норвегии делала страну более уязвимой для атаки с моря по сравнению с Данией, и немцы разместили здесь много военных баз, а евреев всегда считали «врагом за спиной». К тому же нацисты обрели активного помощника в лице Квислинга, летом 1940 года ставшего главой норвежской гражданской администрации, общей с германской.
В марте 1941-го Квислинг, выступая во Франкфурте, призвал к депортации из Норвегии всех евреев. Он заявил, что такая мера совершенно необходима — евреи развращают норвежское общество, портят норвежскую кровь и вообще они сродни разрушительным бациллам13. К этому времени норвежские коллаборационисты уже активно закрывали еврейские магазины и принадлежащие евреям предприятия.
10 мая 1940 года Германия напала еще на одну страну, которая, подобно Норвегии, Дании, Люксембургу и Бельгии, стремилась избежать войны, объявив о своем нейтралитете. Речь идет о Голландии, три четверти еврейского населения которой не пережили Холокост: в пропорциональном отношении это больше, чем в любой другой сопоставимой стране Западной Европы (из числа голландских евреев погибло 75 процентов, норвежских — около 40 процентов, бельгийских — почти 40 процентов, французских — 25 процентов). Данный вопрос давно привлекает внимание историков, и далее мы сделаем некоторые предположения по поводу столь явной диспропорции14.
В отличие от бельгийского правительства в Лондоне правительство Нидерландов в изгнании не проявило единства в отношении немецкой оккупации. Королева Вильгельмина была против любого сотрудничества с нацистами, а ее премьер-министр Дирк Ян де Гер придерживался иного мнения. Он полагал, что война уже проиграна и им нужно сотрудничать с немцами так же, как вишистское правительство во Франции. Де Гер настаивал на заключении сепаратного мира с Германией. Королева отправила его в отставку, после чего де Гер вернулся в Нидерланды и пошел на сотрудничество с оккупантами15.
Словом, политического руководства не было, и большинство голландских чиновников решили помогать немцам управлять страной. Как констатировало в 1943 году голландское правительство в изгнании, «они [государственные служащие] настолько привыкли подчиняться, всегда — и по праву — гордились тем, что прекрасно решают поставленные перед ними задачи и добросовестно выполняют свой долг, что с той же добросовестностью и исполнительностью способствовали скрупулезной организации разграбления нашей страны на пользу врага»16.
Почти все чиновники в ноябре 1940 года заполнили документ, подтверждающий их безупречное происхождение, так называемый арийский аттестат, и согласились с требованием немцев об исключении с государственной службы евреев. Стремясь сохранить видимость приличий, голландские чиновники предпочитали называть евреев временно отстраненными от исполнения своих обязанностей, а не уволенными17. Это звучало менее жестоко, но суть дела не меняло.
Разумеется, оценивать какие-либо действия голландских государственных служащих того времени с позиции наших знаний о том, что произошло дальше, нельзя. И все-таки эффективность, с которой они начиная с января 1941-го облегчали немцам желание зарегистрировать евреев — всех до единого, не может не поражать. Полномасштабная система регистрации окажет нацистам огромную помощь, когда настанет время депортировать голландских евреев в лагеря смерти.
К июню 1941 года уже действовал ряд мер, направленных против 140 000 голландских евреев18. Им было запрещено посещать кинотеатры, общественные парки и плавательные бассейны; они не имели права владеть радиоприемниками, ходить в школы со смешанной системой обучения; медицинскую помощь и юридические услуги они могли оказывать только своим соотечественникам. На всех этих мерах настоял рейхскомиссар Нидерландов Артур Зейсс-Инкварт, ярый антисемит, выросший в Австрии и в 1938 году сыгравший немалую роль в отстранении от власти канцлера Шушнига. После оккупации Польши и создания на ее территории генерал-губернаторства Зейсс-Инкварт был заместителем Ганса Франка, отвечал за южные области. Активно создавал еврейские гетто и ратовал за чрезвычайные меры при подавлении польского Сопротивления. То, что в Нидерландах «работал» Зейсс-Инкварт, а в Бельгии — генерал Александр фон Фалькенхаузен, кадровый военный, тоже отчасти объясняет последующую диспропорцию в уровне смертности среди евреев этих двух стран. Конечно, и фон Фалькенхаузена нельзя назвать другом евреев. При нем в Бельгии происходили вопиющие злодеяния (их организовывал офицер СС Эгерт Ридер), но при этом он оставался военачальником, причем старой закалки. Впоследствии фон Фалькенхаузен, кстати, окажется в концентрационном лагере за участие в июльском заговоре 1944 года против Гитлера.
Не все в Нидерландах сотрудничали с нацистами так же истово, как чиновники. 26 ноября 1940 года профессор Рудольф Клеверинга произнес пламенную речь против антиеврейских постановлений оккупационных властей. Он, выступая в актовом зале Лейденского университета — старейшего в Нидерландах, сказал, что нельзя уважать власть, опирающуюся исключительно на силу, и осудил требование уволить всех преподавателей-евреев как достойное крайнего презрения. За что отстраняют от своего дела, например, Эдуарда Мейерса — достойного человека, отца студентам, уважаемого ученого?19 Вскоре после этого выступления Клеверингу арестовали, и он провел шесть месяцев в тюрьме20.
Гетти Коэн-Костер, еврейская студентка, была среди тех, кто слушал выступление Клеверинги. Слова профессора стали бальзамом для ее души. «Многие люди в зале испытывали это чувство. Наши эмоции словно передавались от одного человека другому. Мы все прекрасно понимали. Я сидела среди людей, которые разделяли те же чувства, те же мнения, что и я. Мы были одним целым»21.
В довоенной Голландии Гетти не испытывала никаких притеснений. В ее школе в Хаарлеме антисемитизма никогда не было. «Напротив, в нашей школе царила атмосфера полной толерантности — ко всему: происхождению, полу, религии и национальности», — говорит Гетти. Это могут подтвердить многие нидерландские евреи. Хотя в 1930-е годы отдельные антисемитские выступления случались, идея их преследования противоречила голландской традиции — терпимости к иному мировоззрению, образу жизни, поведению и обычаям, которая восходит к эмансипации евреев, то есть приобретению ими адекватных прав и обязанностей, произошедшей в конце XVIII века. Именно память об этом ощущении безопасности давала многим основания верить, что будущее окажется не совсем мрачным. «В то время мы были уверены: самое худшее, что может случиться, — это трудовые лагеря в Германии», — свидетельствует Коэн-Костер.
Опыт Нидерландов показывает: ориентироваться на то, что в стране было раньше, и антисемитизма это касается в полной мере, — серьезная ошибка. Очень важную роль играли и другие факторы: пристрастие, с которым нацисты осуществляли контроль за всем, что происходило на оккупированных территориях, полномочия национального правительства и т. д.
В Голландии протесты звучали не только в Лейденском университете. В октябре многие служители реформаторской церкви выступили против арийской аттестации, а в феврале 1941 года в стране прошли демонстрации против немецкой оккупации, сначала в Амстердаме, потом в других городах. Обо всех этих мужественных актах надо помнить, но помнить нужно и о том, что подавляющее большинство голландских чиновников не за страх, а за совесть служили оккупационным властям.
Во Франции, последней стране, которую заняли немцы в ходе своего победоносного марша по Западной Европе, все было совсем непросто. Франция не прикрывалась вуалью нейтралитета и, когда части вермахта вошли на территорию Польши, выступила совместно с Британией — 3 сентября обе объявили Германии войну. При этом сами французы нападения немцев не боялись — они были абсолютно уверены в своем превосходстве. Генерал Морис Гамелен, главнокомандующий французской армией, весной 1940 года заявил, что в случае агрессии Гитлер несомненно будет разбит22. Этот оптимизм разделяли многие рядовые французские граждане.
10 мая 1940 года, когда немцы перешли границу Бельгии и Нидерландов, французские войска вошли в Бельгию. По сообщению одного иностранного журналиста, Париж в тот день бурлил энтузиазмом. «На улицах и в кафе, в газетах и по радио звучало ликование по поводу фатальной ошибки, которую только что совершила Германия»23.
На фоне столь явной самоуверенности трудно даже представить себе чувство национального унижения, которое испытали французы буквально через шесть недель. Надо отметить, что непосредственно на германо-французской границе боевых действий не велось. Первое вооруженное столкновение немецких и французских войск произошло 13 мая в Бельгии. В тот же день немецкие войска пересекли бельгийско-французскую границу. 10 июня правительство Франции переехало в Орлеан. Париж был официально объявлен открытым городом. Утром 14 июня немецкие войска вступили в столицу Франции. Правительство бежало в Бордо и через три дня обратилось к Германии с просьбой о перемирии. 22 июня 1940 года Франция капитулировала.
Французская армия была сломлена и опозорена. 1 500 000 солдат попали в плен и вскоре оказались в лагерях в Германии. Франция, в попытке восстановить самоуважение, обратилась к своему национальному герою времен Великой войны — маршалу Анри Филиппу Петену, победителю битвы под Верденом. Этот военачальник, которому в 1940 году исполнилось 84 года, был олицетворением достоинства Франции, и он взял на себя тяжелое бремя спасения страны.
Петен сформировал правительство и возглавил его. 22 июня, через шесть дней после того, как он стал премьер-министром, маршал подписал мирное соглашение с Германией. По условиям договора бо́льшая часть Франции — весь север и юго-запад — была оккупирована. Около 40 процентов территории страны на юге и юго-востоке формально оставались под контролем нового правительства во главе с Петеном, который был провозглашен еще и главой французского государства. Париж оказался в зоне немецкой оккупации, поэтому столицей нового французского режима стал курортный городок Виши. 30 октября 1940 года в радиообращении Петен призвал французов сотрудничать (фр. collaborer) с немцами, так что термином «коллаборационизм» мир обязан ему. От революционного лозунга «Свобода, равенство, братство» правительство Виши отказалось. Взамен был принят новый — «Труд, отечество, семья».
Среди политиков и чиновников, вошедших в правительство Петена, были антисемиты, не скрывавшие свои взгляды. В частности, Ксавье Валла, весной 1941 года ставший генеральным комиссаром по еврейским вопросам, впоследствии говорил гауптштурмфюреру СС Теодору Даннекеру, который руководил депортацией евреев из Франции: «Мой стаж антисемита гораздо больше, чем ваш»24. То же самое мог сказать и Луи Даркье, сменивший Валла на посту генерального комиссара: после победы на выборах 1936 года Народного фронта он создал свою собственную «Антиеврейскую партию», после чего отбыл срок за разжигание национальной ненависти. А еще Даркье то и дело вступал в ссоры с евреями в кафе25.
Правительство Петена стало принимать антисемитские законы, а в октябре 1940 года утвердило так называемый еврейский статут, лишавший евреев права работать по целому ряду профессий. Они больше не могли быть государственными служащими, полицейскими, журналистами, учителями, не могли служить на офицерских должностях в армии. От этих драконовских ограничений избавили лишь небольшую часть евреев, в частности ветеранов мировой войны. Евреям-иностранцам пришлось еще хуже: они подлежали интернированию в «особые лагеря» на территории Франции26.
При этом свидетельств того, что принятия от режима Виши этих антисемитских мер потребовали немцы, нет27. Более того, Петен лично вносил изменения в проект октябрьского статута, ужесточая ограничения28. Французские власти начали преследовать евреев потому, что хотели этого, а не потому, что им приказали. Для французских евреев факт, что соотечественники-французы оказались готовы принести их в жертву, стал сокрушительным ударом. «Я рыдал весь вечер, — писал 19 октября 1940 года в своем дневнике Раймон-Рауль Ламбер. — Рыдал, как может рыдать мужчина, внезапно брошенный женщиной, которая была его единственной любовью, наставницей и советчицей во всех делах»29.
Действия правительства Петена выглядели еще более оскорбительно потому, что Франция была страной идеалов эпохи Просвещения, защитницей прав человека, поборницей свободы слова и либеральной демократии и вообще первым европейским государством, в котором в отношении евреев перестали действовать определенные ограничения и где они получили адекватные права и обязанности — это произошло еще в конце XVIII столетия. Впрочем, у этой медали, как и у любой другой, имелась обратная сторона. Франция была страной, где стало возможным дело Дрейфуса, по которому в конце XIX века по ложному обвинению осудили офицера-еврея, и страной, где уже в 1930-е годы проявились нападки на правительство левого толка Леона Блюма исключительно из-за его еврейского происхождения, так что принятый режимом Виши еврейский статут точно отражал дух этой недавней нетерпимости. В преамбуле к документу, кстати, говорилось следующее: «В своей деятельности по восстановлению государства правительство с самого начала было обязано изучить проблему евреев, а также определенных чужестранцев, которые, злоупотребив нашим гостеприимством, в немалой степени способствовали нашему поражению»30.
Итак, наиболее уязвимыми перед новыми законами оказались евреи-иностранцы. Ко времени заключения мирного соглашения с Германией из 330 000 евреев, живших во Франции, около 135 000 были не французскими гражданами, а беженцами из других стран. «Чужестранцы», как определил их статут, вызывали особую ненависть у французских антисемитов и впоследствии дорого заплатили за это — собственной жизнью. При этом в ходе Холокоста погибло около 10 процентов французских евреев и более 40 процентов евреев-иностранцев, оказавшихся в этой стране31.
По сути, политикой режима Виши были отделение и впоследствии изгнание «чужих» евреев, а также «нейтрализация», или, в лучшем случае, ассимиляция тех, кто имел французское гражданство. При этом в отношении к французским евреям всегда были двойные стандарты. Адмирал Франсуа Дарлан, который в феврале 1941 года стал премьер-министром Франции, даже заявил: «Евреи без гражданства, которые наводняют нашу страну в последние 15 лет, меня не интересуют. Но другие — старые добрые французские евреи — имеют право на любую защиту, которую мы можем им обеспечить. Кстати сказать, такие есть и в моей собственной семье»32.
Таким образом, если человек был евреем и жил в оккупированной Европе в первый год войны или около того, отношение к нему зависело не только от страны, в которой он проживал, но и от наличия паспорта этой страны. Точно так же можно утверждать, что у нацистов не было универсальной политики в отношении всех евреев, оказавшихся под их властью; можно говорить лишь об основных принципах, которые реализовывались почти везде. В первую очередь, как и изначально у себя дома, в рейхе, нацисты хотели идентифицировать всех евреев и изолировать их.
В дальнейшей перспективе немцами уже было продемонстрировано желание лишить евреев всего их имущества и изгнать со всех территорий, оказавшихся под их контролем. Одним из вариантов приемлемого места переселения в этот период, как мы уже знаем, являлся остров Мадагаскар. Тем не менее, поскольку реализовать мадагаскарский план можно было только при наличии огромного гражданского и торгового флота, ведь евреев предстояло перевезти за тысячи миль, нужны были гарантии безопасной аренды британских кораблей, а значит, Великобритания не должна была быть военным противником. А она им была… Словом, план отложили. Усадить британцев за стол переговоров бомбежками не удалось. Атаковать Британию с моря тоже не представлялось возможным — 17 сентября 1940 года Гитлер в очередной раз решил отложить операцию «Морской лев» (как оказалось, навсегда) и снова обратил свой взор на континент. Тут же последовал приказ активизировать разработку плана нападения на Советский Союз.
А что же депортация евреев из рейха? Она продолжалась. Осенью из Бадена, что на западе Германии, гауляйтером которого был Роберт Вагнер, в вишистскую Францию были высланы 6500 немецких евреев. Ранее Вагнер, который также являлся гауляйтером Эльзаса-Лотарингии, распорядился о депортации французских граждан, нежелательных на этой новой германизированной территории. Итак, 22 и 23 октября 1940 года баденская полиция провела массовые задержания евреев и доставила их к поездам, идущим во Францию. Каждому человеку было разрешено взять с собой до 50 килограммов багажа и не более 100 рейхсмарок. Гейдрих гауляйтера похвалил, отметив, что депортация евреев в Бадене, а также в Пфальце прошла без инцидентов. «Население едва ли обратило внимание на операцию»33.
Эта акция напоминает другую, которая недавно произошла в Польше, — тогда поляков с германизированных территорий насильственно переселяли в генерал-губернаторство. И так же, как Ганс Франк, вишисты выразили протест. Они приняли девять эшелонов евреев — семь из Бадена, два из округа Саарпфальц — только потому, что полагали, что в них находятся французские граждане!34 «Французское правительство больше не может предоставлять убежище этим иностранцам, — заявили представители режима Виши 18 ноября 1940 года. — Оно предлагает правительству рейха немедленно принять надлежащие меры по возвращению их обратно в Германию и возмещению расходов, связанных с их содержанием на территории Франции»35. В Берлине побежденного соседа слушать не стали, и немецкие евреи остались в лагерях для интернированных лиц на юго-западе Франции. Многих из них в 1942 году переправили на восток, где они и погибли в лагерях смерти на территории Польши.
Малоизвестная инициатива Роберта Вагнера 1940 года значима не только потому, что мы должны помнить о страданиях немецких граждан, которых внезапно вышвырнули из своих домов, но и потому, что она дает представление о том, как предприимчивость на местах способствовала осуществлению глобальных планов. Итак, идея выслать евреев из Бадена и Пфальца пришла в голову не Гитлеру, который мог бы потребовать от гауляйтера выполнить этот приказ. Нет, это Вагнер сам решил отправить немецких евреев через границу, даже не поставив в известность французские власти. А потом инициативе был дан зеленый свет от Гиммлера и, согласно свидетельствам очевидцев, от Гитлера тоже36.
Все это стало возможным не в последнюю очередь потому, что фюрер был дальновидным руководителем, который ожидал от своих подчиненных активных действий. За месяц до того, как произошла эта депортация, Гитлер говорил Вагнеру и Йозефу Бюркелю, гауляйтеру Саарпфальца, что в недалеком будущем хотел бы получить изо всех гау только одно сообщение: они стали немецкими, абсолютно немецкими37. Спрашивать, что его гауляйтеры собираются для этого делать, фюрер не стал.
Во многих смыслах это была типичная инструкция из тех, что умел давать Гитлер. Вот вам цель. Добиться ее надо во что бы то ни стало. В результате гауляйтеры использовали для реализации своих задач различные способы. Именно так происходило в Польше. Руководитель рейхсгау Данциг — Западная Пруссия Альберт Фостер и глава Вартегау Артур Грейзер людьми были разными, и курс на германизацию, о которой говорил Гитлер, проводили по-разному. Грейзер распорядился проверить всех поляков и выяснить, можно их классифицировать как немцев или нет. Те, кто проверку не прошел, подлежали депортации. Какие у подручных Грейзера были критерии, доподлинно неизвестно, но точно не такие, как у сотрудников Фостера. В его вотчине поляков как немцев классифицировали намного больше. Это привело не только к ссоре между Фостером и Грейзером, но и к причудливой ситуации: в гау первого члены какой-то семьи считались немцами, а в гау второго они значились поляками38. Между тем все это имело огромное значение. Практически было вопросом жизни и смерти, поскольку те, кого в гау Фостера посчитали немцами, не подлежали депортации и продовольствия получали больше — в отличие от тех, кого классифицировали как поляков в гау Грейзера. Но и Фостер, и Грейзер заявляли, что выполняют желание фюрера — только разными способами.
Такой же ситуация — два руководителя на местах проводят не совпадающую по сути политику, но каждый утверждает, что делает это в соответствии с волей фюрера, — была и в контексте происходящего с евреями. Артур Грейзер создал в Лодзи гетто, а вот гауляйтер Восточной Верхней Силезии Фриц Брахт это посчитал ненужным. Во владениях Брахта евреи работали на разных промышленных и строительных объектах — отвечал за это бригаденфюрер СС Альбрехт Шмельт39, и жители крупных городов, таких как Катовице и Бендзин, узниками гетто не стали40.
Это сложное взаимодействие — завуалированное пожелание сверху и инициатива снизу — характерно и для процесса развития Холокоста. И, как мы увидим, те, кто принимал в нем непосредственное участие, руководствовались не только собственной человеконенавистнической идеологией, но и динамикой происходящего вокруг.
Осенью 1940 года Гитлер уделял много времени решению важнейших стратегических вопросов, и основополагающими из них были вторжение в Советский Союз и дальнейшая война на уничтожение — беспрецедентная в истории. Между тем 12 ноября в Берлин прибыл нарком иностранных дел СССР Вячеслав Молотов. Это был ответный визит на два приезда в Москву министра иностранных дел Германии Иоахима Риббентропа. Советская делегация провела в столице рейха три дня, и за это время у Молотова состоялись две официальные встречи с Риббентропом и беседы с Адольфом Гитлером. Надо отметить, что у советской стороны был целый ряд конкретных вопросов о взаимоотношениях между СССР и Германией. Каковы, например, намерения Германии в отношении так называемых буферных государств, расположенных между их странами, таких, как Венгрия, Румыния и Болгария? Гитлер и Риббентроп ничего конкретного не говорили. Очевидно, не в последнюю очередь из-за явного несовпадения интересов прагматика Молотова и смотрящего вдаль Гитлера — он больше всего говорил о великом будущем Германии. Советский переводчик охарактеризовал впоследствии эти встречи как утомительные и явно бессмысленные41. Через месяц после этого диалога глухих, 18 декабря 1940 года, Адольф Гитлер поставил свою подпись на плане нападения на Советский Союз, известном как «операция Барбаросса», утвердив его. Назвали этот план, кстати, в честь короля Германии и императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы, который в XII веке возглавлял Третий крестовый поход.
На сей раз у немецкого военного командования было не много возражений против эпических мечтаний фюрера. Отчасти это объясняется успехами военной кампании в Западной Европе, отчасти — все больше укоренявшейся официальной идеологией, объявившей советских граждан Untermensch, а отчасти — данными разведки, согласно которым Красная армия особой опасности для вермахта не представляла. Восточная кампания будет быстрой, а победа легкой. В недавней войне с Финляндией советские войска проявили себя как плохо обученные, к тому же в конце 1930-х годов в РККА были массовые репрессии, касающиеся командного и начальствующего состава. Сталин опасался заговора военных и нанес упреждающий удар, да такой, что Красная армия не скоро станет хотя бы прежней. Все это дало основания Альфреду Йодлю, начальнику штаба оперативного управления Верховного главнокомандования вермахта, заявить: «Русский колосс окажется большим свиным пузырем; ткни его, и он лопнет»42.
Решение Гитлера о нападении на СССР непосредственно повлияло на политику нацистов по отношению к евреям. Об отправке их всех морем в «африканскую колонию» речь уже не шла, а значит, нужно было решать, что делать с евреями, содержащимися в гетто на территории Польши. Нацисты, как мы уже знаем, изначально полагали, что гетто — мера временная: действовать они будут до тех пор, пока евреев не депортируют из рейха.
К лету 1940 года в лодзинском гетто жизнь стала невыносимой. В августе начались голодные бунты. Толпы евреев собирались на улицах и кричали: «Мы хотим хлеба! Мы умираем от голода!»43 Чиновники Вартегау запросили у Ганса Франка разрешение депортировать евреев в генерал-губернаторство, потому что ситуация с ними день ото дня ухудшается, а гетто было создано на условиях, что депортация начнется не позднее середины года44.
Верный собственным принципам, Франк отказался взять обитателей лодзинского гетто под юрисдикцию генерал-губернаторства. Властям Вартегау надо было самим искать решение проблемы. У жителей гетто больше не было денег, чтобы покупать продукты, и перед нацистами встал выбор: либо пусть евреи умирают голодной смертью, либо надо дать им разрешение трудиться и зарабатывать на пропитание. И тут национал-социалисты опять не сошлись во мнении… Оно было разным у Ганса Бибова, начальника немецкой администрации гетто, и его заместителя Александра Палфингера. Эстер Френкель, польская еврейка, которая работала в здании юденрата, в течение лета и осени 1940 года видела следующее. Палфингер, по ее мнению, получал удовольствие, видя, как евреи в гетто умирают от голода45. Воспоминания Эстер подтверждают документы того времени. «Быстрое вымирание евреев для нас не имеет никакого значения, если не сказать, что оно желательно»46, — писал в конце 1940 года Палфингер в одном из своих докладов. Взгляд Бибова оказался иной. Эстер Френкель свидетельствует, у него был очень силен дух предпринимательства. «Бибов обладал огромной силой убеждения, чего был совершенно лишен Палфингер. Он убеждал людей, буквально с пеной у рта»47. Начальник немецкой администрации гетто предлагал перевести свой «объект» на самообеспечение. Надо построить мастерские, а производимые товары евреи смогут продавать. Вот и средства им на продовольствие.
Аргументы Бибова услышали. Чтобы создать необходимую инфраструктуру, нацисты выделили юденрату «заем» в 3 000 000 рейхсмарок — из денег, ранее отобранных у евреев. Председатель еврейской администрации гетто Румковский именно этого и хотел. Он давно говорил о необходимости создания в гетто целой сети мастерских: «У нас от восьми до десяти тысяч специалистов в разных областях. Сапожники — “холодные” и умеющие работать на станках. Шорники. Портные — для индивидуального и массового производства. Шляпники, жестянщики, кузнецы, столяры, каменщики, маляры, переплетчики, обойщики… Я могу организовать их всех работать на власть»48.
Ключевым моментом в этой истории стало мнение Бибова. Так гетто из места временного пребывания, где евреев держали в ожидании депортации неизвестно куда, превратилось в структуру, которая теоретически могла быть самодостаточной. Румковского это обрадовало: он считал, что евреи в гетто выживут только в том случае, если смогут доказать немцам — они могут быть полезными. Председатель юденрата называл это спасением через труд. Работающие в гетто будут получать больше продуктов, чем иждивенцы49. В том, чтобы новая система оказалась действенной, заинтересованы были и обитатели гетто, и нацисты. Евреи уже знали, что иначе они умрут голодной смертью, а нацисты обрадовались возможности обогатиться.
Сделать это планировал даже Артур Грейзер, и его чаяния воплотились в жизнь. Ганс Бибов регулярно пересылал деньги на счет, открытый на имя гауляйтера50. А еще Эстер Френкель лично видела портфель с ценностями из гетто, который через Бибова отправили Грейзеру.
Румковский получил еще бо́льшую личную власть, чем раньше, ведь все, что немцы поставляли теперь в гетто, проходило через юденрат. Свою жизнь Румковский обустроил максимально комфортно. У него был даже личный экипаж с кучером.
Тем временем в Варшаве тоже создали гетто. Здесь на площади около 4 квадратных километров планировалось разместить более 400 000 евреев — столько же, сколько их в то время проживало на территории Франции, Дании и Норвегии. Евреи составляли около 30 процентов всех жителей Варшавы, и сие отчасти объясняет, почему это самое большое гетто было создано относительно поздно.
Варшавские евреи стали объектом преследования сразу же, как в город вступили немецкие войска, а произошло это через четыре недели после начала войны. Нацисты приказали им создать свою администрацию и оповещать с ее помощью еврейское население обо всех мерах, которые его касались. По распоряжению немцев варшавские евреи стали носить на рукаве белую повязку с голубой шестиконечной звездой. Имущество у них конфисковали. Еврейские школы нацисты закрыли. Евреев останавливали на улицах и отправляли на принудительные работы. И конечно, они повсеместно подвергались издевательствам… «У гаражей в городском парке немцы устраивали себе разные развлечения, — писал в феврале 1940 года Эммануэль Рингельблюм, варшавский еврей. — Рабочих заставляли бить друг друга галошами… Раввину приказали испражняться в штаны. Они делили рабочих на группы и заставляли драться друг с другом… Я видел, как люди получали серьезные травмы в этих “забавах”»51. Вот еще одна запись Рингельблюма: «Вчера и сегодня забирали на работы женщин. Им приказали мыть тротуары своим нижним бельем, а потом надевать его на себя обратно мокрым»52.
Евреям теперь нужно было бояться не только немцев, но и поляков. Адам Черняков, инженер, ставший главой юденрата варшавского гетто, писал в декабре 1939 года в дневнике, что даже польки обзывают евреев, бьют их, срывают с них шляпы53. Есть и другое его свидетельство: «…шайка [польских] хулиганов-подростков, которые уже несколько дней избивали евреев, собралась перед зданием [еврейской] общины и била стекла в домах на другой стороне улицы»54. Кроме того, некоторые поляки решили, что теперь можно безнаказанно грабить евреев. Накануне нового, 1940 года двое неизвестных пришли к Чернякову и сказали, что его квартира реквизируется. Впоследствии Адам выяснил, что один из «реквизиторов» — простой шофер55.
Решение об организации варшавского гетто было принято 16 октября 1940 года, а через месяц, 16 ноября, его отгородили стеной. Сначала в нем реализовывалась такая же политика, как первоначально в Лодзи: евреи или сами оплачивают питание, или голодают. Александр Палфингер, не сумевший в лодзинском гетто отстоять свое мнение, что голодная смерть евреев может стать одним из способов решения «проблемы», теперь мог попытаться сделать это в Варшаве: его перевели сюда в трансферштелле — специально созданный департамент, монополизировавший все экономические связи в гетто. Именно в трансферштелле оценивали стоимость того, что сдавали обитатели гетто, и решали, сколько продовольствия они за все это получат. Появление в варшавском гетто Палфингера стало тревожной новостью для его обитателей. То, что для этого были основания, подвердилось сразу: взгляды Палфингера измениться не могли и не изменились — к высокому уровню смертности среди евреев он сохранил полное безразличие.
В варшавском гетто, как и в лодзинском, те, у кого было что продать, и те, кто смог найти работу, имели шанс спастись от голода. Состоятельные евреи покупали продукты, которые доставляли в гетто в обход всех предписаний. По оценкам некоторых исследователей, более 80 процентов продовольствия там приобреталось на черном рынке56. Если человек не смог трудоустроиться или был беден, его ждала быстрая смерть. Отчаявшиеся женщины начали торговать собой… Эммануэль Рингельблюм писал в январе 1941 года, что на улицах стали появляться проститутки: «…вчера ко мне пристала очень респектабельно выглядевшая женщина»57. Выводы из всего этого Рингельблюм сделал очень мрачные: «От нужды люди готовы на что угодно».
Когда семья Галины Биренбаум оказалась в гетто, ей самой только что исполнилось 11 лет. Биренбаумам, можно сказать, повезло. Один из братьев Галины, Мирек, был студентом-медиком и работал в еврейской клинике. В гетто он в частном порядке оказывал услуги богатым евреям, поэтому семья не голодала. Но очень, очень многим уже нечего было есть. Вот воспоминания Галины. «Лица у людей становились такими распухшими [от голода], что почти не было видно глаз». Она запомнила, в частности, очень высокую рыжеволосую девушку, которая вышла на улицу в надежде заработать несколько монет. Девушка пела на идише песню, которую сочинила сама, о том, как немцы выгнали ее из родного дома, как ее родители умерли и братья тоже. И вот она спрашивает у Бога: «Сколько это будет продолжаться? Сколько еще должно пролиться наших слез?» Галина говорит, что никогда не сможет забыть то, что видела в гетто58.
Как и в лодзинском, в варшавском гетто через несколько месяцев ситуация стала критической. Глава экономического отдела генерал-губернаторства подал Гансу Франку доклад, в котором проанализировал происходящее, после чего прямо спросил, является ли гетто в Варшаве частью плана по ликвидации всех евреев59 или их решено на неопределенное время оставить в живых. Если речь идет о втором варианте, нужно найти работу как минимум для 60 000 евреев, чтобы после реализации произведенных ими товаров приобретать продукты не только для них, но и для всех остальных. Палфингер, как в свое время в Лодзи, пытался дискредитировать тех, кто утверждал, что евреям необходимо разрешить трудиться в массовом порядке, но и на этот раз отстоять свою точку зрения не смог. В апреле 1941 года он был освобожден от занимаемой должности. На место Палфингера Франк назначил Макса Бисхофа, поставив перед ним задачу наладить в гетто производство. В мае 1941 года главе юденрата варшавского гетто Адаму Чернякову сказали, что у немецкой администрации нет цели морить евреев голодом. Наоборот, скоро, если они организуют мастерские или если появятся заказы на рабочую силу, будет возможность увеличить рацион60. А пока нужно как можно быстрее убрать трупы, лежащие на улицах.
Так или иначе, смертность от голода скоро снизилась, но продовольствия, чтобы накормить всех обитателей гетто, все равно не хватало. В июне 1941 года, через месяц после того, как немцы пообещали, что продуктов станет больше, Черняков писал в своем дневнике, что под его окнами собрались люди, которые стонут: «Хлеба, хлеба!.. Мы хотим есть…»61
В то время как евреи варшавского гетто умирали голодной смертью, в самой Германии разрабатывались планы, как уморить — в прямом смысле слова — еще миллионы человек, теперь уже в Советском Союзе. 2 мая 1941 года служба тылового обеспечения вермахта констатировала, что, поскольку всю наступающую немецкую армию придется кормить за счет занятых территорий, это означает, что, если фуражиры будут забирать все, что им требуется, десятки миллионов советских людей неизбежно умрут от голода62. Чуть позже, 23 мая, служба уточнила, что в Советском Союзе в результате реквизирования продовольствия для нужд вермахта могут погибнуть от голода до 30 000 000 человек63.
Плановый отдел службы тылового обеспечения немецкой армии делал свои расчеты, руководствуясь не в последнюю очередь идеологическими соображениями: экономисты уже подсчитали, сколько людей на восточных территориях станет «избыточными»64. Какой будет польза от присоединения новых территорий, рассуждали нацисты, если одновременно с ними рейх приобретет миллионы дармоедов? При этом они — в первую очередь сам Гитлер и его ближайшее окружение — безусловно, понимали, что такая «логика» является прямым геноцидом. За несколько дней до нападения на Советский Союз Гиммлер, например, сказал товарищам по партии и по оружию, что целью русской кампании является «сокращение славянского населения на 30 000 000»65.
Планы нацистов были беспредельно жестокими. В ходе войны с СССР они собирались уморить голодом больше людей, чем живут в Швеции, Норвегии и Бельгии вместе взятых66. Эти намерения появились у национал-социалистов раньше, чем мысли о создании лагерей смерти для уничтожения евреев как народа. Конечно, сегодня мы можем спросить, кому вообще все это могло прийти в голову. Ответ очевиден — только расистам, абсолютно уверенным в своем праве, при том что расизмом во всем мире признается совокупность воззрений, в основе которых лежат положения о физической и умственной неравноценности человеческих рас и о решающем влиянии расовых различий на историю и культуру. Мы уже видели, что не только Гитлер, но и все его сподвижники, а значит, нацистское государство в целом, действовали на основании «железного» правила — расовая ценность относительна. А уж относительно чего, решать будут они. Немецкие солдаты, которым предстояло воевать на советской территории, уж точно более ценные представители человеческого рода, чем те, в кого им придется там целиться. Славяне были расой, которую Гитлер считал прирожденными рабами67. Более того, поскольку среди славян Советского Союза были коммунисты и в кармане многих советских евреев тоже лежал партбилет, это означало, что и ненавидеть их следует вдвойне — коммунистов-славян и коммунистов-евреев, а если кто-то из них окажется к тому же командиром РККА, то и втройне.
С точки зрения Гитлера, существовало и другое неопровержимое рациональное оправдание лишения жизни миллионов людей, обреченных на голодную смерть. «Земля не перестанет вращаться, — говорил он, — если человек убьет тигра или тигр сожрет человека. Более сильный утверждает свою волю, это закон природы. Мир не меняется, его законы вечны»68. Для фюрера проявление гуманности являлось признаком слабости духа. Если человек чего-то желает, он должен все силы приложить к тому, чтобы это получить! Если он достаточно силен, чтобы отнять то, что ему хочется, у кого-то другого, значит, он этого заслуживает. И не о чем тут разговаривать! Все так называемые великие религиозные деятели и мыслители тратили свое время не на то, на что нужно было тратить.
30 марта 1941 года Гитлер еще раз сказал своим генералам, что грядущая война будет схваткой двух идеологий. Коммунизм представляет огромную опасность для будущего Германии. «Коммунист — не товарищ нашему солдату ни до сражения, ни после него! Это война на уничтожение. Если мы это не усвоим, то все равно, конечно, сможем победить врага, но через тридцать лет нам придется опять бороться с коммунистической угрозой». Фюрер призвал забыть в борьбе с Советским Союзом об общепринятых правилах ведения войны и потребовал уничтожения большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции69. Сегодня нам ясно, что в представлениях Гитлера война на востоке должна была стать эпическим сражением за германское господство, эпохальным событием, о котором он мечтал многие годы.
Большинство генералов характеристику грядущего конфликта как войну на уничтожение не оспаривали. Правда, фельдмаршал фон Бок возразил против приказа расстреливать комиссаров на месте. Может, их все-таки брать в плен? Впрочем, фон Бока беспокоило только то, что на месте — значит, не дожидаясь айнзатцгрупп. Он полагал, что расстрел — это не солдатское дело.
Тем не менее 6 июня 1941 года, за две недели до начала войны против Советского Союза, Верховным командованием немецкой армии был издан приказ о комиссарах (Kommissarbefehl) — так официально называлась директива об обращении с политработниками Красной армии. Этот приказ предусматривал немедленный расстрел всех взятых в плен политработников как носителей сопротивления.
Многие немецкие офицеры были согласны с позицией генерал-полковника Эриха Гепнера, который еще 2 мая 1941 года, за месяц до официальной публикации приказа о комиссарах, сказал, что грядущая война станет исторической битвой германского народа против славянства, защитой европейской культуры от московско-азиатского наводнения, отпором еврейскому большевизму. «Целью этой битвы должно быть сокрушительное поражение современной России, и вести ее следует с беспрецедентной жестокостью. Любая военная операция от замысла до исполнения должна проводиться с железной волей безжалостно и безоговорочно уничтожить врага. В особенности не должно быть пощады сторонникам существующей русско-большевистской системы»70.
Грядущая война на Востоке открывала нацистам новые возможности для решения зашедшей в тупик проблемы: куда депортировать евреев? 21 января 1941 года гауптштурмфюрер СС Теодор Даннекер, служивший в Париже, причем по рекомендации самого Эйхмана, услышал, что с учетом пожеланий фюрера после войны окончательно решаться еврейский вопрос будет на территориях, подконтрольных Германии71, и разработка реализации этой «гигантской задачи» поручена Рейнхарду Гейдриху. Даннекер узнал, что, скорее всего, евреев вышлют в генерал-губернаторство, где они будут ожидать дальнейшей транспортировки в места, которые определятся позже72.
Гейдрих действительно получил указание продумать детали окончательного решения еврейского вопроса, но и это еще не было началом Холокоста. В то время словосочетание «окончательное решение» не имело того значения, которое приобрело позже. Гейдрих разрабатывал план не уничтожения евреев в газовых камерах, а перемещения их после завершения военной кампании на подконтрольные рейху территории. Напомним, что в начале войны уже была попытка сделать нечто подобное — тогда Эйхман предложил план «Ниско — Люблин», подразумевавший план депортации евреев из Германии и присоединенных к ней территорий в Люблинский округ оккупированной Польши. Гейдрих, в свою очередь, почти наверняка планировал отправить их еще дальше — на задворки новой нацистской империи, то есть захваченные территории Советского Союза.
Итак, Гейдрих разрабатывал первую версию окончательного решения еврейского вопроса, а Гиммлер тем временем обсуждал с Виктором Браком возможность другого его варианта — массовую стерилизацию. Гиммлер считал, что это можно сделать быстро, причем стерилизовать надо не только евреев, но и другие «контингенты». Выгода тут очевидна — подвергшиеся процедуре лишаются возможности производить потомство, а значит, не представляют расовой угрозы, а работать-то могут73. Брак получил приказ изучить способы стерилизации. Как это проще сделать, да так, чтобы сами евреи, цыгане и прочие об этом не знали? 28 марта 1941 года Брак в записке, адресованной Гиммлеру, ответил на все вопросы, признав, что проблема непростая: «Полная стерилизация возможна только в том случае, если человека подвергнуть воздействию рентгеновского излучения в дозах, обеспечивающих бесплодие со всеми вытекающими из этого последствиями. Большие дозы действуют на половую сферу и женщин, и мужчин»74. Чтобы не афишировать процедуру, Брак предложил «практический способ» ее проведения: люди, подлежащие стерилизации, подходят к стойке и в течение 2–3 минут заполняют какие-нибудь документы, в это время и можно включать рентгеновскую установку направленного действия. «При работе двух аппаратов, — докладывал Брак, — можно стерилизовать за день от 150 до 200 человек, а при работе двадцати таких аппаратов — от 3000 до 4000»75. Как мы уже знаем, стерилизацией страдающих душевными расстройствами, неизлечимо больных, представителей асоциальных, по мнению нацистов, групп и даже детей из неблагополучных семей76, которым, по мнению поборников чистоты расы, не следует иметь потомство, в Германии занимались с 1933 года, но предложение Брака предполагало кардинальное расширение этой программы. Впрочем, утверждено оно не было, хотя, как мы увидим позже, в Освенциме проводились эксперименты с «рентгеновской» стерилизацией.
«Исследование» Виктора Брака — не просто дополнительная информация о данном историческом моменте; оно показывает, что вожди Третьего рейха рассматривали не один и не два варианта потенциального решения «еврейского вопроса». Важно отметить, что все эти варианты — от мадагаскарского плана до создания гетто и массовой стерилизации, безусловно, являлись геноцидом. Евреям в результате стерилизации не угрожала массовая гибель, это правда, но подвергшиеся ей стали бы последним поколением своего народа. На Мадагаскаре евреи тоже бы скоро вымерли, потому что на территории острова нельзя было прокормить такое огромное население. И в гетто им грозила смерть, потому что обстановка там была ужасная, бесчеловечная, а детей нацисты считали лишними ртами. Что из этого должно было последовать, сомнений не вызывает…
Представьте ситуацию, которая сложилась бы, выбери Гитлер и его окружение один из этих способов вместо того, чтобы создавать лагеря смерти. Был ли бы мир возмущен до такой же степени? Называли ли бы один из этих вариантов истребления Холокостом? Возможно, и нет, потому что фабрики смерти, которые вскоре стали работать на востоке, представляют собой особый кошмар, особый ужас — хладнокровное механизированное моментальное уничтожение людей. Это преступление, символизирующее наихудшую кромешную крайность — край края — индустриальной эпохи. Во всяком случае, оно больше врезалось, вкогтилось в память, чем массовые расстрелы, которые проводили в это же время нацистские убийцы на других восточных территориях. И тем не менее мы должны помнить, что лагеря смерти были лишь одним из способов, ведущих к тому же, что и все остальные потенциальные способы «окончательного решения еврейского вопроса», — уничтожению целого народа.
Весной 1941 года Адольфу Гитлеру пришлось на некоторое время переключить внимание с желанной войны на Востоке на события на Балканах, в результате чего до того, как части вермахта перешли границу СССР, под властью немцев неожиданно оказалось еще несколько тысяч евреев. Изначально проблему создала Югославия. Фюрер полагал, что эта страна решит присоединиться к Берлинскому пакту 1940 года, известному также как Пакт трех держав или Тройственный пакт, — международному договору, заключенному между главными державами гитлеровской коалиции, ведь его уже подписали Венгрия и Румыния, являющиеся союзницами Германии.
Гитлер хотел заручиться поддержкой Югославии, чтобы не думать о потенциальных неурядицах, которые могли бы возникнуть у него за спиной в тот момент, когда вермахт начнет боевые действия в СССР, и, наоборот, облегчить своим войскам запланированное нападение на Грецию, более раннее, чем полномасштабная война с Советами. После неудачи в октябре 1940 года итальянцев — тогда войска Муссолини начали вторжение из Албании и туда же отступили — немцы опасались контрудара союзников с территории Греции в то время, когда все их силы будут задействованы на Восточном фронте. Тем не менее в марте 1941 года Гитлеру пришлось довольствоваться тем, что было достигнуто лишь соглашение о невмешательстве Югославии в грядущий конфликт.
25 марта 1941 года премьер-министр королевства подписал с санкции князя Павла Карагеоргиевича венский протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту при нескольких условиях: никаких войск оси и транзита военных грузов на своей территории, уважение суверенитета и территориальной целостности Югославии, отсутствие военной помощи странам оси с ее стороны. И даже это вызвало в стране массовые демонстрации, а в ночь на 27 марта произошел государственный переворот, который совершила группа сербских офицеров. В результате пакт был расторгнут. Гитлер усмотрел в этом откровенное предательство и отдал приказ о немедленном вводе войск в Югославию. Об этом есть запись в дневнике Геббельса77. Тем не менее передислокация войск означала отсрочку в запланированном на май нападении на Советский Союз.
6 апреля 1941 года началась военная операция Германии, Италии, Венгрии и объявившей в ходе конфликта независимость Хорватии против Югославии и в этот же день немецкие войска вторглись в Грецию. Закончилось все быстро: Югославия прекратила сопротивление меньше чем через две недели, материковая Греция была оккупирована к концу апреля. В итоге под контролем немцев оказались еще около 150 000 евреев…
В Югославии нацисты умело разжигали угли этнической напряженности, тлевшие сотни лет до того, как разные республики объединились в одну страну. Напомним, что Югославия появилась на политической карте мира в конце Первой мировой войны — тогда слились территория королевства Сербского и часть Австро-Венгерской империи. 10 апреля 1941 года при военной и политической поддержке стран оси и их союзников было создано Независимое государство Хорватия во главе с Анте Павеличем, являвшимся основателем и лидером усташей — ультраправой националистической клерикальной организации. Павелич был убежденным расистом. Усташи утверждали, что хорваты вовсе не славяне, как сербы, у них германское происхождение, и править Хорватией могут только те, в ком течет истинно хорватская кровь. К 2 000 000 сербов — православным христианам — усташи испытывали жгучую ненависть. Жестокость и садизм, с которыми они обошлись с сербами (уничтожено было, по разным оценкам, от 300 000 до 500 000 человек), — военное преступление, которое требует пристального внимания. 40 000 евреев78, живших в новой Хорватии, тоже не приходилось ждать ничего хорошего. Какие из них истинные хорваты? Кстати, еще в 1939 году одна из хорватских газет писала: «Евреи не хорваты и никогда не смогут стать хорватами, потому что по национальному сознанию они сионисты, по расе — семиты, их религия — иудейская… Вопрос к людям всего мира: как долго мы будем убивать друг друга в интересах евреев?.. Если уж нам суждено убивать друг друга, давайте сначала убьем евреев»79.
30 апреля 1941 года был принят Закон о гражданстве, лишающий такового хорватских евреев. Через три недели, 23 мая, режим Павелича принял другой нормативный акт, обязывающий евреев носить на одежде желтую метку. Все предприятия, принадлежавшие хорватским евреям, были экспроприированы — чаще в пользу других хорватов, нежели в пользу государства, а еврейские юристы, врачи и представители ряда других профессий лишились работы. А после нападения Германии на Советский Союз стало еще хуже: 26 июня глава Независимого государства Хорватия обвинил евреев в спекуляции и отдал приказ заключить их в концентрационные лагеря.
Анте Павелич, несомненно, является ответственным за массовые убийства. Он считал, что «коммунизм и иудаизм действуют совместно против национального освобождения Хорватии»80, но власть определять, кто является евреем, оставил за собой, то есть оказался не настолько идеологически стоек, как требовалось нацистам. Павелич ввел в оборот понятие «почетный ариец», чтобы дать возможность некоторым евреям избежать преследований. Мотивы для такого решения у хорватского диктатора, скорее всего, были своекорыстными — жена Павелича была дочерью еврея, и супруги некоторых его близких друзей тоже являлись еврейками.
В соседней Сербии немцы учредили военную администрацию, которой должно было содействовать местное марионеточное правительство. Общее военное командование находилось в руках генерала люфтваффе, а гражданское управление осуществлял группенфюрер СС Харальд Турнер, впоследствии участвовавший в уничтожении сербских евреев.
Ко времени немецкого вторжения в Югославию в Сербии проживали около 16 000 евреев, преимущественно в Белграде. Притеснения начались тут же. Немцы действовали по уже отработанному сценарию: издавая декреты, регламентирующие, кто является евреем, запрещали заниматься целым рядом профессий, требовали носить на одежде шестиконечную звезду, забирали мужчин на принудительные работы.
Бо́льшая часть того, что было довоенной Югославией, оказалась поглощена соседними странами — союзницами нацистов. Итальянцы заняли Южную Словению, часть хорватского побережья и Черногорию; Венгрия аннексировала кусок Сербии с Нови-Садом и территорией к северу; Болгария присоединила часть Македонии.
Греческая армия капитулировала. Часть ее солдат и офицеров, а также британские союзные войска эвакуировались на остров Крит. Грецию поделили Германия, Италия и Болгария. Итальянцы заняли подавляющую часть континентальной Греции, а также архипелаги Ионических и Кикладских островов. Немцы оккупировали Салоники, а болгары — бо́льшую часть Фракии и еще несколько районов Македонии. Нацисты начали арестовывать евреев. Огромная опасность грозила греческим евреям-коммунистам, но все-таки то, что происходило на территории Греции, несопоставимо по масштабам с тем, что творилось в Хорватии.
Поставив на колени Грецию и Югославию, Гитлер обезопасил себя с юга. Впрочем, есть основания полагать, что эти страны он предпочел бы не завоевывать — фюрер желал их видеть союзницами. К военной агрессии его вынудили государственный переворот в Югославии и неудача в Греции итальянцев, в результате чего в регионе появились войска союзников. Так или иначе, теперь все внимание Гитлера снова сосредоточилось на подготовке к нападению на СССР.
Установив контроль над этими территориями, Германия хотела сократить до минимально возможного участие своих вооруженных сил в усмирении местного населения. Что касается евреев в Греции и Югославии, они подверглись, как мы уже знаем, разного рода преследованиям уже весной 1941 года, однако в этом контексте важно помнить о масштабах. После завоевания Греции и Югославии под контролем немцев оказались еще 150 000 евреев, но это меньше половины от числа тех, кто находился в то время только в одном варшавском гетто, и лишь малая часть от числа тех, что жили в Советском Союзе.
Части вермахта разворачивались на границе с СССР, но Холокост начнется только в середине продекларированной фюрером войны на уничтожение на советской территории.
