3

В Лондоне было сумрачно и, несмотря на то что стоял сентябрь, когда на заре зима нетерпеливо скребется в дом и задувает своим холодным дыханием солнечные дни, мы все еще продолжаем надеяться на теплую погоду.

Мэттью чувствовал, как его охватывает гордость всякий раз, когда он вставляет ключ в замочную скважину окрашенной в салатовый цвет входной двери своей сложенной из красного кирпича террасы эдвардианской эпохи на Мертон-авеню, отходящей от главной дороги в Чизике. Ощущение от того, что у него имеется ключ от своего собственного дома, – его первого дома – было сродни тому, которое испытываешь, заключив крупную сделку. Это с лихвой искупало беспокойное бурчание в животе, одолевавшее его в три часа ночи, когда он, собираясь пописать, раздумывал о размере взятой ипотеки и внушительном депозитном вкладе, подаренном его родителями.

Энтони сделал состояние, скупая дома после реновации и строя новые, много новых. Он был твердо убежден, что домовладение было единственным способом обеспечить будущее его сына. Помня об этом, он вскоре после помолвки без всяких комментариев перевел на банковский счет Мэттью сумму, равную его годовой зарплате. Разумеется, родители настояли на том, что это будет подарок, но Мэттью считал его своего рода испытанием. Вернет ли он деньги? Сдюжит ли он?

Джессика влюбилась в этот дом сразу же, как только они приехали сюда, даже прежде, чем агент по недвижимости открыл входную дверь. Она погладила пальцами собачью розу, цеплявшуюся за решетку сбоку от входной двери и подвешенную на тяжелом крюке к притолоке. Войдя в дом, они ощутили ее пьянящий аромат.

– Только подумай, сколько народа прошло через эту дверь с тех пор, как был построен этот дом. – С сияющим лицом она повернулась в Мэттью. – Я могу представить себе женщин, которые, стоя здесь, махали рукой своим мужчинам, уходившим на войну, и держу пари, что они устраивали уличные гулянья в честь коронации королевы!

Мэттью кивнул, зная, что она права, а потом сам представил, как она сама день изо дня проходит через эту дверь и, стоя с другой стороны, за матовым стеклом, обдумывает, как принять Полли или своих родителей.

Потом Джессика с визгом вприпрыжку пробежалась по дому, выкрикивая: «Мне он нравится! Он мне ужасно нравится. Посмотри, как здесь просторно! И как светло, я могу работать здесь. Ох, Мэтт, посмотри вот сюда!» Вот и рассчитывай на то, чтобы казаться холодным и безразличным в присутствии агента по недвижимости с целью попытаться сбить цену. Мэттью улыбнулся, вспоминая тот день.

В тот же день они познакомились со своей ближайшей соседкой. Женщина слонялась вокруг маленького мусорного контейнера, стоявшего у нее за воротами, на ней был зеленый кардиган, коричневая твидовая юбка и то, что было похоже на мужские ботинки. Двигалась она медленно. Казалось, она не спешит выбросить наполовину наполненный пакет, явно надеясь если не познакомиться, то мельком взглянуть на молодую пару. Когда они выходили из дома, Джессика, перевозбужденная мыслью о том, что они станут владельцами этого дома, помахала ей рукой.

– Я прожила здесь всю свою жизнь. Это дом моей матери, – заговорила она, глядя на них прищуренными глазками, даже без намека на улыбку.

– Что же, вам повезло. Такая славная улица! – с лучезарной улыбкой сказала Джессика, стараясь расположить ее к себе.

– Я привыкла, – недовольно проговорила женщина, резко дернув головой и посмотрев на противоположную сторону дороги, отчего Джессику и Мэттью охватило беспокойство: не пришел ли кто-нибудь, положив конец приятному разговору. Женщина за шестьдесят, она была маленькой, не больше полутора метров ростом и хрупкого телосложения, с коротко подстриженными седыми волосами и с длинной челкой, которая издали была похожа на шлем. Губ у нее почти не было, а маленькие глазки смотрели из-под очков в оправе в стиле Джона Леннона.

– Я – миссис Плезент, – сказала она, прежде чем поспешно удалиться в дом.

Мэттью и Джессика чуть было не рассмеялись, возвращаясь в свою квартиру.

– По крайней мере, с нами рядом не будет наркопритона, и я не думаю, что из-за стены до нас будет доноситься много шума от занятий сексом, – сказала Джессика.

– Во всяком случае, с ее стороны! – саркастически заметил Мэттью.

– Она навела на меня жуть, – содрогнулась Джессика. – Как она объявила: «Я – миссис Плезент!», это было так странно.

– Я скажу тебе, что в ней странного – ее фамилия, поскольку она – одна из самых неприятных персон из тех, с кем мне доводилось встречаться»!

– Понимаю тебя, точно! Это верно, если только ее не зовут «Не-очень»! – И оба, еще громче захохотав, рухнули на диван.

Мэттью топтался у двери гостиной, глядя на жену, уютно устроившуюся на диванчике у окна. Одну ногу она подогнула под себя, а другую вытянула изящной дугой, положив на нее большой альбом для эскизов. Густые волосы были небрежно завязаны в конский хвост, а легинсы вытянуты на коленках оттого, что она могла весь день просидеть в любимой позе. Именно в такие дни, как этот, он находил ее самой красивой: без макияжа, без прихотливых нарядов, но светившейся изнутри, поглощенной тем, чем заняты ее руки. Ее лицо было искажено от сосредоточенности, над носом выступила морщинка, а из уголка рта выглядывал кончик языка. Ее взяли на работу в агентство, обеспечивающее работой фрилансеров, и это был ее первый заказ. Джессика возбужденно прочитала вслух краткое описание.

– Детская книжка! – взвизгнула она. – Нам нужны лесные создания как мужского, так и женского пола, которые должны быть привлекательными и неагрессивными и состоять из природных элементов, что относится как к их внешности, так и к костюму. Блестяще!

Подняв глаза, Джессика пристально посмотрела на мужа: галстук у него съехал набок, а под глазами появились темные круги от ежедневных поездок из пригорода в город.

– Как прошел день, мистер Важный адвокат?

– Я еще не важный адвокат, Джесс. Если бы я был им, я бы не проводил большую часть дня, шурша бумажками и отыскивая разные справки по запросу своих коллег-кретинов, стоящих выше по карьерной лестнице. Сегодняшний день был и вправду очень скучным. И длинным. Как только кто-нибудь произносит слова «обстоятельства дела» в связи с каким-либо клиентом, я понимаю, что для меня это означает, что на следующий день мне придется с головой зарыться в документы либо не отрывать глаз от монитора, или что-нибудь в этом роде.

– О, бедный Мэтт, – вздохнула она.

– Я говорил тебе, что это скучно? – спросил он, роняя портфель на пол и кидая ключи на пристенный столик, после чего он сполз на пол, прислонясь к косяку двери. – Знаешь, как я завидую тебе оттого, что ты можешь работать в пижаме, пить чай, когда тебе захочется, удобно устроившись на диванчике у окна и слушая радио? Ты живешь так, словно ты выиграла в лотерею, не обращая внимания на проклятый мир! – Он улыбнулся ей.

Джессика кивнула.

– Ты прав, но зато, сделав сказочный карьерный выбор и работая внештатным художником-иллюстратором, я едва зарабатываю на то, чтобы питаться консервированной фасолью, может быть, даже всего лишь на полбанки, и, если бы у меня не было такого умного и хорошо оплачиваемого мужчины, который содержит меня, я была бы беспомощной. – Она содрогнулась.

– Найдется немало женщин во всей стране, которым после того, как они услышат подобное заявление, станет не по себе в их майках с надписью «Все мужики – сволочи».

– Это правда. – Засунув карандаш в рот, Джессика перелистывала страницы своего альбома. Ею овладели сомнения. Ей нравилось рисовать, это было то, что она умела и к чему у нее был талант – настоящий талант, – но если она не могла зарабатывать этим деньги, тогда какой смысл?

– Я сомневаюсь, что ты долго оставалась бы беспомощной, – добавил Мэттью. – Не похоже на это.

– Посмотри, что я сделала за сегодняшний день. – Джессика, проигнорировав его замечание, развернула альбом в сторону мужа и показала замысловатый карандашный набросок с фигурой создания, похожего отчасти на девушку, отчасти на фею, с заостренными ушками, торчащими из-под блестящих густых кудрей. У нее были огромные глаза и личико в форме сердца. Губки были пухлыми, а на голову был надет венок из полевых цветов. – Она – лесная фея и старается спасти мир от чар злого волшебника.

– Здорово, какая красавица! – Мэттью, как всегда, был почти сражен талантом своей жены. Ему было невдомек, как можно так искусно изображать мельчайшие подробности всего лишь с помощью светотени и карандашной штриховки. – Она напоминает мне тебя.

– Заостренными ушками, да? – Джессика заправила волосы за уши.

– Да. И сексуальными губами.

Джессика вздохнула.

– Что ты хочешь сначала, ужин или секс? – прозаично спросила она, вставая и кладя альбом с карандашом на пол.

Мэттью выдернул галстук из-под воротника и рухнул на диван.

– Как сказать, все зависит от обстоятельств. А что у нас на ужин?

– Я подумывала приготовить пасту с горстью креветок, добавить немного чили, сбрызнуть сливками, сделать гренки из чесночного хлеба и налить по бокалу вкусного теплого красного вина… – Она как попугай повторяла услышанное в кулинарном шоу, которое в обед смотрела по телевизору. В то же время она сняла резинку с волос и распустила их по плечам.

– О, ужин как будто будет вкусным! – поддразнил Мэттью, подходя к жене и заключая ее в объятия. – Но, полагаю, небольшой сеанс секса не повредит, по правде сказать, это, возможно, станет самым нескучным моментом за сегодняшний день.

– Хорошо, тогда договорились. Здесь или наверху? – Освободившись от его объятий, Джессика с бесстрастным выражением лица сняла носки и подбросила их в воздух.

– Думаю, наверху. – Мэттью сбросил туфли с ног и расстегнул пуговицы на рубашке. – Знаешь, я догоню тебя, представь, что я – злой волшебник! – Он зарычал и бросился к ней, задрав руки и согнув пальцы, как когти.

Джессика завизжала, промчавшись наверх по лестнице, и бросилась в постель. Она терпеть не могла, когда ее преследовали. Мэттью схватил ее и целовал в шею до тех пор, пока она не начала пронзительно хохотать, а ее лицо не засветилось счастьем.

Положив голову на грудь мужа, она замедлила дыхание, приноравливаясь к ритму его сердцебиения. Она заурчала, почувствовав, как Мэттью поглаживает рукой ее волосы, паутиной опутавшие его кожу.

Джессика посмотрела на будильник у кровати.

– Я почти уверена, что мы опоздали с ужином. Поздновато для пасты и вина. – Она ухмыльнулась.

– Я встану через минуту и принесу тосты с медом и чай. Как тебе? – Он поцеловал ее в макушку.

– Я думаю, это замечательно. – Джессика, опершись на локоть, пристально рассматривала мужчину, который выглядел совершенно взъерошенным со стоящими дыбом волосами.

– Я по-настоящему счастлива. – Она улыбнулась.

– Что же, если бы я знал, что тосты с медом – это то, что тебе надо, я давным-давно предложил бы их тебе.

Внезапно ее лицо стало серьезным.

– Я серьезно, Мэтт. Я знала, что люблю тебя и хотела быть с тобой, но я не имела никакого представления о браке, и я чувствую… – Она теребила однотонное белое постельное белье из египетского хлопка, стараясь подобрать нужные слова.

– Что ты чувствуешь? – подтолкнул он ее.

– Я чувствую себя спокойно и в безопасности.

– Отлично. Это моя задача – сделать так, чтобы ты чувствовала себя именно так.

– Мне легко оттого, что я знаю, куда идет моя жизнь, и оттого, что мне больше никогда не придется расфуфыриваться, собираясь на свидание. Конечно, исключая свидания с тобой!

– Конечно.

– Иногда у меня возникает желание заползти внутрь тебя и остаться там навечно, просто свернуться комочком у тебя в животике. Я думаю, так я была бы ближе всего к тебе, и мне бы там понравилось.

– Должен сказать, мне вполне довольно того, что ты не сидишь у меня в животике. Было бы очень сложно поиметь тебя, и я не понимаю, как ты могла бы приготовить ужин. – Он засмеялся. – Не то чтобы ты часто готовила ужин. Но когда ты его готовишь, ты становишься черной как смоль!

– Я пытаюсь говорить серьезно, Мэтт. Я не знала, что чувства миссис Мэттью Дин будут совсем другими, но они совершенно изменились, в лучшую сторону. Я чувствую себя в безопасности.

– Ты – в безопасности, – прошептал он. – Я никогда не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. – Он дотронулся большим пальцем до ее руки и провел по фиолетовой вене, извившейся у нее под кожей.

– Я понимаю, что мы молоды, и это может показаться глупым, но я всегда боялась постареть. Я не могла вообразить себе, как это будет. Но теперь я больше не боюсь. Я знаю, что, когда я с тобой, все в порядке. Даже если это означает старость, и морщины, и запах мочи.

– Я буду считать тебя сексуальной, когда ты станешь старой и морщинистой и будешь пахнуть мочой.

Джессика засмеялась и поцеловала мужа прямо в губы, чувствуя, как ее охватывает любовь к этому мужчине и его телу. Она забралась на него и снова поцеловала. Тостам придется немного подождать.

Длинные-длинные летние дни почти закончились. Я не могу видеть деревья или нюхать цветы, аромат которых доносил до меня легкий ветерок, если не считать сорока минут ежедневно, что для меня совсем недостаточно. Я стою и глотаю ртом воздух, делая глубокие вдохи, насыщаясь удивительно свежим воздухом, не проникающим через кондиционер.

Сейчас для меня не самое любимое время года, я люблю осень. Несмотря на то, что все эти годы сплошь похожи на один осенний день. Воздух пах, как в «Ночь Гая Фокса», землей и сыростью, мне всегда нравился этот запах. Было пять часов вечера. Машины ехали с включенными фарами, хотя еще не совсем стемнело, шел дождь, и все было подернуто дымкой, изумительной дымкой. Я застегнула до горла молнию на куртке, потому что было немного зябко. В моей памяти не отложилось ничего, что происходило в тот день вплоть до этого самого момента, это был обычный школьный день. Но я все еще помню его в мельчайших подробностях. Я помню, как сидела в автобусе, раздумывая, смогу ли я сделать домашнее задание, пока буду смотреть сериал «Малколм в центре внимания», или же мама отошлет меня наверх, в мою комнату.

Половину пути я просидела с левой стороны в одиночестве, уперев ногу в пол, чтобы не потерять равновесия, когда водитель круто сворачивал за угол. Услышав шипение тормозов, я встала как раз перед тем, как автобус остановился, и приготовилась стащить свой рюкзак с проволочной сетки над головой. Он был тяжелый. Я видела, как он начал падать, и подставила руки так, чтобы он свалился прямо на меня. Мои руки были высоко подняты, когда двери со скрипом открылись, и я услышала шум, за которым последовал пронзительный, визгливый звук трущейся об асфальт резины, потом появился дым, и запахло как будто бы рыбьим жиром, химикатами и чем-то горелым. Кто-то закричал. Это я тоже помню.

Потом я сидела на заднем сиденье полицейской машины. Вращающаяся сигнальная лампа освещала фиолетово-синим светом дома, впрочем, они отключили сирену. Машина въехала на тихую улочку, на которой мы жили, и занавески на окнах заколыхались только от самого присутствия на ней полицейской машины. Водитель и его коллеги надели каски и направились по тропинке к входной двери. Я забеспокоилась о том, что они забыли обо мне, и стала стучать в окно, тогда один из них обернулся и молчаливо улыбнулся мне. Я поняла, что они специально оставили меня здесь.

Мама открыла дверь и стояла, вытирая руки кухонным полотенцем. Кто бы мог подумать, что эти узкие оранжевые и красные полоски так отчетливо сохранятся в моей памяти.

Я успокоилась, сидя у окна машины и вдыхая прохладный вечерний воздух. Они не знали, что я все слышала. Я теребила нитку на подпушке своей юбки, глядя, как распускается шов, когда я тянула за нее.

Полицейский сказал: «Случилась авария», и я услышала, как мама говорит: «Не с Дэнни?», а потом начинает задыхаться. Даже теперь, спустя десять лет, я отлично слышу ее. Что-то удержало меня от того, чтобы выбежать из машины, броситься к ней в объятия и спрятать лицо у нее на груди, чтобы она смогла крепко прижать меня к себе.

Я смотрела на ее лицо, когда до меня снова долетели слова: «Ваш сын спешил увернуться от школьного автобуса, он выскочил сзади… Уже темнело… Автобус затормозил… но… он в больнице Оулдчерч».

Я так часто повторяла эти слова про себя, снова и снова, пытаясь понять, почему они причиняют мне такую боль. «Не с Дэнни? Не с Дэнни?» – сказала она, поднося к груди руку со смятым в ладони кухонным полотенцем. А потом прерывисто задышала.

И потом, я была так уверена, что она права. Дэнни был чистое золото. Я была утешительным призом, в лучшем случае бронзой. Позднее Мэттью часто будет называть меня своей золотой птицей. Разумеется, до того, как я оказалась здесь. Я не знаю, как он стал бы называть меня теперь, если бы он только пришел, пусть называл бы меня как угодно.