Глава 7. Любовь

«Я полагаю, что всякая человеческая жизнь, — писала Джордж Элиот, — должна пустить глубокие корни в каком-нибудь уголке отечественной земли, где она научается любить, как нечто родственное, природу, людей, даже собак и ослов — одним словом, все, что придает месту нашего рождения своеобразный, отличный от всех других местностей, характер».

Таким «уголком отечественной земли» для Элиот был Уорикшир, графство в центральной части Англии, с его однообразными, непримечательными пейзажами. Из окон своего дома она видела и просторы издавна возделываемых полей, и мрачную новинку — угольные шахты, тот самый экономический контраст викторианской эпохи, который делал ее столь противоречивой. Будущая писательница родилась 22 ноября 1819 года, ее звали Мэри Энн Эванс.

Ее отец начинал простым плотником, но благодаря дисциплинированности и деловой хватке стал успешным управляющим землями. Он надзирал за владениями других людей и постепенно копил себе капитал. Дочь его обожала. Когда она начала писать романы, то воплотила его черты — практические знания, простонародную мудрость, преданность своей работе — в нескольких положительных персонажах. После смерти отца Мэри сохранила на память его очки в металлической оправе, чтобы те напоминали ей о его внимательных глазах и взгляде на мир.

Ее мать Кристиана почти все время болела. Через полтора года после рождения Мэри Энн она потеряла двух сыновей-близнецов. Всех своих детей она отправляла в школы-интернаты, чтобы не утомлять себя физически их воспитанием. По-видимому, Мэри Энн остро ощущала утрату материнской ласки; как пишет ее биограф Кэтрин Хьюз, «в ее поведении резко сочетались жажда внимания и самобичевание». Внешне Мэри Энн была развитой не по годам, волевой, хотя и несколько застенчивой девочкой. Она легче находила общий язык со взрослыми, чем со сверстниками; в то же время в глубине души она жаждала огромного внимания.

Эта жажда приязни и страх быть брошенной воплотились в ее пылкой детской привязанности к старшему брату Айзеку. Когда он приезжал домой из школы, Мэри Энн повсюду за ним ходила и засыпала его вопросами о мельчайших подробностях его жизни. Некоторое время он отвечал ей такой же привязанностью; они наслаждались «уголками времени», играя на лугах и около ручьев. Но потом он повзрослел, завел пони и потерял интерес к назойливой сестренке. Девочке оставалось только плакать в одиночестве. Этот сценарий — отчаянная потребность в любви и раздраженный отказ мужчины — повторялся первые 30 лет ее жизни. Последний муж писательницы Джон Кросс отмечал: «В нравственном развитии она с ранних лет проявляла черту, которая всю жизнь была в ней особенно заметна, — всепокоряющую потребность в одном-единственном человеке, который был бы для нее всем и для которого она была бы всем».

В 1835 году у матери Мэри Энн обнаружили рак груди, и девочка оставила школу-интернат, куда ее отправили в пятилетнем возрасте, и вернулась домой, чтобы ухаживать за умирающей. Из воспоминаний современников неизвестно, насколько тяжело Мэри Энн восприняла смерть матери, но с образованием было покончено: она взяла на себя домашние заботы и постаралась заменить отцу хозяйку.

В знаменитой прелюдии к роману «Мидлмарч» Элиот пишет о кризисе призвания, который переживают многие молодые женщины. Они исполнены стремления, как пишет она, «целиком отдаться живой и значительной деятельности». Ими движет «страстная, взыскующая идеала натура», жажда «найти для себя эпический жизненный путь». Такие молодые женщины, чье пламя «питается изнутри», устремляются ввысь на поиски бесконечного восторга, цели, которая не может приесться и позволяет примирить пренебрежение к себе и упоение от слияния с жизнью вне собственного «я». Однако викторианское общество дает столь мало возможностей для выхода их энергии, что такая женщина «устремляется к недостижимой благодати, но взволнованные удары ее сердца, ее рыдания бесплодно растрачиваются и замирают в лабиринте препятствий, вместо того чтобы воплотиться в каком-нибудь деянии, долго хранящемся в памяти людской».

Мэри Энн обладала как раз такой «взыскующей идеала натурой», таким духовным перфекционизмом. Ей не было еще и двадцати, когда она обратилась к религиозному фанатизму и пребывала в этом состоянии несколько лет. Ее совершеннолетие совпало с периодом религиозных потрясений в обществе. Наука начала обнажать изъяны в церковном представлении о сотворении человека. Распространение неверия подняло вопрос нравственности; многие в ту эпоху скорее рьяно отстаивали строгие нормы морали, чем укреплялись в сомнениях о существовании Бога. Среди верующих же были попытки сделать церковь более живой и более духовной. Джон Генри Ньюмен и Оксфордское движение стремились вернуть англиканскую церковь к ее католическим истокам, возвратить прежнее благоговение по отношению к традиции и средневековой обрядности. Евангелическая же церковь пыталась сделать религию более демократичной и осовременить службы; она подчеркивала ценность личной молитвы, личной совести и прямой связи каждого верующего с Богом.

В ранней юности в Мэри Энн разгорелся религиозный пыл, и в эгоцентричной незрелости она взрастила в себе далеко не лучшие качества, иногда свойственные верующим. В ее вере было много ханжества и самолюбования и мало радости и сочувствия. Она перестала читать художественную литературу, считая, что истинно нравственный человек должен думать о действительности, а не о вымышленных мирах. Она отказалась от вина и, будучи хозяйкой в доме, запретила его пить всей семье. Стала строго, по-пуритански, одеваться. Музыка, которая прежде приносила ей много радости, теперь считалась допустимой лишь в церкви. В обществе она неизменно критиковала худшие качества человечества, заходясь в рыданиях. Она писала подруге, что на званом вечере «угнетающий шум, который сопутствовал пляскам», не давал ей «сохранять протестантский дух истинной христианки». У нее разболелась голова, случился истерический припадок, и она поклялась впредь отвергать «все приглашения сомнительного характера».

Дэвид Герберт Лоуренс писал: «Все началось с Джордж Элиот. Это она первой перенесла действие внутрь». В юности Мэри Энн жила мелодрамой и нарциссизмом, погруженная в одинокую внутреннюю боль, борьбу и обреченность. Она пыталась вести жизнь мученическую и безропотную. Но она ограничивала себя искусственно, обрубая все человечное и чувственное, что не умещалось в жесткие рамки. Ее поведение было наигранным: она претендовала не столько на то, чтобы стать святой, сколько на то, чтобы восхищались ее святостью. Письма Мэри Энн того времени и даже ее слабые юношеские вирши исполнены болезненной и тщеславной ложной скромности: «Святая! О, когда б могла, / Я с честью б титул сей несла. / Средь горних душ в блаженный путь, / Ничтожнейшей средь них я будь!» Биограф писательницы Фредерик Карл выражает общее мнение: «За исключением развитого ума все в девятнадцатилетней Мэри Энн в 1838 году представляется невыносимым».

К счастью, ее пытливый ум не дал сдерживать себя долго. Она признавалась в письме: «Я чувствую, что грех, который меня преследует, есть самый разрушительный из всех, ибо он порождает все прочие грехи — тщеславие, неутолимую жажду признания от ближних. Похоже, что это исток всех моих действий». В глубине души она понимала, что ее показная праведность всего лишь потребность во внимании. Кроме того, Мэри Энн была слишком любознательна, чтобы долго оставаться в тех строгих рамках, в которые сама себя заключила. Она жаждала знаний.

Она не оставила духовную литературу, но одновременно начала изучать итальянский и немецкий, читать Вордсворта и Гете, познакомилась с творчеством поэтов-романтиков, прежде всего Шелли и Байрона, жизнь которых нисколько не соответствовала жестким рамкам ее веры.

Довольно скоро она обратилась к научным трактатам, в числе которых были The Phenomena and Order of the Solar System («Явления и законы Солнечной системы») Джона Прингла Николя и Principles of Geology («Начала геологии») Чарльза Лайелла — книга, которая подготовила почву для дарвиновской теории эволюции. Христианские писатели, в свою очередь, защищали библейскую теорию происхождения человека. Их труды Мэри Энн тоже читала, но они возымели обратный эффект: они настолько неубедительно опровергали новые научные открытия, что Мэри Энн лишь укреплялась в сомнениях.

На нее оказала сильное влияние книга Чарльза Хеннелла An Inquiry Concerning the Origin of Christianity («Исследование происхождения христианства»). Она приобрела ее в 1841 году, когда ей был двадцать один год. Хеннелл проанализировал все евангельские тексты, стараясь выявить, что из описанного можно считать фактами, а что — более поздними прибавлениями. Он сделал вывод, что нет достаточных доказательств ни Божественного происхождения Христа, ни его чудес, ни его воскрешения из мертвых и что Иисус был «благородным реформатором и мудрецом, которого превратили в мученика хитрые жрецы и жестокие солдаты».

В это время у Мэри Энн почти не было знакомых равного интеллектуального уровня, с которыми она могла бы обсуждать прочитанное. Она сожалела о нераздельности своих знаний: многое из того, что она узнавала, было не с кем обсудить.

Через некоторое время ей стало известно, что неподалеку живет младшая сестра Хеннелла Кара. Муж Кары Чарльз Брей, успешный торговец лентами, написал собственный богословский трактат The Philosophy of Necessity («Философия необходимости»), где утверждал, что вселенная управляется неизменными законами, данными Богом, но сам Бог не влияет непосредственно на происходящее в мире. Задача человека — выявить эти законы и с их помощью усовершенствовать мир. Брей считал, что следует меньше времени уделять молитве и больше — преобразованиям в обществе. Чарльз и Кара, умные, интеллектуальные, нестандартно мыслящие люди, вели необычную жизнь. Несмотря на то что они оставались в браке, Чарльз прижил шестерых детей с кухаркой, а у Кары были близкие, возможно, интимные дружеские отношения с Эдвардом Ноэлем, родственником Байрона, отцом троих детей и владельцем поместья в Греции.

Мэри Энн представила чете Бреев их общая подруга, вероятно, в надежде, что ее влияние вернет Бреев в лоно христианства. Если намерение было именно таким, то оно не увенчалось успехом. К тому времени Мэри Энн сама уже отходила от религии. Чарльз и Кара сразу увидели в ней родственную душу. Она проводила с ними все больше времени, наслаждаясь тем, что нашла равных себе по интеллекту. Они были не причиной, но катализатором ее отступления от христианства.

Мэри Энн постепенно начинала понимать, что неверие, в котором она все больше укреплялась, причинит ей немало бед. Разрыв с религией означал разрыв с отцом, с родными, со всем благопристойным обществом. Она отдавала себе отчет в том, что ей будет трудно найти мужа. В обществе того времени не было места агностикам. Но Мэри Энн отважно последовала зову сердца и разума. «Я хочу быть среди бойцов этого славного крестового похода, который стремится освободить Гроб Господень от узурпаторов», — писала она подруге.

Как понятно из этой фразы, даже отвергая христианство, Мэри Энн не отвергала дух религии. Она отказывалась от христианского учения и Божественной природы Христа, но не сомневалась, особенно в этом возрасте, в существовании Бога. Она отринула христианство из реализма, из неприятия абстрактных и фантастических объяснений, но не бесстрастно и не холодным рассудком. Она любила жизнь с такой страстью, что не могла смириться с представлением, что земной мир лишь второстепенный по отношению к иному миру, где действуют иные законы. Она чувствовала, что обретет благодать не через отречение, а через свой нравственный выбор — ведя благочестивую и строгую жизнь. Такая философия тяжким бременем легла на Мэри Энн и определила ее поведение.

В январе 1842 года Мэри Энн сказала отцу, что больше не будет ходить с ним в церковь. Он, по выражению одного из биографов писательницы, отгородился холодным и угрюмым гневом. В его глазах Мэри Энн не просто бросала вызов ему и Богу, а по собственной воле позорила семью и обрекала ее на общественное порицание. В первое воскресенье после заявления Мэри Энн ее отец пошел в церковь, а в дневнике сухо отметил: «Мэри Энн не ходила».

В следующие несколько недель жизнь под одной крышей с отцом превратилась в «священную войну», как выразилась Мэри Энн. Он с ней не разговаривал, зато нашел другой способ борьбы: просил друзей и родственников убедить Мэри, чтобы она снова стала ходить в церковь, хотя бы для приличия. Ее предупреждали: если она не вернется в церковь, то закончит жизнь в нищете и одиночестве. Но эти весьма вероятные пророчества ее не убеждали. Тогда отец обратился к священникам и людям науки, рассчитывая, что они убедят ее в том, что христианство — истинная доктрина. Те приходили со своими доказательствами и уходили побежденными. Мэри Энн давно прочла все книги, которые они цитировали, и знала, что ответить на их доводы.

Наконец отец решил, что семье нужно переехать. Раз Мэри Энн лишает себя малейшего шанса выйти замуж, нет нужды жить в большом доме, арендованном в расчете на то, что она создаст семью.

Мэри Энн пыталась снова начать диалог с отцом и написала ему письмо. В нем дочь прежде всего объяснила, почему не может оставаться христианкой; она говорила, что Евангелие для нее — это «истории, где правда смешивается с вымыслом, и, хотя я восхищаюсь и ценю то, что могло быть нравственным учением самого Иисуса, я считаю систему доктрин, построенную на обстоятельствах его жизни… бесчестящей Бога и губительной для счастья человека и общества».

Было бы верхом ханжества, объясняла она, приходить на молитву туда, где гнездится доктрина, которую она считает губительной. Она писала, что хотела бы и впредь жить вместе с отцом, но, если он считает, что ей следует покинуть дом, она обещает: «Я с охотой так поступлю, если вы этого желаете, и покину дом с глубокой благодарностью за нежность и доброту, которой вы меня неустанно одаривали. Я не стану жаловаться, а с радостью приму это справедливое наказание за боль, которую невольно вам причинила. Всякое содержание, которое вы мне хотели назначить для будущего, отдайте на свое усмотрение другим вашим детям, по вашему мнению более того заслужившим».

На заре взрослой жизни Мэри Энн не просто отвергала веру своей семьи. Она готова была выйти в мир, не имея ни дома, ни наследства, ни мужа, ни надежд на будущее. В конце письма она заверяла отца в своей любви: «В последнее свое оправдание я, оставшаяся без заступников, хотела бы сказать, что никогда не любила вас так, как люблю теперь, и никогда не стремилась следовать законам Создателя и исполнять свой долг так, как стремлюсь теперь, и сознание этого будет мне опорой, пусть даже всякое живое существо на земле отвернется от меня».

В этом письме, удивительном для юной девушки, проявляются многие черты, которые мир позднее увидит в Джордж Элиот: огромная интеллектуальная честность, горячее желание жить в согласии со своей совестью, поразительная храбрость перед лицом общественного давления, жажда закалять свой характер трудными решениями — и в то же время некоторый эгоизм, склонность ставить себя в центр собственной драмы, страстное желание быть любимой, даже если она подвергает эту любовь риску.

Через несколько месяцев Мэри Энн и ее отец пришли к компромиссу. Она согласилась ходить в церковь, но при условии, что отец и все остальные будут помнить: она не христианка и не верит в доктрину.

Казалось, что Мэри Энн капитулировала, но это было не так. Скорее всего, ее отец осознал, как жестоко отверг дочь, а Мэри Энн поняла, сколько в ее протесте было самолюбования, и устыдилась. Она призналась себе, что втайне наслаждалась пребыванием в центре городского скандала, и пожалела о том, что причинила боль отцу.

Более того, она отдавала себе отчет в том, что, упрямо настаивая на своем, действовала эгоистично. Через месяц она писала подруге, что сожалеет о своей «поспешности в чувствах и суждениях» и что глубоко раскаивается в ссоре с отцом — ее можно было бы избежать, если бы она повела себя осмотрительнее и умнее. Да, Мэри Энн чувствовала себя обязанной следовать голосу совести, но нравственный долг призывал ее умерить свои порывы и задуматься о том, какое влияние они оказывают на других и на сообщество в целом. К тому времени как Мэри Энн Эванс стала писательницей Джордж Элиот, она уже была заклятым врагом отчаянно показного поведения и сторонницей постепенных перемен. Она верила в возможность совершенствования человека: в то, что человека и общество лучше менять плавным растяжением, а не резким разрывом. Как мы увидим дальше, Мэри Энн предпринимала отважные и радикальные действия, когда того требовали ее убеждения, но в то же время считала, что приличия и социальные условности имеют огромное значение. Она придерживалась мнения, что общество держится на миллионах ограничений личной воли, которые помещают каждого человека в систему единых нравственных ценностей. Человек, который руководствуется исключительно собственными желаниями, способен заразить эгоизмом всех вокруг. Собственный радикальный путь она скрывала под внешними признаками респектабельности. Мэри Энн стала отважной и свободомыслящей, но верила в обряд, привычку и условность. Всему этому научила ее «священная война» с отцом.

Через несколько месяцев Мэри Энн помирилась с отцом. Свое восхищение им она выразила в письме, написанном вскоре после его смерти, семь лет спустя после окончания «священной войны»: «Кем я буду без отца? Я словно утрачу часть своей нравственной природы. Прошлой ночью я в ужасе представила, как становлюсь приземленно чувственной — из-за отсутствия этого очищающего, сдерживающего влияния».