Одни после скандала восстанавливают свою репутацию, возвращаясь на исходную точку и продолжая следовать тем курсом, с которого чуть было не сошли. Другим приходится начинать все с нуля. Со временем Байярд Растин понял, что его новая роль — служить тому же благородному делу, но оставаться в тени.

Растин постепенно вернулся в правозащитное движение. Но он уже не брал на себя роль прославленного оратора, лидера и организатора, а оставался в тени, действовал из-за кулис — славу он оставил другим, таким как его друг и протеже Мартин Лютер Кинг. Растин писал для Кинга речи, распространял с его помощью свои идеи, знакомил Кинга с профсоюзными лидерами, побуждал его говорить не только о гражданских правах, но и об экономических вопросах, рассказывал ему о ненасильственном сопротивлении и о философии Ганди, организовывал различные акции от его имени. Растин сыграл важную роль в автобусном бойкоте Монтгомери. Но когда Кинг написал об этом книгу, Растин попросил его вычеркнуть любые упоминания о нем. Когда к нему обращались с предложением подписать какое-либо публичное заявление, он обычно отказывался.

Но даже в закулисной роли Байярд Растин оставался под пристальным вниманием. В 1960 году пастор Адам Клейтон Пауэлл, член Конгресса от штата Нью-Йорк, сообщил, что, если Кинг и Растин не согласятся с его требованиями по одному тактическому вопросу, он обвинит их в гомосексуальной связи. Рэндольф уговаривал Кинга поддержать Растина, поскольку обвинение было явно фальшивым, но Кинг колебался. В итоге Байярд Растин сообщил, что решил выйти из Конференции христианских лидеров Юга, надеясь, что Кинг будет возражать. Однако тот, к немалому разочарованию Растина, спокойно принял заявление. Мартин Лютер Кинг прекратил и все личные контакты с Растином: перестал обращаться к нему за советами, а о своем решении больше с ним не сотрудничать сообщил в короткой сухой записке.

В 1962 году Байярду Растину исполнилось 50 лет. Широкая общественность практически ничего о нем не знала. Из всех лидеров правозащитного движения мало кто его поддерживал так, как Аса Филип Рэндольф. Однажды, когда они встретились в Гарлеме, Рэндольф стал вспоминать о том, как в годы войны хотел организовать марш на Вашингтон. Растин понял, что пришло время воплотить эту мечту и устроить «массовое нашествие» на американскую столицу. Он считал, что марши и протесты на Юге уже пошатнули основания старого порядка, а избрание нового президента Джона Кеннеди позволяет снова заговорить о Вашингтоне. Пришло время с помощью массового протеста подтолкнуть федеральную власть к решительным действиям.

Сначала основные правозащитные организации, такие как Городская лига и Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, отнеслись к этой идее скептически и даже враждебно. Они не хотели конфликтовать с законодательными органами и администрацией. Марш протеста мог испортить отношения с властями и лишить их законных способов бороться за свое дело. Кроме того, в самом правозащитном движении давно наметились течения, расходившиеся не только в вопросах стратегии, но и в понимании нравственности и природы человека.

Как утверждает Дэвид Чеппел в книге A Stone of Hope: Prophetic Religion and the Death of Jim Crow («Камень надежды: пророческая религия и смерть Джима Кроу»), на самом деле существовало два правозащитных движения. Первое, сформировавшееся на Севере, состояло из образованных людей, которые, как правило, оптимистично смотрели и на историю, и на человеческую натуру. Они особенно не задумывались о ходе истории и понимали этот процесс как постепенный подъем, накопление научного и психологического знания, улучшение условий жизни, рост прогрессивного законодательства и плавный переход от варварства к цивилизации.

Они считали расизм настолько очевидным нарушением основополагающих доктрин Америки, что от активистов-правозащитников требовалось только взывать к разуму людей и лучшим сторонам их натуры. Чем выше будет уровень образования и сознательности, чем шире станут экономические возможности, тем больше людей начнут понимать, что расизм — это неправильно, что сегрегация — это несправедливо, и выступят против них. Образованность, благосостояние и социальная справедливость будут развиваться вместе: ведь все хорошее совместимо и подпитывает друг друга. Участники этого движения считали, что разговоры эффективнее конфронтации, консенсус лучше агрессии, а вежливостью можно добиться большего, чем политической силой.

Но был, отмечает Чеппел, и второй лагерь, опиравшийся на верность традициям библейских пророков. Его лидеры, в том числе Мартин Лютер Кинг и Байярд Растин, цитировали книги Иеремии и Иова. В этом мире, говорили они, справедливые страдают, а несправедливые процветают. Правота не гарантирует победы. Человек грешен по своей природе, он склонен оправдывать несправедливость, если это приносит ему выгоду. Он не откажется от своих привилегий, даже если его убедить, что это наносит вред другим. И даже самые благородные борцы за общее дело могут пасть жертвами собственной праведности и поставить самоотверженное движение на службу своему тщеславию. Их развращает и власть, которую они приобретают, и собственное бессилие.

Зло везде вокруг нас, заявлял Кинг. «Лишь поверхностный оптимист, не желающий смотреть в лицо реальности, может не замечать этого безусловного факта». Представители этого лагеря реалистов, преимущественно религиозные южане, свысока смотрели на убежденность северян в постепенном естественном прогрессе. «Эта разновидность оптимизма показала себя несостоятельной по грубой логике событий, — продолжал Кинг. — Вместо обещанного прогресса, мудрости и цивилизованности человека ждет постоянный риск впасть не только в животное состояние, но и в такую расчетливую жестокость, на какую не способно ни одно другое животное». Они считали, что представители противоположного лагеря исповедуют идолопоклонство. Они почитают человека, а не Бога, а когда поклоняются Богу, то лишь такому, в котором выражены до предела человеческие качества. В результате они переоценивают возможности доброй воли, идеализма, сочувствия и собственных благородных намерений. Они чересчур нетребовательны к себе, слишком мягки к собственной добродетели и слишком наивно оценивают решимость противника.

Рэндольф, Кинг и Растин придерживались строгих взглядов на свою борьбу. Защитники сегрегации просто так не сдадутся, а сторонников доброй воли ничто не заставит действовать, если они будут видеть риск. Активисты-правозащитники не могли полагаться на свою силу воли, потому что очень часто в итоге извращали свое дело. Чтобы добиться прогресса, требовалось не просто участвовать в движении, но отдаться ему всецело, ценой собственного счастья, а возможно, даже жизни. Подобная позиция, разумеется, подпитывала страстную решимость, недоступную их более оптимистичным и светским союзникам. Как пишет Чеппел, «активисты-правозащитники обращались к нелиберальным источникам, чтобы обрести решимость, которой либералам недоставало». Обращение к Библии не ограждало реалистов от боли и страданий, но объясняло, что боль и страдания неизбежны и дарят искупление.

Это объясняет, почему реалисты, вдохновленные библейскими пророками, гораздо агрессивнее вели себя в борьбе. Они не сомневались в том, что человек грешен по своей природе и одно только образование, воспитание сознательности и расширение возможностей не способны его изменить. И потому не стоит полагаться на исторический процесс, общественные институты или доброе начало в самом человеке. Байярд Растин отмечал, что американские чернокожие смотрят на «рожденную средним классом идею долгосрочных изменений, которые должны принести образование и культура, со страхом и недоверием».

Перемены — результат неустанного давления и принуждения. Другими словами, библейские реалисты брали пример не с Толстого, а с Ганди. Они не верили в то, что можно «подставить другую щеку», убедить других только дружбой и любовью. Ненасилие дало им ряд тактических приемов, которые позволяли постоянно оставаться в борьбе: устраивать одну за другой акции протеста, марши, сидячие забастовки и так далее, чтобы провоцировать противника на агрессию. С помощью ненасилия библейские реалисты демонстрировали худшие качества своих противников, обращая их грехи, проявлявшиеся в самых жестоких формах, против них самих. Они побуждали врагов творить зло, потому что готовы были стать целями этого зла. Растин насаждал идею, что если не идти на крайности, то не удастся пошатнуть статус-кво. Иисус для него был «тем фанатиком, который своим требованием любви бил по опорам стабильного общества». А Рэндольф же говорил: «Мой нравственный долг — расшевелить совесть расистской Америки».

Невзирая на внутренние противоречия, Рэндольф, Растин и другие активисты-правозащитники даже на волне успеха понимали, что их решительные действия представляют опасность для них самих. Они осознавали, что могут пасть жертвами самодовольства, начать злорадствовать, когда дело продвинется вперед, или ожесточиться в междоусобных разногласиях. Они понимали, что существует реальная опасность того, что их учение станет примитивным и догматичным, если они развернут пропаганду; что они поддадутся тщеславию, по мере того как будет расти число их последователей; что близость к власти способна подтолкнуть их к нравственно сомнительным решениям; что ими может овладеть гордыня, когда он увидят, что меняют историю.

Байярд Растин, для которого самодисциплина не была сильной стороной, видел в ненасилии средство, способное укрепить волю активистов. Ненасильственный протест отличается от обычного тем, что требует постоянного самоконтроля. Протестующий последователь Ганди должен участвовать в расовых беспорядках, но не наносить ответный удар; смотреть в лицо опасности и оставаться спокойным и открытым к диалогу; встречать любовью тех, кто заслуживает ненависти. Для всего этого требуется физическая дисциплина, чтобы идти навстречу опасности поступательно и осознанно, лишь прикрывая руками голову от града ударов; и эмоциональная дисциплина, чтобы не давать себе чувствовать обиду и сохранять дух христианской любви ко всем. Но прежде всего нужна способность терпеть страдания. По словам Кинга, люди, которые так долго страдали, должны вынести еще больше страданий, чтобы покончить с угнетением: «Незаслуженное страдание спасительно».

Ненасильственный путь состоит из множества парадоксов: слабые способны победить, вынося страдания; угнетенные не должны сопротивляться, если хотят одержать верх над угнетателем; а тех, кто стоит за правое дело, способно развратить сознание собственной правоты.

Но такова парадоксальная логика тех, кто видит вокруг падший мир. Одним из самых ярких представителей этой логики был философ середины XX века Рейнгольд Нибур. Такие люди, как Рэндольф, Растин и Кинг, мыслили «по-нибуровски». Нибур утверждал, что человек сам себе враг из-за своей грешной натуры. Человек действует в контексте смысла, который слишком велик для его восприятия. Мы просто не способны ни осознать, как возникают наши импульсы, ни проследить всю цепочку последствий наших действий. Нибур выступал против легкомыслия современного человека, против нравственного конформизма во всех сферах. Он напоминал читателям, что человек не бывает настолько добродетельным, насколько полагает, и что его мотивы никогда не чисты настолько, насколько ему представляется.

Даже когда мы признаем свои слабости, продолжал Нибур, для борьбы со злом и несправедливостью необходимы решительные действия. При этом важно отдавать себе отчет в том, что наши мотивы не бескорыстны и что в результате нас развратит любая власть, которую нам удастся получить и использовать.

«Мы предпринимаем — и впредь должны предпринимать — нравственно опасные действия ради сохранения нашей цивилизации, — писал Нибур в разгар холодной войны. — Мы обязаны задействовать свою власть. Но при этом мы не должны пребывать в заблуждении, что нация может быть совершенно бескорыстной, как не должны спокойно смотреть на страсть, которая развращает суждение и легитимизирует использование силы».

Чтобы так себя вести, продолжает он, требуются невинность горлицы и хитрость змия. Главный же парадокс заключается в том, что в любой борьбе «мы не могли бы быть добродетельны, если бы на самом деле были так невинны, как притворяемся». Будь мы по-настоящему невинны, мы не смогли бы найти способы применения власти, необходимые для достижения благих результатов. Но если принять стратегию, основанную на сомнениях в себе, можно добиться частичной победы.