— М-ль Эжени! М-ль Эжени! А сколько кораблей было при Наварине у турок? — восторженно блестя глазами, допытывался Сережа, отрываясь от конструирования игрушечных корабликов, коих в его комнате было уже бесчисленное множество.

— Помилуйте, Сережинька, откуда мне знать? Адмирал за обедом у Ольги Фердинандовны говорил, что около ста, — откликнулась Эжени, аккуратно вырезая из плотного картона деталь для будущего фрегата.

— Сто! — васильковые глаза расширились. — А вы могли бы спросить адмирала, какие именно корабли участвовали? И у нас, и у турок? Сколько фрегатов, сколько корветов?

— Хорошо, — улыбнулась Эжени. — Завтра я буду у Ольги Фердинандовны и попрошу, чтобы Алексей Гаврилович составил вам полный список эскадр.

Весть о славной победе лишь на днях достигла Петербурга и вызвала всеобщее ликование. Соединенная эскадра России, Франции и Англии начисто разгромила флот Ибрагим-паши, покарав Турцию за нежелание признавать Лондонскую конвенцию, даровавшую полную автономию Греции.

Битва продолжалась четыре часа, и наиболее всех отличилась в ней русская эскадра под командованием адмирала Гейдена. Именно она уничтожила центр и правый фланг неприятеля. Турки потеряли в роковой для себя день шестьдесят кораблей и свыше двух тысяч человек. Потери союзников не превысили восьмиста человек, ни один корабль не был потоплен.

Среди героев битвы упоминалось имя капитана флагмана русской эскадры «Азов» Михаила Петровича Лазарева. «Азов» уничтожил пять турецких кораблей, включая фрегат командующего турецким флотом. Сам флагман получил 153 попадания, семь из которых ниже ватерлинии. Несмотря на столь значительные повреждения, он остался в строю и сумел добраться до бухты.

— Выходит, что у турок кораблей было втрое больше, чем у нас, а мы их разгромили! — говорил Сережа, ползая по полу и расставляя игрушечные кораблики на расстеленной на полу карте. — Ах, как хотел бы я быть в этом бою!

Испытывал ли кто в столице сколько-нибудь сравнимый восторг? Вряд ли. Хрупкий мальчик с глазами херувима вот уже который день не мог думать и говорить ни о чем, кроме как о Наварине, «Азове», Гейдене, Лазареве… Эжени слушала его с любопытством и удивлением. Откуда, помилуй Бог, в этом ребенке такая страсть к морю, к войне? И как умещается в его памяти столько подробностей самых разных сражений, имен флотоводцев и названий кораблей? В свои юные годы он мог показать на карте ход десятков морских сражений. А ведь к тому знал он и сами корабли, их модели, детали…

— Знаете, Сережа, я, пожалуй, познакомлю вас с адмиралом, если ваша добрейшая крестная не будет против. Я думаю, старику доставит большое удовольствие видеть молодого человека столь любящего и знающего морское дело. И ему, дитя мое, вы сможете, наконец, задать все свои вопросы, на которые я не в силах вам ответить.

— О, м-ль Эжени! — радостно воскликнул мальчик. — Спасибо вам! Вот, если бы вы еще уговорили крестную определить меня в корпус… Вы единственная, к кому она прислушивается.

— Вера Дмитриевна просто очень привязана к вам, Сережа. К тому же она боится, что вам не по силам окажется столь тяжелая служба… — отозвалась Эжени и тотчас поняла, что слова ее прозвучали исключительно фальшиво. Она сама была убеждена, что мальчика необходимо отдать в корпус. Если у человека есть настоящее призвание, настоящая мечта, то большой грех препятствовать ему. Если же призвание обманчиво, то пусть человек убедится в этом сам, набив синяки и ссадины. Но если просто не позволить ему даже попытаться осуществить желаемое, то он навсегда останется несчастным. Призрак неосуществленной мечты, отнятого пути будет преследовать его, манить, не давать покоя, мучить.

Впрочем, в отношении Сережи Эжени питала уверенность, что его мечта непременно сбудется. Слишком велико и серьезно было стремление мальчика к своей цели. Такое упорство всегда дает надлежащие плоды.

— Хорошо, — Эжени ласково потрепала Сережу по пшеничным кудрям, — я постараюсь уговорить Веру Дмитриевну. А если еще и адмирал скажет свое веское слово и пообещает приглядеть за вашими успехами в корпусе, то, полагаю, княгине придется сдаться!

Мальчик порывисто поцеловал Эжени в щеку и радостно запрыгал по комнате. Она же в который раз ощутила неприятный укол совести от двойственности своего положения в этом доме.

— Вот, — Эжени протянула Сереже готовую деталь, — надеюсь, я ничего не напутала.

— Что вы! У вас прекрасно получается!

— Спасибо. Только скажите мне, будущий адмирал, сколько еще мы будет строить этих кораблей?

— У нас уже есть двадцать семь кораблей русской, английской и французской эскадры. А турецкой… — мальчик пальчиком пересчитала готовые суда. — Только двадцать! А вы сказали, что их было около ста. Значит, нам нужно сделать еще, как минимум, семьдесят.

Эжени приподняла брови:

— Семьдесят… Однако…

Резать картон ей уже порядком наскучило. Но что делать, если без того никак невозможно было воспроизвести Наваринское сражение, завладевшее воображением Сережи?

В этот момент из гостиной, расположенной этажом ниже, послышались громкие голоса.

— Опять бранятся, — со вздохом заключил Сережа, прислушавшись.

— Похоже… Пойду посмотрю, что там стряслось, — ответила Эжени. — После таких скандалов княгиня всегда во мне нуждается.

Выскользнув из детской, она поспешила к лестнице и, притаившись на ней, стала слушать. Семейный скандал происходил при участии всех членов фамилии Борецких, но, главным образом, слышны были голоса старого князя и Владимира.

— Я не позволю вам, отец, расточить все наше достояние и опорочить нашу семью в глазах света ради какой-то дряни, которая окончательно свела вас с ума!

— Что?! Да как ты смеешь говорить со мной подобным образом?! Это ты в своих законах вычитал, что сыновья вправе выставлять отцов сумасшедшими и глумиться над ними?! — голос старика сорвался на слезливый визг. — А в главном-то, в главном-то Законе что написано?! А?! То-то же! Чти отца своего — там написано! Чти! А вы! Пример библейского хама не дает вам покоя!

— Не вам говорить о главном Законе! — воскликнул Владимир. — Не вам попирающему его всякий день и час!

— Молчать! Судить отца удумали?! Ну, узнаете же вы теперь, что такое отцовская власть! В детстве не узнали, так уж теперь узнаете!

— ПапА, опомнитесь, — послышался усталый голос Михаила. — Подумайте! Вы, князь, аристократ из древнейшего рода — и выставляете себя на посмеяние ради какой-то гулящей девки не при маман будь сказано! Я вас не узнаю!

— А ты, Мишка, и вовсе молчи. Твои забавы мне слишком ведомы. И кабы не братец твой, крючкотвор, гнил бы ты на каторге, где тебе самое место. А я бы избавлен был от твоего общества!

— Лев Михайлович! — умоляюще воскликнула Вера Дмитриевна. — Что вы такое говорите! Опомнитесь!

— А вы… Не понимаю, какой черт подбил меня когда-то жениться на вас. Сколько лет живем, а только и слышу о ваших хворях и недомоганиях… Да всю эту замызганную, вороватую сволочь, что вы собираете вокруг себя, наблюдаю. Над вами смеется весь Петербург, мадам! И это как будто не роняет чести нашего имени? Один я в этом доме изверг рода человеческого? — снова дрогнул и сорвался на всхлипе дребезжащий голос. — Так вот довольно же! Ноги моей больше не будет в этом доме! Вашем доме! Но более ничего вашего не будет, слышите?! Я отрекаюсь от вас и лишаю вас наследства! Вы не получите ни полушки из моих денег! Все они достанутся моему единственному отныне сыну!

— Кому?! — вскрикнул Михаил.

— Скоро на свет явится новый князь Борецкий. Моя плоть и кровь! Он получит мое имя и все мое состояние!

— Старый безумец! — взревел Владимир. — Неужели вы не понимаете, что вас просто водят за нос?!

— В самом деле? Отчего-то только тебя, мой бедный Вольдемар, никто не водит таким манером за нос, включая венчанную жену. Не завидуйте, дети, вашему старому отцу. Зависть никого еще не доводила до добра! — от души потоптавшись таким образом на больной мозоли старшего сына, князь покинул библиотеку, преследуемый истеричным плачем Веры Дмитриевны и руганью обоих сыновей.

Эжени усмехнулась. Идея с «новым князем Борецким» принадлежала самой Лее. Интриганка сочла, что лета и здоровье князя таковы, что брать его полностью в свои руки должно как можно скорее. Разоблачение перед ним планов сыновей по объявлению его слабоумным стало первым шагом. Это открытие глубоко потрясло старика и окончательно отрезало его от семьи еще до суда. Отныне единственным родным человеком стала для него Лея. Оставалось закрепить успех, и «божественная Фернатти» (откуда только у людей скверный обычай обожествлять падшие создания?) объявила удрученному предательством сыновей князю, что пребывает в счастливом ожидании… Само собой, Лея вовсе не была в положении. Она предполагала весь срок разыгрывать свою роль, а затем попросту купить младенца у нуждающейся матери и выдать его за их с Борецким сына. Учитывая прогрессирующее слабоумие старика, сложности эта игра не представляла.

И, вот, второй акт трагедии был завершен. Князь оставил семью и должен был уже в ближайшее время переписать на Лею и ее будущего ребенка свое состояние. А дальше… Дальше вернется Виктор и скажет, что делать. Лишь бы только скорее…

— Эжени! Эжени! Где вы? Эжени!

Эжени встрепенулась и поспешила на зов несчастной княгини, с которой после разговора с мужем случился очередной нервный припадок…