Князь Владимир Борецкий редко бывал в такой ярости, как в этот день. Заехав проведать мать, он имел пренеприятный разговор с братом Мишелем, который с каким-то глупым злорадством сообщил, что отец окончательно помешался на заезжей певичке и не только снял для нее прекрасную квартиру, принадлежавшую прежде Катрин Стратоновой, но и приобрел уютный домик в Павловске, записав его, между прочим, на имя госпожи Фернатти.

— Чему же ты радуешься? — зло спросил Владимир, впившись колючими глазами в насмешливое лицо брата. — Можно подумать, этот старый безумец оставит без гроша только меня! Ты первый пойдешь по миру! Потому что я в крайнем случае обеспечен и без отцовского наследства, а ты без него будешь нищим!

— Неужели? — прищурился Мишель. — Я, мон шер, всегда найду чуткую душу с солидным приданым, а ты… Твое жалование и взятки…

— Что?!

— Только не нужно сцен оскорбленной невинности! Кто-то может и мнит тебя образцом честности и принципиальности, но я-то знаю, чего стоят твои принципы. Так вот, твое жалование и взятки, конечно, обеспечат тебе достойное существование, но неужели твоя жадность выдержит сознание, что наследство нашего батюшки ушло мимо твоего кармана какой-то кокотке?

— Ты, Мишель, конечно, редкостная скотина… — вымолвил побагровевший Владимир. — Но признаю, на сей раз ты прав. Нельзя допустить, чтобы семейное достояние пропало для семьи из-за прихоти сумасшедшего старика.

— Ты уже второй раз называешь его сумасшедшим, — заметил Мишель. — Если ты помнишь, еще до появления этой твари я предупреждал тебя, что нам должно… оградить нашего родителя от него самого, позаботиться о нем, как подобает сыновьям. А заодно и о нашей матушке, которую он ежечасно бесчестит.

— Хочешь, чтобы я начал процесс по установлении опеки над собственным отцом? — нахмурился Владимир. — Это чревато большим скандалом…

— Открытое сожительство отца с тварью и его баснословные траты на нее уже сделались скандалом. Что мы теряем?

— Ты — ничего. А я…

— А ты? Кто упрекнет сына, болеющего за позор матери, за честь и достояние семьи и, скрепя сердце, пытается спасти отца от еще большего падения? Никто не упрекнет тебя. Более того, еще и посочувствуют.

— Я подумаю, — отозвался Владимир. — Возможно, ты и прав. Он не оставляет нам выбора…

— Именно! И единственный человек, который может его остановить — ты!

— Хорошо, я изучу этот вопрос и извещу тебя о действиях, которые решусь предпринять.

— Только очень прошу, поспеши. Состояние нашего дорого родителя ухудшается стремительно, и нельзя быть уверенным, что завтра он не выкинет еще какой-нибудь фортель.

Оба брата не подозревали, что их беседу внимательно слушают посторонние уши. Притаившись в смежной комнате, Эжени прекрасно слышала каждое слово. Когда же молодые князья разошлись, она еще некоторое время сидела на полу, поджав под себя ноги, и улыбалась со смесью печали и удовлетворения.

Удовлетворена она была тем, что все шло по намеченному Виктором плану, но печально было видеть человеческую низость и делать все для еще худшего падения князей, питать их пороки с тем, чтобы они поглотили их без остатка…

Лее ничего не стоило превратить старого князя в свою игрушку, в раба, готового исполнять все ее прихоти. Она обильно угощала его восточными снадобьями, подмешиваемыми в вино, от которых Лев Михайлович чувствовал необычайный подъем сил и возвращение молодости. Это чудо он приписывал всецело самой Лее и своей страсти к ней, и готов был жертвовать всем для продления оного. А Лея, не скупясь на ласки, изо дня в день выманивала из него все возможное: сперва драгоценности, затем квартиру и, вот, уютную дачу в Павловске… А еще нужна была рента… А еще… Виктор обещал ей, что она станет княгиней, и Лея твердо намеревалась добиться этого — ведь именно для того она так старательно обучалась всему, что ей было велено.

Если прежде Эжени сомневалась, что такое возможно, то теперь сомнения рассеялись. В жарких объятиях Леи князь обратился в глину, из которой она могла лепить все, что угодно. И, пожалуй, он не остановился бы перед тем, чтобы бросить жену и узаконить свои отношения с любовницей.

— Ему нужно чувствовать себя мужчиной, а эту роскошь в его лета могу дать ему только я, — смеялась Лея, и в ее громком, наглом смехе отчетливо слышался голос трактирной девки, какой была она несколько лет назад.

Эжени тяжело было видеться и разговаривать с этой особой, глаза которой горели все жаднее, а повадки становились все более хищническими.

— Погоди, князек, вот, когда ты женишься на мне, так уж узнаешь меня! Так уж и заживу я тогда! По-настоящему!

— А что значит — по-настоящему? — спросила Эжени.

— А это значит, любить того, кто любится, а не того, кто может заплатить. Не зависеть ни от кого! Делать, что хочется!

— Разве же это жизнь?

Лея отставила недопитый бокал мускатного вина, нахмурилась:

— Только не надо учить меня морали, моя дорогая. Я, может, и могла бы стать целомудренной, если бы со мной рядом был господин граф… Для него одного — могла бы. Но он предпочел из меня сделать шлюху для своих целей. Что ж, значит, так тому и быть! Тебе повезло больше…

— Между мной и господином графом ничего нет, — холодно сказала Эжени.

— Ну и зря, — пожала плечами Лея. — Вот и будешь сохнуть… А я сохнуть не хочу. Я жить хочу! Пусть даже недолго, но… весело!

— Смотри не спотыкнись. Сыновья князя хотят начать процесс и учинить над ним опеку.

— Вот как? — сразу насторожилась Лея. — И что теперь?

Эжени опустила голову. Теперь! Теперь настал момент хорошенько раздуть семейный скандал и окончательно отколоть отца семейства от остальных ее членов…

— Князь будет у тебя нынешним вечером?

— Само собой.

— Отлично. Ты расскажешь ему, что тебе стало известно о злоумышлениях на него его сыновей…

— А если он спросит, откуда я узнала?

— А ты постарайся, чтобы твой любовник не задавал тебе лишних вопросов.

— А дальше?

— А дальше ты передашь ему это письмо, — Эжени протянула Лее конверт. — Оно написано якобы друзьями князя, радеющими о его чести и свободе и желающими помочь ему защититься от посягательств сыновей. От имени этих друзей завтра в полдень к тебе для встречи с князем явится человек.

— Что еще за человек? Я его знаю?

— Нет, ты его не знаешь. Это поверенный, который возьмет на себя защиту князя.

— Все-то у вас продумано, все-то подготовлено. Словно бы вы знали, что эти два жлоба решат объявить папочку идиотом!

— Мы об этом догадывались.

— И после этого ты говоришь мне о морали? Нет уж, моя дорогая, смею думать, что у меня-то совесть почище, чем у тебя!

— Возможно, так и есть, — сухо ответила Эжени. — Но запомни, твое княжеское будущее будет зависеть от этого процесса. И нам нужно, чтобы князь всецело доверился нашему человеку.

— Можешь не беспокоиться. Он ему доверится. Но сможет ли ваш человек справиться с князьями? Князь Владимир очень влиятельный человек.

— На каждое влиятельное лицо найдется лицо более влиятельное, а на каждое такое лицо найдется круглая сумма, которая убедит его действовать в наших интересах.

— А вы с господином графом все-таки чудовища…

— Следи за языком, — нахмурилась Эжени. — Чудовища — это князья Борецкие. А мы…

— Немезида… — усмехнулась Лея, вспомнив, как называл ее господин граф.

— Итогом этого процесса станет полный разрыв князя с предавшей его семьей. Тем проще станет тебе добиться своей цели, а нам своей.

— Ты даже говоришь совсем, как он, — покачала головой Лея.

— Как кто?

— Как господин граф. Кстати, где он теперь? И скоро ли вернется?

— Он вернется, Лея, — ответила Эжени. — Непременно вернется. Как только дела позволят ему сделать это…

— Даже у дьявола, наверное, меньше тайн, чем у вас… — махнула рукой Лея. — Не беспокойся за князя. Можешь не сомневаться, мои доводы всегда будут для него весомее любых других.

— Я в этом не сомневаюсь, — откликнулась Эжени, мысленно уносясь от «гнезда разврата», как называла злополучную квартиру княгиня, в тот далекий, неведомый край, где теперь находился Виктор, стараясь вызвать перед взором дорогой образ, придающий ей крепости и уверенности в своих действиях.