Если наглость иногда оборачивается вторым счастьем, то самоуверенность оборачивается несчастьем более или менее всегда. Если бы англичане ударили на Петропавловск вскоре по объявлении войны, судьба города была бы, несомненно, плачевной. Но уверенный в ничтожности камчатских укреплений и гарнизона неприятель нападать не спешил.

Между тем, укрепления возводились с изумительной скоростью. Работы шли сутки напролет, и занято на них было практически все население Петропавловска. Оказал противник и еще одну услугу — пропустил к берегам Камчатки 58-пушечный фрегат «Аврору». Корабль только что завершил почти годичное кругосветное плавание и шел на соединение с Тихоокеанской эскадрой адмирала Путятина для ее укрепления. В перуанском порту Кальяо «Аврора» попала в окружение англо-французской эскадры под командой контр-адмиралов Дэвида Прайса и контр-адмирала Фебрие де Пуанта. До объявления войны оставалась неделя, но ее уже ждали. Командир русского фрегата Изыльметьев понял, что попал в ловушку. Он приказал ускорить ремонтные работы, а затем, пользуясь густым туманом, спустил на воду семь десятивесельных шлюпок. Корабль поднял якорь, не поднимая паруса, и шлюпки отбуксировали его в открытое море. Лишь там паруса были подняты, и «Аврора» скрылась в океане…

Позже контр-адмирал Прайс тщетно искал перехватить русский корабль. «Аврора», несмотря на тяжелые повреждения и поразившую всю команду цингу, сумела добраться до берегов Камчатки. К тому моменту от болезни слег и сам капитан-лейтенант Изыльметьев. По прибытии фрегата в Петропавловск Завойко распорядился срочно отправить всех больных на лечение на горячие ключи в деревню Паратунку. Из 196 человек 19 спасти не удалось.

Несмотря на скверное состояние судна и команды, оно стало огромным подспорьем для защиты Камчатки. Снятые с фрегата орудия усилили береговые батареи, а поправившиеся члены экипажа — гарнизон. Вскоре в бухту Петропавловска вошел еще один корабль — бригантина «Двина», доставившая пушки и 350 солдат Сибирского линейного батальона…

Оглядывая все сделанное за минувшие два месяца, Андрей Никольский мог с чистой совестью сказать, что и он, и все защитники города превзошли пределы человеческих возможностей. Инженер-капитан насилу мог узнать себя в том почерневшем от загара, плохо выбритом человеке с впалыми щеками и глазами, что иногда украдкой взглядывал на него из зеркала или водной глади. Не было дня, чтобы спал он дольше трех часов… Спать было некогда. Неприятеля ждали всякий день.

Теперь уж не легкая добыча ждала его… Семь береговых батарей, подковой охватившие порт, орудия, установленные на специально вырубленных в скалах площадках, недоступных для противника, бон, закрывший вход в гавань. «Аврора» и «Двина» стали левыми бортами к выходу из гавани, дабы встретить огнем врага при возможном прорыве. Три стрелковых отряда готовы были отразить десант.

16 августа на горизонте показалась эскадра, насчитывающая шесть неприятельских судов. Пароход «Вираго», маскируясь флагом Соединенных Штатов, прошел для разведки в Авачинскую бухту. Ему навстречу был выслан бот. «Вираго» поспешно ретировался.

Этим утром Андрей тщательно побрился и одел чистую сорочку. Он, как и все, готов был сражаться с неприятелем до последнего вздоха. В жизни можно иногда пренебрегать опрятностью наряда, но для Белой Дамы должно выглядеть достойно. Ибо Белая Дама посещает нас лишь однажды…

— Андрей Никитич…

Андрей вздрогнул и резко обернулся. Перед ним стояла, переминаясь с ноги на ногу, Матрена… Она не уехала из города, как он требовал того, сказав, что стреляет не хуже любого охотника, и, если потребуется, сама пойдет в бой. И на батареи она тоже не перестала приходить, несмотря на все запреты.

— Матрена, что ты здесь делаешь? — рассердился Никольский. — Я ведь запретил тебе приходить! В любой момент может начаться штурм!

— Я… завтрак тебе принесла… И еще увидеть тебя… Сам говоришь: штурм может начаться. Я не могла не прийти…

Вот и рассердись поди на бабу, которая смотрит на тебя моляще, знает, что не то и не так делает, и сама тысячу раз виноватит себя, а удержаться не может…

Корзину на сколоченную наспех табуретку поставила.

— Ты… не гони меня. Знаешь же, что я как собака за тобой…

Дай только слабину перед взглядом этим, и все сикось-накось пойдет. Что взять с бабы! Она сердцем живет. Вражья эскадра у самых берегов города стоит, того гляди ядра посыплются, унося людские жизни, и Бог еще знает, чем все кончится, а бабе — что до того? Ее вся жизнь — в человеке, к которому прикипела она так, что не оторвешь никак. И пусть все вокруг огнем заполыхает, она все равно будет лишь его видеть, лишь о нем хлопотать…

— Вот что, Матрена, ты сейчас вернешься домой и будешь меня ждать, — жестко сказал Андрей, застегивая мундир и прицепляя саблю. — Обещаю, что вернусь, как только отобьем неприятеля.

— Не любишь ты меня, только хандру свою тешишь… — вздохнула Матрена, с покорностью побитой собаки ушла, волоча по земле спавший с плеча нарядный платок в ярких алых цветах.

— Я женюсь на тебе, моя Венера… — тихо сказал ей вслед Никольский.

Почему бы, в самом деле, нет? Мезальянс? Так не все ли равно… Лучше любящая простолюдинка, чем барышня, которой ты не нужен… Жаль было Матрену. За два месяца не видела она от него ласки, не слышала нежного слова. Только прогонял он ее всякий раз, едва появлялась она на той или иной батарее. А она приходила опять. Иногда не приближалась даже, а только смотрела издалека. Не могла не видеть… Не могла с тоской совладать… Но потакни такой тоске, и уже вовсе не уйдет баба с места опасного. Пусть уж лучше тоскует и плачет, но подальше отсюда. А если все обойдется здесь, тогда уж можно будет и о любви подумать да поговорить.

Адмирала Завойко Никольский нашел на Сигнальной батарее.

— Думаю, что сегодня мы, наконец, дождемся гостей, — коротко сказал Василий Степанович.

«Гостей» ждали двумя днями прежде, после первых выстрелов, сделанных вошедшей в Авачинскую губу неприятельской эскадрой. Утром 19 августа корабли стали выстраиваться в боевой порядок, но вдруг вернулись на исходные позиции. Позже они все же предприняли разведку боем, но она не увенчалась успехом. Защитникам Петропавловска даже удалось повредить фрегат «Президент». Теперь же, после неспокойной ночи, полной явных приготовлений к штурму, должно было ожидать решительных действий…

— Вижу, вы наконец-то возвратили себе облик столичного инженера, — чуть улыбнулся Завойко, когда Никольский подошел. — Последнее время вы больше походили на местных охотников.

— Я всегда питал почтение к Белой Даме, Василий Степанович, — отозвался Андрей. — А раз мы рискуем сегодня встретиться с нею, то нужно это почтение засвидетельствовать.

— Полагаю, такая возможность, нам сейчас будет обеспечена, — произнес адмирал, опустив подзорную трубу.

Неприятельские корабли выстроились в боевой порядок, и через считанные минуты раздался первый залп…

Как ни трудились над укреплениями, как ни молили начальство больше оружия прислать, а соотношение сил все же несопоставимым осталось. 80 неприятельских орудий били по Сигнальной и Кладбищенской батареям, а ответить им могло лишь восемь. В огне этого неравного поединка стало ясно: удержать эти две батареи невозможно.

— Ваше превосходительство, покиньте Сигнальную! Если противник захватит укрепления — это поправимо, но если убьют или возьмут в плен вас…

Василий Степанович был человеком решительным и отважным, но здравый смысл никогда не изменял ему. Нужно было распоряжаться резервами, затыкать возникающие в обороне дыры, и пустое самопожертвование губернатора на гибнущей батарее делу помочь нисколько не могло.

Когда Завойко оставил Сигнальную, на душе у Андрея стало спокойнее. Своей жизнью он дорожил мало. Трезво оценив положение, поспешил к раненому лейтенанту Гаврилову. Молодой офицер с кое-как забинтованной головой и ногой охрипшим голосом ободрял своих подчиненных. И они, и он готовы были сложить головы у своих орудий, но ни Андрей, ни адмирал не желали подобных бессмысленных жертв.

— Лейтенант, прикажите вашим людям заклепать орудия!

— Что?! — вскинулся Гаврилов. — Бросить батарею?!

— Лейтенант, посмотрите, в каком состоянии орудия. Они засыпаны землей выше колес! Станки и тали перебиты! Невозможно ни увезти их, ни дольше сдерживать противника! Прикажите заклепать орудия, если вы не хотите, чтобы противник захватил их и использовал затем против нас!

— Отдайте этот приказ сами… — отозвался Гаврилов, приложив ладонь к окровавленной голове.

— Слушай мою команду! — крикнул Андрей, надеясь быть услышанным за грохотом пальбы. — Заклепать орудия! Забрать боеприпасы и идти на соединения с 1-й стрелковой партией!

Горько было артиллеристам своим огнедышащим боевым товарищам закрывать рты и покидать их, онемевших, на произвол неприятеля. Но что было делать? Пушки Сигнальной батареи сделали все, что могли. Теперь оставалось встретить противника на земле и уж тут угостить его и штыком, и пулей.

Истекающий кровью Гаврилов был отправлен в лазарет. Остальной отряд, соединившись со стрелками мичмана Михайлова, перешел на Кошечную батарею, расположенную на косе Кошка. На эту батарею легла теперь основная тяжесть артиллерийского боя. Командовал ею отважный Дмитрий Максутов.

Лейтенанту Максутову было всего 25 лет. Андрей успел хорошо узнать этого молодого и распорядительного офицера и теперь, добравшись до его позиций, обнял, как родного брата:

— Ну, что, Дмитрий Петрович, как полагаете, сдюжим?

Продолговатое лицо Максутова, обрамленное аккуратными темными баками, светилось энергией и верой.

— Сдюжим, Андрей Никитич! Какой у нас выбор? Камчатку, кроме нас, защищать некому!

— На десант решились, черти! — раздался возглас Михайлова.

И верно: порядка полутысячи солдат на гребных судах устремились к покинутой вслед за Сигнальной Кладбищенской батарее.

— Ну и вжарим мы им сейчас!

— Не горячитесь, мичман, — спокойно сказал князь. — У нас не так много пороха и снарядов, и тратить их должно с умом. Бить только наверняка.

Точный глаз Дмитрия Петровича ясно видел, что орудия Кошечной не достанут десант. Все же несколько залпов по вражеским лодкам было произведено. Увы, они оказались безрезультатны, и вскоре над Кладбищенской батареей взвился французский флаг.

Французское торжество подпортили англичане, случайно ударившие в самую середину уже взятой их союзниками батареи. А следом открыли огонь «Аврора» и «Двина». В этот момент пришел приказ Завойко о немедленной контратаке. В нее были брошены все наличные силы — от матросов до охотников-добровольцев. Мичманы Михайлов, Попов и Фесун вместе с поручиком Губаревым во главе 130 бойцов ринулись в штыки на батальон французских десантников. Но те боя не приняли, а немедленно погрузились обратно в свои шлюпки и без единого выстрела трусливо бежали на свои корабли.

Тем временем «Кошечная» вела бой с тремя вражескими фрегатами. Неприятельские ядра большей частью ударялись в фашины и не причиняли батарее серьезного вреда. Русские же орудия отвечали лишь тогда, когда противник подходил на близкое расстояние, желая дать залп всем бортом. Такова была тактика хладнокровного Дмитрия Петровича. Его батарея молчала все время, пока неприятельские суда захлебывались огнем. Его артиллеристы мрачно курили трубки или перебрасывались шутками, когда в воздухе разрывались бомбы, и очередных раненых и убитых уносили с позиций. Но, вот, неприятельское судно приближалось на нужное расстояние, и батарея наносила удар — неизменно точный. Промаха Максутов не давал.

С наступлением вечера бой затих.

— Завтра наверняка за «Аврору» возьмутся, — сказал Никольский, вытирая платком черное от копоти лицо. — Она им теперь — главное препятствие.

— Ничего, наши моряки себя в обиду не дадут, — невозмутимо ответил Дмитрий Петрович, раскуривая трубку.

Выдержке и спокойствию этого молодого офицера можно было и восхититься, и позавидовать. Впрочем, Андрей и сам не испытывал особого волнения. Адмирал в безопасности, Матрена — тоже, противник покуда ни пяди камчатской земли не захватил. Чего же еще надо? За трубкой и простым солдатским ужином беседовали с Максутовым о петербургском житие-бытие да о литературе. Не преминул Никольский похвастать своим знакомством с автором «Бедных людей». Рассказал и о том, как по пути на Камчатку добился разрешения навестить его в Оренбургском остроге. Оренбургский острог… «Бедные люди»… Достоевский… Петербургские салоны… Черт побери, как далеко все это от батареи № 2 на косе Кошка, для защитников которых завтра, быть может, настанет последний день! Но почему-то именно об этом, далеком, хотелось теперь говорить…

В эту ночь Андрей впервые за долгое время проспал почти шесть часов. И неприятель не поспешил прервать этот сон. Потрепанный немногочисленными русскими орудиями, он зализывал раны и на новый штурм решился лишь четыре дня спустя — залатав пробоины и схоронив своих мертвецов на острове Крашенинникова.

24 августа удар вражеской эскадры пришелся на Перешеечную и Никольскую батареи. Сигнальная и Кладбищенская вновь отвечали неприятелю — передышка позволила восстановить орудия и укрепления. Но могли ли 10 орудий долго выдерживать натиск двухсот?..

Перешеечную батарею, куда с пятью орудиями перешел Максутов, атаковал фрегат «Форт». Тридцатипушечные залпы каждого борта не оставили здесь живого места. Впрочем, и Дмитрий Петрович был верен себе — французский корабль был серьезно поврежден ответным огнем. Тем не менее, спустя несколько часов из пяти русских пушек лишь одна оставалась исправной. Артиллерийская прислуга была перебита или ранена… Оглушенный очередным взрывом Андрей на какое-то время потерял сознание. Очнувшись он увидел, что Максутов и пара уцелевших бойцов продолжают неравный бой. Дмитрий Петрович, уставший и контуженный, сам наводил последнее орудие.

— Князь, надо уходить! — прохрипел Никольский, с трудом поднимаясь. — Людей… раненых надо уводить…

— Не теперь, Андрей Никитич, — ответил Дмитрий Петрович, не оборачиваясь. — Они наверняка предпримут попытку десанта, и наш долг — помешать им!

Очередной залп ранил суетившегося у пушки матроса. Оттащив его в сторону, Никольский занял его место сам:

— Как инженер я здесь бесполезен, но как солдат, надеюсь, на что-то еще сгожусь!

Максутов чуть улыбнулся. Его красные, воспаленные глаза высматривали цель. И эта цель не заставила себя ждать… Неприятель спустил на воду большой катер с десантом, и тот устремился к берегам Камчатки. Лицо князя напряглось, он впился взглядом в быстро идущую по волнам лодку, мысленно рассчитывая расстояние, на котором ее сможет достать его орудие.

— Ну-с, господа, придется вам охладить ваш пыл в нашем море…

Как ни измучен был Дмитрий Петрович, а глаз его не дал осечки. Единственный залп одинокой пушки — и катер пошел на дно…

— Ура! — раздалось несколько сиплых голосов.

Максутов утер пот со лба:

— Вот, теперь, Андрей Никитич, можно и заклепать нашу боевую подругу…

Однако, сделать этого не успели. Страшно грохнули все тридцать пушек левого борта «Форта», мстившего за своих погибших, и в тот же миг Перешеечную заволокло черным дымом. Никольского отбросило на землю. Из ушей его шла кровь, и он почти ничего не видел. Полуощупью Андрей стал пробираться к пушке, зовя Максутова:

— Дмитрий Петрович! Князь! Вы живы?!

Вокруг полыхало пламя, и стоял оглушительный гул… Никольский не мог понять, новые ли взрывы раздаются, или шумит это в его контуженной голове. У самой пушки он увидел лежащего на земле Максутова. Рука князя была оторвана, и из окровавленного рукава жутко торчал осколок кости. Дмитрий Петрович был без сознания. Забыв о своей контузии, Андрей бросился к другу. Сорвав с себя сорочку, перетянул, как мог, страшную рану. Следовало заклепать орудие, но сделать это было уже некому…

Никольский бережно поднял князя и понес его прочь с батареи Смерти. Дмитрий Максутов исполнил свой долг до конца, исполнил обет всех защитников Камчатки — умереть, если понадобится, но не отдать врагу родных берегов.

Андрей, едва помня себя, сумел донести умирающего друга до лазарета.

— О, да вы и сами ранены! — заметил врач. — Обождите. Как только кто-нибудь освободится…

— К черту, доктор… Позаботьтесь о князе. А на мне и так все заживет, — махнул рукой Никольский.

Зачерпнув ковшом воды из стоявшей неподалеку бадьи, он с жадностью стал пить. Слух его был изрядно притуплен контузией, и стоны раненых почти не долетали до него. В этот момент два мрачных санитара пронесли мимо него носилки с покрытым дерюгой телом. Перед мутным взором мелькнуло странно знакомое алое пятно. Никольский брызнул себе в лицо водой, вгляделся в удаляющуюся процессию и вздрогнул. С носилок свисал край ткани, расшитой алыми цветами…

— Стойте! — закричал Андрей, не слыша собственного голоса.

Подбежав к носилкам, он дрожащей рукой сорвал покров с лица покойницы и на несколько мгновений онемел, не желая верить глазам.

— Матрена… Как же это…

Она лежала неподвижно, такая непривычно холодная и бледная, такая родная и чужая одновременно. Красные цветы ее платка сливались с багровым пятном на груди. Вот, только пятно это не нитками шелковыми вышито было…

— Что, ваше благородие, знакомую узнали? — спросил сочувственно один из санитаров.

— Это… она служила в доме, где я квартирую… Что с ней случилось? — с трудом сохраняя самообладание, спросил Никольский.

— Охотники наши десант отбивали. Так она с ними увязалась. Стреляла, говорят, не хуже мужиков.

— Муж у нее охотник был… И отец… Научили…

— Научили, ваше благородие. Жаль только, самой беречься не научили… Англицкая пуля грудь навылет пробила. Царствие Небесное бабе!

Андрей какое-то время машинально шел следом за носилками. Перед его глазами стояло молящее Матренино лицо, звенели в ушах горькие слова: «Не любишь меня, только тешишься…» А он не возразил, не остановил… Прогнал… Думал, что так для нее безопаснее. А, может, наоборот надо было? Сказать о любви, и во имя любви этой велеть поберечься? Может, тогда бы не стала так отчаянно навстречу вражьим пулям идти? Не бросила бы тоска геройствовать… Если бы знать, если бы предугадать…

— Андрей Никитич, вот вы где! А я уж боялся не увидеть вас живым! — зычный голос Василия Степановича прервал тяжелые думы Никольского. Он поднял голову, посмотрел на сидевшего верхом адмирала.

— Вижу, крепко вам досталось…

— Нет, Ваше превосходительство, самую малость… Максутов умирает…

— Большая потеря, — омрачился Завойко. — Однако, не время теперь о погибших да раненых скорбеть. Его нам достанет после. Андрей Никитич, неприятель высадил основные силы. Озерная батарея сумела задержать их, но они движутся к городу. Я приказал выступить им навстречу всем, кто еще в силах держать оружие. Возьмите под свое начало отряд охотников и отправляйтесь к Никольской сопке. Губарев, Михайлов и другие уже там!

— Будет исполнено, Василий Степанович, — ответил Андрей и, стиснув зубы, добавил. — Они не пройдут.

Никогда в жизни он не чувствовал такого ожесточения. Окровавленный, почти оглохший, в изорванном мундире на голое тело, он вел отряд камчатских охотников на соединение с моряками и солдатами. Примкнули к отряду и некоторые раненые из лазарета. Все, как один, были полны решимости биться с неприятелем до смерти.

Все силы, которые удалось собрать, насчитывали 350 человек. 350 человек против тысячной группировки противника, штуцерным огнем прокладывавшей себе путь к Петропавловску. Но что была эта тысяча для людей, защищавших свою землю, свои семьи, мстивших за своих погибших товарищей?

— Вперед, в атаку! Ура!

И что с того, что в атаку приходится идти вверх по склону? Стояли перед глазами застывшее лицо Матрены и изувеченный Максутов… И что до града пуль и гранат, сыплющихся сверху? Блеснули в солнечном мареве русские штыки! «Постой-ка, брат мусью!» Вот, уже вскарабкался по склону доблестный лейтенант Ангудинов со своим поредевшим отрядом…

— Братцы, за мной! Вперед!

Дрогнули гости незваные. Завсегда им нелюб русский штык! Бросились тикать беспорядочно… А отряды русские уже все высоты заняли и били вслед из ружей. Знатно били! Охотники камчатские белке в глаз попадут, не то что в неприятеля… Парадокс: штыков русских испугались супостаты, а под градом пуль выносить своих раненых и убитых — нет. Падет один, а двое за ним возвращаются. Убьют их, приходят еще четверо. Даже стрелять в этих благородных смельчаков жаль становилось, но война не прощает сентиментальности. Пощади их, и завтра они убьют тебя и тех, что рядом с тобой…

Десантники ретировались на свои корабли, потеряв более половины своего состава. Русским же блестящая контратака обошлась в тридцать четыре жизни…

Со склона сопки, которую занял Никольский со своим отрядом, было видно, как вражеская эскадра отходит от берегов Камчатки. Победоносное «ура» эхом пронеслось по всем склонам, бывшим только что ареной жестокого боя. Закрестились суровые охотники:

— Кажись, на сей раз пронес Господь…

— Братцы, победили! Победили, братцы! — слышалось радостное.

Победили… Отчего же так пусто тогда на душе… Померещилось на окрашенном закатным багрянцем горизонте милое лицо… Живое… Румяное… С горящими, тоскующими, полными любви глазами… Зачем не послушала? Не вернулась домой? Сейчас он поспешил бы к ней… Обнял и сказал… Черт побери, пусть и неправду бы сказал, но ведь и не солгал бы… А теперь и вернуться некуда. В пустой дом, холодный и неприютный — к чему возвращаться?

— Ваше благородие, а, ваше благородие? Никак дурно вам поделалось?

Андрей тряхнул головой:

— Нет-нет, пустяки… Надо Максутова навестить. Вдруг все же выживет…