Северные ночи летом, как день, светлы. Чудные это ночи… Нездешний свет с небес струится и отражается в зеркальном безмолвии Белого моря. Осенью оно совсем иным станет, загудит, шугою, для кораблей гибельной, пойдет, а там и застынет, скованное льдом. Но летом, в тихую ночь…

Вот уж не думал Виктор Половцев, что занесет его судьба в соловецкую крепость… Кажется, без малого весь мир видел, а Белого моря доселе не довелось. А жаль было бы с такой красотой разминуться…

— Ты, отец, впрямь ли из благородных? — молодой послушник, поставленный в эту ночь в караул на башне, зевал во весь рот.

— Ты зевай меньше, а то в твой-то рот весь флот английский войдет, — Половцев подкрутил подзорную трубу, вгляделся в подернутую туманом даль. — Что тебе до моего благородства. Ныне я простой странник.

— Говорят, будто ты богат был. Правда ли?

— Тебе что до моего богатства?

— Да уж больно чудно, чтобы от богатства великого в нищету шли.

— А ты что же, в монастырь за сытостью пошел?

Монашек усмехнулся:

— А куда мне идти? Сир я на этом свете, ничего за душой. А здесь… жить можно.

— В монастырь по Божиему зову идти надо, а не затем, чтобы «жить можно».

— Так ты, что ли, Бога ищешь?

— Пожалуй что и так, — отозвался Виктор. — Однажды я разминулся с ним на извилистой дороге, а сейчас думаю — пора бы и встретиться…

Он опустил трубу, облокотился здоровой рукой о стену. Несмотря на годы, он не чувствовал ни усталости, ни хворей. Еще несколько лет тому назад он жил в собственном замке и распоряжался огромным состоянием. Ему принадлежали земли, угольные месторождения и рудники, заводы, верфи… Все свое заграничное имущество Половцев продал, не желая впредь покидать Россию, и вложил деньги в Новороссийский край. Вложения оказались весьма успешны, и состояние «таинственного миллионщика» лишь увеличилось. Но что же было делать с этим состоянием?

Сын Половцева, коего обрел он уже взрослым, состоявшимся человеком, был чужд всякого рода предпринимательству и жил лишь морем. Виктор любил сына, но прекрасно видел, что разделяющие их годы невозможно преодолеть. Сергей был почтителен и искренне привязан к нему, но настоящей близости так и не явилось меж ними.

Даже с невесткой, Юлинькой, легче находил Половцев общий язык. Эта чудная женщина унаследовала от матери умение создать в доме семейную, без принуждения радушную атмосферу. Ласковая, предупредительная и вместе с тем очень сильная и деятельная, она все понимала с полуслова, на все откликалась. С ней Виктор мог обсуждать свои дела. Сергею же они были неинтересны… Разве что покупка верфей встретила его оживленное участие. Только что произведенный в капитаны, он мечтал о новых паровых кораблях, и кроме них не желал и не мог видеть решительно ничего.

Юлинька родила ему двоих ребятишек: Машеньку и Никиту. Внукам Половцев был рад бесконечно. Он не видел, как рос его сын, но, вот, дал Господь внуков понянчить… Так говорила Эжени: «Дал Господь…» Пока она была рядом, все шло своим чередом, все казалось незыблемым. Но, вот, пришел день, когда она ушла… Ушла, не простившись, оставив прощальное письмо и попросив не искать себя.

Виктор понял ее и исполнил просьбу — удержался, чтобы тотчас не броситься на поиски. Но с этого момента вся его жизнь переменилась. Ни сын, ни невестка, ни даже внуки не могли заменить ему той, что была его спутницей столько лет. Лишь она знала всякую мысль его, всякое движение души, понимала без слов, опережала желания, прощала все дурное. Лишь с ней он мог говорить обо всем, доверять все… Она была частью его. Да и не частью даже, а, впервые правде в глаза глядя — половиной… Его одинокий замок, возведенной на скалистом склоне, стал без Эжени пуст и неприютен. Половцев часто вспоминал, что она не любила этот каменный «склеп». Ей так хотелось жить в доме с большим садом, ходить по земле, ухаживать за цветами и какой-нибудь иной ерундой… А он, самый крупный после князя Воронцова землевладелец Новороссии, заставил свою спутницу столько лет жить в этом наскальном гнезде, где она возделывала несколько грядок и клумб в маленькой оранжерее. Ему было удобно жить именно так. А о ней он не думал. Ведь она была только спутницей…

Теперь бы Виктор купил для Эжени дом с самым прекрасным садом, но ее больше не было рядом. Некому стало в минуту тоски положить руку на плечо, сказать вкрадчивое, ободряющее слово. Больше не смотрели на него все понимающие и читающие его сердце, как книгу, глаза.

Первое время Половцев зачастил в дом сына, пытался возиться с внуками, вживаться в роль деда. Но роль давалась плохо… Он чувствовал себя чужим в этой мирной и счастливой семейной жизни, в этом светлом и уютном доме. Целый год Виктор старался заполнить пустоту, возникшую с уходом Эжени, но все было тщетно. Оставалось одно — попробовать осуществить на себе Христово слово: «Раздай все имущество свое нищим и следуй за Мной».

Большую часть своего имущества — земли и производства — Половцев распродал. Лишь небольшую долю переписал он на сына, поручив управляющему следить за делами. Значительная часть вырученных денег была употреблена на строительство странноприимниц, богоделен, сиротских училищ. Следить за всем этим Виктор также поставил специального человека. Остальной капитал до времени был положен в банк, дабы всегда иметь возможность потратить его на то или иное благое начинание. Формулу «раздать все нищим» рациональный ум Половцева все же не принимал. Раздать все сразу, а потом, встретив на пути некую вопиющую нужду или нужнейшее и благороднейшее начинание, не иметь возможности помочь ему? Нет, этак не годится. Этак можно распоряжаться лишь в канун последнего часа, а до него Бог весть сколько еще!

Разделавшись с имущественными вопросами, Виктор вместе с верным Благоей отправился в путь. Старого слугу он хотел оставить у сына, но тот ни за что не захотел разлучаться с хозяином.

Покидая Крым, Половцев не знал точно, куда идти. Да и не все ли равно страннику? Лишь бы идти вперед, всякий день просыпаться на новом месте, видеть новые края и лица и так заполнять пустоту. А там, глядишь, что-то иное откроется в этих скитаниях. Откроет свой лик Тот, Кто позвал Эжени…

В своей жизни Виктор странствовал много. На кораблях, верхом, в каретах и телегах, но никогда еще не приводилось столько ходить пешком. А, оказывается, немало бодрит это! Много губерний обошел Половцев, ночевал и под открытым небом, и на постоялых дворах и в монастырских странноприимницах среди бродяг и калек. Нищета не тяготила его. Для него никогда не имело значения, что есть, во что одеваться…

На одном месте он редко задерживался дольше двух недель. Лишь Соловецкий монастырь не покидал уже четвертый месяц. И тому причиной были не красоты и покой этого дивного места, хотя и завораживало оно, как ни одно другое, но грянувшая война.

Едва сделалось известно об объявлении оной, ясно стало, что англичане непременно придут и в Белое море — вовсе не готовое к такому вторжению. Флота русского здесь не было вовсе, а гарнизон… В самой Соловецкой крепости, не считая монахов, лишь отряд инвалидной команды стоял да десять пушек, а к ним 20 пудов пороха, копья, бердыши и секиры времен Федора Иоанновича. Еще хуже обстояло дело в соседней Коле. Тамошний городничий Шишелов еще в марте в набат ударил: сообщил в рапорте архангельскому военному губернатору Бойлю, что если Англия пожелает направить часть своего флота к северным берегам России, то «город Кола может также не ускользнуть из его внимания легкостью взятия…» Весь гарнизон города составляла еще одна инвалидная команда при 40 годных ружьях и минимальном количестве боеприпасов. Артиллерии не было вовсе. Бойль на просьбу Шишелова прислал еще 100 ружей для добровольцев из жителей Колы и выразил надежду, что они люди отважные и смышленые и свой город от англичан защитят и с таким арсеналом.

Оценив положение дел, Половцев повеселел. Трудности никогда не пугали его и не вгоняли в хандру. Напротив, в нем просыпалась неукротимая жажда деятельности. Сразу по получении известия о начале войны, он предложил свои услуги соловецкому архимандриту Александру. Этот дальновидный человек и сам загодя готовился к возможной угрозе — все монастырские ценности, что так прельщали англичан, были переправлены им в Архангельск. Виктор, некогда бывший капитаном армии Его Величества, прекрасно разбиравшийся в оружии и инженерном деле, был для настоятеля настоящей находкой. Нужно было в срочном порядке обучить не знавших военного дела монахов, наиболее разумно распорядиться невеликими силами инвалидной команды, выбрать наилучшее расположение для орудий… Половцев взялся за дело без промедления. На берегу спешно соорудили батарею с двумя трехфунтовыми пушками, восемь малых разместили в башнях. Инвалиды, прошедшие немало сражений, как один подобрались и стремились выглядеть и действовать молодцевато, сколь могли. На Виктора старые солдаты смотрели с уважением, то и дело норовя называть «превосходительством». Капитан, чья служба завершилась без малого сорок лет назад, был теперь их «генералом», которого слушались беспрекословно.

— Вы бы вздремнули, Ваше превосходительство. Уж сколько дней на ногах. Мы вас спящим и не видели…

— Вздремнешь с вами. Весь флот английский мне прозеваете, — усмехнулся Половцев. — Вот уж не думал, что на старости лет придется опять военным человеком стать… Да еще и превосходительством…

Уже в мае англичане отправили для блокады Белого моря три парохода. Позже к ним прибавилось еще несколько английских и французских кораблей. 5 июня вражеская эскадра появилась у входа в Белое море. Начали с привычного дела — пиратства, захватили несколько купеческих судов, груженных хлебом и рыбой. 22 июня англичане вышли к Мудьюгскому острову, который располагался в Двинской губе Белого моря, вблизи устья Северной Двины, и выслали несколько шлюпок для промера глубин. Однако, они были отогнаны огнем двух пушек прапорщика Балдина и ружейной стрельбой с лодок лейтенанта Тверитинова. Теперь следовало ожидать нападения со дня на день. Оттого и не смыкал Виктор глаз, придирчиво доглядывая за последними приготовлениями к обороне.

— Со времен Алексея Михайловича в наши стены ядра не летели, — вздохнул послушник. — Тогда против раскольников целое войско пришло и монастырь взяло.

— Наше положение значительно лучше в сравнении со староверами.

— Это понятно. Наша-то вера истинная!

Виктор поморщился. Он всегда питал сочувствие к старообрядцам и полагал штурм монастыря царским войском чистым безумием и преступлением. Но вдаваться в историко-религиозные диспуты было не ко времени, а потому Половцев ответил коротко:

— Дело не в вере, а в противнике. Русские войска и теперь взяли бы нашу крепость, но англичане ее не возьмут.

— Почему вы так уверены? У них же корабли, много оружия и людей.

— Потому что они — трусы, — жестко ответил Виктор. — Для того, чтобы взять монастырь, им придется высадить на берег десант, а на это они не пойдут. Они слишком дорожат своими жизнями… Грабить купеческие посудины, жечь и разрушать с безопасного расстояния — это по ним. Но не десант!

— Значит, вы уверены в победе? — обрадовался юнец.

— Разумеется, — улыбнулся Половцев и добавил: — Если, конечно, не будем зевать.

Он вновь взглянул в подзорную трубу и резко выпрямился:

— А ну-ка, брат Акинфей, свистать всех наверх! Кажется, сегодня мы узнаем, почем фунт лиха!

На самом горизонте, из перламутровой дали явственно проступили грозные силуэты двух английских пароходов, державших курс на соловецкую крепость.

— «Миранда» и «Бриск»… — разобрал Виктор названия кораблей. — Ну, что ж, капитан Оманей, познакомимся с вами поближе.

С легкостью молодых лет он быстро спустился по крутой монастырской лестнице и вышел во двор, где уже вовсю суетились монахи и инвалиды. Из бывшего неподалеку леса только что вернулись архимандрит Александр, Благоя и командир инвалидной команды прапорщик Никонович. В ожидании противника они надеялись успеть устроить укрепления за пределами обители.

— Ну, что скажете, Виктор Илларионович? — с беспокойство спросил настоятель.

— Скажу, что скучать нам сегодня не придется, отче, — отозвался Половцев.

В этот момент раздался грозный гул, и первое неприятельское ядро с грохотом ударило в ворота обители.

— Отче, вам лучше уйти отсюда, — заметил Виктор и бросился к береговой батарее. Здесь при двух орудиях находились два унтер-офицера и десять рядовых с охотниками, вооруженными крестьянскими ружьями. С моря батарея была незаметна, и неприятельские суда остановились прямо напротив нее.

— Что делать будем, ваше высокородие? — спросил фейерверкер Друшлевский, выбранный Половцевым для этой главной позиции.

— Не спеши, братец, не спеши, — отозвался Виктор, не отнимая от глаза подзорной трубы. — Ты целься лучше. Пороха у нас немного, так что бить надо точно.

— Да уж ударим, так ударим! — усмехнулся фейерверкер. — А у неприятеля пушечек-то дюже…

— По 15 орудий на каждом корабле, — подтвердил Половцев. — Да ты на их орудия не смотри. Нам важно нашими орудиями верно распорядиться.

Снова вздрогнула выдвинувшаяся вперед «Миранда», окутавшись дымовой завесой, и в тот же миг ударились в монастырские стены очередные ядра.

— Ишь нехристи! — глухо прорычал старый солдат, тяжело осевший на костыль. — Бога не боятся — по святой обители бить!

— Ваше высокородие, не пора ли вжарить басурманам?! — нетерпеливо воскликнул Друшлевский.

Виктор не отвечал. Третий залп был наиболее сильным. Одно из ядер пробило монастырские ворота, другое разорвалось совсем близко от батареи.

— Вы бы, ваше высокородие, побереглись бы… — заметил один из охотников, подавая Половцеву сорванный с его головы картуз.

— Полно, братец, не отлито еще того ядра, чтобы могло меня на голову укоротить… Друшлевский!

— Слушаю, ваше высокородие!

— Хорошо ли видна тебе цель?

— Как на блюдечке, ваше высокородие! — осклабился фейерверкер почерневшими зубами.

— Тогда… пли! — скомандовал Половцев, взмахнув рукой.

Грохнули разом две соловецкие пушки нежданно для противника. Накренилась нахальная «Миранда», надломилась одна из ее надменных мачт.

— Попал! — восторженно воскликнул Друшлевский. — Ваше высокородие, подбили супостата!

— Молодец! Глаз-алмаз у тебя!

Едва встретив отпор, «Миранда» отошла от монастырских стен и, поравнявшись с «Бриском» стала на якорь.

— И что теперь? — спросил меткий фейерверкер.

— Теперь будем ждать, — отозвался Половцев. — До их стоянки наши ядра все равно не долетят, они верно рассчитали расстояние. Пока они будут чиниться, нам тоже надо успеть заделать брешь в наших воротах.

Ночь в обители прошла без сна. Монахи спешно восстанавливали разрушенное бомбардировкой, инвалиды укрепляли позиции и готовились к новой схватке. Охотники расположились в лесу с тем, чтобы если неприятель попробует высадить на берег своих стрелков, оказать им надлежащий прием. Пароходы явно не собирались уходить. Как и предсказывал Половцев, англичане занялись ремонтом поврежденного судна.

— Вечный наш парадокс… Мы из года в год готовимся к войне, воюем то там, то здесь почти непрерывно. Но, вот, приходит война — мы оказываемся к ней не готовы, — сетовал Виктор, медленно цедя крепчайший чай в келье настоятеля. — Наше оружие оказывается устаревшим, наших боеприпасов недостаточно, и все, включая диспозицию, приходится разрабатывать на ходу. Помилуй Бог! Так было даже памятным летом 1812-го… Наш генерал Багратион бомбардировал Петербург предупреждениями о скором нападении Бонапарта, предлагал решительные меры… А в Петербурге верили в Тильзитский мир… Корсиканец уже форсировал Неман, а столица жила в иллюзиях и увеселениях. И что стоило заблаговременно прислать в обитель и на Колу довольно пушек и хоть один батальон, состоящий не из калек?

— Полагаете, не сдюжим против неприятеля без подмоги? — озабоченно спросил архимандрит Александр.

— Сдюжим, отче. Мы всегда — сдюживаем… Вопреки всему. Просто уж очень досадно, что все-то у нас приходится делать — вопреки. И чему — вопреки? Бюрократической глупости, лености и головотяпству. В этой трясине увязает решительно всякое здравое и необходимое начинание… За Соловки я не боюсь, отче. Они не решаться на серьезные действия столь малыми силами. Их силы теперь не здесь, а в Крыму. Вот, за что душа моя болит… Думаю теперь, что не вовремя я подался в бродяги. Может, оказался бы теперь полезен там.

— Но кто бы тогда был полезен здесь? — резонно заметил настоятель. — Вас на Соловки сам Бог привел. У нас же здесь ни одного офицера!

— Может и так, — вздохнул Половцев.

Наутро, когда монахи еще не окончили службу, к стенам обители с парохода-фрегата «Бриск» причалила шлюпка с парламентером от капитана Оманея. Архимандрит Александр в сопровождении нескольких монахов и Виктора вышел ему навстречу. Английский офицер подал настоятелю депешу. Неспешно развернув бумагу, архимандрит Александр начал читать ее.

— Вот, извольте, Виктор Илларионович, — обратился он к Половцеву, — наши гости заявляют, что так как Соловецкий монастырь принял на себя характер крепости и производил стрельбу по английскому флагу, то они требуют безусловной сдачи гарнизона со всеми орудиями, оружием, флагами и военными припасами в течение 6 часов. В противном случае угрожают бомбардировкой крепости. Между прочим, они требуют, чтобы комендант крепости лично сдал свою шпагу.

Виктор любезно улыбнулся и обратился к парламентеру на чистом английском языке:

— Если капитану Оманею угодно, чтобы я отдал ему мою шпагу, то пусть лично сойдет на берег и возьмет ее у меня. Если, конечно, сможет.

Англичанин усмехнулся.

— Переведите ему наш ответ, — попросил настоятель Половцева. — Ваши суда первыми открыли огонь по монастырю, нанеся ему повреждения. Мы были вынуждены отвечать и сделали это лишь после третьего выпущенного вами ядра. О сдаче крепости не может быть и речи.

Виктор перевел ответ архимандрита Александра. Выслушав его, парламентер сообщил, что на английских судах находятся русские пленные, и капитан Оманей желал бы высадить их на берег.

— Мы не можем принять пленных, — отозвался Половцев, — и просим капитана найти другое место для их высадки.

Англичанин вновь надменно ухмыльнулся и объявил, что капитан все равно высадит пленных, после чего удалился.

— А, вот, теперь нам, действительно, придется жарко, — заключил Половцев и крикнул зычно: — Всем занять свои места! К орудиям, братцы! Покажем супостату, как сражаются русские! Если память его коротка, так уж мы напомним и не посрамим ни имени русского, ни Государя, ни веры Православной!

Ответом Виктору было дружное «ура» бывалых солдат и необстрелянных монахов.

— Умрем, а не сдадим крепости! — таков был единодушный ответ всех ее защитников.

— Завтра праздник Казанской Божией матери. Она защитит нас! — воскликнул настоятель, осеняя крестом немногочисленное войско своей крепости.

Подозвав послушника Акинфея, Половцев велел ему срочно бежать в лес к охотникам:

— Передай, чтобы смотрели в оба. Никаких пленных у наших гостей, вероятнее всего, нет. Но высадить своих стрелков под видом оных они могут рискнуть.

— Вы же говорили, что они не пойдут на десант?

— Я и теперь так думаю. Но береженого Бог бережет. Поспеши!

Убежал послушник, а с моря уже гул нарастал. Да не такой, что накануне, а многократно сильнейший…

Англичане сдержали угрозу и обрушили на обитель подлинный огненный смерч. Теперь уже оба судна били по древним стенам из всех своих орудий — ядрами, бомбами, гранатами, картечью… Как ни крепки были стены крепостные, а немалые разрушения нанесла им бомбардировка. Пробило и крышу монастырскую в нескольких местах. Старые, немощные монахи скрылись в подземелье и там горячо молились об избавлении от супостата.

Половцев же и архимандрит Александр оставались под самым огнем, руководя обороной крепости. Монастырь отвечал неприятелю залпами с береговых и башенных орудий. Серьезных повреждений пароходам нанести они не могли, но зато не позволяли им подойти близко к обители. Англичане, боясь оказаться в зоне досягаемости русских ядер, держались на почтительном расстоянии, а потому их огонь не имел той разрушительной силы, какую бы получил, решись капитан Оманей подойти вплотную к монастырю.

Более девяти часов продолжалась бомбардировка. Наконец, убедившись в ее малой результативности и крепости духа защитников, неприятельские корабли отступили. Высадить «пленных» англичане не решились также.

— Трусы, — заключил Половцев, провожая взглядом уходящие суда. — Всей их «храбрости» хватает лишь на то, чтобы бить издалека, в уверенности, что их не настигнет ответ. А сойти на землю и попробовать свои силы в честном поединке… Это удел людей, имеющих понятие о чести, а не пиратов под королевским флагом…

Наступал праздник Казанской Божией матери. Монахи и охотники собрались в Преображенской церкви, вознося благодарственные молитвы за чудесное спасение. Несмотря на жестокий обстрел, в обители не было ни одного убитого.

Половцев же, не смыкавший глаз многие сутки, уснул прямо на дворе, укрывшись какой-то дерюгой. Он проснулся лишь к полудню и увидел подле себя Благою, вопросительно смотревшего на него.

— Что, мой верный друг, ты уже все понял, не так ли? — Виктор улыбнулся.

Старый слуга тяжело вздохнул и покачал головой.

— Понимаю, ты предпочел бы остаться здесь. Но ведь я не препятствую тебе в этом. Ты волен решать сам.

Благоя нахмурился и с видимой укоризной развел руками.

— Значит, тебе придется разделить мою судьбу, — Половцев размял затекшие за время сна члены и поднялся. — Пускаться в путь в праздничный день, говорят, дурно… Что ж, вкусим праздничной трапезы, простимся с отцом настоятелем, испросим его благословения и, помолясь, как пусть и худые, но все-таки христиане, тронемся в путь.

Вопросительным кивком головы старик-серб осведомился, куда на сей раз держит путь его неугомонный хозяин.

— А ты не догадываешься? Мы, Благоя, отправляемся в Колу. Держу пари, что, получив отпор здесь, капитан Оманей направит свою эскадру к ее берегам. И мы можем оказаться полезны тамошним охотникам. Так что в путь, друг мой Благоя! Что ж делать? Придется нам отложить нашу старость, раз нашему Отчеству вновь нужна наша помощь! Ей-Богу, ничто так не бодрит душу и не прибавляет жизненных сил, нежели схватка с неприятелем!

Старый слуга, вероятно, мог бы многое возразить на этот не по летам пламенный монолог своего повздорившего со временем хозяина, но он был нем, а потому мог лишь тяжело вздохнуть и подчиниться своей участи.