Светло и утешно переливались монастырские колокола, и в их чудном хоре угадывал чутки слух матери Мастридии густой глас двухсотсемипудового гиганта, что отлит был на заводе Самгина на второй год ее игуменства. Стены древнейшей московской обители надежно оберегали души, решившие укрыться от мирской суеты в их благодатной тишине. Более сорока лет минуло, как в очередное из многочисленных нашествий, пережитых Зачатьевским, выгорела дотла вся Первопрестольная, а обитель, как купина неопалимая, в том пламени уцелела. Уцелели и монахини, не прекращавшие молитву во все время пожара, не покинувшие монастыря, невзирая на опасность, которой подвергали себя. Игумения Доримедонта с сестрами сделала тогда все возможное для сохранения церковных ценностей и порядка в обители. А после войны пришлось восстанавливать порушенное и строить новое…

Многое выстроили за эти годы… Только при матери Аполлинарии, предшественнице Мастридии, церковь Сошествия Святого Духа да богадельный корпус возводить начали. Михаил Доримедонтович Быковский, по благословению митрополита Филарета поднимавший из руин и пепла московские святыни, неустанно трудился над этими зданиями. Их освещение состоялось за год до того, как мать Мастридия сделалась игуменьей.

Велико хозяйство монастырское — ни мгновения свободного не остается. Труд и молитва, молитва и труд… Вот, окончилась служба, а мать игуменью уже посетительница дожидается. Едва переступила Мастридия порог, как та, несмотря на преклонные лета, вспорхнула легко со стула и в ноги ей поверглась…

Матери Мастридии гостья сразу показалась странной. Было ей лет шестьдесят или больше. Иссохшая, смуглая, с морщинистым лицом и пронзительными глазами, она была одета почти монашенкой — балахон темно-синий да такого же цвета убрус. Подняв посетительницу с колен, игуменья пригласила ее сесть, но та покачала головой:

— Не достойна я в вашем присутствии сидеть, матушка. Грех на мне великий. Прошу лишь выслушать меня!

Голос у нее был глуховатый, но звучный и, несмотря на заметное волнение, твердый. Эта женщина явно решилась на какой-то очень важный шаг, и теперь ее лихорадило, и она спешила говорить. Сесть гостья так и не пожелала, а говорила, стоя на коленях и опустив голову. Смотреть в лицо игуменьи ей то ли не доставало духу, то ли боялась она отвлечься от своей исповеди, которую, видимо, много раз повторяла про себя, а потому говорила, не сбиваясь, четко и ясно.

Такая речь не могла принадлежать безумной, но история, рассказанная ею, была настолько невероятной, что мать Мастридия смутилась. Перед ней стояла беглая монахиня, еще в юные годы покинувшая монастырь, порвавшая всякую связь с родными и многие годы скитавшаяся по миру вместе с человеком, одержимым местью, помогая ему в его возмездии…

Окончив свой рассказ, Евгения Дмитриевна резко вскинула голову и впилась своим немигающим взглядом в лицо игуменьи.

— Вы думаете, что я все придумала? Что моя история более похожа на роман, не так ли? — спросила она.

— Признаюсь, что ничего более невероятного мне не приводилось слышать в своей жизни, — откликнулась мать Мастридия.

По сухим губам гостьи скользнула улыбка:

— Вы правы. И я бы на вашем месте усомнилась, что такое возможно. Но видит Бог, что все мной рассказанное — правда. Многие из тех, о ком я говорила, живы и могли бы засвидетельствовать это.

— И тот человек? — осторожно осведомилась игуменья.

— Да, матушка.

— Позвольте задать вопрос…

— Я отвечу на любой ваш вопрос, матушка.

— Что было между вами?

— Ничего, кроме того, о чем я рассказала. Я любила его все эти годы и люблю доныне. Он был смыслом моей жизни. Но более не было ничего… Я была верна своему обету, а он — той, которую любил всю жизнь.

Обратное значительно меньше удивило бы мать Мастридию, и она мысленно попеняла себе, что даже ее, монахиню, прелюбодеяние уже давно не удивляет, а, вот, подобная верность в ситуации, когда мужчина и женщина столько лет вместе, когда женщина влюблена…

— Я понимаю, поверить в банальный побег за любовником значительно проще, — сказала Евгения Дмитриевна, точно прочитав мысли игуменьи.

Мать Мастридия покраснела:

— Простите… Просто в вашей истории все… так необычно… Но скажите, отчего же вы оставили его, если любите?

— На то есть две причины, — отозвалась гостья. — Во-первых, мне все равно скоро пришлось бы оставить его… Навсегда…

— Это знает лишь Господь!..

— Да. Но еще я, — спокойно ответила Евгения Дмитриевна. — Я хорошо разбираюсь в медицине, матушка. Лучше многих лекарей. И я хорошо знаю, что дни мои сочтены. И я не хочу, чтобы он видел мои последние дни… Звери уходят умирать подальше ото всех, чтобы их никто не видел. Я бы ушла так далеко, чтобы остаться вовсе одной. Если бы на мне не лежал грех… Я верю в Бога, мать Мастридия, и в его Страшный Суд. И я не могу предстать на него, не искупив преступления, не вернувшись в лоно Его Церкви… Не могу умереть, как зверь, без покаяния и последнего причастия.

— Это было бы очень страшно!

— Да, страшно! Все эти годы я боялась, чтобы мой час не настал внезапно, и просила Господа дать мне время на покаяние. Я верю, что мои молитвы услышаны, поэтому я здесь.

— А тот человек?

— Раньше я не могла бы покинуть его. Я была ему необходима. У него никого не было, кроме меня. Но теперь у него есть сын, невестка, внуки. И он сможет жить без меня, — при этих словах голос Евгении Дмитриевны дрогнул, и в первый раз за долгий разговор глаза ее затуманили слезы.

— Вам и теперь больно от разлуки с ним…

— Это… самая большая боль для меня… Но я утешена тем, что оставляю его не одного. В противном случае я была бы в совершенном отчаянии. Я пришла в Москву пешком, и теперь мое единственное желание — примириться с Богом, успеть найти путь к Нему. Я должна была посвятить жизнь Богу, но посвятила ее человеку. В этом мое преступление. Но я хочу верить в то, что Бог простит меня, потому что мое падение, возможно, спасло жизнь и душу этого человека.

— Судьбы Господни неисповедимы, — согласилась мать Мастридия, все более убеждаясь, что гостья говорила правду. — Я не могу судить вас. Слишком удивителен ваш путь… И если Бог привел вас в нашу обитель, значит, Он… также не осуждает вас и печется о вашем спасении. Вы хотели бы остаться в наших стенах?

— Если это возможно, матушка.

— Я не могу решить этого. Вы бежали из монастыря и столько лет жили вне Церкви…

— Я готова понести любую епитимью, какая мне будет назначена.

Игуменья покачала головой:

— Епитимью вы уже сами на себя наложили, давным-давно… Я нарочно отправлюсь завтра к владыке Филарету и буду говорить с ним о вас.

— Я всецело вверяю свою судьбу его мудрости и милосердию, — смиренно кивнула Евгения Дмитриевна.

— Верьте, никто лучше него не разрешит вашего дела. Вам лучше будет поехать со мной. Преосвященный, вероятно, пожелает беседовать с вами лично. А теперь я прикажу приготовить для вас комнату, дабы вы могли отдохнуть.

— Спаси вас Господь, мать Мастридия! Я не могла ожидать большего понимания и участия.

— Позвольте спросить еще… Отчего вы пришли именно в нашу обитель?

Евгения Дмитриевна внезапно смутилась.

— Так жребий лег… — отозвалась, опустив глаза.

— Жребий? — поразилась игуменья.

— Да, — подтвердила гостья. — Видите ли, я сперва написала на клочках бумаги названия различных городов, а затем наугад вытащила один — на нем было написано «Москва».

— А потом вы также распорядились с московскими монастырями?..

— Именно. Я понимаю, что способ не лучший… Но как еще мне было решить? Вот уже тридцать лет, как я живу в отрыве от Церкви. Просить совета мне было не у кого. А решать нужно было быстро. Оставалось лишь положиться на волю… Провидения!

— Ваш путь, безусловно, удивителен во всем… Если бы вы написали воспоминания, то они оставили бы позади все романы…

— И стали бы соблазном для юных послушниц?

— Соблазном? Я бы не сказала, что вашей судьбе можно позавидовать.

— Моя судьба… была счастливой, — тихо ответила Евгения Дмитриевна, с видимым трудом поднявшись с колен. — Я была единственной спутницей удивительного человека, человека любимого… Я была нужна ему все эти годы. А что может быть важнее, нежели быть нужной тому, кого любишь?

— Значит, вы ни о чем не жалеете?

— Всегда есть, о чем жалеть. Но… если бы моя жизнь была дана мне вновь, я прожила бы ее также, и никакой иной судьбы я не желаю. Не осудите меня и за это.

Странным светом светились глаза немолодой, истощенной женщины. Можно было легко представить себе, какой была она прежде. Нет, у нее не могло быть обыкновенного пути — ни в монастырских стенах, ни в мире. Слишком не похожей на других была она создана. Кто знает, может, она и в самом деле исполнила свое предназначение через свое падение, поставив на кон… спасение собственной души? Судьбы Божии — как смертным и грешным людям судить? Тайна сия велика есть…