Глава 10
4 (17) июля 1918 г. Екатеринбург
А Павел мучительно ждал развязки, перебирая в голове фантастические планы возможного спасения семьи, и не верил в его возможность, и снова ждал. Ждал и дождался.
Город был на осадном положении. То и дело по улицам двигались артиллерия, пехота, несколько раз проходили мимо дома конные отряды. Все чаще среди товарищей, охранявших дом Особого назначения, заходили разговоры о том, как долго еще Белобородов с Голощекиным смогут удерживать город и что будет потом? Волновались, не спали ночами, ловили новости. Павел тоже не спал ночами, тоже ловил новости, но беспокоился он не о себе.
Второго июля в жизни Павла случилось неожиданное, прямо-таки волшебное событие. Он как раз в саду дежурил, когда семейство гулять вышло. В комнатах по приказу Юровского пришлые бабы мыли полы, а все семейство, кроме императрицы и Татьяны Николаевны (императрица вообще гуляла редко), вышло в сад. Никулин надзирал за царем и барышнями, а Юровский остался в доме следить за бабами.
Павел сразу заметил, что Мария Николаевна была какой-то беспокойной, то и дело поглядывала на Никулина, несколько раз встречалась с Павлом взглядом. И будто что-то сказать хотела, но не решалась. А тут вдруг возле ворот какой-то шум раздался, громкие разговоры, позвали коменданта. Никулин, велев охране смотреть в оба, пошел разбираться.
В это время Мария Николаевна ускорила шаг и, подойдя к Павлу, сунула ему что-то в руку.
— Это вам, на память, — шепнула она и поспешила догнать идущих по дорожке сестер.
Павел, у которого от ее близости, от запаха волос и голубого света глаз дыхание перехватило, продолжал стоять навытяжку, боясь моргнуть, чтобы не исчезло чудесное видение, крепко сжимая в руке что-то круглое и теплое. Он бы так и год простоял, да почувствовал затылком что-то недоброе. Обернулся. Так и есть. Курносов зубы скалит. Стоит в сторонке чуть позади и таращится. Павла в испарину бросило. Неужто заметил, как княжна памятку передала? Да нет, не мог. Он сзади стоял, чуть сбоку, справа, а княжна медальон ему в левую руку положила. Не мог заметить. Павел тут же сделал вид, что поправляет винтовку, затем за табаком в карман полез и заодно подарок в нагрудный карман опустил. А как только Никулин вернулся, в уборную побежал, чтобы рассмотреть подарок.
Оказался небольшой овальный золотой медальон на цепочке. А когда Павел его открыл, увидел в нем фотографический портрет Марии Николаевны, она сидела вполоборота, с длинными распущенными волосами, вся в белых кружевах. Павел так залюбовался изображением, что очнулся, лишь когда в дверь застучали.
— Ну чего застрял, вылазь давай! — грубо окликнули снаружи, и Павел тут же узнал голос Васьки Курносова.
— Ничего, подождешь. Запор у меня, — ответил ему Павел, спеша надеть медальон на шею и спрятать под гимнастерку.
— Да хоть понос! Вылазь, говорят!
А когда Павел выходил, таким взглядом его окинул внимательным, будто знал, зачем Павел в уборную ходил.
На следующий день Павел опять видел семейство на прогулке, но больше Мария Николаевна к нему не приближалась, улыбнулась издали, и все. Потом монахини из монастыря яйца принесли и сливки, и Павел очень радовался за наследника и княжон, что наконец-то комендант проявил к ним хоть какое-то сочувствие. А вечером уже после ужина Юровский зачем-то прислал в помещение команды в дом Попова поваренка Леньку Седнева, который с царской семьей все это время жил и с которым наследник играл. Павел попытался узнать, зачем мальчонку отправили, но никто толком ничего не знал, это уже сам Ленька шепнул Павлу по секрету, что к нему дядя приехал и комендант обещал им свидание устроить. Павел долго об этом размышлял, пытаясь понять, что затеял комендант, и если дядя приехал, то зачем Ленька до сих пор у них сидит и даже постель ему готовят. А если не приехал дядя, то что тогда? Павел весь вечер провел в необъяснимой тревоге.
Из дневника императрицы Александры Федоровны:
«Екатеринбург.
3 (16). Июль.
Вторник.
+11°.
Пасмурное утро, позже — хорошая солнечная погода. У Бэби легкая простуда.
Все выходили гулять утром на ½ часа. Ольга и я готовили наши лекарства.
Татьяна читала мне Духовное чтение. Они вышли гулять, Татьяна оставалась со мной, и мы читали: Книгу пророка Амоса и пророка Авдии. Плела кружева. Каждое утро к нам в комнаты приходит комендант, наконец, через неделю принес яиц для Бэби.
8 часов. Ужин.
Совершенно неожиданно Лику Седнева отправили навестить дядю, и он сбежал, хотелось бы знать, правда ли это и увидим ли мы когда-нибудь этого мальчика!
Играла в безик с Николаем.
10 ½ [часа]. Легла в постель. +15 градусов».
К вечеру стало прохладно, но Павел все равно держал окно открытым. С тех пор как Ваньку Скороходова арестовали, он жил в их комнатушке один, новые охранники, приведенные Юровским, жили на первом этаже в доме Особого назначения, а оставшимся на службе после изгнания Авдеева места и так хватало. А потому никто не мешал Павлу вертеться с боку на бок возле открытого окошка. Но в доме за высоким забором царила обычная тишина, и Павел незаметно заснул, и снилось ему, что гуляет он по цветущему саду и идет ему навстречу по зеленой свежей траве прекрасная, с длинными, пушистыми, рассыпавшимися по плечам волосами Мария Николаевна. И одета она вся в ослепительно-белые одежды и сверкает так, словно вся с ног до головы бриллиантами усыпана. И улыбается ему своей ласковой, чуть озорной улыбкой. И так Павлу хорошо, так легко, весело, и идет он ей навстречу, и улыбается изо всех сил.
И так счастлив был Павел, так ему было хорошо, словно в рай попал. Вот ему до княжны всего шагов пять осталось, и она к нему руки уже протянула, и он к ней, а только вот что-то все время отвлекало Павла, мешало ему полностью насладиться этим сном, что-то тревожное и надоедливое. Павел так рассердился, что даже проснулся, и тут же услышал за окном шум мотора.
Этот шум мгновенно вырвал его из чудесного сна и заставил настороженно уставиться в окошко. Точнее, осторожненько выглянуть из-за занавесочки. За забором Ипатьевского дома определенно что-то творилось, звуков почти не долетало, но Павел буквально кожей чувствовал невидимое шевеление. «Что же это? Решили вывезти? В Москву? В другое убежище? А может, вывезут, и того?» — носились в несчастной Павлухиной голове быстрые страшные мысли. Он с ужасом таращился на дом, не зная, что делать. В панике вспоминал, кто сейчас стоит возле дома в карауле? Якимов? Да не, вроде он в дом вернулся после развода караулов. Кабанов? Курносов? Клещев? К этим не сунешься. Кто еще? Летемин?
Павел пытался вспомнить, но от страха мысли путались, и он принялся суматошно одеваться, надеясь на ходу что-нибудь придумать. Одеваться в темноте было неудобно, он то не попадал ногой в штанину, то надевал рубаху задом наперед. Руки дрожали, свет зажечь он боялся, даже дышал как-то придушенно. И тут грянуло…
Беспорядочные приглушенные выстрелы разорвали мирную тишину ночи. Заревел мотор грузовика. Но Павел все равно слышал. Все равно слышал! Он схватил с кровати ремень и в расстегнутой гимнастерке, с ремнем в руках помчался на улицу, прыгая через три ступеньки на темной скрипучей лестнице. Перебежал через улицу, и снова пальба. Он остановился, застегнул ремень, одернул гимнастерку — и к воротам.
— Летемин? Летемин? — окрикнул он видневшегося в темноте караульного. — Это я, Лушин. Пусти.
— Ты что? — раздался из темноты испуганный голос.
— Я это, Павел Лушин! Пусти, говорю! У меня срочное донесение для Юровского! Быстрее давай! — Голос его звучал взволнованно, но твердо, требовательно даже. Но Павел ничего этого не замечал, только понимал, что ему нужно, жизненно необходимо попасть внутрь. Туда, в дом!
Летемин помешкал, но все-таки решился. Из дома донеслось еще два одиночных выстрела. Павел опрометью бросился в дом.
На первом этаже в большой пустой комнате рядом с той, где спали латыши, горел свет, на пороге стояли несколько человек из охраны, из комнаты доносились голоса. Потом еще один гулкий выстрел. Павел в два прыжка подскочил к дверям. И тут же шагнул назад. От ужаса увиденного у него потемнело в глазах.
Трупы! Трупы! Кровь! Царь, наследник, царица… и девушки! Павел сделал усилие и заставил себя посмотреть, отыскать… И тут в комнате раздался крик. Жуткий, полный радости пронзительный крик: «Слав Богу! Меня Бог спас». И тут из подушек среди окровавленных тел поднялась, пошатываясь, горничная, она успела взглянуть на стоящих в дверях, раздался еще один выстрел. Павел подскочил и вскрикнул. Кто-то добил горничную выстрелом, Юровский и начальник внешней охраны дома Медведев одобрительно кивнули. По дому разнесся пронзительный собачий вой.
Павел услышал, как у него за спиной кого-то вытошнило. Его бы и самого стошнило, если бы не надо было искать княжну. Но у него было дело, и он просто не мог… Он должен был знать, должен был быть уверен…
И наконец он разглядел ее. Она лежала рядом с младшей сестрой с застывшим, искаженным от ужаса лицом, глядя в потолок своими небесно-голубыми лучистыми глазами. Ее грудь была покрыта алыми расползающимися пятнами. Он не выдержал и громко всхлипнул, словно захлебнулся.
— Эт-то еще что такое за сопли? — раздался где-то рядом насмешливо-презрительный голос. Павел оторвал глаза от княжны и столкнулся взглядом с Курносовым. Тот стоял в комнате, держа в руках, как показалось Павлу, еще дымящийся револьвер, и лицо его при виде Павла исказила лютая кровожадная ненависть.
— Царский прихвостень, сука продажная! — прохрипел едва слышно Курносов, и Павел вдруг отчетливо понял: надо бежать.
Он развернулся и опрометью бросился прочь от страшного подвала, от застывших лиц, от крови и смерти. Кто-то попался ему на пути, он оттолкнул, выскочил за ворота и побежал вверх по улице, стараясь скрыться от страшного грохота шагов за спиной.
Он бежал по темной, словно вымершей, улице, где за черными глазницами окон прятались запуганные, оглушенные революцией, террором, расстрелами и арестами люди, и понимал — никто ему не поможет, а потому бежал молча. Дышал, берег силы.
— Стой! Стой, сволочь! Все равно достану! — орал ему в спину Курносов, но Павел, задыхаясь, лишь прибавлял шагу.
— Стой, стрелять буду! — раздался сзади еще один голос.
И Павел отчетливо понял: уйти ему, после того что он видел, живым не дадут. А впереди был поворот, а там другая улица, и там была какая-то темная подворотня. Туда! Ему нужно туда!
Но добежать до поворота не получилось. Раздался выстрел, что-то горячее и злое пронзило грудь, Павел от неожиданности споткнулся, ему стало трудно дышать, боль разлилась по всему телу, лишая его воли, сил, заваливая на тротуар. Он упал, ударился лбом о мостовую. Услышал над собой голоса, какие-то нереально громкие, гулкие, потом темная тень нависла над ним.
— Попал, молодец! Давай обратно. Трупы грузить надо.
— Сейчас. Иду.
Павел почувствовал, как чья-то грубая рука бесцеремонно залезла к нему под гимнастерку. Медальон! Павлу захотелось схватить эту руку, остановить. Но сил на такой подвиг у него уже не было. А потому он почувствовал резкий рывок, цепочка лопнула, и теплая тяжесть медальона перестала давить на его грудь. И Павел провалился в темную вращающуюся бездну.
Воспоминания участника расстрела Никулина Г. П., записанныевМоскве12 мая1964 года:
«…товарищ Ермаков, который себя довольно неприлично вел, присваивая себе после главенствующую роль, что это он все совершил, так сказать, единолично, без всякой помощи… На самом же деле нас было исполнителей 8 человек: Юровский, Никулин, Медведев Михаил, Медведев Павел четыре, Ермаков Петр пять, вот я не уверен, что Кабанов Иван шесть. И еще двоих я не помню фамилий.
Когда мы спустились в подвал, мы тоже не догадались сначала там даже стулья поставить, чтобы сесть, потому что этот был… не ходил, понимаете, Алексей, надо было его посадить. Ну… тут моментально, значит, поднесли это. Они так это, когда спустились в подвал, так это недоуменно стали переглядываться между собой, тут же внесли, значит, стулья, села, значит, Александра Федоровна, наследника посадили, и товарищ Юровский произнес такую фразу, что: «Ваши друзья наступают на Екатеринбург, и поэтому вы приговорены к смерти». До них даже не дошло, в чем дело, потому что Николай произнес только сразу: «А!», а в это время сразу залп наш уже один, второй, третий. Ну, там еще кое-кто, значит, так сказать, ну, что ли, был еще не совсем окончательно убит. Ну, потом пришлось еще кое-кого дострелить…»
Из воспоминаний участника расстрела царской семьи М. А. Медведева(Кудрина):
«Тишина. Звенит в ушах. Кого-то из красноармейцев ранило в палец руки и в шею то ли рикошетом, то ли в пороховом тумане латыши из второго ряда из винтовок обожгли пулями. Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:
— Слава Богу! Меня Бог спас!
Шатаясь, подымается уцелевшая горничная — она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей — он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего “Маузера”. Парень затих и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая — он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из “Кольта” и ермаковского “Нагана” еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны».
