Уличная Мадонна
Я видел их на Хай-Холборн. Они выделялись в оживлённой, шумной толпе тем, что двигались совершенно бесцельно: им некуда было идти и нечего делать, они потерялись, пропали. Кроме того, они выделялись своей бедностью. На самом деле уровень благосостояния – вещь относительная, и мы превращаемся в нищих лишь тогда, когда жизнь становится для нас необитаемым островом, который не даёт нам ни пищи, ни укрытия, ни надежды. Они очевидно проиграли в азартной игре, которую мы называем успехом. Если бы этот мужчина, эта женщина, это дитя вдруг застонали от боли, заглушив своими криками грохот телег, их несчастье и тогда не было бы более очевидным.
Он плёлся в небольшом отдалении от жены, опустив плечи. Казалось, что жизнь уже давно трепала его и, дождавшись, пока он кое-как встанет на ноги, вновь валила его на землю. На согбенном теле болтались зелёные тряпки, а в прорехах сапог мелькали голые ноги. Он, впрочем, вызывал не только жалость – перед вами был человек, которому вы бы с радостью дали полкроны, чтобы успокоить совесть, но не решились бы оставить его наедине со своим чемоданом!
Она примотала к себе ребёнка старой бурой тряпкой. Возможно, ей было лет двадцать пять, но выглядела она на пятьдесят, поскольку никто не заботился о ней и не давал ей поводов гордиться собой, что так важно для женщин. Ей даже не суждено было стать для кого-то желанной или нужной, а ведь благодаря этому и расцветает бескорыстная женская душа. Её мужчине явно было бы легче одному. Когда-то она считалась красивой.
Какой стыд! Нести по улице своё тело в каких-то обносках под взглядами аккуратно одетых дам, видеть жалость в глазах других жён и матерей и плестись, точно рабыня за этим шаркающим подозрительным типом. Может ли быть худшая пытка для женщины?
Он шёл впереди, и у неё была возможность обдумать, почему же она вышла за него замуж? Порой он оборачивался и подзывал её жестом, ожидая, что она прибавит шаг. Она не обращала на него внимания и продолжала плестись, влекомая милосердной инерцией.
Вдруг ребёнок проснулся и принялся ёрзать и изгибаться, как это свойственно младенцам. Мать крепче прижала к себе его крохотное тельце. Она остановилась, подошла к витрине, оперлась коленом на бордюр, сунула палец в шаль и опустила взгляд на малыша…
Поверьте, в этот момент вы бы уже не жалели её – вы бы начали преклоняться перед ней. Улыбка смягчила и разгладила её точёное лицо, и на нём проступил образ прекрасной Мадонны – единственное возвышенное, что осталось в них двоих. Это была та же вечная улыбка, от которой таяли сердца бесчисленных поколений мужчин. Когда мужчина впервые видит, как женщина так смотрит на его ребёнка, в его душе что-то сжимается. Они видят эту улыбку посреди подушек в спальнях, где слабо пахнет духами, в детских комнатах – во всех этих уютных гнёздышках, которые они так трудолюбиво строили, чтобы защитить собственный мир. Но нет, всё та же щедрая улыбка во всём её неуловимом великолепии сияла здесь, в окружении лондонской грязи.
Они смешались с толпой и были забыты, а я продолжал свой путь, зная, что в нищете и несчастье кроется неукротимая полнокровная сила, которая и правит нашим миром, к счастью или к несчастью.
Двое нищих в лондонской толпе, а на груди матери – само Будущее. Несчастная и великолепная Уличная Мадонна…
Г. В. Мортон, впервые опубликовано в «Дейли Экспресс» в 1923 году.
Человеческая память – странная штука. Наш мозг состоит из миллионов, возможно миллиардов, взаимосвязанных соединений, питаемых электрическими импульсами. В них хранятся наши воспоминания, которые порой забываются на много лет и словно бы теряются. Но они по-прежнему внутри нас и ждут только искры, которая вернёт их к жизни.
Сборник статей Г. В. Мортона послужил для меня такой искрой. Как-то раз я взяла его с собой в отпуск и после насыщенного дня, заполненного плаванием и катанием на велосипеде, села с книгой под последними лучами вечернего солнца. Когда я читала это прекрасное, трагическое описание опустившегося мужчины и несчастной женщины, я вдруг вспомнила семью Лейси. Я совсем забыла о них. Первую страницу статьи, где говорилось о нищей паре на лондонской улице, я прочла бездумно, но за ней следовало душераздирающее и вместе с тем оптимистичное описание материнской любви. Искра памяти вспыхнула, и история семьи Лейси, как принято говорить, встала у меня перед глазами. Оставалось лишь записать её.
Джону Лейси принадлежал паб «Остролист» неподалеку от Поплар-Хай-стрит. Когда мы познакомились поближе, мне стало казаться невероятным, что пивовары Труманы вообще выдали ему лицензию и платили зарплату, но в профессиональном мире встречаются вещи и почуднее, и он наслаждался ролью, которой щедро одарила его судьба.
У Джона Лейси обнаружили диабет с поздним началом. Он не слишком прогрессировал, и врач сказал Джону, что тот может контролировать болезнь с помощью диеты с пониженным содержанием сахара и углеводов. Но Джон Лейси отказался от ограничений, и уровень сахара в его крови только рос. Ему выписали инъекции инсулина, и врач рассудил, что раз уж пациент не следит за своим питанием, он вряд ли будет регулярно делать себе уколы. В связи с этим он обратился к сёстрам ордена Святого Раймонда Нонната, чтобы те дважды в день приходили к Джону Лейси. Процесс занимал массу времени. В те дни применяли раствор инсулина, и каждый укол действовал только двенадцать часов. Нас часто просили взять на себя диабетиков, поскольку рассчитать и набрать нужную дозу лекарства и ввести его под кожу было очень непросто.
Мы с сестрой Евангелиной отправились оценить состояние мистера Лейси. Паб располагался в переулке и не вызывал желания в него заглянуть. Это был узкий и грязный проулок, несколько домов в нём разрушили бомбы, а некоторые стены держались только благодаря подпоркам. Заведение не бросалось в глаза – его фасад ничем не отличался от окружающих зданий: бурая краска, облетавшая хлопьями, грязные окна, узкая, вечно закрытая дверь. Единственным, что выделяло паб в ряду соседей, была вывеска, – но она была такой старой, что болталась на одном гвозде, и краска с неё давно уже слезла.
Мы вошли через паб – это был единственный путь в квартиру хозяина на втором этаже. Площадь заведения составляла около двадцати квадратных футов, здесь были высокие потолки и деревянный пол. По залу было расставлено несколько дешёвых деревянных столов со стульями, вдоль одной из стен высилась барная стойка. С потолка свисала погасшая лампочка, вокруг которой жужжали мухи. Стены и потолок были выкрашены в грязно-жёлтый цвет. На стене висела картинка, но настолько грязная и тусклая, что сложно было сказать, что на ней изображено: морской пейзаж или охотничья сценка.
Мы пришли в половину первого, к открытию, но в пабе, где в это время дня должно быть людно, сидел всего один посетитель – усатый мужчина неопределённого возраста посасывал пиво, уставившись на стену. Тишина действовала на нервы.
За стойкой показалась женщина, без энтузиазма вытиравшая стаканы грязной тряпкой. Для официантки она была слишком стара. Серые волосы были завязаны в неаккуратный узел, а вдоль бледного, морщинистого лица свисали выбившиеся патлы. Её взгляд был тусклым и безжизненным, губы – бесцветными, ей недоставало зубов, а сама она была малорослой и тощей. Когда мы вошли, она подняла глаза.
– Вам мистера Лейси, небось? Давайте отведу.
Она повернулась к мужчине с усами.
– Присмотрите за баром чуток, а, мистер Харрис? Ежели кто придёт, свистните меня?
У неё был виноватый, подобострастный вид, голос в полупустом помещении звучал жалко. Мужчина фыркнул и продолжил потягивать пиво, наблюдая за нами.
Вслед за женщиной мы поднялись по тёмной голой лестнице.
– Света нет, – сказала она. – Под ноги смотрите.
Она отвела нас в спальню. В просторной комнате на кровати лежал грузный розовощёкий мужчина. Здесь тоже было множество мух. Помимо кровати тут стоял стол, заваленный окурками, а также грубый деревянный шкаф. На дворе было лето, и мужчина лежал совершенно голым, если не считать тоненького армейского одеяла, наброшенного на живот. В комнате царила полутьма – солнечному свету не удавалось проникнуть сквозь грязь на окнах.
– Пиво принесла, Энни?
– Нет, Джон, это сёстры пришли.
– Бесполезная лентяйка, я же велел принести мне пиво. Не нужны мне твои чёртовы сёстры.
Сестра Евангелина затопала по комнате.
– Не смейте называть нас «чёртовыми сёстрами» и не забывайте о вежливости, пожалуйста. Что вы делаете в постели посреди дня? Сядьте.
– Да кто вы такая?
– Я – «чёртова сестра». Садитесь. Ну же.
Джон Лейси смерил её изумлённым взглядом и не без труда сел, старательно удерживая на себе одеяло. Женщина прокралась в угол и встала там, робко перебирая фартук.
– Так-то лучше. Теперь скажите, что у вас за болезнь такая, с которой не справляется добрая порция солей?
– Я болен.
Он застонал и поднял глаза к потолку.
– Чушь. Вы просто толстый, в этом всё дело. Когда вы в последний раз опорожняли кишечник? Хорошая чистка, вот что вам нужно.
– Нет-нет, я болен, я в агонии! – Он вновь застонал и потёр грудь и живот. – Всё кончено. Вы опоздали, сестра, я умираю.
Мужчина откинулся на подушки и слабо вздохнул.
– Оно и к лучшему, если кого интересует моё мнение.
Джон Лейси распахнул глаза.
– Что?
– Старый вы мошенник, вы точно так же умираете, как эта вот медсестричка. Что с вами не так?
– У меня диабет.
– И всё? У миллионов людей рак.
– Я умираю, говорю же вам.
– Чушь. Вставайте. Мне нужна ваша моча для анализа.
– Не могу я встать, говорю же вам, у меня диабет. Врачи говорят, что мне не избежать инсультина! Инсультин, понятно? От этого помирают!
– Делайте, что говорю, и не спорьте. Есть у вас уборная? Идите и наполните ночную вазу мочой. Мне эта гадость даром не нужна, но надо проверить её на сахар. И побыстрее, у меня мало времени.
Джон Лейси с трудом поднялся на ноги, движимый скорее любопытством, чем стремлением себе помочь, прикрылся одеялом и вышел из комнаты. Его голые ягодицы колыхались при каждом шаге. Когда он удалился, сестра повернулась к женщине.
– Он всегда такой?
– Другим и не видала.
– Не встаёт?
– Нет.
– Хм. Ему нужны соли и хорошая клизма.
– Ой, не понравится ему это.
– Зато почистится. У него запор, в этом всё дело. Не верю я этим новомодным медицинским штучкам – стафилы, кокки, вирусы, и что они там ещё напридумывали. Хорошая порция солей, горячий суп и водяная клизма, и он будет как новенький. Живо забудет, что болеет и помирает.
Джон Лейси вернулся, постанывая и закатывая глаза. Всем своим видом он показывал, что совершенно измождён. Он поставил ночную вазу на стол и рухнул в постель.
Сестра достала из сумки прибор для измерения сахара, накапала пипеткой в колбу десять капель воды и пять капель мочи и бросила туда таблетку. Жидкость зашипела, запузырилась и стала ярко-оранжевой.
– Сахар очень высокий. Неудивительно. Вам следует перестать пить пиво, и дважды в день вам нужно делать уколы.
Мужчина тревожно взвыл.
– Нет уж, никаких иголок! Не выношу иголок! Не перевариваю! Я потеряю сознание от одного их вида, точно вам говорю.
– Ну так и теряйте. Хоть каждый день.
– А вы злая, – пробормотал он бессильно.
Сестра Евангелина набрала в шприц раствор и направилась к пациенту. Джон Лейси взвизгнул, с прыткостью горного козла выскочил из кровати и забился в угол, поскуливая. Деваться ему было некуда, и она воткнула иголку. Секунду спустя всё было кончено.
Я услышала какой-то сдавленный шум в углу и повернулась. Впервые с момента нашего появления женщина расслабилась и захихикала. Я поймала её взгляд и подмигнула.
Джон Лейси хныкал и потирал ногу.
– Злая вы, очень злая. Никакой жалости к человеку, который ничего дурного вам не сделал.
Сестру Евангелину это совершенно не тронуло.
– Прикройте своё хозяйство, одевайтесь и идите работать.
– Не могу. Я болен. Энни, принеси мне пива. У меня шок.
– Нет уж, вам надо завязать с алкоголем.
Он хитро на неё взглянул:
– А если я завяжу с пивом, может, заодно и с уколами?
– Вероятно, со временем, когда у вас понизится сахар в крови.
– Тогда наверняка со временем я брошу пить пиво.
– Вот проныра! Вы, конечно, ленивый, но уж точно не идиот. Поступайте как знаете. Можете хоть с собой покончить, только не ждите от меня жалости.
С этими словами сестра Евангелина повернулась к двери.
– Утром и вечером к вам будет приходить медсестра и делать уколы, – сообщила она перед уходом.
Самые агрессивные люди зачастую оказываются трусами. Как обычно, сестра Евангелина нашла нужный тон в обращении с пациентом с первого же визита. Мне выпала неблагодарная задача дважды в день вводить мистеру Лейси инсулин, и хотя всякий раз он принимался хныкать, протестовать он больше не пытался. Через несколько дней он принял героический вид и стал говорить, что немногие мужчины вынесли бы такую чудовищную боль, и о нём следовало бы писать в учебниках. Во время укола он делал стоическую гримасу, а когда всё было позади, со страдальческой миной падал в постель. Мужчина относился к себе крайне серьёзно. Это был одновременно комический и жалкий персонаж.
В процессе ежедневных визитов в паб я познакомилась с миссис Лейси. Когда бы я ни пришла, она работала. Заведение существовало благодаря ей. Женщина самостоятельно принимала бочки с пивом, после чего сама катила их по полу и подключала к системе, ведущей в бар. Она таскала по узкой каменной лестнице ящики с бутылками и выносила пустую тару на улицу. Мыла зал, скоблила столы, оттирала стаканы. Опустошала плевательницы и чистила туалет. Она стояла за стойкой, пока несколько мужчин мрачно потягивали пиво. Всё это миссис Лейси выполняла тупо и методично, словно ничего большего и не ждала от жизни. Она неизменно выглядела вялой и уставшей и редко разговаривала, а только работала – восемнадцать часов в день, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году.
Миссис Лейси оставляла паб, только чтобы пройтись по магазинам. Потом она готовила обед и приносила еду мужу в постель. Как-то раз я увидела, что она подаёт, и предупредила, что мистеру Лейси нельзя есть сладкое.
– Не могу ему перечить, – жалобно сказала она. – Должен быть десерт. Иначе никак.
Спорить было бесполезно. Бедняга очевидно жила в постоянном страхе перед мужем.
Так же дело обстояло и с пивом. Я приходила дважды в день и видела, что происходит. Мистер Лейси топал ногами и кричал: «Принеси пива, да поживее!» – и она мчалась наверх с пинтой. Врач, сестра Евангелина и я твердили, что ему будет хуже, но он фыркал в ответ:
– Станет хуже, значит, вы виноваты. Вы же должны меня лечить.
Я дважды в день проверяла его мочу и вела подробный график уровня сахара в крови, но показатели всегда были высокими, а порой и опасными.
Миссис Лейси выглядела лет на двадцать старше своего возраста. Говорила она подобострастно и будто все время за что-то извиняясь, – это отличало её от большинства женщин Поплара, которые держались уверенно и непринуждённо. Она звала меня «мадам» и «госпожа медсестра» и как-то раз предложила отнести наверх мою сумку. Когда я запротестовала, она ответила:
– Сумка слишком тяжёлая для леди. Я отнесу.
Так она и сделала. Я сказала «спасибо», и она удивилась:
– Вы очень добры, мадам, очень добры.
Я и не ждала благодарности. Вы очень добры. Спасибо вам.
В спальне её муж заорал:
– Сумку ставь на стол и выметайся, ленивая тварь! В меня тут иглами тычут, чтобы я не умер! Прочь!
Если бы при мне в тот день была четырехдюймовая игла для внутримышечных инъекций, с каким наслаждением я засадила бы её в эту толстую задницу!
Спустившись в паб, я сказала:
– Не надо позволять ему так с собой обращаться.
– Как, мадам?
– Обзывать вас, прогонять.
– Я и не заметила.
Бедная женщина. Она пропускала мимо ушей оскорбления, но обращала внимание на слова благодарности.
Когда я пришла в следующий раз, то застала миссис Лейси в подвале – та пыталась докатить огромную бочку с пивом. Я наклонилась, чтобы помочь. Она переполошилась.
– Нет, что вы, не надо. Негоже леди катать пивные бочонки. Так нельзя. Сама справлюсь.
Я проигнорировала её слова:
– Беритесь с одной стороной, а я с другой. Сейчас быстро управимся.
Так и вышло. Она присела на бочку, обливаясь потом.
– У меня битых двадцать минут уходит, чтобы приладить бочку. А мы справились за две. Ох, мадам, я так вам благодарна. Жалко, что у меня нет дочери. Каждой женщине нужна дочка.
– А сыновья у вас есть?
– Один, чудесный мальчик. Живёт в Америке. У него всё хорошо, я им так горжусь. Он свою мамашу любит.
И она бледно улыбнулась.
Мы вскарабкались по каменным ступеням обратно в паб и тут же услышали громкий стук. Мистер Лейси на втором этаже бился в приступе ярости.
– Никчёмная ленивая тварь! – вскричал он. – Чем ты там занималась? Чаи распивала да сплетничала, так? Пока твой законный муж тут помирает! Слушай меня, дура, ты там письма принесла, так одно было от Боба. Домой едет. Через три недели. Из Нью-Йорка плывёт. Говорит, у него сюрприз.
Миссис Лейси со стоном оперлась на стол.
– Боб? Мой Бобби? Домой едет? Сюрприз?
– Да. Через три недели. Мне нужны новые штаны, носки и рубаха, если ты возьмёшь на себя труд пройтись по магазинам. Давай, займись делом. Меня сейчас колоть будут. Мне нужно собраться с силами, чтобы это вытерпеть.
После инъекции мистер Лейси застонал:
– Бобби увидит, как страдает его старый папаша. Я так его любил, всем для него пожертвовал, чтоб сыночек вырос да выучился, а теперь я совсем один.
По жирным щекам потекли слёзы жалости к самому себе.
Всю следующую неделю я неизменно заставала миссис Лейси за бурной деятельностью. На смену обычной вялости пришла бодрость. Она привела в порядок комнату сына – стены, обои, новые занавески, навес от солнца – всё должно было быть идеально. Не знаю, где она находила время на ремонт параллельно с работой в пабе, но она всё успевала и была счастлива.
Как-то утром я зашла за стойку и увидела, как миссис Лейси поднимается из подвала с ящиком бутылок в руках. Она явно тащила их из последних сил и поставила ношу на пол со вздохом облегчения. Я возмутилась.
– Нельзя так тяжело работать!
– Это лучше, чем безработица.
Она обливалась потом и вытерла лицо грязным посудным полотенцем, после чего на секунду присела на высокий стул.
– Это лучше, чем таскаться по улицам, когда некуда пойти, негде голову пристроить, некуда деть ребёнка.
Я молча смотрела на неё, гадая, что она пережила во времена Великой депрессии, когда не было работы даже для трудолюбивых мужчин, не то что для Лейси. Она подняла взгляд, и её усталое лицо осветила редкая улыбка.
– А ребёночек мой – это Бобби. Он уже на следующей неделе приезжает. Домой, к мамочке. Порядочный он мальчик. Хорошо живёт, говорят. Очень хорошо. Его письма для меня всегда радость, так уж он чудно пишет. Я им горжусь!
К началу третьей недели комната была готова, и миссис Лейси показала мне результат. Её смущал цвет занавесок. Понравится ли ему? Подходят ли они к интерьеру?
По сравнению с унылым пабом, комната была светлой и уютной, и я ахнула от удивления, когда увидела, чего ей удалось добиться за две недели. Заметив выражение моего лица, она захихикала от удовольствия.
– А занавески как? Хорошие?
– Прекрасные занавески. Он будет в восторге.
– Я их целыми днями шила за стойкой.
Два дня спустя женщина застенчиво сообщила:
– Я купила себе новую блузку. Надо хорошо выглядеть к его приезду. Но вот принесла её домой и не знаю. Если я надену её, скажете, как вам?
Когда я спустилась вниз после укола, миссис Лейси была в розовой блузке. Это был не тот оттенок, что принято называть «кричащим», но в такой унылой обстановке любой цвет громко бы заявил о себе. Она стояла, нервно кусая губы беззубыми деснами.
– Слишком ярко?
Ну не могла же я сказать «да»?
– Прелестно. Боб будет вами гордиться. Вы прекрасно выглядите.
Её лицо засияло. Говорил ли ей кто-нибудь комплименты?
– Утром нам пришло письмо из Саутгемптона. Корабль прибыл вчера, а сынок приедет завтра или послезавтра и пробудет здесь три недели. Три недели! Мой Бобби…
Голос её дрогнул.
– Надо переодеться. Не хочу испортить блузку до его приезда. Вам точно нравится? – Она с надеждой посмотрела на меня. – Правда?
Два дня миссис Лейси провела в розовой блузке – вытирала столы, обслуживала покупателей. Мистер Лейси спустился вниз в новой рубахе и штанах и уселся за стол, потягивая пиво и дымя папиросой. Оба нервничали. То и дело она выбегала за порог и шла на угол, чтобы оглядеться. Но Боба не было.
– Задержался, видать, вот-вот приедет, – повторяла женщина.
На второй вечер в одиннадцать часов она вяло объявила, что заведение закрывается и заперла дверь.
– Хорошего сына ты мне родила! – гаркнул мистер Лейси и отправился в постель.
Она села за стул, уронила голову на руки и горько заплакала.
Вечером третьего дня в паб вошёл молодой человек – симпатичный и одетый хотя и элегантно, но непривычно для Поплара. В заведении было пусто.
– Эй, есть здесь кто? – крикнул он. Произношение выдавало в нём образованного человека, говорящего с лёгким американским акцентом.
– Ничего себе возвращение в родные пенаты… есть здесь кто? Божечки, ну и дыра! Ты уж прости, – сказал он своей спутнице, высокой белокурой девушке с каре.
Её облегающая одежда сидела строго по фигуре. Вырез жакета был достаточно низким, чтобы продемонстрировать соблазнительное декольте. Тонкие нейлоновые чулки обтягивали мускулистые ноги, а туфельки на высоких каблуках были остроносыми. Губы она накрасила ярко-алым, глаза густо подвела чёрным, от неё едва уловимо пахло экзотическими духами. Девушка курила через длинный мундштук.
Оглядев мрачную безлюдную пивную, мух, жужжащих вокруг лампочки, пожелтевший потолок и грязные окна, она сказала:
– Божечки, ну и грязь! Ты здесь вырос?
Молодой человек покраснел.
– Нет, что ты, они здесь живут всего восемь лет. Перебрались сюда, когда я уехал. К сожалению, они потеряли состояние. Я вырос в загородном доме, тогда у нас были и горничные, и садовник. Слушай, нам необязательно тут оставаться. Можем тихо смотаться, никто и не узнает.
Девушка собиралась что-то сказать, но в этот момент распахнулась дверь, ведущая в подвал. Миссис Лейси втащила в зал огромный ящик бутылок. Её внимание было полностью сконцентрировано на необходимости донести их, не уронив. Поставив ящик на пол, она привалилась к стойке, вся дрожа.
Её волосы растрепались, а следы от слёз прорезали борозды на грязном лице.
– Кто это? – прошептала потрясённая девушка.
– Тихо, пойдём отсюда, – прошептал Боб и шагнул к двери.
Но каблук его спутницы цокнул по полу, и миссис Лейси обернулась и хрипло вскрикнула.
– Боб, милый мой. Ты приехал! Я знала, что ты приедешь. Иди к мамочке, мальчик мой.
Она подбежала к нему и уткнулась грязной седой головой в его чистую белую рубашку.
– Тише, старушка, не шуми так. Я ж сказал, что приеду.
Молодой человек отцепил от себя её руки и сделал пару шагов назад. Она рухнула на стул и утёрла грязной рукой текущие по лицу слёзы.
– Бобби мой, милый мой мальчик, вернулся.
Девушку она не заметила.
– Вернулся, вернулся. Соберись, мать. Я писал, что у меня для вас сюрприз. Познакомьтесь с Труди. Мы собираемся пожениться, и она хотела вас увидеть.
Женщины уставились друг на друга так, словно прибыли с разных планет. Сложно сказать, кто был потрясён больше. Обе молчали.
– Где отец? – спросил Боб.
Миссис Лейси взяла себя в руки.
– Ох, папаша твой, конечно… Сейчас приведу.
И она убежала наверх.
– Это действительно твоя мать? – уточнила девушка.
– Боюсь, что так.
Боб пнул ножку стола.
– Не надо было приезжать. Зря мы это.
На лестнице раздались шаги, и в зал вошёл мистер Лейси. Он не брился уже два дня, а новые штаны с рубахой покрывали пятна от пива и сигаретного пепла. Он проковылял к молодому человеку и протянул руку.
– Сын, добро пожаловать домой.
Боб моргнул и сделал ещё один шаг назад.
– Рад тебя видеть, папа. Это Труди, моя невеста. Хотел вас познакомить.
Мистер Лейси смерил девушку похотливым взглядом и осклабился:
– Недурно! Экая конфетка.
Он попытался чмокнуть Труди, но та увернулась. Впрочем, мистер Лейси ничего не заметил – зато заметил Боб.
– Садитесь, садитесь! – Джон указал на стулья жестом гостеприимного хозяина. – Выпьем сейчас по пиву с виски, поболтаем, послушаем твои новости, сынок. Садитесь. Надо отметить.
Он плюхнулся на стул и завопил:
– Энни! Да куда эта ленивая тварь запропастилась! Когда понадобится, так её и нет. Иди сюда живо, мы выпить хотим.
Миссис Лейси вошла в зал – в розовой блузке, умытая, трепещущая.
– Давай, шевелись, хоть какая-то от тебя польза будет, коза! Выпить нам принеси да чипсов.
Он повернулся к Труди.
– У меня диабет, и мне грозит инсультин, так они сказали. Долго не протяну. Каждый день иголками колют. Агония, одно слово. Помираю.
Мужчина облокотился на стол и заглянул девушке в декольте. Она отшатнулась. Боб едва не ударил отца.
Миссис Лейси принесла им виски и пива.
– У нас тут больше ничего и нет, но я могу достать ром, ежели хотите.
Она уселась рядом с Бобом и застенчиво тронула его за рукав.
– Мальчик мой, милый, – прошептала она, глядя на него с обожанием.
– Ну что, Боб, что делал, кроме как девок тискал? – поинтересовался мистер Лейси и во все глаза уставился на Труди.
– Я занимаюсь страховкой, – холодно ответил Боб. – Дела идут неплохо. Есть перспективы.
Мать погладила его по руке и повторила:
– Страховкой… Мальчик мой, какой же ты взрослый. Страховка. Хорошо всё, значит. Как же я тобой горжусь.
Она так и светилась от счастья.
В бар вошли двое потрёпанных и чумазых мужчин, источавших крепкий аромат немытого тела. Недоумевающе оглядев четверых за столом, они уселись в дальнем конце зала. Миссис Лейси принесла им выпить и вернулась к сыну. Она взяла его за руку и принялась гладить его запястье.
– Так давно тебя не было. Восемь лет, как в энти штаты уехал. И так хорошо устроился. Страховка… Господи, сын мой – да страховкой занимается. Как тебе это, отец?
– Хватит, мать, ну что ты как ослица. Бобу ни к чему, чтоб ты его тут слюнями поливала, да, сынок?
Молодой человек ничего не смог ответить, поэтому высвободил руку и взглянул на свою спутницу.
– Ну что, нам пора, думаю. Хочу показать Труди окрестности, и у нас много планов.
– Я приготовлю ужин. Комната твоя готова, к твоему приезду я там всё привела в порядок, – с гордостью сообщила мать.
– Нет-нет, мы не будем оставаться, мы заказали комнату в гостинице, а на вечер у нас забронирован стол в ресторане.
– Не будете?
Миссис Лейси побелела от горя.
– Нет. Мне нужно всё показать Труди. Она раньше не была в Англии, и хочет всё посмотреть.
– Конечно. Я понимаю, – едва слышно произнесла миссис Лейси и повернулась к девушке. – Вам повезло. Он порядочный человек. Мой Боб будет хорошим мужем. Я вам тут кое-что приготовила, подождите, пожалуйста.
Она скрылась наверху. Трое за столом явно тяготились происходящим. Молодые люди поглядывали друг на друга, держась за руки. Отец наклонился вперёд.
– Я говорил уже, что у меня диабет, и мне грозит инсультин? Помру я от этого. Инекции каждый день. Агония как она есть, и никуда мне от этого не деться.
Он тыкнул пальцем в сторону двери, за которой скрылась его супруга, и брюзгливо фыркнул.
– Никчёмная баба, что и говорить.
Мужчина откашлялся и срыгнул, пододвинул к себе плевательницу и смачно харкнул. Казалось, Труди вот-вот стошнит.
Миссис Лейси вернулась, сжимая в руках конвертик из шелковистой бумаги. Она присела рядом с Труди и открыла конверт.
– Это тебе, милая. Боб его носил во младенчестве. Я хранила его все эти годы. Теперь забирай.
Это был пожелтевший от времени детский чепчик – дешёвое кружево оторвалось, а ленточки разлохматились.
– Возьми, милая. Теперь он твой.
– Спасибо, – неловко пробормотала Труди.
Молодые люди встали.
– Ну что, нам пора, – деланно бодро сообщил Боб. – Рад был видеть. Не забывайте, что в Америке вам всегда рады. Это большая страна. Там много людей. И все рады гостям.
На этом они ушли.
Час спустя миссис Лейси выставила на улицу пустые ящики и обнаружила в канаве свой драгоценный чепчик. Она поднялась на второй этаж, сняла розовую блузку и больше никогда её не надевала.
