3

Не помню, как я прожила тот день, когда нашла Эбби.

В памяти у меня остались лишь смутные незначительные образы, затмившие вещи более существенные. Я помню приказ о наказании меня после уроков за то, что сбежала из школы и курила на автостоянке – лист бумаги, надорванный с одного края, будто кто-то умудрился вцепиться в мой приговор зубами, – но не помню самого наказания. Не помню, что происходило на уроках, что я учила, если вообще учила. Не помню обед с Диной, запамятовала, какую еду ставила на поднос, а затем отправляла в рот. Какие планы она строила на празднование своего восемнадцатилетия – только о нем она могла думать и говорить, хотя до него оставалось еще немало недель. Не помню, о чем мы еще разговаривали.

В какой-то момент у моего шкафчика в школе возник Джеми Росси, мой бойфренд, спрашивающий, что случилось, почему я опоздала. Я помню об этом потому, что тогда впервые что-то утаила от него.

– С мотором неполадки, – услышала я свой голос. – И все дела. – Я не стала рассказывать о девушке, примотанной скотчем к телефонному столбу. О девушке, прячущейся в глубине моего фургона. Ведь еще существовала вероятность того, что я все это выдумала. Что я выдумала ее.

Помню стоп-кадр с Джеми. Капюшон толстовки надет на голову, из-под него на лоб выбиваются темные кудри – ему снова нужно подстричься, как практически и всегда. План становится крупнее. Глаза у него закрыты, и я снова удивляюсь тому, какие длинные у него ресницы. И вот его губы готовы встретиться с моими. Вижу щетину, но только на подбородке, потому что он не может отрастить полноценную бороду, хотя мечтает об этом. Не знаю, о чем он думает – и верит ли мне – потому что его глаза закрыты. Впрочем, с Джеми никогда ничего не угадаешь. Он парень и привык все держать в себе.

Затем лицо Джеми уплывает прочь. Я, должно быть, ответила на его поцелуй. А может, нас застукал кто-то из учителей и нам пришлось остановиться. Но ничего такого я не помню.

Я будто оказалась за пределами себя самой – стояла рядом с магистралью, ведущей в Пайнклиффскую центральную школу, и в то же самое время какая-то моя тень делала уроки, целовала бойфренда, отзывалась на мое имя.

Я не могла избавиться от мыслей об Эбби.

Во время перемены я порыскала в интернете с одного из библиотечных компьютеров и нашла сведения об Эбигейл Синклер из Нью-Джерси в базе данных о пропавших людях. Объявление на телефонном столбе, конечно, устарело на несколько месяцев, но ее по-прежнему не было дома. Ей по-прежнему было семнадцать. Она по-прежнему считалась пропавшей.

В интернете была также посвященная ей страничка, созданная, должно быть, ее родственниками и друзьями, где каждый желающий мог написать что-либо:

Я просматривала все эти адресованные Эбби письма от людей, большинство из которых она никогда не видела, письма, которые она, как я понимала, не читала, и внезапно почувствовала: у меня за спиной кто-то стоит и пытается улучить момент, чтобы обратиться ко мне.

Повернувшись на стуле, я заметила, что взгляд какой-то девушки оторвался от экрана моего компьютера и обратился на меня. Сначала я не поняла, кто она, но вглядевшись в ее лицо, узнала девятиклассницу, которую уже пару раз видела в школе. Я была твердо уверена в том, что она дышит и, вне всякого сомнения, жива. Эта девушка не пропадала; она стояла передо мной. И я хотела от нее лишь одного – чтобы она ушла.

– Привет, Лорен, – сказала она, – а мы видели тебя утром. Ты… э… в порядке?

– Вы меня видели? Где? – Меня обеспокоила мысль о том, что за мной наблюдали, когда я сидела в фургоне.

– До школы. Ты перебегала дорогу. На тебя чуть не налетел наш автобус! Мы все тебя видели и кричали тебе в окно. – Она помолчала. – Ты слышала нас?

Я отрицательно помотала головой. Она словно повернула время вспять, и меня пронзил холод – я будто снова оказалась на ветреной магистрали под заснеженными соснами. Я задрожала.

– Мы все закричали: «Эй, что происходит? Почему мы остановились?», а водитель нам: «Э, да там на дороге девушка». А я: «Я ее знаю, это Лорен Вудмен! Из нашей школы!» Ну мы же обычно ездили с тобой в одном автобусе, и…

– У меня сломался фургон, – сказала я, чтобы заткнуть ее. Я уже покинула страничку Эбби и вошла в каталог библиотеки. Но объявление – грязное помятое объявление с лицом Эбби – лежало у меня на коленях под столом, и приподняв ноги, я взяла его и свернула в плотную трубочку.

– Да, но ты бежала через дорогу. Мы тебя видели…

Это была миниатюрная девушка со смуглой, теплой на вид кожей и темными волосами, и она казалась вполне безобидной и искренне сочувствующей, но я больше не могла ее слушать. Мое внимание привлекло какое-то движение за окном: не неожиданный снегопад, но красная вспышка. Рука без перчатки, оставляющая на стекле грязные следы.

Эбби покинула мой фургон и подошла к школе, но не смогла войти внутрь. На ней летняя одежда, хотя все вокруг засыпано декабрьским снегом. Лицо грязное, в длинных волосах запутались ягоды ежевики, веточки, листья и другой непонятный мусор, слегка мерцающий через стекло. Затравленный взгляд свидетельствует о том, что она видит что-то, чего не вижу я, что-то нехорошее.

Рука, протянутая к стеклу, выставленная вперед ладонь, пять пальцев врастопырку предупредили меня о многом: я ничего не должна рассказывать о ней, если меня спросят, – ни этой девятикласснице, никому. Поняла я также, что она чего-то хотела от меня, чего-то необходимого ей, и дать ей это могла только я.

Помогите. Эбби Синклер нуждается в помощи.

– Куда ты смотришь? – спросила девушка. Она проследила за моим взглядом и сказала: «О…», и мое сердце ухнуло вниз, мне захотелось загородить окно своим телом. Но тут она добавила: – Какой ужас. Окно придется мыть, оно такое грязное. – Она снова посмотрела на меня и пожала плечами.

Она не могла видеть Эбби, но видела то, что оставалось после нее: отпечаток руки, но не саму руку.