28

Они обзывали ее. Давали ей отвратительные прозвища, глупые прозвища; самые жестокие прозвища, какие только можно придумать, и их было много. В них не было никакой логики. Скажем, когда она летом набрала вес, они стали звать ее Шаму, но когда она похудела, они продолжали называть ее так же. У них не было воображения.

Если бы на каждое прозвище, которым ее наградили к семнадцати годам, Шьянн Джонстон сделала бы фальшивое удостоверение личности, их хватило бы на то, чтобы купить пиво во всех захудалых барах города, хотя она в жизни его не пробовала и, скорее всего, оно ей не понравилось бы. Еще она могла уехать. Могла собрать достаточно паспортов, чтобы дюжину раз объехать мир, забираясь все дальше от родных мест, никогда сюда не возвращаться, не оканчивать школу, не являться на церемонию окончания высшего учебного заведения, не забирать свои вещи от мамы и папы и перевозить их куда-то еще. Она бы с радостью сделала все это, но застряла в обществе детей, которых ненавидела, потому что они ненавидели ее. Эти дети, превращавшие жизнь в кошмар, иногда шли за ней весь день напролет: в школу, из школы, по улицам, переходили вслед за ней дорогу, забрасывали всем, что находили в карманах, когда она спускалась по ступенькам библиотеки или выходила из продуктового магазина на углу с пакетом еды в руке. Ее мучители.

Эти гнусные прозвища крутились у нее в голове, и иногда она подходила к зеркалу и видела то, что видели они. А как иначе?

Она верила плохому больше, чем, она это знала, следовало бы. Слушала оскорбительные слова и позволяла им угнездиться в своем сознании. Она начала думать, что никогда не сможет избавиться от них, хотя ее мама, и папа, и психолог, беседовавший с ней во время четвертого урока, говорили, что все это неправда и что она должна повышать свою самооценку, дабы противостоять мучителям.

Чушь собачья, думала Шьянн. Может, лучше отомстить им выстрелом в лицо из пистолета, который отец прятал за своей порноколлекцией? Но она ненавидела оружие, и, кроме того, ей не хотелось рыться в личных вещах отца, и потому она предпочитала действовать при помощи куда более мирных способов мщения, которые ей были известны, – просто пускалась наутек.

Вскоре после того, как я впервые прочитала про Шьянн, она добралась до меня, чтобы подтвердить: она одна из девушек.

Сначала я услышала по мобильнику ее голос. Увидела нечеткие очертания фигуры. Оставьте меня в покое. Прекратите. Прекратите сейчас же, визжала она.

Это было сообщение с неопределившегося номера – ясно только, что из Нью-Джерси, – к которому прилагалось видео.

Был понедельник, обеденное время. И когда на мой телефон пришла эсэмэска, и я увидела, там есть еще и видео, я подумала и почувствовала, что вхожу в контакт с еще одной девушкой. Я встала, прижимая к себе телефон, чтобы никому не удалось рассмотреть, что там на экране. «Не доставай телефон. Его конфискуют», – услышала я шепот одной подруги.

Но я рванула через столовую, чуть не сбив кого-то с ног – тот человек чуть не уронил свой поднос, – добежала до выхода, через двойные двери вылетела в холл и тут наконец-то оказалась одна и смогла включить запись.

Оставьте меня в покое, услышала я из динамика. Прекратите. Прекратите сейчас же. Прекратите.

Камера дрожала, картинка была искаженной. Я не могла разобрать, кто говорит, похоже было лишь, что девушка. В кадре появилась земля, покрытая серым грязным снегом. Потом на какое-то мгновение камера сфокусировалась на бегущих по этому снегу ногах в кроссовках. Шнурки были желтыми, и это почему-то показалось неправильным, слишком веселеньким. Один шнурок развязался и волочился по снегу.

Тут камера отдалилась, и раздался смех. Их была целая компания, невидимая мне, анонимное стадо вне поля моего зрения.

Они издевались над ней. Обзывали. А потом я увидела ее, в полный рост, гораздо лучше, чем прежде. Она съежилась и попыталась убежать по обочине, покрытой льдом, мусором и грязным тонким слоем снега. Она наступала на шнурки, спотыкалась и пыталась бежать дальше.

На несколько секунд камера уткнулась в землю, словно владелец телефона – парень, голос которого звучал громче других, – хотел убедиться в том, что она работает. Мир почти перевернулся вверх тормашками, будто эта неровная обочина была небом, затем изображение смазалось, а потом все снова встало на свои места. Теперь он бежал, бежал с телефоном в руке. Он остановился, остановилось и изображение. И, трясясь, переместилось на кирпичную стену.

Около нее, закрывая руками лицо, стояла девушка. Это была Шьянн.

Последние несколько секунд он снимал ее очень крупным планом, и я смогла хорошо разглядеть ее: темная кожа, большие яркие глаза, волосы, белые оттого, что их закидали снегом и льдом.

А затем она сорвалась с места. Отделилась от кирпичной стены и оказалась там, где камера не могла достать ее. На этом видео обрывалось.

Она послала его мне, чтобы дать знать о своих проблемах. Чтобы не было нужды в словах, в рассказе. Чтобы я знала, в чем дело.

Мимо проходила учительница, а я не сразу сообразила, что надо спрятать телефон.

– Где вам положено находиться, мисс Вудмен? – вопросила она, заметив его. – Вы же знаете, что в школе телефоны запрещены. – И длинные костлявые пальцы обвились вокруг мобильника и вырвали его из моей руки.

– Послушайте, это очень важно, – сказала я, потянувшись за ним, но она отрицательно покачала головой и велела отправляться туда, где мне положено в это время быть, сказав, что важно именно это.

Какое-то мгновение я смотрела на нее. Вот уже несколько недель я жила одновременно в двух местах, в двух реальностях: здесь и там, где пребывали они. Эта учительница – что там она преподавала, наверное, какой-нибудь тухлый предмет вроде здоровья? – не имела ни малейшего понятия, что именно важно или где мне необходимо в данный момент быть.

Когда после окончания последнего урока я забрала телефон из кабинета заместителя директора, то обнаружила, что видео, присланного Шьянн Джонстон, в нем нет. Единственным доказательством того, что я его получила, оказался мигающий индикатор и сообщение, гласившее: «ФАЙЛ НЕ НАЙДЕН. ОШИБКА».