18

Фиона Берк действительно сбежала – по этому поводу ни у кого никогда не возникало никаких сомнений.

Закончив паковать вещи и накрасив лицо – сумки лежат в холле, из век торчат острые комковатые пики ресниц, – она позвонила по телефону, и когда заговорила, ее голос сразу стал мягче, проще, медленнее, словно она сравнялась со мной по возрасту или же дразнила меня, притворяясь, что сделала это.

Она заверяла какого-то мужчину в том, что все обстоит замечательно. Часто повторяла да, словно соглашалась абсолютно со всем, что он говорит. Потом на какое-то время замолчала, и создалось впечатление, будто на нее орут. Она начала заикаться и извиняться, спустя пару минут ор прекратился, и телефонный разговор о планах на вечер вернулся в свою колею.

Я почувствовала, что она смотрит на меня – я сидела в гостиной в пижамке с пони, – а потом впервые упомянула мое имя.

– Дело в том, – сказала она мужчине, – ну… когда ты приедешь, здесь кое-кто будет. Я вроде как не одна.

Я прикусила язык. Пока она разговаривала, то по какой-то причине, не понимаю, по какой, заставляла меня стоять в углу, лицом к сходящимся стенам. Если я в этом положении открывала глаза, то могла видеть лишь обои в столовой ее матери: узор из желтых цветков, марширующих на север в монотонном порядке. Они расплывались у меня перед глазами, как масляные пятна. Фиону я не видела, но слышала каждое ее слово.

– Нет! Не родители. Я же говорила тебе, что у приятеля отца по службе на флоте случился гребаный сердечный приступ, и они сейчас в Балтиморе на гребаных похоронах. Это не они. Это… соседская девочка. Я вроде как присматриваю за ней, потому что больше некому. Но я просто оставлю ее здесь. Я еду с тобой.

Затем опять последовали пререкания. Обо мне. О том, что я видела.

Наконец Фиона повесила трубку и затихла. Что-то в ее лице подсказывало мне, что она не хочет ехать туда, куда обещала. Тот тип орал на нее, и она предпочла бы остаться дома.

Казалось, она вот-вот признается, что передумала. Может, схватит меня за руку, вытащит из угла и скажет, что мы должны слинять из дома до его прихода – кто бы он ни был, – и я спрячу ее в своей спальне.

В то время у меня в комнате стояла походная палатка – мама разрешила, – и мы с Фионой Берк заползем в нее, закроемся на «молнию», и я покажу ей, где прячу оставшиеся после Хэллоуина леденцы.

Возможно, какую-то секунду Фиона Берк тоже думала о чем-то подобном. О том, чтобы избежать побега. Но было слишком поздно что-либо менять. Дело неуклонно продвигалось вперед.

Она метнулась ко мне и наклонилась к моей голове, так что ее накрашенные влажным блеском губы коснулись моего уха.

– Ну что мне с тобой делать? – пропела она. – Ему не понравится, что ты здесь, Лорен. Ужасно не понравится.

– А кто он такой?

Она проигнорировала вопрос.

– И вообще, тебя здесь не должно быть. Мои тупые предки пошли на поводу у твоей мамаши, не спросив разрешения у меня, и теперь я не могу разрулить ситуацию. Я так не играю.

Я сказала ей, что мне ужасно жаль, словно была виновата.

Она протянула руку, приставила какой-то твердый и холодный предмет к моей шее и начала двигать его вверх, пока он не оказался у основания черепа.

– Думаешь, я сделаю тебе больно? – сказала она каким-то странным текучим голосом. Ее дыхание участилось, мое тоже.

Я не ответила, и тогда она сильнее надавила на шею. Мне представилось, что это пистолетное дуло – я видела пистолет в доме одного моего приятеля, его папа хранил свое оружие в коробке на самой высокой полке в спальне, и приятель сумел добраться до него, балансируя на шкафу. Но мы не стали доставать пистолет из коробки и проверять, заряжен ли он, не стали играть, приставляя стальное дуло к вискам друг друга и восклицая пиф-паф! И не валялись на полу, словно мертвые. Я всего лишь коснулась его одним пальчиком и накрепко запомнила, что оно было твердым и холодным.

Вспомнив об этом, я стала умолять Фиону оставить меня в живых, она растеряла весь свой кураж и расхохоталась. Показала свою руку, и оказалось, что в ней была всего лишь небольшая зажигалка.

Она зажгла ее, и тут же вспыхнуло низкое пламя цвета ее крашеных волос. Цвета были столь схожи, что на какое-то мгновение мне показалось, будто вся ее голова охвачена пламенем.

– Боже! Ты считаешь меня чудовищем? – спросила она.

Я помотала головой, насколько это позволили стены с двух сторон от меня.

– Может, я и есть чудовище. Может, я сожгу весь этот дом дотла, и, вернувшись с похорон, предки не обнаружат здесь ничего, кроме пожарища. Кучка вонючего пепла, а дочка исчезла.

Фиона наклонилась ко мне и стояла так, моргая, и я решительно не знала, на что она способна. Потом она моргнула еще раз, кровь отхлынула от ее лица, и я увидела, как она напугана. Просто застыла от страха. Она убрала зажигалку в карман джинсов, куда уже положила подвеску, и провела по нему рукой, желая удостовериться, что украшение там. А затем посмотрела в окно на подъездную дорожку.

– Когда он приедет, ты больше помалкивай, ясно? – потребовала она.

– Ясно, – заверила ее я.

– Останешься здесь до тех пор, пока не придет твоя мать. И ты не будешь никому звонить и вообще ничего не будешь делать. Кстати говоря, чем это она занимается так поздно?

– Танцует.

Она хмыкнула. И было в этом что-то такое, что заставило меня почувствовать себя очень маленькой, еще меньше, чем я была на самом деле.

– Впрочем, я и сама знаю. Догадываюсь. Твоя мама не танцует.

– Она сказала…

– Знаешь, что она делает прямо сейчас? Тычет своими сиськами в морду какому-нибудь долбаному извращенцу.

Помню, какая странная картина появилась у меня перед глазами после ее слов, ведь я не понимала тогда таких вещей. И вспомнила об этом позже, когда мама рассказала мне о своей работе в клубе, и потом, когда она оттуда уволилась, устроилась на работу в университет и вернулась в колледж. И очень жалела, что не смогла в свое время заступиться за нее. Но я была не в силах противостоять Фионе Берк – все то время, что знала ее, и в особенности в ту ночь.

К дому подъехал грузовик. Из него вышел мужчина, а затем вдруг оказалось, что их двое. Двое мужчин, а Фиона Берк ждала одного. Первый был высокий и толще, чем две Фионы вместе взятые, а второй довольно низенький. Его усы маячили где-то на уровне моей головы. И этого нежданного коротышку Фиона очень испугалась.

Я же была не испугана, а удивлена. Меня удивило, насколько старше, чем я себе это представляла, они оказались. Я знала, что Фионе семнадцать, а я не могла определить возраст тех, кому больше четырнадцати – все они казались мне взрослыми. Но эти двое были куда взрослее даже старшеклассников.

Фиона Берк начала выносить сумки к грузовику, и тут до меня дошло, что мужчины забирают с собой не только ее. Коротышка снимал со стен какие-то картины. А высокий демонтировал стереосистему.

Они были заняты, а Фиона тем временем вернулась ко мне в угол.

– Если мама спросит, почему я так поступила, скажи ей, что я ее ненавижу, – прошипела она. – Что я ненавижу их до мозга костей – ее и папашу. Скажи, что я свалила в Лос-Анджелес и меня там ждет работа. И спроси, как ей такой вариант? Скажи, что я никогда к ним не вернусь. Ни за что.

Я заверила ее, что передам все это миссис Берк дословно.

Но Фиона никак не могла успокоиться – у нее столько всего накопилось на душе за те годы, что она жила с Берками. Она хотела, чтобы я донесла до приемных родителей, что им надо было оставить ее там, откуда взяли. И с чего это они решили, что она захочет жить в их затхлом трухлявом доме со скучными дряхлыми чужаками? Она все говорила и говорила бы и дальше, если бы я не перебила ее.

– Но почему? – спросила я.

Я была из детей-почемучек, спрашивающих обо всем на свете и желающих получать ответы на свои вопросы, – может, с тех пор мало что изменилось.

Фиона Берк покачала головой и вытаращила глаза.

– Вырастешь – поймешь, – вот и все, что она ответила. Ответила столь презрительно, словно на ни секунду не сомневалась в крайней слабости моих умственных способностей.

Тогда я не поняла, потому что была ребенком, но сейчас понимаю.

К нам подошел коротышка. Он успел взять из дома все, что хотел, и его руки были пусты. Но Фиона все равно вздрогнула при виде его, словно хорошо знала, что он способен этими самыми руками сотворить.

Он ни слова не говорил. Только смотрел. Смотрел на меня.

– В чем дело? – спросила Фиона. Она не встала передо мной, не заслонила своим телом, но слегка наклонилась в мою сторону, так что на меня упала ее тень.

– Сколько ей? – спросил коротышка, словно я сама не могла понять его вопроса.

– Девять, – ответила я, слегка преувеличив свой возраст. Фиона Берк, скорее всего, понятия не имела, сколько мне лет.

– Она нас не выдаст, – сказала она. – Не станет никому звонить, не подставит. Она пообещала мне это – я ее запугала.

– Она видела мое лицо, – сказал коротышка. – Она и сейчас на меня смотрит.

– Нет, не смотрит, – возразила Фиона, хотя я действительно смотрела. Оторвав глаза от стен, я пялилась на него. Из-за усов казалось, что его верхняя губа нагнаивается. Глаза на маленькой голове были гораздо меньше обычных.

Я смотрела на него, а он тем временем смотрел на меня.

– Наверное, нужно взять ее с собой, – произнес он каким-то странным голосом, словно имел в виду что-то жуткое, что ему не терпелось осуществить. Голос выдавал его.

– На что нам эта малявка? – попробовала пошутить Фиона Берк.

– Не беспокойся, – ответил он ей в тон. – Найдем ей применение.

Она что-то уловила в выражении его лица, и в горле у нее будто пискнуло. Такой звук можно издавать только наедине с собой, за закрытыми дверями, когда его никто не может услышать. Я его услышала. Он тоже.

Мужчина рассмеялся.

– Она останется здесь, – повторила Фиона Берк.

Тогда я не знала, что она на моей стороне. Защищает меня. Я не знала множества вещей, которые знаю сейчас.

Вернулся высокий парень, и началась спешка: кто-то позвонил, где-то они должны были уже быть. Коротышку все это отвлекло, и он оказался спиной к нам, и тут Фиона сделала то, что сделала. Схватила меня за локоть, а когда я замешкалась, потащила прочь из столовой по коридору. Шипела мне на ухо, чтобы я вела себя тихо, а затем засунула в шкаф.

В шкафу было темно и чем-то воняло; позже я поняла, что это был запах затхлой шерсти. Пахло шерстяными пальто ее родителей, накопившимися там за многие десятилетия. Были здесь и острые костяные спицы старых зонтов.

Она закрыла шкаф снаружи или же просто захлопнула его, зная, что он запрется сам. Понятия не имею. В любом случае я оказалась взаперти.

Я мало что слышала из того, что происходило снаружи, потому что в моем темном маленьком пространстве стены из пальто сильно приглушали все звуки. Когда Фиона и мужчины оказались рядом с входной дверью, в нескольких шагах от шкафа, я услышала голос коротышки – он грохотал сильнее, чем можно было ожидать, проникал под дверцу и проходил сквозь залежи шерсти. И у меня по спине под пижамой потекла холодная струйка пота.

Я не стала кричать, требуя, чтобы меня выпустили, и боялась проверить, повернется ли ручка, если попытаться сделать это. Я не издала ни звука, зная, что он совсем близко. Фиона Берк придет за мной в его отсутствие, откроет замок и освободит. Она сделает это до того, как уедет с ними на грузовике. Обязательно сделает.

Коротышка спрашивал, где я.

– Куда она запропастилась? Я же не мог напугать ее, верно? Позови девчонку. Скажи, я не обижу. Скажи, пусть вернется.

Фиона Берк отказалась сделать это. Она, должно быть, стояла совсем близко от шкафа, но не открыла его. Мы были совсем рядом друг от друга, нас разделяла лишь тонкая деревянная перегородка. Наши руки почти соприкасались, ладонь с ладонью. Я не знала тогда, чего он мог хотеть от меня. Понимала только, что она была полна решимости не допустить того, чтобы он меня нашел.

– Она убежала, – донесся до меня через дверцу ее голос. – На задний двор, маленькая идиотка. Замерзнет и вернется – ведь на ней только пижамка. Поехали!

– Да? Она там, позади дома? – переспросил коротышка и, должно быть, сделал шаг в том направлении, потому что его голос стал тише. Но тут заговорил высокий – он произнес всего несколько слов, но когда он говорил, все слушали – и сказал, что нужно ехать.

Я сидела тихо. И представляла глаза Фионы Берк – под крыльями черных, очень длинных, блестящих от туши ресниц они казались совершенно дикими, когда она стремительно тащила меня прочь из столовой. Она боялась того, что может случиться со мной, и это пугало меня.

В какой-то момент они наконец уехали. В какой-то момент Фиона попрощалась с домом, в котором выросла, повернулась ко всем нам спиной и отбыла прочь.

Она не оставила записки. В каком-то смысле запиской оказалась я.

Вот только она запихала меня в шкаф с пальто, а я была слишком мала, чтобы дотянуться до шнура и включить свет – к тому же в шкафу было очень темно, и я не могла даже увидеть, был ли там шнур.

Не знаю, спасла бы я ее, если бы открыла рот и рассказала кому-нибудь – ее родителям, полиции, маме, кому угодно – о мужчинах, с которыми она уехала.

Но, оглядываясь на все это сейчас, я уверена в одном. Она спасла меня.