Глава 2

В начале октября мы высадились в аэропорту Брисбена. Пока мы шли по блестевшему асфальту, из моих костей понемногу испарялась зимняя серость. Я начала потеть в толстом кардигане. Бронвен уже снимала спортивную куртку, торопясь подставить солнцу свои нежно-белые руки. Я знала, что через несколько минут она сравняется по цвету с вареным омаром, но тепло было настолько восхитительным после месяцев холода, что я решила не мешать ей наслаждаться им.

В конце концов, мы приехали сюда всего на день.

Моя миссия – осмотреть полученное от Тони старое поместье и прикинуть, какой текущий ремонт ему требуется. Затем заручиться поддержкой местного агентства по недвижимости, чтобы поместье продать. Если верить адвокату Тони, стоимость Торнвуда намного превосходила мое разумение… но не поэтому я так хотела от него избавиться. Конечно, деньги станут даром, который изменит всю нашу жизнь. Мой доход фотографа на вольных хлебах часто бывал неравномерным; что греха таить, чтобы приехать сюда, я запустила руку в свои сбережения. Мои колебания сложно было облечь в слова, но я понимала, что лежит в их основе: Тони доставил море радости моей дочери за ее пока еще короткую жизнь… и море печали. Ради Бронвен – и ради себя – я знала, что настало время освободиться от призрака Тони и двигаться дальше.

К середине дня мы вырвались из городских пробок и в коконе кондиционера ехали по широким сельским дорогам. Сверкающий наемный автомобиль последней модели летел по гудронированному шоссе как птица, едва реагируя на выбоины и гравийные ловушки, и уносил нас на юго-запад в направлении Мэгпай-Крика.

Всю дорогу из аэропорта Бронвен болтала, но едва мы оставили позади себя унылую монотонность городских окраин, дочь умолкла. Теперь она сидела, неотрывно глядя в лобовое стекло, как будто заставляла автомобиль поглощать дорогу и везти нас быстрее.

В путешествие Бронвен надела привычные джинсы и майку и убрала свои светлые волосы под платок в горошек, подаренный отцом на последний день рождения. Я поняла ее жест. Она надела его для Тони, и от одного вида этого платка, обрамлявшего ее пылающее лицо, мне было не по себе. Интересно, что она надеялась найти в Торнвуде? Реликвии детства ее отца, а возможно, разгадку причины, по которой он отсутствовал в ее жизни последние полгода? Или, может, ей, как и мне, любопытно было посмотреть на мир, который Тони так долго прятал от нас?

Дорога поднялась круто вверх по холму, затем резко пошла вниз по краю далеко простирающихся долин. Мы миновали несколько жалких лоскутков буша, но угодья в основном были фермерскими. Огороженные участки свежевспаханной ржаво-коричневой земли и зеленые пастбища со стадами сонных крупных коров чередовались на фоне островерхих холмов и скалистых гор. Благодаря скромному исследованию, которое я предприняла перед поездкой, я знала, что эти горы вокруг Мэгпай-Крика были когда-то частью действующего вулкана, потухшего более двадцати пяти миллионов лет назад. Первые поселенцы, прибывшие сюда в семидесятых годах девятнадцатого века, рубили заросли акации, чтобы построить свои хижины, а затем – города. Заготовка древесины стала главной промышленной отраслью – сосновые, можжевеловые, палисандровые и эвкалиптовые леса были вырублены и вывезены, а землю засеяли травой под разведение молочного скота. Теперь холмы стояли в основном голые, их вулканическое прошлое проступало сквозь бархатистый покров пастбищ, словно торчали костлявые колени и локти спавших под ним великанов.

– Почему папа никогда не рассказывал о местах, где он вырос? – вдруг спросила Бронвен.

– Возможно, он хотел забыть старую жизнь и двигаться дальше.

– Почему?

– Иногда люди перерастают свои родные места. По мере взросления им становится тесно, поэтому они отправляются на поиски дома, который больше им подойдет.

– Ты имеешь в виду, как краб-отшельник? Когда он вырастает из своего панциря?

– Что-то вроде этого.

– Хотя на самом деле он ведь не ушел от этого, правда, мама?

– В каком смысле, милая?

– Все это… – Она махнула в лобовое стекло. – Холмы с острыми вершинами и серые старые деревья, большое широкое небо. Мы как будто едем через одну из его картин.

Она замолчала, и я поймала себя на том, что новыми глазами смотрю на проносящийся за окном пейзаж. Внезапно во всем, что я видела, отразилась знакомая палитра Тони: серовато-сиреневые холмы, землисто-красные обочины, пепельно-белые стволы деревьев, листья с кончиками цвета лайма, безоблачное лазурное небо.

Должно быть, Тони любил эти места. Вулканические остатки, остролистые травяные деревья – ксанторреи; буш с точками пальм и речных запруд и холмистые зеленые загоны. И однако же он никогда не говорил о своем доме, семье, школьных годах, друзьях или о земле, которая так очевидно вдохновляла на работу его жизни. Я даже отдаленно не могла представить почему, но одно было ясно – в детстве, о котором Тони не рассказывал, таились дурные воспоминания, воспоминания, с которыми ему, даже взрослому, было слишком больно сталкиваться.

Я вспомнила о найденной мной статье в «Курьер-мейл»: в илистой запруде обнаружены останки человека, который пропал двадцать лет назад. Сидя в Мельбурне, легко было отмахнуться от этого как от совпадения, но мчась через этот вибрирующий пейзаж, так напоминающий картины Тони, я засомневалась. «Они его нашли», – сказал Тони. «Они его нашли». Так, значит, он все же знал человека, останки которого нашли в запруде?

Оторвав пальцы от руля, я похлопала себя по карману джинсов. Большой железный ключ, лежавший там, внушительно напоминал, что мы едем прямиком в прошлое. В прошлое Тони. Внезапно это показалось мне не такой уж блестящей идеей, и если бы не Бронвен, я, наверное, развернулась бы и поехала домой.

Как раз после двух часов мы въехали на пыльные улицы Мэгпай-Крика. Миновав громадную проволочную скульптуру лошади, мы через круговую развязку попали на широкую улицу, обсаженную деревьями. На веранде классического старого паба сидела пожилая пара, но в остальном город казался заброшенным. Я насчитала два винных магазина, станцию техобслуживания «Би-Пи», станцию техобслуживания «Калтекс», четыре крохотных кафе и милое своей старомодностью маленькое почтовое отделение. Имелся даже исторический с виду кинотеатр, а при нем рекламный щит с плохо приклеенными афишами и шелудивый пес, обнюхивавший вход. На верхних ветках огромного фигового дерева кишмя кишели красные попугаи-розеллы, и только их пронзительные крики нарушали тишину.

– Город-призрак, – сказала Бронвен.

– Просто людям слишком жарко на улице, – возразила я. – Вероятно, они толпой выходят из домов после захода солнца.

– Да, как кровососущие зомби.

Я улыбнулась.

– Вон там продают рыбу с чипсами. Хочешь остановиться и перекусить?

– Я не голодна.

Она упорно, с явным нетерпением смотрела в лобовое стекло, глаза ее горели. Я догадалась, что, голодная или нет, она не намерена тормозить наше путешествие, отвлекаясь на такие пустяки, как еда.

Вскоре городок остался позади. На карте, которой снабдила нас адвокат Тони, было ясно отмечено название нужной нам дороги, но прошло почти пять минут, прежде чем я заметила покоробленный старый указатель. Он опасно низко наклонился к дороге, испещренный дырками от пуль, пробитая надпись почти не читалась.

– Вот она, – возбужденно проговорила Бронвен, – Брайарфилд-роуд.

Мы неслись мимо зеленых загонов и по узким, похожим на коридоры участкам дороги среди густого буша, маневрируя на затяжных поворотах и подпрыгивая на тряских мостах и металлических прутьях, позволявших машине преодолевать канавы, но мешавших сделать это животным. В какой-то момент мы проехали мимо больших деревянных ворот – за ними поднималась на холм, к полуразрушенному строению, гравийная дорога. Я ехала дальше, но не видела ничего, напоминавшего старое поместье Тони. Спустя примерно милю асфальтовая дорогая сменилась грунтовой, затем резко оборвалась перед стеной буша.

Остановившись на обочине, я изучила карту. Потом обернулась и, прищурившись, посмотрела туда, откуда мы приехали. Вдоль дороги маячили деревья, редкая тень пряталась у их подножия. За жарким маревом протянулись во весь горизонт доисторические холмы. Я ничего не узнавала. Не было ни зданий, ни знакомых скалистых образований. С таким же успехом мы могли высадиться на Луну.

Бронвен, прищурившись, посмотрела на меня.

– Мам, мы заблудились?

– Конечно, нет.

– Тогда где мы?

Я сунула скомканную карту назад в свою сумку-торбу, включила двигатель и развернула машину.

– Мы вернемся на главную дорогу, – решила я. – На сей раз гляди в оба. Вероятно, мы благополучно проехали мимо.

Я неслась по грунтовке, вздымая тучу пыли, так мне хотелось поскорее увидеть что-нибудь знакомое. Потом, к своему облегчению, я заметила на вершине холма строение, мимо которого мы проехали раньше.

Свернув на обочину, я опустила стекло и посмотрела на холм. Маленькое, обшитое досками бунгало казалось заброшенным, но я заметила потенциальные признаки жизни: припаркованные перед ним два автомобиля и вяло развевавшиеся на веревке майки.

Я вышла из машины и сдвинула в сторону ворота, упиваясь воздухом, пропитанным ароматом цветов. В придорожной траве голосили цикады, в отдалении хором пели лягушки-быки. Единственными другими звуками было пощелкивание перегретого мотора машины и шепот колеблемых ветром листьев.

Мы проехали вверх по дорожке и остановились позади других машин. Одна из них была безупречно отреставрированным винтажным «Валиантом». Соседний автомобиль оказался старым «Холденом» – пикапом с лысой резиной и потрескавшимся лобовым стеклом; его помятый кузов был наполовину съеден ржавчиной.

Я направилась прямиком к бунгало. С его дощатой обшивки, изъеденной временем и непогодой, отслаивалась краска. Ни на одном из окон не было занавесок. Кровельное железо загнулось с одной стороны, как крышка на банке из-под сардин. Лишь пышная виноградная лоза, затенявшая входную дверь, придавала уютности этому во всех остальных отношениях неказистому жилищу. Широкие листья, облитые солнечным светом, укрывали вход прохладной зеленой тенью.

Когда я поднималась на крыльцо, где-то внутри залаяла собака.

– Заткнись, Альма! – раздался ворчливый голос, и лай прекратился.

Сетчатая дверь со стуком открылась. На веранду вышел высокий, похожий на пугало мужчина. Ему было лет шестьдесят, редеющие белоснежные волосы нимбом торчали вокруг его головы. Поношенные рабочие штаны в черных пятнах, ветхая рубашка из фланелета. Одно из стекол в очках заклеено непрозрачной липкой лентой.

– Простите за вторжение, – сказала я, – но мы немного заблудились.

– А что вы ищете? – спросил мужчина.

– Я ищу поместье под названием Торнвуд. В адресе сказано, что оно находится на Брайарфилд-роуд, но я проехала туда и обратно и, похоже, не могу его найти.

Пока я говорила, сетчатая дверь снова скрипнула и появился второй мужчина. Он был почти не отличим от первого, лишь выше ростом и более худой. Штанины его джинсов были завернуты до колен, обнажая тощие ноги с костлявыми голыми ступнями. Редкие седые волосы были всклокочены, а на лице застыло выражение озадаченности. Он нерешительно меня разглядывал.

– Что происходит? – проскрипел он, и я узнала голос, который успокаивал собаку.

– Все в порядке, старина, – сказал первый мужчина. – Она заблудилась.

– А что она ищет?

Пауза.

– Торнвуд.

Более высокий мужчина вздрогнул и бросил на меня испуганный взгляд. Не говоря больше ни слова, он юркнул назад в полумрак входной двери и исчез в доме.

– В Торнвуде никто не живет, – сказал мне первый мужчина. Его тон переменился, он заговорил более отрывисто: – Дом многие годы стоял пустой. Вы уверены, что ищете именно это владение?

– Да.

Мужчина смерил меня взглядом прищуренных глаз, надеясь, возможно, на дополнительные объяснения. Когда таковых не последовало, он шагнул ближе, свысока глядя на меня с явным недоверием.

– Вы забрались слишком далеко. Торнвуд стоит на Олд-Брайарфилд-роуд, но ее нет ни на одной карте. Видите вон тот холм? – Он указал на крутой бугор позади дома, его подножие густо заросло эвкалиптом, голая вершина представляла собой груду булыжника. – Торнвуд по другую сторону. Видите тот блеск вдалеке за деревьями? Это крыша усадьбы.

Я прищурилась, но увидела только бесконечные серые стволы и блестящие, залитые солнцем листья. Я снова посмотрела на мужчину. Он по-прежнему хмурился в сторону холма, что дало мне возможность рассмотреть мужчину с близкого расстояния. У него были резкие черты лица, задубевшая кожа; его легкие, пепельно-белые волосы жили, казалось, своей собственной жизнью. Когда-то это было дружелюбное лицо, но время сделало его угрюмым. По бокам рта скобками залегли складки, щеки прорезаны морщинами. Из-за клейкой ленты на стекле очков виднелся рубчик шрама.

– Отсюда всего полчаса пешком, – пояснил он, – но по дороге пара миль. Просто вернитесь в город. Олд-Брайарфилд-роуд будет первым поворотом налево.

Я поблагодарила его и направилась к машине. Услышала, как за спиной у меня хлопнула сетчатая дверь. Потом, в последовавшей прозрачной тишине, с другой стороны сетки донеслись два приглушенных голоса. О чем они говорили, я разобрать не могла, но тихие голоса звучали взволнованно, на грани паники.

Я дошла до автомобиля и села в него.

– Мы здорово заблудились? – пожелала узнать Бронвен.

– Вообще не заблудились, – ответила я. – Осталось всего несколько минут, и мы у цели.

Дочь испустила сдавленный вопль, поудобнее уселась на пассажирском сиденье, возбужденно барабаня каблуками по полу.

Шины автомобиля заскрежетали по гравию. У подножия холма я вышла и задвинула ворота. Набрасывая цепь, я посмотрела на ветхое бунгало, но двух мужчин видно не было. Позади домика наползала на склон холма чернильно-черная тень, окрашивая голые скальные выходы в оттенки серо-фиолетового.

Бронвен болтала. Радостно, нетерпеливо. Что-то о семействе черных валлаби, припавших к земле на обочине и наблюдавших, как мы едем мимо, но ее слова плыли, не затрагивая моего разума. Я вдруг почувствовала себя не в своей тарелке – незваным гостем в мире, в котором у меня не было права находиться. Горожанка на просторах, которые если и не были в буквальном смысле враждебны, все же определенно заставляли меня нервничать.

Автомобиль потряхивало на пыльном асфальте, колеса подскакивали на выбоинах и железных прутьях над канавами. Я так крепко сжимала руль, что у меня заболели суставы. «С каким облегчением я продам этот старый дом, – сказала я себе. – Наконец-то избавлюсь от Тони и заживу своей жизнью». И все же не могла отделаться от ощущения, что в игру вступила судьба… и – несмотря на мои усилия освободиться, – стремительно несет меня навстречу чему-то, но к этой встрече я совершенно не готова.

– Это же трущоба!

Бронвен распахнула дверцу машины, прежде чем я успела выключить двигатель. Кинувшись по обочине к старому поместью, она пробежала по кирпичной дорожке и взбежала на парадное крыльцо. Я услышала, как она забарабанила в дверь, а мгновение спустя дочь растворилась в густой тени веранды.

Выбравшись из автомобиля, я стояла на упругой траве и разглядывала дом, оставленный мне Тони. Выстроенный на взгорке, слабо отсвечивающий под ослепительным солнцем, он представал во всем великолепии убожества, обветшания и запущенности. Краска отслаивалась, часть водостоков выпала из креплений и повисла, цветущие лианы душили веранду и, поднимаясь по стенам, завоевывали крышу. Другие ползучие растения и сорняки заполонили сад, а очаровательная старая беседка была заброшена, ее розы давно погибли. Торнвуд и близко не напоминал ухоженное поместье из папки адвоката, и на предпродажный косметический ремонт потребуется далеко не один день.

И тем не менее он был красив. Фестоны чугунного кружева на карнизах, парадная дверь, обрамленная панелями из травленого стекла. Широкие лестницы манили, а громадные витражные окна в свинцовых переплетах подмигивали на солнце красным, синим и янтарным цветом, приглашая подойти поближе.

Пока я шла по извилистой кирпичной дорожке, одуванчики хлестали меня по ногам, и я испытала забавное ощущение возвращения назад во времени. В памяти промелькнуло детское чувство предвкушения и тоски, какое переполняет тебя рождественским утром.

Поднявшись по ступенькам, я прошла по веранде к парадной двери и достала ключ. Вставляя его в замочную скважину, отметила, что пальцы дрожат. Дверь со скрипом открылась, и меня окутал запах плесени. Собрав тающие запасы мужества, я смахнула паутину и шагнула внутрь.

Узкая передняя вела в обширную гостиную. Высокий потолок был затянут паутиной, частью обитаемой. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь грязные окна, усеивая беспорядочными мазками протертый персидский ковер. Доски пола вокруг ковра были тусклыми от пыли, усеянными мертвыми насекомыми, сухими листьями и большими, легко перемещающимися клубками, похожими на кошачью шерсть.

Мебель была в основном старинной, но скорее колониальной, чем английской, с мягкими сиденьями, и вполне уместно смотрелась бы в нашем доме в Альберт-Парке. Стояли тут буфеты черного дерева на изогнутых ножках, горки со стеклянными дверцами в свинцовых переплетах и громадные кожаные кресла, которые, несмотря на свои пыльные накидки, вызывали во мне желание немедленно свернуться калачиком среди их объемистых подушек и забыться с хорошей книгой.

Украшенная затейливой лепниной арка вела в просторную кухню. Над раковиной окно с частым переплетом, которое отбрасывало на половицы прямоугольник золотого света. Деревянные кухонные шкафы, а в центре помещения – квадратный стол, вокруг которого очень ровно расставлены стулья. Подойдя к раковине, я повернула кран и набрала в горсть воды. Понюхала ее, сделала осторожный глоток. Она была прохладной и сладкой.

Выглянув в окно, я увидела изгиб старой ржавой емкости для воды, почти скрытой ползучими растениями. За ней начинались джунгли из фруктовых деревьев и гревиллеи. Другая мощенная кирпичом дорожка шла, как река в берегах, среди непомерно разросшейся настурции, а затем исчезала под густыми, низко свисающими ветками тенистых деревьев.

– Приятный задний двор, – сказала я, когда Бронвен с топотом ворвалась в кухню.

Она тоже подошла к окну, и мы постояли вдвоем, глядя на улицу. При доме в Альберт-Парке имелся тесный бетонный дворик, где с трудом приживались даже сорняки. Полоски залива Порт-Филлип компенсировали унижение жизни в обветшалом, немного подновленном доме, но до сего момента я и не подозревала, насколько сильно тоскую по зелени.

Рядом с кухней я обнаружила огромную ванную комнату, где стояла вместительная старинная ванна на лапах. Пол под окном, в которое через разбитое стекло просовывал свои побеги дикий жасмин, был усыпан сухими цветами. В зеркальце на туалетном столике я поймала взгляд Бронвен.

– Тут потребуется приложить руки… прибраться, кое-что подремонтировать. Но это очаровательный старый дом, правда?

Бронвен нахмурилась и вышла, оттеснив меня. Озадаченная, я вернулась за ней в гостиную. В другое крыло дома вел узкий коридор. Ноги утопали в старинной ковровой дорожке, а одна стена была сплошь увешана черно-белыми фотографиями. Я остановилась, чтобы их рассмотреть: четкие изображения согнувшихся под ветром деревьев, крохотная, обшитая сайдингом церквушка и что-то похожее на старое школьное здание. Бронвен скучающе фыркнула и, топоча, ушла вперед.

Я догнала ее в первой спальне. Обстановка здесь была скудной: кровать, туалетный столик и колоссальный гардероб. Бронвен шныряла по комнате, как будто искала спрятанное сокровище – выдвигала ящики туалетного столика, засовывала голову в шкаф, словно ожидала, что на задней стенке возникнет заколдованная дверь.

– Что ты ищешь?

Она сердито на меня посмотрела и молча выскочила в коридор. Я немного растерялась. Для девочки, которая так стремилась сюда попасть, она вела себя странно – словно не могла дождаться, когда же мы уедем.

В двух следующих комнатах мы увидели то же самое – скромность в отделке, простоту обстановки. В самой маленькой спальне, с видом на сад перед домом, был эркер со встроенным под ним широким сиденьем.

– О, как мило, – сказала я, оборачиваясь к Бронвен. – Если накидать сюда мягких подушек, ты сможешь сидеть здесь и читать. Ты только посмотри, какой вид!

– Я не буду там сидеть, – заметила Бронвен, – потому что я не буду здесь жить. Если кто и будет сидеть там и читать, так это люди, которые купят у нас это поместье.

И не успела я ответить, как она круто повернулась и выскочила из комнаты.

Я в недоумении смотрела ей вслед. Не одну неделю она безостановочно болтала о Торнвуде, переполняемая желанием его увидеть, даже подговаривала меня сюда переехать – о чем не могло быть и речи, потому что мы слишком глубоко укоренились в Мельбурне. Подначивание в итоге прекратилось, и я решила, что Бронвен смирилась с тем, что мы продаем старое поместье… Но, очевидно, я ошибалась.

Я огляделась, пытаясь рассмотреть дом глазами дочери: просторная старая усадьба со множеством таинственных уголков и местечек, большие, полные воздуха комнаты и чудесный сад, ожидающий исследования. Еще больше интриговало то, что ее отец, вероятно, провел здесь много времени мальчиком. Легко было понять, почему Торнвуд так привлекал ее, но может ли она действительно хотеть жить здесь?

Я последовала за ней по коридору к другому переходу, с окнами повыше. В конце перехода мы обнаружили четвертую спальню. По сравнению с другими комнатами в ней было больше мебели и множество личных вещей, как будто кто-то продолжал здесь жить.

У дальней стены стояла старинная кровать с продавленным матрасом, ее выгнутые изголовье и изножье были покрыты толстым слоем пыли. Напротив разместился пузатый гардероб, а рядом с окном – старомодный туалетный столик с овальным зеркалом. Мое отражение заколыхалось в нем, когда я приблизилась. На столике расположилась целая коллекция предметов: щетка и расческа, пыльная книжка, которая при ближайшем рассмотрении оказалась старой Библией, запонки на блюдечке – некогда роскошные, а теперь потускневшие.

Я уже хотела отвернуться, когда мое внимание привлекла фотография в рамке на стене у окна. Это был портрет мужчины, стоявшего в беседке перед домом. Когда делалась эта фотография, розы цвели – крупные, с темной серединой цветы казались слишком тяжелыми для подпорок, на которые они опирались.

Снимок был прямоугольный, размером с книгу в бумажном переплете, криво сидевший в серебряной рамке. Края у него были неровные, словно фотографию торопливо вырезали ножницами. В уголке рамки нашел себе пристанище маленький коричневый паучок, несколько древних мушиных остовов помпонами свисали с ее нижнего края.

Я вгляделась. Должно быть, это дед Тони, хотя наверняка я знать не могла. Никакого сходства… и все же у меня возникло очень странное чувство, будто я видела его раньше – что было невозможно, так как Тони никогда не делился историей своей семьи, не говоря уже о том, чтобы показать нам какой-нибудь фотоальбом. И тем не менее было что-то в поразительно красивом лице – напряженном взгляде глаз, решительных полных губах, – что затронуло во мне какую-то струнку, как будто когда-то, давным-давно, я его знала…

– Мам?

– Да?

– Мы можем уехать сейчас?

Я оторвалась от фотографии и оглянулась. Бронвен стояла в ногах кровати, выписывая на пыльной поверхности свои инициалы.

– Милая, мы же только что приехали.

– Мне все равно. Я хочу уехать.

– Но ты даже не заглянула в сад.

– Это всего лишь старые деревья и всякая ерунда. Ску-ко-та.

Я вздохнула.

– Бронни, мы проделали такой путь… Ты ведь ждала возможности исследовать этот старый дом. Почему вдруг ни с того ни с сего хочешь уехать?

– А какой смысл исследовать? Мы всего лишь собираемся продать его, чтобы здесь жил кто-то другой.

– О, Брон, – проговорила я, идя к ней, чтобы обнять. – Мы же обо всем этом говорили раньше. Мы не можем сюда переехать. А как же наша жизнь в Мельбурне? Твои друзья и школа… и мои рабочие связи? С нашей стороны было бы безумием бросить все и поселиться в старом доме в дикой глуши…

Бронвен стряхнула мои руки и прошествовала к двери. Уже скрывшись в переходе, дочь пробормотала:

– Как скажешь.

Заперев дом, я спустилась с крыльца и пошла по кирпичной дорожке. Трава была мне по бедро и густо поросла сорняками, но пахла солнцем, а на цветках сидели, шевеля крылышками, бабочки.

Я свернула к ажурной беседке. Она выглядела старой, кое-где погнулась, а в других местах проржавела, но узловатые остатки плетистой розы все еще цеплялись за кованые подпорки. Я вспомнила мужчину на фото. Дед Тони стоял в этом самом арочном проеме, где стояла сейчас я, его лицо и плечи пестрели солнечными пятнами, темные глаза неотрывно смотрели на фотографа. И я снова невольно спросила себя, почему он показался мне знакомым. Возможно, он все же имел отдаленное сходство с Тони?..

Рявкнул автомобильный гудок, резко прервав мои размышления.

Подойдя к машине, я увидела Бронвен на пассажирском сиденье, уже пристегнутую. Она сердито смотрела в лобовое стекло, руки сложены на груди, щеки горят, у самых волос на лбу блестит пот. Похоже, назревала ссора, возможно, истерика.

Я оглянулась на дом.

Он возвышался в ослепительном полуденном свете, бледный остров в море мягко колышущейся травы, призрачный и тихий. Он казался застрявшим в другом времени, одиноким осколком давно закончившейся эпохи. Даже жужжавшие в траве насекомые и скорбно каркавшие над головой вороны казались принадлежностью места не вполне реального.

Если бы кто-то попросил меня выразить словами то, что я чувствовала в тот момент, я не смогла бы этого сделать. Я пыталась припомнить, когда еще у меня покалывало от волнения руки, когда еще тот же восхитительный покой в сердце лишал меня дара речи… но, по правде говоря, я никогда раньше не испытывала такого чувства принадлежности какому-то месту.

Мне хотелось побежать обратно по мощенной кирпичом дорожке, торопливо продраться сквозь заросли одуванчиков и роняющих семена сорняков, распугивая бабочек и роящихся пчел, и снова броситься в сумрачные объятия старого дома. Мне не терпелось засучить рукава и начать сметать паутину и пыль, провести день, копаясь в сокровищах, которые, я знала, должны быть спрятаны в этих забытых углах и закоулках. Мне хотелось затеряться в лабиринте комнат, покрыться древней пылью, пропитаться не принадлежавшими мне воспоминаниями… и вынырнуть только тогда, когда желание теснее познакомиться с домом будет удовлетворено. Я уже мечтала о ремонте: кому позвоню, какую работу смогу выполнить сама…

Бронвен снова нажала на клаксон.

– Мам, давай быстрей.

Мое радостное оживление улетучилось. Накатило ощущение реальности. У меня были деловые контакты в Мельбурне, которые я нарабатывала десять лет; у Бронвен – школа. Не говоря уже о разных дружеских связях и уютном однообразии нашей городской среды обитания. Переезд в другой штат, в отдаленный старый дом, полный разрыв прошлых связей и жизнь заново… Что ж, одна мысль об этом пугала.

Я плюхнулась на сиденье и захлопнула дверцу. Вставила ключ в замок зажигания. Двигатель заурчал, затем тихонько заработал на холостом ходу, пока я сидела, оцепенев, хмуро глядя в лобовое стекло.

Тетя Мораг всегда говорила, что страсть к кочевой жизни у нее в крови. Поэтому мы никогда не жили подолгу на одном месте. Она зарабатывала на скромное житье натурщицей, что давало ей свободу перемещения всякий раз, когда заблагорассудится, а это случалось часто. Когда я была ребенком, мы жили в нескончаемой череде полуподвалов, складов, развалюх на окраинах пыльных пригородов; в крохотных затхлых квартирках или величественных старых особняках, не подлежавших ремонту и сдававшихся за бесценок. Мы даже провели год в мастерской скульптора, ложась спать среди гипсовых бюстов и огромных блоков покрытого пылью мрамора, в окружении композиций в виде деревьев, сооруженных из цветов, и стеллажей, заваленных завернутой в целлофан глиной. Мы оставались, пока тетя и скульптор не расстались, и тогда мы съехали.

Только в подростковом возрасте я узнала правду о теткиной страсти к кочевой жизни. Все точки встали над «и» после подслушанного телефонного разговора. Моя мать была наркоманкой и донимала Мораг требованием денег. Наши частые переезды были связаны скорее с желанием избежать слезных столкновений с невесткой, чем с артистическими капризами тети Мораг.

Когда тетя умерла за несколько недель до моего семнадцатилетия, я последовала единственному известному мне примеру – начала перемещаться с места на место, обретая временное жилье в домах, снимаемых вскладчину, в брошенных домах, сомнительных однокомнатных квартирах, сдаваемых внаем. Я спала на диванах, на полу и даже, в течение нескольких недель одним летом, разбила лагерь на крыше в центре города.

Когда я познакомилась с Тони, все изменилось. Он взял ипотеку на старый, с соседями по обе стороны, дом из серовато-голубого песчаника в Альберт-Парке, а потом появилась Бронвен. Впервые в жизни у меня была настоящая пристань, семья. Причина обосноваться на одном месте на достаточно долгий срок, чтобы обнаружить – мне это нравится. Не просто нравится, необходимо!.

– Мам? – Бронвен внимательно смотрела на меня. Ее лоб был покрыт испариной, пряди волос липли к лицу. – Давай поедем.

Пришлось устроить целое представление из взгляда на запястье, хотя мои часы с порванным ремешком лежали на дне сумки.

– У нас полно времени, – сказала я. – К чему торопиться?

– Я не тороплюсь. Мне просто скучно.

Я пристально посмотрела на ее профиль, встревоженная стеной сопротивления, которую она воздвигала, гадая, связано ли это с Тони.

– Тебе разрешается говорить о твоем отце, – отважилась предложить я. – Ты понимаешь? Задавать вопросы в таком духе. Я не против.

Бронвен вздохнула.

– Мам, со мной все нормально.

– Если ты когда-нибудь захочешь…

«Поговорить, – хотела произнести я. – Если ты когда-нибудь захочешь о нем поговорить, я готова». Но потом обратила внимание на сгорбленные плечи дочери, на сжатые для обороны кулаки, бледность ее лица – и решила, что уже достаточно сказала.

Из-под колес полетел гравий, когда мы развернулись и поехали по подъездной дороге в облаке красной пыли. Слева от нас сад сменился лесом из молодых эвкалиптовых деревьев. Справа холм круто уходил вниз, ныряя в похожую на чашу долину, где эвкалипты бросали длинные тени на загоны. В пятнах тени прятались белые крапинки, вероятно скот.

Долина скрылась из виду, когда дорогу с обеих сторон обступили высокие эвкалипты, густые заросли кустарников – каллистемона, акации и терновника. Дорога попала в тень, и мои мысли вернулись к тете Мораг: пухлое восковое лицо в обрамлении мягких, крашенных хной волос, искрящиеся карие глаза, каким-то образом затмевавшие блеск бриллианта в кольце, которое она носила на своей маленькой веснушчатой руке. Она всегда находилась в движении, без умолку болтала, несясь по жизни, как торнадо в фиолетовых одеяниях.

Тетя Мораг верила, что человеческое сердце является своего рода барометром. Только вместо измерения атмосферного давления оно позволяет человеку легче ориентироваться на запутанных путях его жизни. «Ты почувствуешь боль, – говаривала она, постукивая пальцами по моей впалой грудной клетке десятилетнего ребенка, – какое-то стеснение в середине груди, сразу за грудиной. Не путай с несварением, моя девочка, – это твой внутренний барометр предостерегает тебя, что ты собираешься отправить свою жизнь псу под хвост».

Я нажала на педаль тормоза и выключила двигатель. Не сводя глаз с дороги перед собой, внутренне собралась. Конечно, я ощутила эти симптомы: боль в груди, нервную дрожь дурного предчувствия, учащенное дыхание, – как только осознала, что вот-вот у меня сквозь пальцы уйдет что-то особенное. Мой барометр громко и ясно заявлял: «Ты это хочешь, так возьми». Но как могла я отказаться от решения, к которому пришла в Мельбурне? Вместо того чтобы распрощаться с Тони и двинуться дальше, я серьезно обдумывала намерение задвинуть себя – и свою дочь – в прошлое, от которого сбежал даже он сам.

И тем не менее…

Перед мысленным взором возникла дальняя спальня с ее туалетным столиком из розового дерева, продавленной кроватью с выгнутым изголовьем и изножьем и фотографией в пыльной серебряной рамке. Мужчина на снимке смотрел на меня из увитой розами беседки, выражение его лица притягивало, темные глаза повелевали, почти гипнотизировали, как будто он заставлял вернуться к нему.

– Я приняла решение.

Бронвен быстро повернула голову ко мне, ее лоб прорезала морщинка. И в тот момент она до жути была похожа на своего отца. Разумеется, у нее волосы были светлые, а у него – темные, но высокие скулы, широко расставленные сапфировые глаза, резкие черты лица, делавшие ее такой неотразимой, несомненно, достались от Тони.

Я легонько кашлянула, странно нервничая.

– Что, если мы переедем сюда?..

– Переедем сюда? – недоверчиво эхом откликнулась Бронвен.

В глазах зажглась надежда, но дочь попыталась быстро скрыть ее. Я сообразила, что она защищается, и у меня сжалось сердце. Я украдкой бросила взгляд в зеркало заднего вида. Где-то позади нас старое поместье спало в своем безвременном море травы. Я вообразила, как распаковываю коробки в полной укромных уголков гостиной, заполняю пустые места своими вещами. Представила себя просыпающейся в самый глухой час ночи, слушающей, как старый дом потрескивает и вздыхает. Я вспомнила вкус воды из крана на кухне, удивительно холодной и сладкой; гигантскую ванну, жасмин, заглядывающий в разбитое окно; залитые солнцем комнаты с изящной мебелью ручной работы; тишину, окутывающую это место подобно мягко сдерживаемому вздоху; и – похожее на грезу в своей настойчивости – изображение темноволосого мужчины на старой черно-белой фотографии.

Меня охватило мощное желание.

Я посмотрела на дочь и стала рассуждать:

– Может потребоваться целая вечность, чтобы продать старый дом. Он требует покраски и ремонта. Если мы здесь поселимся, то сами приведем его в порядок, сделаем именно таким, как хочется нам. В конце концов, нам действительно нужен дом… И подумай только обо всей этой деревенской жизни – больше никаких автомобильных выхлопов, любопытных соседей, пробок в часы пик…

Бронвен внимательно посмотрела на меня.

– Правда, мам? Ты хочешь, чтобы мы жили здесь?

По спине у меня побежали мурашки. Я кивнула.

Бронвен завопила в безудержной радости. Внезапно она, смеющаяся, очутилась в моих руках – острые локти и костлявые плечи, – обнимая меня крепче, чем когда-либо за многие годы.

– Тебе придется пойти в новую школу, – предупредила я.

Она отстранилась и со счастливой улыбкой угнездилась на своем сиденье.

– Как скажешь.

– Ты оставишь там всех своих друзей.

– Я заведу новых.

– А как же нетбол?

Она озадаченно на меня посмотрела:

– У них здесь будет нетбол.

– Как насчет?..

Она ослепила меня улыбкой в две тысячи ватт и постучала костяшками пальцев по приборной доске:

– Давай, мам. Поехали. Чем быстрее мы попадем в Мельбурн, чтобы уложить вещи, тем скорее вернемся сюда.