За окном было так тихо, что, казалось, жизнь остановилась. Не было слышно даже Кербероса. Тишина стояла над бескрайним Черным морем – в глубинах его молчали осьминоги, мидии, рыбы, моллюски. Не было слышно ни моторов машин, ни кошачьего мяуканья. Хранили молчание даже муэззины на минаретах. Молчала лежавшая в могиле Арзу, молчал супруг Хатидже-ханым в кофейне, молчала дорога до городка. Весь мир молчал и слушал историю моего брата.

И я молчал. Сидела молча и девчонка. Какое-то странное напряжение установилось между нами. Отчего-то мне стало жутко стыдно, будто я совершил нечто недостойное, открыв тайну брата. Девушка нахмурила брови, уставившись на пустую рюмку. Ее нижняя губа была выпячена. Она явно о чем-то думала. Мне даже показалось, что она дрожит.

Прошло какое-то время, затем журналистка протянула рюмку и сказала:

– Налейте еще.

Я налил ей и себе. Мы тут же выпили до дна.

– Вы ведь говорили, что эту водку привез Мехмед, правда? – спросила она.

– Да, именно он.

– Как странно.

Я спросил, что же в этом странного.

– Конкретная материальная вещь от абстрактного сказочного героя. Мне эта бутылка напоминает нечто вроде подарка с иного света. Его руки касались этой бутылки. Вам следовало вчера ночью меня разбудить. Я бы хотела хоть краем глаза повидать человека, который пережил такой ад.

– Может быть, увидите его в следующий свой приезд, – предположил я.

Но она решительно отмахнулась:

– Ну уж нет. Никакого следующего приезда не будет. Завтра утром я уеду, и мы больше никогда не увидимся. У вас, двоих братьев, жизнь, конечно, очень интересная, но у меня есть своя, пусть, конечно, не такая яркая и романтичная.

От водки у нее слегка заплетался язык, однако это не мешало ее решительности.

– Знаешь, – задумчиво сказал я, – лошади и маленькие девочки, которых Мехмед видел на площади, вовсе не были его фантазией.

– То есть? – удивилась она.

– Когда Советский Союз развалился, государство перестало поддерживать многие организации, в том числе школы верховой езды. Дети, которые учились в этих школах, по вечерам ездили по Москве, собирая с горожан деньги на пропитание лошадей. Короче говоря, лошадей Мехмед видел самых настоящих. Но когда он в своем страшном обличье подошел к ним, одна из лошадей испугалась и встала на дыбы. Мехмед получил удар по голове. То, что показалось ему песней, было на самом деле криком девочек. Приехала полиция, и Мехмеда забрали в больницу.

– Вы, конечно, ничего об этом не знали.

– Разумеется, не знал. Я ждал его приезда и время от времени звонил Динчу, спрашивал, как у Мехмеда дела. В один прекрасный день мне сказали, что Мехмед опять пропал. Сказали, что он уже несколько дней не показывался в отеле. Динч перепугался, пустился на поиски, но на сей раз моего брата быстро нашли, потому что при нем был паспорт и он попал в полицейские сводки.

– Что значит – «при нем был паспорт»? Он что, сам не мог рассказать, что с ним случилось?

– Потерпи немного, сейчас ты все поймешь. Через два дня после этого случая с лошадьми я прилетел в Москву и увидел Мехмеда в больнице. По словам лечащего врача, у моего брата было сотрясение мозга – но ничего опасного. Копыто задело по касательной, череп не пострадал, правда, Мехмед немножко был не в себе, однако врачи надеялись, что через неделю все пройдет.

Глаза девчонки начали закрываться от усталости и от водки, к которой она была непривычной. Но на этот раз она так сильно сопротивлялась сну, что у меня не было иного выхода, кроме как закончить рассказ.

– Ту неделю я провел у постели Мехмеда. Сидел у его изголовья и все время с ним разговаривал. Я говорил с ним об автокатастрофе, так изменившей нашу жизнь, о родителях, о школьных годах в Анкаре, о Николе Тесле, о бабушке и дедушке, короче говоря, обо всем, что могло бы ему быть интересным. И только Ольги не было в моих разговорах. Я не хотел рисковать, чтобы не навредить. Он иногда принимался бормотать, а я пытался разобрать смысл его обрывочных фраз. Он произносил очень странные слова, говорил что-то про разбегавшихся синих зайцев.

Девчонка на мгновение задремала и от этого выронила рюмку. Она тут же широко открыла глаза и издала изумленное «Ой!». Я сказал, чтобы она ложилась спать, история, в общем, закончилась. Она с трудом встала и направилась к лестнице.

– Так, а что с Мехмедом? – только и смогла выговорить она.

– Он поправился. Через неделю вышел из больницы, ну, а что было потом – ты знаешь. Спокойной ночи.

Я вернулся к себе в спальню. По идее, я должен был погрузиться в глубокий сон, но этого не произошло. Сон не шел. Не сознавая, что я делаю, я встал и вышел из комнаты.

Дверь в комнату девчонки была приоткрыта, и я проник туда, как привидение. Не отдавая отчета в своих поступках, я лег рядом с гостьей. Она спала крепким сном на правом боку. Колени были поджаты, она тихо дышала.

Я тоже повернулся на правый бок, но к ней не прикасался. Ее волосы разметались по подушке. Я лежал какое-то время. Я не знал, почему так поступаю. Однако мне очень нравилось чувствовать исходящее от девушки тепло и вдыхать аромат ее волос.

Как я дошел до такого состояния? Может быть, я влюбился в эту девушку, как мне и сказал Мехмед? Да нет же, этого не могло быть, дело было не в этом. Я вообще не способен на подобное чувство. Разве я не закрыл себя для любви, прекрасно сознавая, какие она таит опасности? Разве любовь не является прогулкой по краю пропасти с завязанными глазами? Разве любовь к какому-то человеку не сродни походу по тонкому льду недавно замерзшего озера, который неизвестно когда и где проломится? Разве произошедшее с Мехмедом не стало для меня важным уроком, который я никогда не забуду? Возможно, нынешняя ситуация имела отношение к так называемому физиологическому влечению? Но и этого быть не могло.

Девушка не двигалась. Ее левое плечо, освещенное фонарным светом, сияло белизной, будто покрытое снегом. Я подумал о том, что произошло с тех пор, как она позвонила в мою дверь. Я вновь и вновь размышлял об Арзу, лежавшей неподалеку от нас в земле, о сидевшей в тюрьме Светлане, о страдавшем от потери супруги Али, о Мехмеде. Завтра девушка уедет, и я вернусь к своей обычной спокойной жизни. Но сегодня, этой ночью я хочу наслаждаться запахом ее молодости.

Если бы она проснулась, кто знает, как бы она разозлилась, как бы кричала, как бы хмурилась, с каким бы укором смотрела на меня. Так что мне через некоторое время следовало тихонько встать и уйти к себе. Все должно будет закончиться именно так.

Неожиданно гостья повернулась на левый бок. Должно быть, она что-то почувствовала, потому что пробормотала: «Любимммый!» Она прикоснулась своими губами к моим губам. Сначала я решил, что она проснулась, но нет, девушка очень крепко спала. Она не сознавала, что делает.

Что же это было? Воспоминание о бывшем возлюбленном. Тоска по настоящему возлюбленному, которого она привыкла обнимать каждую ночь? А может быть, просто фантазия? У меня не было возможности узнать правду, но самым странным было то, что от тепла ее губ, которое я ощутил на своих губах, я почувствовал только покой и нежность. Прикосновение стало тем счастьем, которым женщина может одарить мужчину.

В тот момент я заметил, что плачу. Да, да, из моих глаз текли слезы. Тепло ее губ растворило лед, который годами копился в моем сердце.

В ту минуту по темному небу пролетела упавшая звезда. Она осветила все, каждую темную точку, каждый скрытый изгиб жизни, каждый темный ее угол, где прежде не было света, сердце, почерневшее, словно непроглядная ночь… И я все вспомнил.

Эти губы вернули все назад. Эти губы пробудили меня от крепкого сна, от которого я, словно в сказке, не должен был проснуться. Но эти же губы стали моим палачом.

Верно, можно жить, позабыв обо всем, но жить, вспомнив обо всем, невозможно. Я встал с кровати и вернулся к себе в спальню. Там я сел в кресло и задумался. Поначалу все казалось просто интересной игрой. Поначалу мне нравилось играть с девчонкой, удивлять ее, наблюдать за ее реакцией. Но внезапно мы оба оказались в «Тысяче и одной ночи». В какой-то момент господин и его рабыня поменялись ролями, и произошло это не от моей силы, а от моего бессилия. Вода пробила скалу, подснежник пророс сквозь землю, изящество победило грубость, женственность провозгласила победу над мужественностью. В конце концов губы этой спящей красавицы стали самым большим моим счастьем и самой большой моей катастрофой. Улыбка Ольги, царившая на ее лице, прежде чем она впадала в транс, мелодия «Via Con Me», шрам на моем указательном пальце, вставшая на дыбы лошадь, заслонившая собой небо, понятные мне слова, непонятные мне слова, снег, покрывающий землю, словно одеяло… Все эти видения появлялись в такт ударам моего сердца, словно желавшего вернуть потерянные годы.

Красные отблески зари застали Шехерезаду, которая закончила свою последнюю историю, которая договорила все слова, но опустошила свое сердце, в старом кресле. Я сидел, не шевелясь. Запели петухи. Они пели не так, как механический петух в вестибюле московской гостиницы. Они пели так, будто плакали о разлуке.

Когда солнце только-только встало, в комнате гостьи раздался шорох. Девчонка проснулась. Очевидно, она собиралась, стараясь меня не беспокоить. Через мгновение она уйдет из моей жизни, и я больше никогда ее не увижу.

И она ушла!