«Так как ночью свет не гасили, по часам спящего человека я видел, сколько времени. Впервые за долгий срок я имел возможность измерять время. Я считал секунды, а затем минуты. Наступило четыре часа, потом пять, потом шесть… Человек продолжал спать, однако мне было страшно. Страшно потому, что дверь может в любой момент открыться, и его могут в любую минуту забрать. Поэтому я разбудил американца, слегка коснувшись его руки. Сначала он не мог понять, где находится. Наверное, он не мог понять, и кто этот заросший человек с бородой, но растерянность длилась не более пары секунд. Я прошептал: «Мистер, наступило утро! Может быть, вас сейчас уведут».

Он взглянул на часы, сморщился, с трудом сел и попытался расправить занемевшее от лежания всю ночь на твердой доске тело».

Девчонка проснулась раньше меня. Она сидела на краю моей кровати.

– Проснитесь! Проснитесь же наконец!

Она разбудила меня в тот момент, когда я еще не успел погрузиться в мир цветных видений, который расположился, как всегда, между сном и явью.

– Сегодня я уезжаю, – сказала она.

Я открыл глаза.

– Мне придется уехать, – вздохнула девушка. – Мои родные очень беспокоятся. Я не могу больше их обманывать, потому что они могут нагрянуть сюда. Нога почти зажила. Поэтому, пожалуйста, не тяните и закончите историю Мехмеда.

Потом помедлила и неуверенно добавила:

– Я уеду в любом случае, узнаю я конец истории вашего брата или нет.

«Окончательно проснувшись и придя в себя, американец сел на лежанке, а я, поджав ноги, – перед ним на полу.

– Пожалуйста, выслушайте меня внимательно, – взмолился я. – Умоляю! Вы – моя единственная связь с миром. С тех пор как я оказался в этой странной камере, прошло больше года. Почему меня сюда бросили, кто меня сюда бросил – понятия не имею. Возможно, в этой камере меня оставили умирать. Вас в любом случае скоро выпустят, расскажите обо мне, когда выйдете, кто бы вам ни встретился. Спросите, в чем моя вина, сообщите о том, что я здесь, в турецкое посольство. Умоляю, умоляю, умоляю.

Американский журналист попросил меня успокоиться. Он уже понял, что дело сложное, у него в голове просто не укладывалось то, что в этой камере можно провести больше года. Он сделает все, что от него зависит, но сначала нужно успокоиться и подробно рассказать ему, кто я такой и как здесь оказался.

Я принялся рассказывать, но старался говорить как можно более кратко – мне по-прежнему было очень страшно, что дверь в любой момент откроется и меня лишат моей единственной надежды. Тем не менее я постарался взять себя в руки.

– Меня зовут Мехмед, фамилия – Арслан. Я инженер по электрике. Работаю на стройке в Борисове.

Он полюбопытствовал, откуда я знаю английский. Я сообщил ему, что окончил английский лицей в Анкаре, а потом учился в Ближневосточном техническом университете.

– Так как Турция поддерживает чеченское движение за независимое мусульманское государство, может быть, поэтому все и случилось? – предположил американец. Я принялся уверять его, что совершенно не интересуюсь чеченским вопросом и не слежу за политическими процессами последних лет. – К тому же я готовлюсь принять христианство ради своей невесты, – добавил я. – В душе я давно, еще в Борисове, стал православным.

После моих слов он явно решил, что я «с приветом». Я видел, как на его лице отразилась мысль, не закончить ли ему этот разговор. Ужас охватил меня. Я чуть было не кинулся обнимать его ноги, но вовремя сдержал себя, прекрасно сознавая: такое поведение точно заставит американского журналиста увериться в том, что он имеет дело с сумасшедшим. Успокоившись, я начал рассказывать о своих приключениях. Он перебил меня, спросив: неужели меня никто не ищет?

– Ищут, конечно, – подтвердил я.

Я рассказал о тебе, Ахмед, сообщил, что ты работал в той же строительной фирме, что и я, инженером. Я сказал, что тебя зовут Ахмед Арслан. Потом уточнил у американца, сможет ли он запомнить имена. Все ручки с бумагами у него отобрали при задержании.

Он сказал, что запомнит. В Нью-Йорке на Второй авеню он ходит в турецкий ресторан, хозяина которого зовут Мехмед. Имя Ахмед тоже можно запомнить – есть такой Ахмад Джамал, известный джазмен.

– Я уверен, что Ахмед ищет меня как сумасшедший, и не только он, но и фирма, и посольство, – продолжал я. – Кроме того, меня должны искать невеста и переводчица. Но, увы, я все еще здесь.

– Вся эта история приобретает кафкианский оттенок, – заметил американец.

– Здесь речь идет не о замке и не о процессе. На Кафку похоже только то, что перед вами человек, превратившийся в насекомое.

Он внимательно посмотрел на меня, нахмурил брови и о чем-то некоторое время думал. Я понял, что в тот момент он наконец-то начал воспринимать меня всерьез. Он попросил меня кратко пересказать ему свою биографию, я рассказал о детстве, о Борисове, о тебе, об Ольге, о Людмиле, о намерении принять христианство, о поездке в Сочи и о том, что случилось со мной в аэропорту Шереметьево. Я старался рассказывать как можно более спокойно и при этом не упускать ни одной детали. Я следил за тем, чтобы не утомить американца, не наскучить ему и не вызвать у него раздражения, а кроме того, ни на секунду не забывал о времени. Ведь дверь могла в любой момент открыться, и журналист, которого, как я узнал, звали Генри, мог встать и уйти».

В двери повернулся ключ. Мы оба вздрогнули. Раздался голос Хатидже-ханым.

– Доброе утро, это я! А со мной гости!

Что еще за гости, подумал я. Девушка взволнованно посмотрела на меня, я лишь развел руками, попросил ее отвернуться, встал с кровати, накинул на себя халат, а затем выглянул. Рядом с Хатидже-ханым стоял Мухаррем. Так, значит, вот кто у нас в гостях! Я сказал, что сегодня очень занят, и избавился от Мухаррема, велев ему прийти на следующий день.

Парень безропотно повиновался. Хатидже-ханым принесла нам кофе, а затем занялась своими делами. Я продолжил рассказ.

«Я рассказал свою историю, надеясь, что она сохранится в памяти американца. Я видел, что он не очень удивлен. Как бы то ни было, он был военным корреспондентом – ему многое довелось повидать. Он знал, что во время войн и международных конфликтов цена человеческой жизни крайне мала.

Когда я закончил рассказ, он некоторое время молчал.

– Я, конечно, могу ошибаться, – наконец произнес он, – но почему-то я уверен, что все, что с вами произошло, связано с тем, что вы мусульманин. Сколько бы вы в душе не стремились к христианству, в вашем паспорте все равно записано «религия: ислам». Кроме того, вы смуглый, у вас мусульманское имя.

– Разве это преступление? – спросил я.

– Это повод вас заподозрить. Ну, да ладно, подождите, мы во всем разберемся.

Меня вновь охватил страх, – я страшно боялся того, что, как только он выйдет отсюда, то сразу забудет обо мне. Я внимательно посмотрел ему в глаза.

– Обещайте, что не забудете меня!

– Даю слово!

Около полудня дверь открылась, и его увели. Прощаясь, он повторил, глядя мне в глаза: «Даю слово». А я остался в полном одиночестве. Я ждал, но, кроме человека с бульдожьим лицом, никто не приходил.

И вновь я начал терять ощущение времени. Иногда мне казалось: никакого журналиста по имени Генри здесь не было, все произошло у меня в голове – меня терзают галлюцинации. В какой-то момент это предположение начало превращаться в уверенность. Не знаю, сколько дней и ночей пробежало, но однажды дверь неожиданно открылась, и в камеру вместе с человеком с бульдожьим лицом вошел какой-то офицер. Они стали говорить что-то по-русски. По словам «давай, давай» я понял, что мне нужно встать и следовать за ними.

Со страхом я вышел в коридор. Меня завели в какую-то комнату. В мои глаза будто впились тысячи лезвий – комната была залита солнечным светом. Я не мог ничего разглядеть и руками прикрыл глаза. Какой-то голос произнес на моем родном языке: «Не плачь, теперь все позади». А я и не думал плакать, слезы текли у меня от света.

Поразительным было другое: впервые за долгое время я слышал турецкую речь. Наконец, я смог разглядеть силуэт напротив. Человек был молодым, в костюме и протягивал мне руку. Я тоже, дрожа, протянул ему свою.

Постепенно глаза мои привыкали к свету, я посмотрел по сторонам. За столом чуть поодаль сидел рослый русский офицер. Из окна сбоку солнце светило ему прямо в лицо, за окном, словно белая вата, хлопьями сыпал снег, в комнате было жарко.

Говоривший по-турецки сообщил, что его зовут Назым. Он является местным представителем турецкого консула; ему сообщили о моем деле, и он приехал мне на помощь. Русский офицер указал на два стула перед своим столом. Я сел. Офицер приказал принести чаю, я выпил. Мне рассказывали, а я слушал. Все было словно во сне.

Наконец Назым-бей произнес: «Господин полковник приносит вам свои извинения. Произошла ошибка».

– Какая ошибка? – удивился я.

– По дороге я все расскажу.

Желание как можно скорей уйти отсюда пересилило любопытство. Допив чай, я подписал несколько бумаг, мне вернули мою одежду, кошелек, паспорт. В соседней комнате я переоделся, и мы покинули здание.

Погода стояла холодная, воздух был чистым и невероятно свежим. Я мог видеть, что окружавший базу лес покрыт снегом, хотя наши ноги тонули в глине. На глине были следы от гусениц. То и дело проезжали военные автомобили, а где-то поблизости взлетали и садились самолеты. Мы дошли до «лады» Назым-бея. Я спросил, куда мы едем.

– В Грозный, – ответил Назым-бей. – Сегодня вечером побудете нашим гостем, придете в себя. Завтра куда захотите, туда и отправитесь.

– Я что, совсем свободен? – спросил я.

Сердце колотилось так, что я едва расслышал ответ.

– Конечно, совершенно свободны.

Назым-бей рассказал, что чеченская борьба за независимость продолжается с царского времени. В наши дни она набрала обороты, многие чеченские командиры получают вооружение от арабских религиозных радикалов и ведут партизанскую войну против русских. Одним из таких командиров был Мухаммед Арсланов.

– Мухаммед Арсланов? – удивленно переспросил я.

– Именно. Русские знают, что турецкое имя «Мехмед» может произноситься как «Мухаммед». То есть вы оба носите одно имя, но дело на этом не заканчивается.

Он достал из внутреннего кармана газету и протянул мне. Я ничего не мог разобрать, потому что было написано на кириллице, однако увидел фотографию группы чеченских командиров. Третий человек справа был очень похож на меня.

– Это и есть Мухаммед Арсланов? – спросил я.

– Да, – кивнул Назым-бей, – вам не повезло! Имена одинаковые, и вы очень похожи.

Я не верил своим ушам. По рассказу Назым-бея выходило, что в Шереметьево меня задержали, потому что приняли за Мухаммеда Арсланова, а затем на военном самолете привезли в грозненский гарнизон.

– Хорошо, но меня никто не допрашивал!

– А не потребовалось.

– Почему?

– Потому что примерно через неделю после вашего ареста настоящий Мухаммед Арсланов был убит.

Мы уже подъезжали к Грозному, показались первые дома на окраинах.

– Раз его убили, почему меня сразу не выпустили?

Назым-бей остановил машину перед маленьким старым отелем, заглушил мотор, повернулся ко мне и произнес:

– Вы очень удивитесь, но… О вас забыли.

– Как забыли?

– Просто взяли и забыли. Кажется, в том отделе, который вас задержал, поменялись сотрудники. Вообще у них с управлением проблемы… Идет война, страна разваливается…

– Но как же такое могло произойти? – все время твердил я.

– Все забыли, за что вы арестованы. Дело Арсланова закрыли, а вы остались в камере. Не пошли Аллах этого американского журналиста, боюсь, вы бы до конца своих дней там сидели.

Ужас охватил меня. Я не знал, что меня ужасало больше – страх, который пришлось пережить в камере, или нелепая причина, по которой я оказался там.

Пока я пребывал в растерянности, Назым-бей довел меня до стойки администратора, зарегистрировал в отеле и провел в номер.

– Отдохните немного, к ужину я приеду за вами.

Ты, наверное, можешь понять, что тот простенький гостиничный номер показался мне истинным раем. Да еще каким раем! Моя рука долгое время гладила кровать, подушки, занавески, испытывая забытое удовольствие.

Я рассматривал собственные вещи, которые мне вручили, когда я выходил из тюрьмы, так, будто я впервые их вижу. Нашел несколько записанных на бумажке телефонных номеров. Я позвонил администратору и сказал, что хочу сделать звонок, но по-английски он не говорил. Я взял бумажку с телефонами и спустился. На бумажке был твой телефон, телефон Динча и Людмилы. У Ольги дома телефона не было, позвонить ей я не мог. У стойки администратора я показал на номера и жестами объяснил, что хочу. Я даже смог по-русски произнести: «Телефон, телефон! Борисов! Спасибо!»

Человек принял грустный вид и что-то сказал, но я все равно его не понял. Покачав головой, он стал крутить диск телефона у себя на столе и, немного подождав, по-русски кому-то что-то объяснил. Кажется, он продиктовал мои номера. Я прекрасно знал, что в России позвонить – дело непростое, иногда приходится часами ждать, но другого выхода у меня не было.

Я вернулся в номер. Ванная блестела так, что ее дешевый белый кафель казался мне фантастическим. Я разделся. Из зеркала на меня смотрел человек с волосами до плеч, с бородой до пояса, у него выпирали ребра, кожа обтягивала кости, и этот человек был в самом деле похож на Мухаммеда Арсланова. У меня ныло все тело, каждая клеточка. Я отдался нежности теплой воды – так младенец отдается теплу материнской утробы. И в тот момент, я не стесняюсь в этом признаться, я заплакал навзрыд.

После этого мне явно полегчало.

Вода в ванне стала совершенно черной. Эта жидкость постепенно стекала в канализацию, возвещая мне, что, кажется, закончился самый мрачный период в моей жизни.

Я рухнул на мягкую кровать. Заснул. Проснулся от телефонного звонка и вздрогнул, мне показалось, что я в камере и вновь человек с бульдожьим лицом отодвигает засов на дверном окошке и протягивает мне баланду. Но через мгновение я осознал, что нахожусь в номере отеля.

Звонил Назым-бей, он ожидал меня в вестибюле. Этот добрый молодой человек привез одеяло, чтобы я не замерз на холоде. Он извинился, что не смог подобрать для меня подходящего пальто или куртки, так как мы были разного роста. А сейчас советует набросить одеяло на плечи, потому что на улице ниже нуля.

Я набросил одеяло, словно пелерину, и сказал, что все равно за все благодарен. Он отвез меня на машине в ресторан. Я с изумлением рассматривал чисто одетых людей, которые сидели за столами, ели и разговаривали. Мы тоже сели за стол. Назым-бей заказал множество блюд. За дружеской трапезой он сказал, что невероятно сожалеет о том, что со мной произошло. Тот вечер прошел в приятной атмосфере. Мне показалось, что Назым-бей хочет что-то еще сказать, но не решается. Я несколько раз попытался его спросить об этом, но он всякий раз мастерски переводил разговор на другую тему. Мне очень хотелось поведать ему свою историю: я рассказал о своих мытарствах настолько подробно, насколько это было возможно.

Прежде чем мы поднялись из-за стола, я попросил Назым-бея узнать, как быстрее добраться до Борисова. Скорее всего, придется лететь через Москву. Мне хотелось бы взять билет на первый же самолет, не мог бы он помочь? Назым-бей дал слово, что купит мне билет на самолет до Москвы и даст денег, чтобы я пересел на рейс, следующий в Минск.

– Надеюсь решить эту проблему прежде, чем вы побреетесь, – засмеялся Назым-бей.

Я сказал, что не собираюсь бриться.

– Вы хотите оставить свою бороду? Напрасно! Я видел вашу фотографию в паспорте.

– Нет, – ответил я, – бриться я не хочу.

– Борода будет напоминать вам о страданиях в тюрьме. Я бы на вашем месте первым делом от нее избавился.

– Когда я в отеле посмотрел на себя в зеркало, мои длинные волосы и борода напомнили мне о ликах христианских святых на иконах. Мне показалось, что если я взвалю на плечи мешок и возьму в руки посох, то буду похож на старца. Может быть, мой вид понравится моей несчастной невесте. Она очень верующая православная. Я у нее спрошу.

Назым-бей робко осведомился:

– Я могу узнать имя вашей невесты?

– Конечно. Ее зовут Ольга.

Он облегченно вздохнул и откинулся на спинку стула. У него был такой вид, словно он избавился от большой проблемы. Я удивился и спросил, в чем дело.

Наконец Назым-бей признался. Чтобы забрать меня с военной базы, помимо всего прочего, он привез командиру гарнизона из консульских запасов две бутылки старого виски, в ответ на это полковник по дружбе рассказал ему, что произошло. Короче говоря, Назым-бей знает кое-что, что боялся мне сказать, и до этого момента думал, как бы так сделать, чтобы не сильно задеть меня. Однако, узнав, что имя моей невесты Ольга, он успокоился. Дело в том, что кэгэбистам на меня донесла женщина. Он был уверен, что это сделала моя невеста. Но, слава Аллаху, это не она!

Я с трудом верил своим ушам:

– Как звали ту женщину?

Назым-бей ответил:

– Людмила».

– Людмила? Это была Людмила? Неужели Людмила? Но почему, зачем она это сделала? – спрашивала девушка.

– Если ты так волнуешься, то представь себе Мехмеда, – усмехнулся я, – он чуть сознание не потерял. Надеюсь, ты поймешь, как трудно мне рассказывать тебе об этом. Я очень устал. Мне очень тяжело вспоминать пережитое Мехмедом. Поэтому давай сейчас немного передохнем, поедим, а затем продолжим.