Мехмед

И я принялся рассказывать.

В те годы не было УЗИ, и невозможно было заглянуть в живот матери, однако появление близнецов мою мать ничуть не удивило. Ведь и ее мать тоже родила близнецов, близнецы были и у ее бабушки. Это было генетическое свойство нашей семьи. К сожалению, мамина сестра-близнец умерла сразу после рождения, даже не успев получить имя.

Мама родила нас в больнице и назвала Ахмедом и Мехмедом. Я при рождении весил два килограмма двести граммов и был ростом сорок девять сантиметров, а Мехмед – два килограмма семьсот граммов и рост имел пятьдесят один сантиметр. Короче говоря, он был крупнее меня.

В детстве мне не казалось странным, что у меня есть брат-близнец, скорее я даже удивлялся, почему братьев-близнецов нет у моих сверстников. Мы не относились к числу тех однояйцевых близнецов, которые думают и чувствуют одинаково и живут как одно существо. Но, конечно, у нас было очень много общего.

В те времена профессия инженера была модной. Семьи, в которых подрастали девушки, охотились за женихами-инженерами. Родители, поддавшись моде, еще в нашем детстве решили, что мы оба станем инженерами. В итоге так и произошло, но, к сожалению, родителям не удалось этого увидеть.

Мой дед всю жизнь занимался финансами, а потом вышел на пенсию. Его последним местом службы была Анкара. Они с бабушкой жили в двухэтажном доме с садом – там росли липы. На каникулах или во время отпуска либо мы ехали к ним, либо они приезжали к нам. Однажды, накануне праздника Курбан-байрам, рано утром, еще до рассвета, мы отправились к ним на стареньком «опеле» моего отца.

Отец не любил ездить вечером: он считал, что вечером движение слишком плотное. Поэтому вещи в машину мы погрузили накануне. Сложили в багажник чемоданы, а в салон – дорожные сумки с курабье, орешками, изюмом, сушеной шелковицей и тому подобным, двинулись в путь рано утром. Отец водил машину очень осторожно. Автомагистрали между Стамбулом и Анкарой в те годы не было: лишь узенькая двухполосная дорога. Мать с отцом сидели впереди, а мы с Мехмедом сзади. Как и полагается братьям, мы дурачились, листали комиксы, которые нам позволялось читать нечасто, жевали сладости и каленый горох.

Пока мы ехали по шоссе, начало светать, поля по обеим сторонам дороги порозовели. Так как мы встали очень рано, на меня навалился сон. Не знаю, сколько я проспал, но помню, что через какое-то время я подскочил от ужасного грохота. Спросонья мне показалось, что рухнуло небо. Наша машина летела с дороги в поле. Я запомнил только крики, наверное, я тоже кричал. Жуткий грохот никак не стихал, казалось, машину кто-то разрывает на части.

Я потерял сознание, а когда открыл глаза, увидел рядом незнакомых людей в белых халатах. В руку мне была вставлена иголка с капельницей. Повернув голову, я увидел Мехмеда с такой же капельницей. Я захотел позвать его, но не смог издать ни звука и вновь потерял сознание.

Спустя несколько часов я пришел в себя, Мехмед к этому времени тоже очнулся. Он плакал, а я еще подумал: чего он плачет? Надо мной склонилась медсестра в белом чепце, я спросил ее, где мы. Она ответила, что в государственной больнице города Болу. Она рассказала, что произошла автокатастрофа, но мы с Мехмедом в полном порядке, и нам надо лишь набраться сил. «Отдыхай, малыш, – приговаривала она. – Хорошенько отдохни». И гладила меня по голове, а голова у меня очень болела.

Почему-то мне не приходило в голову спросить ее о родителях, мне лишь не давал покоя плач Мехмеда. Наверное, ему очень больно, решил я, и вновь провалился в глубокий долгий сон. Я постоянно спал из-за лекарств, которые мне давали.

Проснувшись, я увидел грустное лицо бабушки, под глазами у нее были синие круги. Неужели мы приехали в Анкару, подумал я, но тут вспомнил, что мы в больнице, и только сейчас заметил, что бабушка тоже плачет. В углу стояло кресло, в нем сидел мой дед, освещаемый светом из окна. «Мы приехали за вами!» – сказала бабушка. И только тут я решился спросить о родителях, а в ответ все взрослые – бабушка, дедушка, медсестра – молчали. Отозвался только Мехмед. «Они погибли!» – всхлипнул он. Я не сразу понял, что он сказал. Я подумал: зачем он говорит такие ужасные вещи? – и решил, что, как всегда, он шутит.

Той же ночью я увидел отца, на нем был белый передник. Отец выглядел выше, чем был. «Папа, ну ты же не умер, не умер!» – твердил я. «Ты еще маленький, чтобы знать об этом», – ответил отец. «Но раз я тебя вижу, ты жив!» «Это ты видишь меня, а я себя не вижу. Может быть, для тебя я не умер, а умер только для себя», – сказал он. Я заснул.

На следующий день бабушка с дедушкой забрали нас. Мы сели на автобус и поехали в Стамбул. По пути мне казалось, что все машины мчатся прямо на нас, и я холодел от страха, а Мехмеду было совсем не страшно. Мы ехали по той самой дороге, по которой совсем недавно ехали с родителями, но родителей теперь рядом с нами не было. Был дедушка, была бабушка, был Мехмед. Это казалось очень странным.

С Мехмедом мы почти не разговаривали, голова у него была вся в бинтах, а на лице, как и у меня, чернели синяки. Затем были похороны, помню два гроба во дворе мечети, помню лица знакомых, которые смотрели с грустью и гладили нас по голове. Мать с отцом были покрыты зеленым покрывалом, так что мы их не видели. Когда похороны закончились, мы вновь поехали на автобусе в Анкару, которая теперь стала нашим домом. Нам было всего по десять лет.

Извини, пожалуйста, мы совсем заговорились и забыли о еде. Ты будешь недовольна, что я и ночевать тебя заставил, и оставил голодной. Прошло уже несколько часов, а ты съела всего один гамбургер. Сейчас, я только на минуточку схожу к бакалейщику. Не возражай, ты ведь не собираешься голодать всю ночь? Я и себе что-нибудь куплю. А ты пока посмотри фотографии в ноутбуке. Я отсканировал и загрузил сюда весь семейный альбом. Ты, должно быть, догадаешься, кто есть кто: кто папа, кто мама, кто бабушка, кто дедушка. Там есть наши с Мехмедом детские фотографии. Налей себе вина, а я сейчас приду. Мне еще Кербероса покормить нужно. Я совсем о нем забыл. Он, должно быть, умирает от голода на цепи.

Вскоре я вернулся и продолжил рассказ.

– Дедушка с бабушкой, едва сводя концы с концами, все-таки сумели выучить нас на свою пенсию. Они сделали все для нашего благополучия, считая это долгом перед отцом с матерью. Мы оба закончили престижный колледж в Анкаре, а потом успешно сдали вступительные экзамены в Ближневосточный технический университет. Дедушка пожелал, чтобы мы оба выбрали инженерное дело, ведь мы должны были воплотить мечту родителей. Я поступил на отделение строительства, а Мехмед – на электротехническое. Поступить туда было несколько сложнее. По правде, Мехмед учился лучше меня, он был настоящим книжным червем. Еще во время учебы в старших классах школы ему в руки попала книга о Николе Тесле, и он целыми днями рассказывал мне о сербском гении электричества. Всякий раз, когда он видел лампочки, которые в наши дни ярко освещают мир, говорил, что все ошибочно приписывают создание лампочки Эдисону. Он с жаром рассказывал о том, что вся потребляемая в мире энергия, включая освещение, распространяется благодаря тому, что ее часть течет в обратную сторону, и это переменное движение открыл Тесла. Мехмед говорил, что в будущем в повседневной жизни все будут пользоваться беспроводными приборами, благодаря которым смогут разговаривать друг с другом, находясь в разных частях света, и передавать на расстояние не только голос, но и картинки, и все это произойдет благодаря открытиям Теслы.

Вот такой увлекающейся натурой был мой брат. Этим он и отличался от меня, смотревшего на жизнь легко и просто. Брат так увлекся Теслой, что мечтал, как и он, совершать чудеса с электричеством и постоянно проводил дома опыты. Комнатка, в которой мы жили вдвоем, была заполнена медными бобинами, проводами, какими-то маленькими моторчиками и измерительными приборами. Иногда у нас с ним происходили небольшие ссоры, но он неизменно старался привить мне свою страсть, днем и ночью рассказывая о своих исследованиях и употребляя терминологию, которую я не понимал. Помню, как однажды он подарил бабушке на ее день рождения маленький обогреватель, который сам же и собрал. По словам Мехмеда, этот прибор расходовал очень мало электроэнергии и в то же время мог давать очень много тепла. Он чуть ли не подскакивал от радости и гордости. По правде, прибор этот был невероятно уродлив на вид, но подарком оказался эффектным. Следует добавить, что обогреватель сломался на следующий же день. Мехмед тут же утратил к нему интерес, задавшись другой целью – выявить ошибки в учебниках, по которым моего брата учили в университете. Он собирался найти все эти ошибки, исправить их, написать собственный учебник, издать его и стать первым в истории студентом, который выпустил учебник для отделения, на котором учится.

Конечно, не все свое время мы посвящали учебе. В Анкаре тогда не существовало понятия «студенческая вечеринка», лишь некоторые состоятельные семьи имели привычку устраивать званые чаепития. Так что единственной возможностью познакомиться с девушками был поход на «званое чаепитие», а если посчастливится какой-нибудь девушке понравиться, то следовало пригласить ее в кондитерскую или в кафе, где готовят пудинг-мухаллеби. Денег у нас не хватало даже на эти дешевые заведения, и поэтому ходили мы по очереди. Если в одну субботу я иду гулять с девушкой, то в следующую субботу наступает очередь Мехмеда. Деньги требовались на книги, на транспорт, на скромный обед в университетской столовой… Денег, которые выдавал нам дедушка, только-только хватало на это. Нам обоим было не слишком сложно обзавестись подругами. Мы были недурны собой, получали хорошее образование, наше будущее считалось блестящим, и мы обладали всеми качествами, необходимыми для «завидного жениха» в глазах матерей девушек. Тем не менее Мехмед, отправляясь на свидание, слишком увлекался, залезал в долг в кондитерской, а через неделю, когда наступала моя очередь, настаивал, чтобы я уступил ему свой день.

В этих вопросах он был… как бы так сказать… не то чтобы эгоистичным, но немного бездумным. Так как натурой он был страстной и увлеченной, то с девушками тоже переступал границы. Стоило ему влюбиться в какую-нибудь, как он забывал обо всем на свете. Мы с ним даже несколько раз поругались. В одну из ссор даже дошло до кулаков, однако наша бабушка самоотверженно встала между нами.

Я подхожу к самой печальной любовной истории на свете. Потерпи еще немного, я о ней не забыл. Но я должен еще кое-что рассказать, чтобы ты во всем разобралась.

Несмотря на то, что иногда мы с Мехмедом ссорились, в целом, можно сказать, ладили хорошо. Наши студенческие годы были омрачены тем, что политическая смута в стране достигла своего апогея. Вы, конечно, знаете, как прославился в этой области наш Ближневосточный университет. В его кампусах постоянно проходили стычки с полицией. Мехмед и здесь отличился от меня: он примкнул к одной из левых группировок. Иногда он не приходил ночевать и проводил время в общежитии, где вместе со своими приятелями готовил политические лозунги.

Так и прошли наши студенческие годы – в стычках и в неполном понимании. Потом умер дедушка. Здоровье бабушки тоже было неважным. Она часто жаловалась на повышенное давление и усиленное сердцебиение и в трудных ситуациях прибегала к успокоительному. Кончину мужа она восприняла как знак приближения собственной смерти, что часто случается у пар, которые много лет живут вместе.

У Мехмеда были не очень близкие отношения с бабушкой, у меня с ней они были гораздо лучше, и мы частенько садились поговорить по душам. Однажды в одну из знаменитых холодами анкарских зимних ночей мы легли спать. Дом отапливался плохо – уголь был дорогим, – поэтому мы печь не топили и старались, забравшись под одеяло, согреться собственным дыханием. Через некоторое время в кровати становилось жарко. Но когда приходилось вставать в туалет и вылезать из теплой постели, мы возвращались, стуча зубами от холода.

Ладно, о чем я говорил? Однажды ночью мы с бабушкой рано легли спать. Мехмед остался в общежитии. В три часа ночи я проснулся от того, что кто-то настойчиво звонил во входную дверь. Первое, что я подумал, – это Мехмед. Может быть, с ним что-то случилось? Я вышел в холодный коридор. Бабушка выглянула за мной, закутавшись в платок. Мы с ней недоуменно переглянулись. Я открыл дверь, но там никого не было. Под дверью собралось много снега, который шел беспрерывно три дня, был совершенно белым. На него даже птица не ступала. Нам с бабушкой стало страшно. Ведь если бы кто-то один из нас слышал звонок, было бы ясно, что он ошибся, но звонок слышали мы оба.

Той ночью бабушка сказала: «Это твой дед пришел меня с собой позвать. Так что я скоро умру. Я и сама этого хочу. Ведь я встречу там свою доченьку, смерть будет мне избавлением. Я жила столько лет, чтобы вырастить ее сыновей, которых она мне поручила. Если бы не вы, я бы давно уже умерла. Но теперь я не думаю о прошлом. Мы дожили до сегодняшнего дня, в следующем году вы оба получите дипломы, вы мужчины и сами сможете распоряжаться своей жизнью. Такая бедная больная женщина, как я, больше ничего не может вам дать».

Потом она немного помолчала и погрустнела: «Вообще-то за тебя я совершенно спокойна. Но вот у Мехмеда головы на плечах нет. Он ищет возможность, чтобы навлечь на себя несчастье. Этот парень – настоящий искатель приключений, слишком много фантазирует. Кто знает, что случится с ним в жизни? Мое тебе завещание – приглядывай за братом, оберегай его. Потому что предчувствие не дает мне покоя – много бед ждет моего мальчика».

Бабушка не ошиблась, предчувствие не обмануло ее, и она на самом деле смогла увидеть будущее. Два месяца спустя она умерла. Врачи сказали – «от недостаточности всех жизненно важных органов». По всей вероятности, именно так медицина объясняет смерть от старости. Когда бабушка умирала, мы с Мехмедом стояли у ее изголовья, и она казалась такой маленькой. То, что называется душой, отливало с ее лица, как морская волна. Из последних сил она постаралась напомнить о данном мной слове. Да, сказал я, помню, я дал слово. Мехмед, конечно, не понял, о каком слове идет речь.

Я смотрю, глаза твои закрываются, море, солнце и три бокала вина ударили тебе в голову. Моя голова тоже затяжелела, мне хочется спать, а сну сопротивляться невозможно. Бабушка моя говорила в таких случаях, что на ресницы сели десять арабов. Почему именно арабов, я никогда не мог понять, но ведь в самом деле сложно держать глаза открытыми, когда хочешь спать.

Наша с братом учеба в университете подошла к концу без всяких приключений, если, конечно, не считать приключениями студенческие политические безумства Мехмеда. После учебы я сразу ушел в армию, мне хотелось как можно быстрее преодолеть это препятствие. После краткого курса молодого бойца меня взяли в штаб. В штабе армии, расположенном в Бурдуре, я прошел интенсивный курс подготовки и научился пользоваться всеми основными видами оружия, лазать по канату и жить в условиях дикой природы. Поначалу мне было очень сложно, но со временем человек привыкает ко всему.

Мехмед игнорировал армию. Он нашел работу в одной американской фирме. Он говорил, что хочет отложить это дело, потому что ему совершенно не нравилась мысль о службе, но вскоре появилась возможность, заплатив деньги, отслужить всего несколько месяцев. Я умолял Мехмеда не пропустить такого шанса и в конце концов убедил его. После службы он мог бы вернуться на ту же работу. Дирекция фирмы ценила Мехмеда, и ему пообещали, что примут его после армии. В результате он тоже отправился служить.

После армии он вернулся на свою должность. Я же сменил несколько работ. Те годы были не слишком-то успешными для меня.

Затем один приятель по университету, мой ровесник, рассказал о России. Мы, конечно, знали, что там турецкие фирмы занимаются строительством, однако, когда Седат (мой приятель) поведал, что условия там очень хорошие, зарплаты высокие, а цены в России низкие и можно скопить денег, к тому же работу найти очень просто, мне в голову запала мысль об этом. А уж когда он принялся взахлеб рассказывать о том, какие там потрясающие девушки, сил сидеть и ждать у меня не осталось. Прямо на следующий день я по рекомендации Седата подал документы в Enka. Эта фирма строила на обширной территории Советского Союза такое количество объектов, что сначала они даже не могли решить, куда меня послать, а затем сочли, что самым срочным и важным объектом является стройка в Белоруссии, в городке Борисов под Минском.

В те годы Восточный блок распадался, Красная армия вышла из Афганистана с большими потерями, советские войска покидали и Восточную Германию. Тысячам офицеров, возвращавшимся оттуда, требовались общежития. В Борисове, где уже были дома для офицеров и стоял военный гарнизон, для вновь прибывших должны были построить новый город. Так что в один прекрасный день я сел на самолет и улетел в Минск. В руках у меня была советская виза, паспорт и небольшая сумма денег, которую я поменял на доллары.

Стояла весна. Я почти влюбился в этот ухоженный, красивый, чистый и невероятно романтичный город. После смут, шума и толп, царивших на моей родине, Борисов казался мне уютным гнездышком. Он находился примерно в одном часе езды от Минска. Это был красивый маленький город, заросший вязами. Первое, что бросилось в глаза, – офицеры Красной армии, а еще турки – инженеры, архитекторы, клерки, строители, чернорабочие со всех уголков Анатолии. Все выглядели невероятно счастливыми.

Строители получали в месяц по пятьсот долларов, из них они сто оставляли себе, а остальное отправляли домой родным. Если знать, что в Советском Союзе зарплата инженера была примерно сорок долларов, то становилось совершенно очевидно, что эти рабочие ощущали себя миллионерами. Они жили в просторных бараках, но некоторые из них устроились «примаками» в офицерском городке и жили там. Когда я в растерянности спросил, что это означает, ответом мне было молчание. Полагаю, они смутились от расспросов «господина инженера», а я не стал добиваться ответа. Правду рассказал мне один приятель с фирмы: в разрушавшейся России все, включая офицеров, не получали заработную плату, а если и получали, то купить на нее все равно ничего было невозможно, если только на черном рынке. Наши «миллионеры»-строители заводили дружбу с красивыми девушками из таких семей, приходили к ним домой с водкой, шоколадом и различными напитками и едой и начинали время от времени там ночевать. Подобное общение часто принимало форму второй семьи. Их жены в Анатолии были довольны тем, что приходят деньги, а «неофициальные семьи» с юными девушками в Борисове тоже всех устраивали. Вот в чем была причина улыбок и загадочного молчания, стоило об этом заговорить. У них даже сложились шутки на эту тему: «Русские девушки как водка, можно выпить не закусывая, и нормально. Но турецкие девушки – как ракы, к ним нужны соления, сыр, дыня, много чего нужно».

Ух ты, удивился я про себя, чего только не бывает в жизни. А потом я спросил о том, как живут инженеры и директора. Среди них тоже были живущие на две семьи, но немало было и таких, кто влюблялся и женился на этих девушках. Турецко-российские браки входили в моду.

Такое падение нравственности никак не было связано с тем, что прежде в России царил социализм. Какой бы ни был режим, когда он рушится, все встает с ног на голову. Всем известно, что во время Второй мировой войны подобные случаи были не редкостью и в Европе. К сожалению, на долю женщин всегда выпадает больше страданий.

Но не будем отвлекаться на то, что не связано с нашей историей. Я продолжаю.

Жизнь в Борисове была спокойной и удобной, если не считать того, что мне приходилось очень много работать. Так как выбор иностранной фирмы был обусловлен тем, что проект будет сдан раньше срока, то мы вкалывали на стройке не покладая рук, днем и ночью.

По выходным мы с приятелями гуляли и катались по окрестностям. В этом нам помогала девушка по имени Людмила, которая работала в нашей фирме переводчиком, а также решала все вопросы с русскими организациями.

Эта высокая брюнетка носила очки, кожа у нее была невероятно белого цвета. Она закончила филологический факультет Московского университета и свободно говорила по-английски. Однако держалась со всеми очень строго и ровно, и, несмотря на ее длинные волосы, всегда связанные в плотный хвост, отливающие зеленью глаза за очками в роговой оправе и красивую фигуру, никому даже не приходило в голову ухаживать за ней, все воспринимали ее просто как коллегу.

По выходным пожилые женщины и девушки Борисова выносили в сквер всякие интересные поделки и ненужные домашние вещи на продажу. На расстеленных на земле покрывалах можно было увидеть иконы, подсвечники, стеклянные шары с церквями, внутри которых, если потрясти, шел снег. Продавались тряпичные куклы, матрешки, зеркала, вышитые покрывала, настольные часы и настенные часы с кукушкой, семейные фотографии в серебряных рамках и даже старая военная форма, медали и ордена. В те времена все русские гонялись за любыми деньгами и наперебой предлагали вещи, символизирующие советский режим.

Однажды вечером, когда я вышел покурить к дверям того самого отеля, о котором тебе уже рассказывал, из темноты передо мной возник худенький юноша и на ломаном английском, который очень сложно было понять, робко спросил, не хочу ли я купить часы. Было совершенно ясно, что часы эти либо из его дома, либо откуда-то украдены. Мне стало любопытно, и я попросил его показать их. Тогда юноша, боязливо оглядываясь, достал из-под полы темно-синего пальто что-то очень большое и странное. Когда я спросил, что это, он ответил мне, что это часы, снятые с военного самолета МиГ-25. Я застыл. Так, значит, теперь уже и военные самолеты разбирали на запчасти ради денег! Я спросил, сколько они стоят, и юноша робко ответил: «Десять долларов». Наверное, если бы я стал торговаться, он бы согласился и на пять, но я дал ему десять, купил эти часы и у себя в комнате очень долго их разглядывал. Я решил, что этот странный прибор будет прекрасным подарком одному моему приятелю в Стамбуле, который коллекционировал необычные вещи. Позднее ему и в самом деле очень понравился мой подарок, однако, когда он рассказал мне, какой ужасной опасности я подвергался, я похолодел. И действительно, ведь мне удалось вывезти прибор от МиГ-25, преспокойно пройдя с ним контроль в аэропорту на глазах у агентов КГБ и неумолимых сотрудников таможни. Если бы меня обыскали и нашли этот прибор, то дела мои были бы плачевны. Вот какое невежество!

Приближалась зима, и осенние краски сделали Борисов еще красивее. Листья на деревьях покраснели, берега озер приобрели цвета, от которых дух захватывало. Буки и вязы сияли даже по вечерам. Все было прекрасно, и мне казалось, что я нашел рай на земле, в котором можно было не задумываться даже о любви и рождении ребенка. В общем, я был очень счастлив, но меня не отпускала мысль о Мехмеде. Я очень редко получал от него известия и волновался за него. Поэтому однажды я переговорил с нашим директором. Хорошо образованный инженер-электрик был ему очень нужен, я отдал резюме брата и услышал в ответ: «Хорошо, пусть приезжает».

Осталось только убедить Мехмеда. Я написал длинное письмо, в котором поведал о том, какая здесь чудесная природа и какие красивые девушки. Многое я преувеличил, однако на Мехмеда произвела впечатление маленькая фраза, которую я случайно добавил в самом конце. Я написал: «Здесь все в беспорядке, потому что режим рушится, и цены невероятно низкие». Хорошо, что я это написал: брата привлекла именно возможность увидеть вблизи то, как все приходит в беспорядок. В общем, он ехал ко мне; я очень радовался, однако, если бы мог предвидеть, что с нами произойдет, то радоваться бы не торопился…

Да, но девушка давно уже уснула, уронила голову на плечо, глаза закрыты, она видит десятый сон. Значит, о самом важном в этой истории я расскажу уже завтра. А теперь спокойной ночи, сладких сновидений!