Через десять лет после побега из родного края я снова оказался перед могилой второй бабушки, привезя с собой лицемерие, которым заразился от высшего общества. Моё тело так долго кисло в грязной воде столичной жизни, что каждая пора испускала скверный запах. Поклониться могиле второй бабушки я пришёл в последнюю очередь — после того как поклонился множеству других могил. Короткая яркая жизнь второй бабушки стала интересным эпизодом истории моего родного края, которую можно снабдить заголовком «Самые удалые герои и самые отъявленные мерзавцы». А зловещий процесс её умирания поселил в душах жителей дунбэйского Гаоми смутное ощущение тайны. Подобное ощущение могло появиться только в рассказах деревенских стариков о далёком прошлом — там в неторопливом течении мыслей, напоминающих сладкий тягучий сироп, зарождается, растёт и крепнет мощное идеологическое оружие, с помощью которого можно управлять неизведанным миром. Возвращаясь домой, я каждый раз видел в пьяных глазах односельчан намёк на эту таинственную силу. В такие моменты мне не хотелось сравнивать и противопоставлять, однако инерция логического мышления насильно затягивала меня в водоворот сравнений и противопоставлений. И в этом водовороте мыслей я с ужасом обнаруживал, что все прекрасные знакомые глаза, на которые я насмотрелся за десять лет, проведённых вдали от дома, можно с тем же успехом представить на мордах домашних кроликов, а неуёмные желания делали эти глаза похожими на ярко-алые с тёмными крапинками плоды боярышника. Мне даже кажется, что сравнения и противопоставления в определённом смысле подтвердили существование двух разных типов людей.

Всё эволюционируют своим путём, каждый в одиночку стремится к прекрасному миру, определённому его собственной системой ценностей. Боюсь, в моих глазах тоже загорается ум и сообразительность, а с губ без конца слетают слова, которые одни люди переписывают из книжек других людей. Похоже, я превратился в популярный журнал «Ридерз дайджест».

Вторая бабушка выскочила из могилы, держа в руках золотисто-жёлтое бронзовое зеркало. В уголках её губ собрались вертикальные морщинки холодной усмешки:

— Ну что, внук мой неродной, полюбуйся на своё отражение!

Одежда на ней была точь-в-точь такой, в какой её клали в гроб, а внешне вторая бабушка оказалась даже моложе и краше, чем я представлял. Тот посыл, что сквозил в голосе Ласки, доказывал, что её мысли намного глубже, чем мои. Её мысли — снисходительные, достойные, довольно гибкие и безмятежные, а мои дрожат в воздухе, как мембрана китайской флейты.

В бронзовом зеркале второй бабушки я увидел себя. Мои глаза и впрямь светились умом и сообразительностью домашнего кролика. Губы и правда произносили не принадлежавшие мне слова, совсем как вторая бабушка, которая на смертном одре говорила не своим голосом. Меня с ног до головы покрывали штампы известных людей.

Я перепугался до смерти.

Вторая бабушка доброжелательно сказала:

— Внучок, ты возвращайся! Если не вернёшься, то тебя уже ничего не спасёт. Я знаю, что ты не хочешь возвращаться, ты боишься мух, которые покрывают тут небо и землю, боишься комаров, летающих кругом тучами, боишься змей, ползающих во влажных гаоляновых полях. Ты почитаешь героев и ненавидишь мерзавцев, однако кто из нас не попадает под определение «самый удалой герой и самый отъявленный мерзавец»? Ты сейчас стоишь передо мной, и я чую исходящий от твоего тела дух домашнего кролика, который ты привёз с собой из города. Скорее прыгай в Мошуйхэ! Помокни там три дня и три ночи, вот только боюсь, что у сомов, которые попьют после тебя грязную водицу, тоже вырастут кроличьи уши!

Вторая бабушка внезапно скрылась в могиле. Безмолвно стоял гаолян, солнечный свет был влажным и жарким, ни тебе ветерка. Могила второй бабушки заросла травой, в нос бил её аромат. Словно бы ничего и не произошло. Издали доносились песни крестьян, которые мотыжили землю.

В тот момент вокруг могилы второй бабушки уже рос гибридный гаолян, полученный от скрещивания местного и гаоляна с острова Хайнань. Этот самый гибридный гаолян пышным ковром покрывал весь чернозём дунбэйского Гаоми. А тот красный как кровь гаолян, что я без конца прославляю, был без остатка смыт революцией. Он перестал существовать, ему на смену пришёл этот, гибридный, с приземистыми толстыми стеблями, густыми листьями, покрытыми словно инеем белым пухом, и длинными, как собачьи хвосты, метёлками. У этих растений высокая производительность, горько-терпкий вкус, и у многих такой гаолян вызывает запоры. В то время у всех односельчан, кроме кадровых работников, выше по рангу, чем секретари местных партийных ячеек, лица имели оттенок ржавчины.

Я ненавижу гибридный гаолян.

У меня такое чувство, что он никак не может вызреть. Его серо-зелёные глаза так и остаются полузакрытыми. Я стоял перед могилой второй бабушки и смотрел, как эти уродливые растения оккупировали владения красного гаоляна. Они лишь называются гаоляном, но у них нет тех стройных высоких стеблей и яркого цвета. А чего им особенно недостаёт, так это гаоляновой души. Своими узкими физиономиями они лишь загрязняют чистый воздух дунбэйского Гаоми.

Среди гибридного гаоляна я ощутил разочарование.

Я мысленно представлял прекрасную картину, которая навсегда исчезла: глубокая осень, восьмой лунный месяц, воздух чист, и небо кажется высоким, а в полях гаолян превратился в искрящееся море крови. Если разливается осенний паводок, гаоляновое поле становится безбрежным океаном, тёмно-красные макушки поднимаются над мутной жёлтой водой и упорно стремятся к ярко-синему небу. А если паводок освещается солнцем, весь мир вокруг начинает играть сочными яркими красками.

Но я стоял в окружении гибридов. Их листья, как змеи, обвивались вокруг моего тела, а тёмно-зелёный яд, пропитавший стебли, отравлял мои мысли. Я задыхался, пытаясь сбросить с себя эти путы, но не мог высвободиться и погружался в пучину страданий.

В этот момент из глубин земли донёсся равнодушный голос, знакомый и чужой одновременно. В нём слились голоса дедушки, отца, дяди Лоханя, а ещё звонкие, как стрёкот цикад, голоса сразу трёх моих бабушек. Все мёртвые родственники указывают мне на мои заблуждения.

Бедный мальчик, слабый, недоверчивый, нетерпимый, твою душу очаровало отравленное вино. Иди-ка ты на реку, да покисни в воде три дня и три ночи. Запомни — ровно три, ни больше ни меньше, отмой дочиста плоть и душу и тогда можешь вернуться в свой мир. На южном склоне горы Баймашань и на северном берегу реки Мошуйхэ осталось ещё поле настоящего красного гаоляна. Не пожалей сил и найди его. А потом, высоко подняв его над головой, ступай в этот мир, заросший терновником и заселённый свирепыми злодеями. Красный гаолян станет твоим амулетом, почётным тотемом нашего рода и символом традиционного духа нашего дунбэйского Гаоми!

ISBN 978-5-7516-1474-4

© МоЯнь, 2018

© Н. Власова, перевод, 2018

© «Текст», издание на русском языке, 2018

16+

Текст предоставлен правообладателем.