8
Рябой Чэн привёл японцев в деревню, и они подорвали все мастерские по изготовлению соломенных сандалий, а потом наконец отпустили его. Коричневая шапка сурово спросил:
— Есть ещё мастерские?
Рябой Чэн уверенно ответил:
— Нет, не осталось, правда не осталось!
Коричневая шапка посмотрел на японца, тот покивал, и тогда Коричневая шапка велел:
— Катись!
Чэн опустил голову, наклонился и попятился шагов на двадцать, и только потом развернулся. Очень хотелось пуститься наутёк, но ноги обмякли, сердце бешено колотилось, он не мог бежать. Рану на груди пекло, содержимое штанов было липким и холодным. Чэн прислонился к дереву, чтобы отдышаться, и тут услышал, как из всех окрестных дворов доносятся душераздирающие крики, и ноги сами собой подогнулись. Он сполз, обдирая спиной сухую кору дерева, и сел на землю. Над деревней клубился густой дым от взрывов ручных гранат. Японцы закидали местные подземные мастерские по производству соломенных сандалий через слуховые окна и двери несколькими сотнями чёрных гранат, похожих на маленькие дыньки, а потом бесстрастно ждали, окружив мастерские. Внутри раздались приглушённые взрывы, даже земля под ногами содрогнулась, из слуховых окон валил дым и долетали крики раненых. Японские солдаты заткнули окна травой, крики сделались совсем слабыми, их можно было услышать, только если напрячь слух. Он привёл японцев подорвать двенадцать мастерских. Чэн знал, что три четверти местных мужиков плетут сандалии в мастерских, и сейчас все они мертвы. Внезапно он понял, какую большую ошибку допустил. Не покажи он дорогу, японцы сами не нашли бы мастерскую в закутке на восточном краю деревни. Эта мастерская была одной из лучших, по вечерам здесь собирались по двадцать-тридцать парней, которые плели сандалии из соломы, болтали и смеялись. Японцы закинули туда больше сорока гранат, и от мощного взрыва мастерская обвалилась, превратившись в могилу, лишь ивовый шест, служивший подпоркой для крыши, торчал из земли, словно дуло винтовки, нацеленной в багряное небо.
Чэн испугался. Он пожалел о содеянном. Казалось, он видит вокруг себя знакомые лица, и они гневно его обличают. Это японские черти заставили меня, тыкая штыками. Да если бы я их и не привёл, они всё равно нашли бы и закидали гранатами все мастерские. Мертвецы растерянно переглянулись и тихонько отступили. Чэн смотрел на их изувеченные тела, и, хотя стыда в его сердце не было, он разом весь промёрз изнутри, словно нырнул в ледяную реку.
На последнем издыхании он вернулся домой и увидел, что его красавица жена и тринадцатилетняя дочка лежат посреди двора в разорванной одежде с выпущенными кишками. В глазах Чэна потемнело, он как стоял, так и повалился на землю… Чэн лежал, то чувствуя себя мёртвым, то оживая. А потом побежал на юго-восток. Там на розовом небе плыла большая круглая красная туча, на которой стояли жена, дочка и множество знакомых односельчан. Чэн бежал, запрокинув голову, он догонял эту тучу, но люди на ней относились к нему с презрением. Все плевали в его сторону, даже жена с дочерью. Он поспешно оправдывался, мол, японцы заставили показать дорогу, и он ничего не мог поделать, однако плевки летели с тучи, словно дождь. На глазах Чэна туча поднималась всё выше и выше, пока не превратилась в кровавую точку. Жена, красивая, молодая, с гладкой фарфоровой кожей — выйти замуж за рябого было для неё позором… Когда он жил в их селе на постоялом дворе, то каждый вечер играл такую жалостливую мелодию, что у девушки внутри всё переворачивалось… Вот она и вышла замуж за музыканта. Однако сона играла одну и ту же мелодию, ей надоело её слушать, изрытое оспинами лицо и раньше раздражало, а теперь и вовсе опостылело. Она убежала с торговцем тканями, но Чэн насильно вернул её домой и избил так, что задница женщины опухла. Что ж, поколоченная жена — как хорошо вымешенное тесто. Супруга полностью посвятила себя семье, родила сначала дочку, потом сына…
Чэн очнулся и принялся искать сына. Восьмилетний мальчик висел вниз головой в чане с водой, его тело стало твёрдым, как дерево.
Рябой Чэн привязал верёвку к дверной раме, скрутил круглую петлю, просунул в неё голову и встал на табуретку. Верёвка сдавила горло. Тут какой-то паренёк подскочил, занёс саблю и перерубил верёвку. Тело Рябого Чэна упало на порог. Паренёк долго приводил Чэна в чувство, а потом сердито сказал:
— Дядя Рябой, неужели японцы мало наших убили? И ты ещё решил с собой покончить?! Живи и мсти, дядя!
Рябой Чэн запричитал:
— Чуньшэнь…твоя тётка и двоюродные сестрёнка и братик погибли! У меня никого и ничего не осталось.
Чуньшэнь, племянник Чэна, с саблей в руке вошёл во двор и вернулся с позеленевшим лицом и красными глазами. Он сгрёб Рябого Чэня в охапку и заставил подняться.
— Дядя, пойдём! Присоединимся к Восьмой армии, она как раз стоит лагерем в двух уездах и набирает людей.
— А как же дом? Пожитки?
— Дурень старый, только что вешаться хотел, кому тогда остались бы все твои пожитки? Пошли!
Ранняя весна одна тысяча девятьсот сорокового года выдалась особенно холодной. Все деревни дунбэйского Гаоми превратились в руины, оставшиеся в живых ютились в землянках, словно сурки. Постепенно голод и холод сдавили глотку и Цзяогаоской части. Всё больше людей болело, командир и солдаты совсем отощали и дрожали от холода в тонкой драной форме. Они встали лагерем в небольшой деревушке рядом с Сяньшуй, и каждый раз на восходе солдаты собирались кучками на стенах, ловили вшей и грелись на солнце. Днём они не отваживались выступить в поход, а ночью стояли такие морозы, что, хотя бойцы и горели желанием бить врага, они бы все насмерть замёрзли или погибли от рук японцев. К этому времени Рябой Чэн уже стал славным героем Цзяогаоской части и пользовался доверием командира, Мелконогого Цзяна. Рябой Чэн не любил стрелять из винтовки, предпочитая забрасывать неприятеля гранатами. В бою он мчался впереди всех, закрывал глаза и наугад метал гранату с деревянной ручкой. Он смело приближался к врагу на семь-восемь метров и при этом даже не пригибался. Как ни странно, осколки пролетали рядом, словно саранча, но не задевали его.
Чтобы как-то спастись от холода и голода, Мелконогий Цзян созвал собрание офицеров. Рябой Чэн с жаром ворвался туда, присел с каменным лицом, но ни слова не говорил. Мелконогий Цзян поинтересовался:
— Лао Чэн, у тебя есть на этот счёт соображения?
Чэн не издал ни звука.
Командир роты, напустивший на себя умный вид, сказал:
— Принимая во внимание нынешнюю ситуацию, прятаться в дунбэйском Гаоми — всё равно что сидеть и ждать смерти. Надо как-то выбираться из этого гиблого места, отправиться в Цзяонань, где производят хлопок, и раздобыть ватники. Кроме того, там полно батата, еда перестанет быть проблемой.
Командир Цзян в ответ достал из-за пазухи маленькую замасленную газетёнку.
— Специальная комиссия сообщает, что обстановка в уезде Цзяонань усугубилась. Железнодорожный батальон попал в окружение, все полегли. По сравнению с тем районом дунбэйский Гаоми идеален для партизанской борьбы. Просторы необъятные, деревень мало, японцы и марионеточные войска слабые, прошлогодний гаолян не убрали, можно спрятаться. Если решить проблему с едой и одеждой, мы сможем продолжать борьбу и, выждав удобный случай, нанесём удар по противнику.
Один из кадровых офицеров с измождённым лицом сказал:
— А такое вообще возможно? А где материю взять? Хлопок? Зерно? Если на человека приходится только горстка гаоляновых зёрен, то так и сдохнуть недолго. Лично я считаю, нам надо сделать вид, будто мы сдаёмся на милость командира марионеток Чжан Чжуси, а когда раздобудем ватники и пополним запасы патронов, снова отделимся.
Интеллигентный командир роты рассерженно подскочил:
— Хочешь предателей из нас сделать?
— С чего вдруг предателей? Это же фальшивая капитуляция. В эпоху Троецарствия Хуан Гай прибегал к такому способу.
— Мы же коммунисты! От голода будем помирать, а головы не склоним, от холода будем помирать, а кланяться не станем, а кто врага будет почитать за родного отца и утратит честь, того я вызову на бой!
Однако кадровый офицер тоже за словом в карман не полез:
— А что, если ты коммунист, так должен помирать от голода и холода? Да коммунистам ума не занимать! Нужно уметь маневрировать, немного потерпеть ради великой цели — мы сможем одержать окончательную победу в борьбе с оккупантами, только если сбережём революционную силу.
Тут встрял командир Цзян:
— Товарищи, товарищи, не ссорьтесь! Спокойно высказывайте свои идеи!
Рябой Чэн сказал:
— Товарищ командир, у меня есть план!
Когда он рассказал о своём плане, Мелконогий Цзян принялся потирать руки от радости и одобрительно охать.
Действуя по плану Рябого Чэна, Цзяогаоская часть под покровом ночи выкрала больше сотни собачьих шкур, которые отец и дедушка приколотили к полуразрушенной стене, а заодно прихватили несколько десятков винтовок, спрятанных в пересохшем колодце. Они слепо подражали отцу и дедушке, охотились на собак, чтобы питаться собачатиной и восстановить физические силы, а заодно обрели и зимнюю одежду, поскольку каждому досталось по собачьей шкуре.
После затяжной холодной весны на бескрайних просторах дунбэйского Гаоми появился отряд героев в собачьих шкурах. Они провели больше десятка сражений, заставляя солдат марионеточных войск, особенно Двадцать восьмой полк под командованием Чжан Чжуси, паниковать при одних только звуках собачьего лая.
Первый бой состоялся второго числа второго лунного месяца. В этот день, по преданию, дракон поднимает голову. Солдаты Цзяогаоской части, закутанные в собачьи шкуры и с винтовками в руках, прокрались в местечко под названием Мадянь и окружили расквартированную там Девятую роту Двадцать восьмого полка Чжан Чжуси и небольшой отряд японцев. Под казармы была отведена бывшая школа — четыре ряда зданий из тёмного кирпича с черепичными крышами, обнесённые высокой стеной с колючей проволокой. Ещё в тысяча девятьсот тридцать восьмом году японцы в центре школьной территории выстроили сторожевую башню, но не уделили должного внимания фундаменту, и поэтому, когда в прошлом году полили осенние дожди, земля под башней стала оседать, и она покосилась. Японцы покинули её, а потом и вовсе обрушили. Пришли холода, строительные работы вести уже было нельзя, а потому японцы и Девятая рота марионеток размещались в четырёх рядах школьных зданий.
Командир Девятой роты был родом из дунбэйского Гаоми. Про таких говорят «жестокое сердце и безжалостные руки», а на лице его всегда красовалась слащавая усмешка. Зимой он начал собирать кирпичи, камень и доски, чтобы построить новую сторожевую башню, и при этом страшно разбогател. Простой народ ненавидел его до глубины души.
Мадянь входила в состав северо-западного уезда Цзяо и граничила с дунбэйским Гаоми. Отсюда до места дислокации Цзяогаоской части было тридцать ли. Солдаты Цзяогаоской части отправились туда с заходом солнца. Некоторые местные жители увидели такую картину: в кроваво-красных закатных лучах двадцать с лишним бойцов Восьмой армии, пригнувшись, вышли из села. На каждом была надета собачья шкура мехом наружу, а хвост болтался между ног. В солнечном свете шкуры лоснились и переливались разными красками. Это было красиво и диковинно, будто в поход выступила армия оборотней.
Выходя первый раз в собачьих шкурах, солдаты Цзяогаоской части и впрямь ощущали себя оборотнями. Когда они видели, что солнечный свет словно кровью заливает шкуры на боевых товарищах, их ноги делались вдруг лёгкими-лёгкими, будто они ехали на облаках, и весь отряд шёл, то ускоряя шаг, то замедляя, словно стая псов.
На плечи командира Цзяна была накинута большая шкура красного пса — наверняка это был наш Красный. Он шёл впереди всех, семеня маленькими ногами, ветер трепал собачий мех, толстый собачий хвост висел между ног, и кончик его подметал землю. Рябой Чэн накинул чёрную шкуру, на груди у него болталась холщовая сумка, в которой лежало двадцать восемь ручных гранат. Все были закутаны в шкуры на один манер: передние лапы связывали верёвкой, образовавшуюся петлю набрасывали на шею, по бокам шкуры пробивали две дырки, вставляли верёвки и завязывали на животах в районе пупков.
Они тайком вошли в Мадянь уже далеко за полночь. Холодные звёзды усеяли небо, иней лёг на землю. У солдат Цзяогаоской части мёрзли животы, зато спина была в тепле. Когда они добрались до деревни, несколько собак по-дружески залаяли на них. Один молодой озорник несколько раз тявкнул, передразнивая собак, и внезапно всем бойцам словно горло обожгло — им тоже ужасно захотелось лаять. Однако спереди раздался приказ командира отряда:
— Не передразнивайте собак! Не лаять!
В соответствии с данным разведки и давно уже выработанным планом бойцы устроились в засаде в сотне метров от главных ворот казармы — там были свалены в кучу кирпичи и камни, чтобы весной возвести сторожевую башню.
Мелконогий Цзян сказал Рябому Чэну, устроившемуся рядом:
— Рябой, пора!
Рябой Чэн тихонько приказал:
— Шестой, Чуньшэн, пошли!
Для удобства Рябой Чэн снял с груди сумку с гранатами, нащупал одну с деревянной ручкой, а сумку передал высокому солдату со словами:
— Когда закончу у ворот, быстро поднесёшь её мне.
Солдат покивал.
Слабый свет звёзд падал на землю. В казарме японских солдат и марионеток висело больше десятка походных фонарей, а во дворе стоял полумрак, как в сумерки. Перед воротами ходили, отбрасывая длинные тени, два солдата из марионеточных войск, похожие на привидения. Из-за кучи кирпичей выскочил старый чёрный пёс и куда-то радостно умчался, а за ним погнались белый и пёстрый. Кусая друг дружку и катаясь по земле, они добежали до ворот. В тени груды досок, сваленных шагах в двадцати от дороги, собаки сплелись в один клубок, и издали казалось, будто они отнимают другу друга что-то вкусное.
Мелконогий Цзян с удовольствием наблюдал за представлением, которое мастерски разыгрывали Чэн с товарищами, но невольно вспомнил, каким глуповатым и слабым показался ему Чэн, когда только-только пришёл в отряд — чуть что, лил слёзы и сопли, как баба.
Чэн и двое парней терпеливо изображали собачью грызню, а двое дозорных застыли и прислушивались, потом один подобрал камень и с силой метнул в собак, сердито выругавшись:
— Гребаные псы!
Рябой Чэн изобразил поскуливания побитого пса. Вышло так похоже, что командир Цзян не удержался от смеха.
После того как был разработан план нападения на Мадянь, бойцы Цзяогаоской части начали учиться лаять.
Рябой Чэн пел арии пекинской оперы и играл на соне, у него были сильные лёгкие и звонкий голос, поэтому во всей части именно он стал чемпионом по собачьему лаю. У Шестого и Чуньшэна тоже неплохо получалось, поэтому им троим и доверили задание отвлечь и уничтожить часовых.
Марионетки не выдержали и со штыками наперевес осторожно двинулись в сторону кучи досок. Собаки начали грызться ещё радостнее, а когда часовых отделяло от них несколько шагов, прекратили громко лаять и заскулили — вроде как им страшно, но и уйти жалко.
Часовые сделали ещё шаг вперёд, и тут Рябой и два его помощника подскочили с земли, будто три молнии в тусклом свете фонарей, падавшем на собачьи шкуры. Граната Рябого Чэна ударила одного из часовых по голове, а Шестой и Чуньшэн пронзили второго штыками в грудь. Оба солдата рухнули на землю, словно мешки с песком.
Поскольку все бойцы Цзяогаоской части были в собачьих шкурах, они бросились во вражеский стан, будто стая собак. Рябой Чэн около ворот получил обратно свою сумку с ручными гранатами и, как безумный, помчался в здание с черепичной крышей.
Тишину ночи нарушили выстрелы, взрывы гранат, крики и стоны японских чертей и солдат марионеточных войск, смешавшись с лаем собак по всей деревне.
Рябой Чэн прицелился в окно и одну за другой забросил туда двадцать ручных гранат. Звуки взрывов и стоны раненых напомнили ему о том, как пару лет назад японцы закидывали гранатами мастерские по изготовлению соломенных сандалий. Однако он не ощущал радости от свершившейся мести. Напротив, схожесть картин вызвала острую боль, словно кто-то острым ножом прочертил глубокую борозду прямо на его сердце.
Бой стал самым крупным за всё время с момента основания Цзяогаоской части. Это была первая блестящая и безоговорочная победа с начала антияпонской войны в районе Биньхай. Комитет компартии района даже объявил Цзяогаоской части благодарность в приказе. Бойцы в собачьих шкурах ликовали, однако вскоре произошло два очень нерадостных события. Во-первых, большую партию оружия и боеприпасов, захваченных в Мадяни, забрал отдельный полк района Биньхай. Командир Цзян, будучи членом компартии, понимал, что решение это правильное, но многие рядовые бойцы Цзяогаоской части недовольно ворчали и без конца ругались. При виде отощавших героев в собачьих шкурах на лицах солдат отдельного полка, приехавших за оружием, появилось стыдливое выражение. Во-вторых, Рябого Чэна, которому Цзяогаоская часть была обязана победой, нашли повешенным на иве на краю деревни. Всё указывало на самоубийство. Перед тем как свести счёты с жизнью, он не стал снимать с себя собачью шкур, поэтому со спины казалось, что на дереве болтается пёс, а спереди видно было, что это человек.