В тот день утро было прозрачно-лазурным. Солнце ещё не вышло, размытая линия горизонта в первом зимнем месяце была оторочена ослепительной тёмно-красной каймой. Лао Гэн выстрелил из дробовика по красной лисе с хвостом, напоминавшим факел. Лао Гэну не было равных среди охотников близ устья Яньшуй, он охотился на диких гусей, зайцев, диких уток, ласок, лисиц и даже на воробьёв от безвыходности. Поздней осенью и в начале зимы воробьи в дунбэйском Гаоми собирались в гигантские плотные стаи — тысячи воробьёв сбивались в коричневую тучу, которая быстро перекатывалась, прижимаясь вплотную к земле. Вечером они прилетали обратно в деревню и рассаживались на ивах, где ещё оставались одинокие сухие листочки; усыпанные воробьями зеленовато-жёлтые голые ивовые ветки уныло свисали. Мазок предзакатного солнца опалил румянцем пышные розовые облака на горизонте, деревья были залиты светом, чёрные глаза воробьёв поблёскивали, словно золотые звёзды. Птицы без конца прыгали и ворошили кроны.

Старый Гэн вскинул дробовик, прищурил треугольный глаз и выстрелил — золотистые воробьи градом посыпались с дерева, а дробь прошелестела между ветками. Уцелевшие птахи на минуту задумались и только при виде своих товарищей, летящих вертикально вниз, взмахнули крыльями и взмыли в темнеющее небо, словно осколки снаряда. Отец в детстве пробовал воробьёв, подстреленных Лао Гэном. Воробьиное мясо очень приятное на вкус и питательное. Спустя тридцать с лишним лет мы со старшим братом на экспериментальном поле гибридного гаоляна развернули ожесточённую борьбу с хитрыми воробьями. Лао Гэну было в ту пору уже далеко за семьдесят, он жил один, наслаждался системой «пяти обеспечений», пользовался всеобщим уважением в деревне и всякий раз на собраниях рассказывал о тяготах прошлой жизни. Каждый раз при этом он всегда скидывал рубаху и говорил:

— Японские черти восемнадцать раз проткнули меня штыком, я валялся в луже крови, но не помер. А всё почему? Потому что меня спасла лисица-оборотень. Сколько времени я так пролежал, даже не знаю, стоило приоткрыть глаза, как всё застилал красный свет, а та добрая лиса, высунув язык, смачно вылизывала мои раны…

Дома Лао Гэн, которому дали прозвище Восемнадцать Ударов, поклонялся алтарю с табличкой, посвящённой духу лисы-оборотня. В самом начале Культурной революции хунвэйбины явились к нему, чтобы крушить таблички, но Лао Гэн с кухонным ножом присел перед алтарём, и хунвэйбины понуро отступили.

Старый Гэн давно уже разведал маршрут той красно-рыжей старой лисы, но жалко было стрелять. Шкура лисы на глазах становилась лучше — плотная и пушистая, очень красивая — за неё можно было выручить много денег. Лао Гэн понимал, что, когда придёт время убить лисицу, она уже успеет вдосталь насладиться жизнью. Лисица каждую ночь воровала по курице. Какие бы заграждения ни ставили деревенские жители вокруг курятников, она всё равно протискивалась через них и умудрялась избегнуть все капканы и силки. Деревенские курятники в тот год стали для неё словно бы продовольственным складом. Лао Гэн вышел из деревни, когда петухи трижды прокричали, и спрятался за невысокой земляной насыпью на краю низины перед околицей в ожидании, когда лисица побежит обратно с добычей. Низина заросла сухим и тонким камышом в половину человеческого роста. Осенью скопившаяся здесь стоячая вода покрывалась коркой белого льда, который мог выдержать взрослого, коричневые головки камыша подрагивали на холодном утреннем ветру, а далеко-далеко на восточном краю неба на лёд падал свет потихоньку набиравшего силы солнца, отчего лёд начинал блестеть, как чешуя карпа. Затем восточный край небосвода вспыхнул, лёд и камыш окрасились холодным светом мёртвой крови. Лао Гэн почувствовал лисий запах, а потом увидел, что густой камыш медленно расступается, словно покатые волны, и снова быстро смыкается. Лао Гэн поднёс к губам закоченевший указательный палец правой руки и подул на него, а потом положил на заиндевевший спусковой крючок. Лисица выскочила из зарослей камыша и встала на белом льду. Лёд вспыхнул алым цветом, будто кто-то зажёг огонь. На исхудалой морде зверя замёрзла тёмно-красная куриная кровь, а к усам прилипли сероватые куриные крылья. Она изящно ступала по льду. Лао Гэн крикнул, лисица замерла и прищурилась, глядя на земляную насыпь. Лао Гэн задрожал всем телом, поскольку еле уловимый гнев в глазах животного лишил его сил. Лисица горделиво направилась в заросли камыша у кромки льда, где была её нора. Лао Гэн зажмурился и выстрелил. Приклад с силой отлетел назад, и от удара у Лао Гэна аж половина руки занемела. Лисица, словно огненный шар, закатилась в заросли камышей. Лао Гэн поднялся с дробовиком в руках, глядя на тёмно-зелёный пороховой дым, рассеивающийся в чистом небе. Он знал, что лисица с ненавистью смотрит на него из зарослей. Стоя под серебряным небом, Лао Гэн казался выше и массивнее, чем обычно. В душе разливалось чувство, похожее на стыд. Он сожалел о содеянном, и ему на ум пришла мысль: лиса весь год выражала ему доверие и сегодня, точно зная, что он спрятался за насыпью, всё равно спокойно двинулась дальше, словно бы проверяя совесть охотника. Он выстрелил, без сомнения, предав тем самым своего иноплеменного друга. Гэн опустил голову, глядя на камыши, в которых скрылась лисица, и не обернулся, даже когда за спиной раздался нестройный топот.

Потом он внезапно ощутил, как вверх по телу прокатилась волна холодных уколов. Гэн подался всем телом вперёд, развернулся и выронил дробовик на лёд. За поясом ватных штанов потекло что-то горячее. На него наступали почти двадцать солдат, облачённых в тёмно-жёлтую форму, у каждого в руках винтовка с блестящим штыком. Лао Гэн невольно вскрикнул от ужаса: «Японцы!»

Солдаты окружили его, и каждый нанёс удар в спину или в живот. Он издал звук, вроде того, каким лисы подзывают к себе пару, и повалился на лёд, ударившись лбом, отчего лёд раскололся. От обжигающей крови на гладкой поверхности льда возникали неровности и рытвины. В полуобморочном состоянии Лао Гэн ощутил, как верхнюю половину тела печёт, как в огне, и обеими руками начал с силой разрывать старый ватник.

Лао Гэн словно во сне увидел, что та красная лисица вышла из камышей, обошла вокруг его тела, а потом присела рядом, сочувственно глядя на него. Шкура лисы ярко блестела, а чуть раскосые глаза напоминали два изумруда. Лао Гэн ощутил, как тёплая лисья шкура приблизилась вплотную к его телу, и ожидал, что лиса начнёт рвать плоть острыми зубами. Он понимал, что человек, предавший доверие, хуже скотины, и умер бы без сожаления, даже если бы лиса загрызла его. Лиса высунула прохладный язык и принялась лизать раны Лао Гэна.

Лао Гэн твёрдо уверен, что та лиса, отплатившая добром за обиду, спасла ему жизнь — ведь в целом мире, пожалуй, не сыщешь второго человека, выжившего после восемнадцати ударов штыком. На языке у лисы определённо было чудодейственное средство, поскольку, по словам Лао Гэна, там, где лиса вылизывала его, тут же возникало приятное ощущение, какое бывает, если нанести мятное масло.