У меня есть старая детская фотография. Мне лет пять, я на утреннике в детском саду. Сижу на стуле рядом с другими детишками. На мне – маленький галстучек. Все ребятишки вокруг меня улыбаются и хохочут над Дедом Морозом. Я единственный восседаю с трагическим видом, как будто уже знаю, что Дед Мороз – не Дед Мороз, а бесталанный спивающийся актер ТЮЗа.

5 лет – это значит, я был уже в сознании, и магнитофон подсознания работал на запись. Я до сих пор отлично помню тот день. В актовом зале бесчинствовал классический шабаш детского праздника. Полинявшие зайчишки, обгрызенные снежинки, Снегурочка слегка за пятьдесят и бесконечные конфетти, которые были повсюду и, казалось, забивали нос, глаза, уши, мешали дышать. Вдобавок мне сильно сдавливал шею галстучек. Если бы обгрызенная снежинка захотела меня сожрать живьем (а вид у нее был именно такой), я бы не смог позвать на помощь.

Стул горел подо мной сковородкой. Помню, я несколько раз порывался заплакать, но не решался. Я представлял, как конфетти прилипнут к моему мокрому лицу, и я стану похож на чучело. Наконец, я собрал в кучку всю свою нажитую за 5 лет мужественность и попытался встать и уйти. Воспитательница, как снайпер-ветеран, заметила движение в периметре и пригвоздила меня к сиденью таким карающим взглядом, что у меня даже свело ногу. Мужественности за 5 лет накапало на донышке, и я остался на месте, нереванный, безутешный.

Несмотря на обилие бывших в употреблении снежинок, зайчишек и Дедов Морозов в моей детской судьбе, я вырос. И во взрослой жизни много-много раз со мной случалось похожее. Как часто на вечеринках, спектаклях и переговорах, в банках, метро и поликлиниках, в обществе хорошо и плохо знакомых людей я силился встать и выйти, от маразма происходящего, от вибрирующего диссонанса. Но маленький мальчик в галстучке, навеки заколдованный и припечатанный, продолжал сидеть на моем стуле и не давал мне подняться.

И вот, отсидев себе все на свете до самых костей, я сделал два вывода.

Во-первых, я никогда не надену на Артема маленький галстучек.

Во-вторых, я никогда не стану возвращать Артема туда, откуда он бежал как от чумы. Я не отправлю его на стул-эшафот.