«Брожу один средь множества любви», – прекрасно сказал Кортасар, исказив Дилана Томаса. Действительно, столько подвидов этой самой любви – множество.

Романтическая любовь – пожалуй, самая знаменитая из любовей. Всеядное, щедрое понятие, скомпрометированное поэтами. Оно вместит почти все, любые наши поветрия – и страстишки, и мелкие одержимости, и похоти очей, и что-то большое, проплывшее на глубине.

Любовь к родителям – эта тоже такая, сезонная, живет по синусоиде: в детстве абсолютная, в отрочестве дает течь и убывает, ко времени собственной зрелости возвращается бумерангом.

Любовь к родине – о ней трудно рассуждать всерьез: слишком часто власть расплачивается с народом фальшивками с ее изображением.

Любовь к детям – это другая лига. Она, как бытие Божие для верующих, не требует доказательств. Она рефлекторна, как дыхание; она – как воздух: будет там, когда мы вдохнем. Все другие любови мельче нас. Они помещаются в карманах. Иногда их приходится носить в рюкзаке за спиной, и тогда любовь отрастает горбом. Но чаще эти любови лишь громко звенят, как мелочь, а сами ничего не весят, и порой мы забываем, куда их засунули. Любовь к детям – громаднее нас. Мы протягиваем руки в рукава чего-то необъятного и теряемся в них, не можем высунуть пальцы наружу. Мы вдруг превращаемся в карликов, ведь эта любовь нам не по росту, эта любовь – на вырост.

Любовь к детям – это попадание чего-то потустороннего прямо в кровь. Минуя органы чувств, минуя речь, минуя мозг.

Любовь к детям – это ощущение чьей-то большой сильной руки за спиной, которая поднимает тебя за шиворот. Так, что ноги отрываются от земли.