Глава III. Фальшивый демон
(Ночь с пятницы на субботу)
Ночь. Странно, но фонари светят. Правда, не все – примерно треть. По идее, Красную площадь должна обслуживать электростанция от правительства. Если остальные источники энергии отрубятся, она продолжит свою работу. Черт его знает. Вход в Кремль, что называется, свободный: исчезли строгие часовые в парадной форме и пухлые тетушки, дотошно проверяющие у туристов наличие билета. Мы переходим с бега сначала на быстрый, а затем и не очень активный шаг – Агарес замедляет ходьбу, он будто бы уже не торопится скрыться от наших преследователей. Любые движения даются ему с трудом, демон заметно нервничает. Тяжело дышит, постоянно оглядывается, ожесточенно чешет кожу, точно его с ног до головы облепили комары. Ногти покрываются кровью, которая зловеще шипит, испуская струйки дыма. Напряженно вглядываясь в темноту, Агарес шепотом матерится. Я не умею читать по губам, но о смысле слов иногда догадываешься по выражению лица. Мы уже подошли к Успенскому собору – в полумраке блестит сусальное золото куполов. Завидев их, Агарес с тихим стоном выдает очередную тираду, пыщущую неприкрытой ненавистью.
– Не шепчи, матерись открыто, – советую я ему. – Чего стесняться? Я же в России родилась, а здесь матом не ругаются – мы на нем разговариваем.
– Блядь, кто о тебе-то думает? – огрызается демон. – Мой голос садится – горло дерет как от кайенского перца. Поскорее бы этот участок миновать.
– Волнуешься? – гордо усмехаюсь я. – Надо же, какой ты весь из себя сахарный. Конечно, у тебя проблемы – а у меня мелочи жизни. Подумаешь, за мной всего лишь бегает маньяк из древней гробницы, нанятый бывшим мужем. Но я-то спокойна – а ты, я вижу, просто места себе не находишь.
Зрачки Агареса сверкают знакомым кошачьим огнем.
– У меня аллергия, – страдальчески признается он. – Инъекция серы помогает пережить пребывание даже в толпе ангелов, делая безвредными их прикосновения. Но здесь на одном пятачке сосредоточено слишком уж много церквей. Для существа из Ада это равнозначно пикнику в центре Чернобыля. Храмы расположены п у ч к о м – излучение идет столь сильное, что даже демон высшего уровня рискует подхватить лучевую болезнь. Умереть невозможно, но неприятностей – целый букет. Помнится, у меня дядя приехал из командировки с Фруктовой горы в Сербии, облепленной аж двадцатью монастырями. Ужасно страдал, бедняга. Волосы выпали, клыки шатались, язвы открылись на всем теле – пришлось серой сводить да лягушек прикладывать. Могло бы быть и хуже, но, на мое счастье, в Кремле большевики поработали – подчистую снесли и церковь Константина с Еленой, и Чудов монастырь, и собор Спаса-Преображения. Попадется Ленин – обниму как старого приятеля. Без его услуг я бы сейчас на брюхе полз.
Агарес прерывается и начинает ожесточенно чесаться – просто-напросто скребется, как собака, зубами ищущая невидимых блох. Мне становится жаль демона и неудобно перед ним: в конце концов, его муки – из-за меня.
За кремлевскими стенами тоже полно народу. Прямо на паперти Успенского собора скульптурным изваянием застыла группа японских туристов в одинаковых джинсах и панамах, с одинаковыми лицами, обвешанных фотоаппаратами-клонами. Как роботы, они поворачиваются во все четыре стороны и фотографируют все, что попадает в поле зрения, по десять – двадцать раз подряд. Узкоглазая молодая девица, с ежиком коротко стриженных волос, набравшись храбрости, дергает за рукав кафтана дьяка времен Ивана Грозного. Сует тому в руку десять долларов и показывает на камеру: мол, давай вместе щелкнемся. Очумевший дьяк пялится на туристку вытаращенными глазами – думает, наверное, что она ему с ковша браги пригрезилась. Негодуя, отшвыривает «бесовскую бумажку» и чертит в воздухе две палочки – вдоль и поперек: открещивается от «нехристя».
– По-моему, они ни хрена не понимают, что произошло, – говорю я, глядя на радостные лица японцев, озаряемые фотовспышками. – Как с ума сошли.
Демон с усилием отрывается от почесывания.
– Это же туристы, – высказывается он. – Они во всем мире одинаковые. Ходят табунами, снимают все подряд, на что местные даже не обращают внимания. Зачем им врубаться в смысл Апокалипсиса по Иоанну, если они наверняка какие-нибудь синтоисты, а то и буддисты? Их не впечатлили тысячи брошенных машин, врата огненного озера, разномастный народ в идиотских одеждах и разграбленные магазины? Ну, за это можешь сказать горячее спасибо имиджу твоей замечательной страны. Вы ухлопали кучу бабла на телеканал Russia Today, но на Западе, да и на Востоке до сих пор уверены, что вы ездите на медведях, заправляете самолеты водкой, а на каждом углу в Москве можно купить украденную мафией ядерную ракету. Так и эти японцы уверены, что перед ними – обычная Россия. Все вполне соответствует – здания горят, кругом разруха, шляются пьяные бородачи с топорами, электричество и мобильники не работают. Помню, я в дороге читал детектив Джона Кейза, и там черным по белому написано: в нищей Москве убивают за подержанный ноутбук, а в самой лучшей гостинице нет отопления и на полу намерз лед. Так чего удивляться японцам? В их видении это вовсе не Апокалипсис, а нормальные российские будни.
Мы удаляемся прочь. Я раздуваю ноздри, как бык, и трепещу от злости. По сути, возразить демону нечего – но и не оставлять же это просто так! Повернувшись к толпе японцев, я ору что есть мочи охрипшим голосом:
– Хуй вам, а не Курилы!
Девушка-«ежик» радостно машет рукой в ответ – разумеется, меня никто не понял. Мои глаза ослепляет стрекочущий блеск фотокамер: демон, шатаясь, достает из кармана черного плаща пилюлю. Зловещий «пятачок», где угнездились белоснежные громады Успенского и Архангельского соборов, остается позади. Я вижу, что ему легче: дыхание становится размеренным, на лбу блестит мелко выступивший пот. Остановившись, Агарес бросает под язык серную таблетку – из его глаз выплескивается тихое блаженство.
– Ты совсем охренела, – кидает он на ходу, убыстряя шаг. – Какие сейчас, в жопу, Курилы? Однако православные – весьма специфический народ. Знаешь, когда Константинополь штурмовали турки, там не могли никак объединиться – янычары уже пробились на улицы города, но между фракциями шли разборки за трон. Так и тут. Конец света пришел, а вы еще чего-то делите. Нет больше королевств, республик, империй – все, финиш. Выяснять, кому что принадлежало, – уже логически бесполезно. Пущай эти ребята шляются по городу и жуют свои гребаные суши. Они куда счастливее нас: думают, что находятся в экзотическом туре, а не в самом центре адского пекла.
Пекло. Точно. И как я забыла его об этом спросить?
– Слушай, – говорю я, рассматривая зеленую крышу Дворца съездов. – Мне любопытно – почему я абсолютно НИЧЕГО не помню из своей загробной жизни? Перефразируя «Бриллиантовую руку»: врезалась, умерла, очнулась – могила. Скажи, как на духу, Агарес: Рай и Ад – они вообще существуют?
Демон останавливается. Он смотрит не на меня, а куда-то в сторону.
– Зачем тебе это знать? – тихо произносит Агарес.
Я чувствую оцепенение: по спине бегут мурашки.
Что-то тут не так…
– Ты меня пугаешь, – плаксиво отвечаю я, демонстративно утирая слезинку.
Точнее, ее призрак – слез нет, как назло. Глаза сухи, словно пустыня Сахара.
– Это моя работа, – пожимает плечами демон, удаляясь от роковых для него церквей. – Ты всего лишь смертная душа. Будь добра, не лезь не в свое дело.
Вот тут слезы сразу появляются. Правда, они не льются из глаз горестным потоком, а яростно брызжут с ресниц. Как и положено слезам злости.
– Чтоб вам обоим сдохнуть, – завожусь я. – Задаю вопросы, в ответ получаю идиотские загадки в стиле «форта Баяр». Кому из вас стало хуже от факта, что я знаю имя царя Мидаса? Тебе и ему просто нравится держать меня в неведении. Но если охотятся за мной – наверное, я имею право на инфу, а? Умоляю… скажи – каким образом я могу повлиять на ход Апокалипсиса?
Агарес, не дослушав, уходит вперед: кажется, он вообще не понял, о чем я говорю. Демон вновь начинает волноваться – чем ближе мы подходим к Боровицкой башне, тем сильнее он впадает в беспокойство. Волосы на затылке Агареса ш е в е л я т с я, как у животного, он сильно втягивает воздух ноздрями – словно загнанный волк, почуявший поблизости охотника с ружьем. Наверняка впереди еще какая-нибудь часовня. Что ж, пусть побесится. Я уже говорила – терпеть не могу, когда меня игнорируют. Лучше открытая ненависть, чем скучное безразличие. Ну, я ему устрою фейерверк. Скандалу требуется отдаваться как любимому: по полной программе. И желательно не симулировать – иначе не почувствуется реальный запал.
– Так ты скажешь или нет? – мой голос пропитан молниями угроз.
Агарес бросает свои нюхательные упражнения.
– Нет, – слышу я короткий смешок. – Меньше знаешь – крепче спишь.
Я не могу найти слов. Так открыто меня еще никто не посылал. В мозгу ядовитыми бутонами распускаются тысячи вариантов ответных выражений.
– Ублюдок! – выбираю я первое из того, что подвернулось.
– Сука, – беззлобно отвечает он, втягивая воздух ноздрями.
– Ты не джентльмен! – бушую я, не в силах остановиться.
– И хули с того? – в тоне демона слышится мертвое спокойствие.
Скандал – это улица с двусторонним движением. Если на меня не орут в ответ – я не получаю подпитки и сдуваюсь, как шарик: что, в общем-то, и произошло. Надула губы, шагаю со страшно обиженным видом, отвернув лицо в сторону: на мужиков это действует безотказно. Однако демон, вопреки обычаю, не спешит прыгать вокруг меня, засыпая торопливыми вопросами: «Что случилось, солнышко? Чем я тебя обидел?» – он по-прежнему держит нос по ветру. Идти с головой, до отказа повернутой влево, нелегко: я получаю лишнее доказательство тому, врезаясь в голубую ель. В лицо впиваются острые иголки, я коротко визжу, но Агарес даже не думает засмеяться. Вот это уже попросту оскорбительно. Бесчувственная тварь.
«Интересно, – ехидно рассуждаю я. – А если задрать майку и показать ему сиськи – это сработает?».Вздыхаю. Наверное, нет. Какой же он на фиг демон? Женщины вкладывают в понятие «демонический» что-то таинственное, определенную мистику, загадочную сексуальность. Относительно Агареса можно сказать с полной уверенностью: секса в нем примерно столько, сколько содержится в сырой картофелине. Хамло. Небрит. По виду – запойный алкаш. Это все равно, что танку сиськи показывать.
Кипя праведным гневом относительно свинства демонов, я забываю об окружающем мире и едва не сбиваю с ног какого-то маленького человечка.
– Сорри, – небрежно кидаю я через плечо по московской привычке.
Тот молча размахивается, занося над моей головой обоюдоострый меч…
Отступление № 10 – Малик/прошлое
Кто сказал, что с возрастом перестаешь бояться темноты? Хотел бы он посмотреть на таких умников. Взять их за шкирку, да бросить в ночной лес – без капли света, чтобы от малейшего шороха сжимало сердце, а каждый ствол дерева рисовался силуэтом чудовища. Он никогда не любил ночь. Правда, не стоит преувеличивать – в тот роковой час тьма не была совсем уж кромешной. Так, сумерки – брезжил рассвет, а до утра – и вовсе рукой подать. Давя подошвами влажную, рыхлую землю, он шел среди толстых деревьев, пропитываясь неприятным ощущением п р е д ч у в с т в и я, и сам не понимал, почему. В руках у его отряда были факелы, хорошо освещающие путь, – он отлично запомнил, как ярко они горели… жирным, синеватым пламенем – по толстым древкам, запекаясь от жара, стекали густые капли смолы. Ферри, обожающий давать другим советы, не раз спрашивал – какого же хрена ты не отказался от задания? Хорошо надувать щеки, представляя себя в минуту опасности на месте других: ты всегда кажешься умнее и сообразительнее. В силу свойства своей профессии Ферри не в состоянии понять, в чем заключалась служба. Даже с миллионами в кошельке он остался мелким торговцем, купи-продай, дальше двух мешков муки оптом уже не мыслит. Служба считалась чрезвычайно почетной, и его отец, человек великого благочестия, не усомнился в своих действиях, дав взятку за нужную рекомендацию. А чиновник, задыхаясь от жира и важности, еще и раздумывал – брать или нет? Конечно же взял. Для этого пришлось продать половину того, чем они владели, – скот, утварь, приданое сестры… даже кое-что из праздничной одежды. Но все это чепуха, отец просто светился радостью: наконец-то единственный сын и наследник вышел в люди! Не все соседи разделяли их счастье. Некоторые издевались над теми, кто служит, презрительно называя их рабами. Малик не обижался на них. Он понимал – они завидуют ему: мучительно, до зубовного скрежета. Он действительно служит знатному человеку без какого-либо жалованья (им выдавали разве что еду), но статус службы возвеличивает его, возносит до небес, обеспечивая силу и значимость. Трудно оценить в валюте столь бесценные вещи, как всеобщий почет и уважение! Так случалось каждый раз, стоило ему пройти через улицы столицы, облаченному в особые доспехи, держа руку на серебряной рукояти меча: люди кланялись, зазывая в дом испить воды, – каждому хотелось показать свою полезность. Он раб? Но его не покупали на невольничьем рынке, не смотрели в зубы и не заставляли сжимать руку, проверяя крепость бицепса. Каждый год службы мог искупить с о т н ю грехов семьи. Это стоит жалованья.
Ферри кривился, выслушивая его слова. Говорил – ты просто придумал себе оправдание. Есть предчувствие, надо доверять ему. Неправда. Это была не первая операция перед рассветом: с давних пор заведено, что на подобные штуки всегда идут либо ночью, либо утром –традиция, между прочим, сохранилась до сих пор. Операция, ничем не отличимая от себе подобных. Особого инструктажа не было – разве что приказали хорошо вооружиться: безусловно, т е люди могли организовать значительное сопротивление. Так и сделали. Повесили на грудь дополнительные щитки из бронзы, обмотав их войлоком, в чьей ворсистой мякоти так хорошо вязнут наконечники стрел. В дополнение к мечам прихватили миниатюрные кинжалы: их прячут в обуви – выхватывая, когда сломается лезвие меча, и враг наивно торжествует победу. Все готовились к жестокой схватке: Малик тоже не питал иллюзий относительно того, что их ждет. П р е д ч у в с т в и е? Но чувство смутной, сосущей энергию тревоги посещает любого человека, и посещает очень часто: как же догадаться, что ты упал в глубокую расщелину и с предсмертным воплем несешься навстречу своей гибели? Он рухнул в эту пропасть молча, без крика. Вероятно, его наказание и вовсе стало случайным инцидентом, но апелляцию об амнистии подавать уже некому. Здесь нет срока давности. Он пострадал первым. Он все видел. Он ощутил это на себе. Он не мог сопротивляться.
Перед Маликом заново прорезался бледный диск луны, холодно мигающей ему сквозь зловещие силуэты деревьев. Его пальцы непроизвольно коснулись шрама: он был округлым, напоминая половинку аккуратно срезанного яйца. Любовницы часто целовали этот рубец – среди женского пола с давних пор бытует поверье: шрамы придают мужественности… как там у Булгакова? «Он говорил, что ранен в боях». Но Шариков откровенно врал, а Малик объяснял правду – рана получена в честном бою. Соратники позже шептались: Малику страшно повезло — если удар пришелся бы чуть левее, он мог вовсе остаться без головы. Врага удалось застать врасплох, сопротивление было символическим. Обступив заговорщиков, они предупредили их, что не сделают ничего дурного – лишь выполнят свою задачу. Однако у одного из присутствующих сдали нервы… он-то, выхватив меч, и ударил Малика, стоявшего к нему ближе всех. А парень выглядел таким паинькой! Воистину, внешность обманчива. Он не успел испугаться.
Страх пришел уже потом.
Точнее, не страх – а ужас. Когда он понял – ЧТО сотворили с ним. Дальнейшее происходило словно в тумане. Он видел, как его товарищи делали то, зачем пришли сюда; сам же Малик не был в состоянии двинуться с места, он замер, превратившись в статую. Ему что-то говорили, одобрительно хлопали по плечу, но он выпал из этого мира, не слыша его звуков. Как только темные фигуры растворились между деревьями, Малик потерял сознание. Домой он добрался лишь к вечеру. На отрывистые слова насмерть перепуганного отца не отвечал. Расспросы, а впоследствии и крики не помогли. Он отказывался от еды. Не выходил на службу. Ни с кем не говорил. Сутками сидел и часто ощупывал голову. Ему казалось – такого не могло произойти. Почему с л у ч а й не видели все остальные? Ах да, было сумрачно. Они подумали – человек с мечом промахнулся, и лезвие прошло мимо, вскользь. Ферри, и особенно Кар, впоследствии ругались, на чем свет стоит – почему же он не пришел к ним, не рассказал, не предупредил? Легко говорить… он не был с ними знаком. Если даже и так – положа руку на сердце, кто из них рискнул бы поверить ему тогда? Да никто. Сочли бы обычным сумасшедшим… а то и сторонником заговорщиков. С безумца – какой спрос? Разум отказал ему в сообразительности.
Он пришел в себя только через неделю. Встал с охапки соломы, в недоумении посмотрелся в зеркало. Страшно похудевший, заросший волосом, с красными глазами – затравленный, вроде дикого зверя в горах. На щеке багровел ШРАМ, сохранившийся на всю жизнь…
Ему множество раз предоставлялась возможность избавиться от этого шрама. Пластическая хирургия творит чудеса, выходишь из-под ножа, как новенький, поблескивая щечками, будто пластиковая Барби. Но каждый раз что-то останавливало. Иногда ему просто-напросто хотелось содрать с лица кожу, уподобив ее резиновой маске, оставить лишь красноту мяса, в чьей мякоти сверкают безумием белки глаз. Шрам жил отдельной жизнью: он был частью его, как вросший в тело брат-близнец, но с особым, излишне тяжелым характером. Иногда он даже пульсировал, переливаясь синим и белым: вероятно, издевался, напоминая о давнем событии. О службе Малик больше не вспоминал. Он не решился откровенничать с отцом – поразмыслив, однажды утром нанялся матросом на торговый корабль и уплыл – в никуда. Он пересаживался с лодки на лодку, пока не оказался на краю света: в стране, о существовании которой раньше не подозревал. Ее населяли люди с кожей желтого цвета, раскосыми глазами и черными, жесткими волосами на круглых головах. На какое-то время Малик вздохнул спокойно: тут они не достанут. По крайней мере, первое время. Дальше нужно будет снова бежать. Он еще в точности не ведал, с чем столкнулся, но знал наверное – дело плохо. Впоследствии его доводила до истерики ирония обстоятельств: возможно, это было вовсе не наказание, а лишь попытка облегчить его боль… Сволочи. Твари. Выблядки. Как еще их назвать? Да лучше бы он пережил сто ударов мечом, остался без рук и ног, ползал по земле, хватаясь за траву зубами, нежели терпеть ТАКОЕ! Впоследствии он сменил много стран и документов. Научился жить вместе с проклятьем. Научился трансформировать страх перед ними в ненависть. Научился ждать.
Он испытал несравнимое ни с чем наслаждение, отдавшись после крушения вертолета в нежные объятия смерти. Радость, когда тебя закручивает, словно воду в воронку, и ты плывешь, ослепнув и оглохнув, а потом все кончается быстрым, мягким ударом тьмы.
Какое счастье. Наконец-то он знает, что такое – умирать…
