Глава 4

Я проснулся от грохота. Оказывается, я вырубился прямо на балконе, в луже чего-то склизкого и отвратительно вонючего. Что это? Голова болела просто адски, как будто ее раздавили прессом и она никак не может обрести первоначальную форму. Ломило в глазах, язык присох к небу, аж не вдохнуть.

В дверь барабанили.

Я встал.

Меня вырвало с такой натяжной болью, как будто вырвало не вязкой жижей желудка, а самим желудком. Вязкая толстая слюна повисла от губы до пола, и мне никак не удавалось оторвать ее затекшими руками, я стал выбираться с балкона прямо с ней наперевес. Поскользнулся в жиже на полу (моча? рвота?), рухнул в эту жижу и зарыдал. У меня не было сил встать. Все, вы победили!

Грохот нарастал, раздавались голоса.

День второй.

Я выполз в комнату, на полу валялся халат. Я вытер им лицо, встал, вздохнул и пошел открывать. На пороге – полицейские.

Они спросили меня, я ли это. Я ответил, что вроде я. Они спросили про дядю Вову, мой ли он родственник, а потом сказали, что он попал в аварию на МКАД и госпитализирован в такую-то больницу. Состояние критическое, врачи рекомендуют его навестить не откладывая.

Меня снова вырвало, и все потухло.

Кто там говорил, что больно бывает от любви?

Больно бывает не только от любви.

Дядя Вова выглядел умиротворенным, как будто спал. Только трубки у него во рту и пикающие процессоры, поддерживающие жизнь, разрушали иллюзию нормы. Дядя умирал, врач об этом сказал и с каменным лицом посочувствовал мне. Эвтаназия у нас запрещена, поэтому никаких решений не нужно. Будьте рядом, сказал он.

Я был рядом, пока не пришла полиция и мне не сказала, что я арестован за нарушение подписки о невыезде. Больница была подмосковная, за пределом МКАД. Я плохо помню детали того дня, это был один из самых сложных дней в моей жизни. В участок приехала Светлана, долго что-то утрясала, и я снова оказался у кровати дяди Вовы.

Только трубок больше не было.

А он был накрыт слишком высоко, с головой.

– Но ему же трудно дышать, – бился в истерике я.

– Он не дышит, поймите, он умер, – говорили врачи.

Я плакал, держал его за руку и не подпускал никого к кровати. Это уже не были последние минуты с дядей Вовой. Я не мог его отпустить, хотя от меня это не зависело. Я дышал не своими легкими, мне не хватало воздуха, внутри было слишком много места, и я не мог ничем это все заполнить, воздух почему-то все время из меня выходил, как вышла жизнь из дяди Вовы.

Звука не было, я не слышал врачей, полицейских и Светланы. Они все что-то говорили, но я видел только их разевающиеся рты. Периодически темнело, потом светлело. А дядя все лежал на кровати, с головой закрытый чистой белой простынкой, а я сидел рядом в тихом ужасе, не в силах поверить, что больше никогда не услышу его голос.

Это невероятно эгоистично – все эти чувства в момент утраты. Думаешь только о себе, не допуская даже мысли, что человеку больше не больно, не страшно и, наверное, хорошо там, на облаках. Ну что можно сделать с собой? Если болит внутри, обжигает кислотой и нестерпимо сжимает сердце, будто утягивая в темный водоворот вечного сна.

– Вам что-нибудь нужно поесть, вы сидите здесь почти десять часов.

Это было первое, что я услышал. Я не хотел есть.

Я все еще сжимал его руку, холодную и твердую. Мне не было страшно.

Медсестра увидела слабую реакцию на свои слова и взяла меня за другую руку, заглянула в глаза и спросила:

– Я могу кому-нибудь позвонить, чтобы за вами приехали?

– Только ему, – я кивнул на дядю Вову.

Вернее, на его тело. Но даже в мыслях это звучало так страшно и непоправимо, что сердце отозвалось новой болью, тупой, страшной, давящей.

– У вас больше никого нет? – тихо спросила она.

Я покачал головой.

– Друзья?

– Он был моим единственным родственником, единственным другом.

– Ну подумайте… Или дайте телефон, я сама найду, кому можно позвонить?

– Я должен уйти?

– Да, вам нужно домой. Нужно поесть, поспать. О вашем дяде позаботятся так, как полагается в этих случаях. Я вам обещаю.

– Хорошо, я уйду.

– Только не садитесь за руль. Я вызову вам такси. Хотите, я дам вам снотворное? Приедете домой и выпейте таблеточку…

– Да, было бы неплохо.

Я оставил машину на парковке у больницы и уехал домой на такси.

В полной тишине и темноте разделся, принял душ и вышел на балкон. На полу покрытая коркой жижа отвратительно расплылась под ногами, и я бросил на нее коврик из ванной. Выкурил подряд пять сигарет, ни на минуту не переставая думать о дяде, накрытом с головой на больничной койке. Сейчас его спустят в подвал, где размещается морг. Осмотрят тело, вскроют и установят причину смерти, потом зашьют, помоют, оденут в одежду, которую я завтра привезу, положат в гроб, который послезавтра я похороню на кладбище. Я поставлю ему памятник и буду ходить на его могилу три раза в год – 3 января в его день рождения, на родительский день и 7 апреля, в день его смерти. Сколько визитов я смогу нанести, пока буду жив? Два круга? Один? Пять?

Пакет с его вещами валялся в коридоре. Полиция отдала мне все, что было при дяде Вове в момент аварии. Раскореженную машину отогнали на штрафстоянку, я подписал отказ от нее. Все это так важно было сделать в первый час после его смерти, что полицейские ворвались в палату и ввергли меня в шок. Я бы подписал и приговор себе, лишь бы они оставили меня в покое. Нужна мне эта машина? На ней дядя ехал ко мне, чтобы поддержать. На ней разбился и умер в больнице. Зачем мне она? Вспоминать? Я и так об этом не забуду.

Есть не хотелось. Спать тоже.

Я лег на кровать и закрыл глаза. В голове пролетали воспоминания, разные мысли, связанные с дядей Вовой. Мы были друзьями, он был для меня всем. С самого начала и до момента, когда его сердце остановилось. С ним умерло во мне все, чем я жил.

Неутихающая боль полыхнула снова, когда я осознал, что остался один. У меня больше никого нет. Я совсем-совсем один. Мне даже позвонить некому. Мне даже подумать не о ком. У меня был только он. И сейчас, когда его не стало, мне даже некому об этом рассказать и не у кого вымолить прощение в его смерти. Ведь если бы я не позвонил, если бы я не попросил приехать, он был бы жив… Как я буду дальше жить? Как я буду дальше?..

Страшное и подлое чувство. В первую минуту, как ты просыпаешься, тебе с радостью кажется, что это был ужасный сон, на душе становится приторно сладко и легко, а потом громыхает страшным громом и все заволакивает черным дымом: это был не сон.

Дядя Вова умер.

Трезвость ума и нестерпимая боль – так я встретил день третий. Все казалось острее и правдоподобнее, чем вчера. Вчера было проще – шок притупил многое, сейчас я понимал, что я испытываю. Мне хочется лечь обратно в кровать, накрыться с одеялом и закрыть глаза. Просто полежать так до тех пор, пока я не почувствую, что готов жить дальше.

Но я не могу.

У меня есть дела, которые нельзя отложить. Я должен проводить дядю в последний путь.

Он просил его кремировать.

Я позвонил в похоронное агентство и попросил все организовать. Они попросили номер моей кредитной карты, и я дал им. Потом я позвонил Светлане и сказал, что мне нужно снова попасть в больницу, завезти одежду. Она сказала, что все уладит и чтобы я ехал спокойно.

Потом я позвонил в банк – мне выдали кредит еще двести тысяч. Я поехал на Тверскую и купил костюм для дяди. Вежливые девушки в бутике с пониманием отнеслись к моей просьбе и подобрали великолепный костюм темно-синего цвета, светлую сорочку и элегантный галстук. Туфли я купил там же. У нас были разные размеры одежды и обуви, но я примерил все, попросив и мой размер, – смотрелось идеально, дядя был бы доволен. Ему нравился мой вкус, а сейчас у него выбора особо не было.

Я отвез вещи в больницу, там же меня ждала женщина со скорбным лицом, с которой я договорился о кремации. Она спросила о процессии, пожеланиях и гостях. Я сказал, что обзвоню издателей и коллег, будет человек десять-пятнадцать, не больше. Попросил подобрать гроб в тон одежде, она кивнула и велела ни о чем больше не беспокоиться.

Тем же днем похоронное агентство списало с моей карты сто десять тысяч рублей.

Я заехал на дачу, чтобы взять дядин планшет. Его телефон разбился в аварии, но он всегда держал резервную копию на планшете и в облаке. Я восстановил телефон на новом устройстве, просмотрел список контактов. Первым делом я позвонил Татьяне Болотовой из российского представительства литературного агентства, с которым он сотрудничал. Она была его ведущим литагентом, главным связующим звеном с европейским офисом, и должна узнать первой.

Новость ее шокировала, Татьяна несколько раз переспросила и заплакала прямо в трубку. Я велел ей крепиться и заняться подбором пятнадцати человек (со мной), кто придет проститься с дядей завтра.

– Но будет больше желающих…

– Нет, я распорядитель этих похорон. Будет не больше пятнадцати человек.

– Иван, но это право людей…

– Мне плевать. Простите, это все.

– Хорошо, я все сделаю.

– Спасибо.

Я даже сам не понял, как оказался дома и как наступил вечер. Я выпил стакан джина и докурил пачку сигарет. До полуночи было еще несколько минут, чтобы этот день носил гордое звание «дня третьего».

Человек было явно больше пятнадцати, и литературный агент дяди, которую я больше не увижу, смущенно высказала свои соболезнования, не поднимая глаз. В другой ситуации я бы сказала ей все, что думаю о ней и ее профессионализме, но сейчас мне было не до этого.

Я ничего не ел со дня смерти дяди Вовы, сама мысль о еде вызывала тошноту до рвоты.

Дядя был умиротворенный, от гроба пахло чем-то хвойным и бальзамическим, я боялся подойти, чтобы этот запах не въелся мне в ноздри навсегда. Но когда церемония окончилась и распорядитель сказала, что сейчас это случится, я попросил всех выйти и оставить нас одних на несколько минут. Люди вышли.

Я подошел к гробу, посмотрел дяде в лицо.

Ты был для меня всем. Ты ушел, и я остался один.

– Я люблю тебя, дядя Вова. Прости меня. Прощай.

И ушел, не оборачиваясь, не дожидаясь, когда гроб закроют и на колесиках вгонят в печь, где огненные языки пламени поглотят его тело, оставив от него только пепел.

Дядя как-то сказал мне, что люди любят страдать. Это заложено в подкорку: люди смотрят на насилие, упиваясь неприятными ощущениями, которых требует этот подкорковый червячок, люди копают в себе то, что сознание пытается зарыть, люди листают страницы с плохими, давящими на сердце воспоминаниями, стараясь снова пережить то, что они так желали забыть. Любовь людей к страданиям легла в основу каждой его книги, и он с наслаждением садиста исследовал эту сторону человеческой души, стараясь как можно ближе приблизиться к червячку и извлечь его.

– Сердце человека – самый чувственный орган, – сказал он мне как-то. – Но исследовать этот мир сердцем – это как войти в горящий дом. Хотя как в той песне? «Лучше сгореть дотла, чем задохнуться». Я так и не понял, как лучше. Надеюсь, ты когда-нибудь это узнаешь и расскажешь мне.

А несколько лет спустя дядя Вова вдруг поменял свою точку зрения. Он сказал мне, что человеком я стану только тогда, когда узнаю, как бывает больно от любви. К тому моменту мое Чудо еще не появилось, и я не понял, что он имеет в виду. Но после мне стало все понятно. А теперь я знаю, что любовь бывает разной, всегда. Нельзя любить одинаково дядю и Чудо. И я уверен, что если в моей жизни появится кто-то другой вместо Чуда, та любовь будет тоже другой, не лучше, не хуже, а другой.

И только на место дяди больше не придет никто. Он останется там, куда забрался сколько-то лет назад, и ничего его оттуда не вытеснит. А сейчас я сделал так, как он мне и сказал: перевернул страницу нашей с ним книги. Быстро перевернул, с болью, но оставил эту книгу у себя. Люди любят страдать, и я тоже, наверное, люблю. И я буду перечитывать эти страницы и корить себя, что не остался до конца, или что ставил какие-то условия, или еще за что-нибудь (было бы желание найти причину!), буду, буду! Так все делают, это и есть жизнь.

Я приехал домой поздно ночью, уже перевалило за полночь, я был готов признать, что три ужасных дня закончились. Дальше должно быть что-то другое, надеюсь, лучше. По крайней мере, порочная цепь разбилась, в четвертый день я похоронил дядю и больше ничего страшного не случилось.

Литературный агент дяди оборвала мой телефон, я знаю, чего она хотела: пригласить меня на поминки. Они организовали все сами, я отказался от участия. Я хотел побыть один и не приезжать никуда. Я не хотел слушать о гранях его таланта и о том, как все его любили, я хотел просто побыть наедине со своими мыслями, и все. Мне не хотелось там присутствовать, и я там не был.

На электронную почту пришло несколько сообщений от Светланы с отчетом о движении уголовного дела. Мне даже удалось забыть об этом на некоторое время. А еще Светлана написала по поводу судебного процесса с «Бурлеском», но я не стал вдаваться в подробности.

Я был ошеломлен своей тупостью.

Все, что было наворочено, – дело моих рук! Я читал письма Светланы, я видел свои доводы и свои слова в ее интерпретации («Адвокат представляет интересы клиента, какими бы нелепыми, с его точки зрения, они ни были», – говорил мне дядя) и удивлялся все сильнее и сильнее. Боже мой, ну до чего я дурак! Ну до чего же я идиотен!

Испытывая очень странное чувство реальности, я вышел на балкон. Вся моя еда – сигареты, коими я запасся вдоволь. Я выкурил почти пачку, облокотившись на перила, пытаясь понять: что во мне не так было все это время? Все, что было сделано, сделано словно во сне, не до конца проснувшись, не до конца понимая и осознавая…

Утро было ужасным. Нет, никто не умер, никто меня не арестовал. Я проснулся в ужасном настроении, в полном бессилии и вообще не понимал, что я должен делать. Но, главное, я знал: что-то нужно сделать, но вот что?

Иск к «Бурлеску». Что я должен сделать с этим? Я возмутился тем, что мой дорогой Алекс, который меня впоследствии подставил, не выполнил моего распоряжения и подписал контракт от моего имени с долгосрочным сотрудничеством. Чем мне это чревато? Тем, что после меня останутся обязательства, которых я исполнить уже не смогу. Верно? Верно! И это будет тем камнем, который останется после меня.

Ну вот почему никто не сказал мне, что в ужасе от событий, которые могут и не наступить, я наворотил дел, которые уже негативно сказались на моей жизни? Камни после моей смерти могут посыпаться только на крышку гроба, а те, что вызвал я сам и сейчас, летят мне в лицо! Да, я считаю неправильным обещать то, что я могу не исполнить не по моей вине. Но ведь с точки зрения здравомыслия и последствий, которые наступили, я должен был подумать о себе. Сейчас я без денег, без поддержки, брошен и покинут всеми. И я никому не нужен!

В голове сумбурно варились мысли, и я провел все утро, пытаясь понять, что делать.

Но так ничего и не понял.

Я сел в машину и поехал в «Бурлеск». Будем решать проблемы по мере их поступления. И первая моя проблема, с которой все и началось, – это «Бурлеск».

Их офис находился на Новом Арбате, неподалеку от кинотеатра «Художественный». В офисе я никогда не был, туда обычно ездил Алекс. Меня весьма любезно приняли, даже несмотря на то, что я представился прямо на пороге. Но проводили не к президенту компании, а в юридический отдел, где я увидел незнакомую мне даму лет пятидесяти с очень строгим лицом и отталкивающей улыбкой.

– Здравствуйте, Иван, – сказала она ровным голосом. – Меня зовут Елизавета, я заместитель директора по юридическим вопросам. Спасибо, что вы пришли сами к нам, мы это ценим.

– Я пришел поговорить, – сказал я.

– Да, и я готова вас выслушать, но позвольте предложить вам чаю? Кофе? Сок?

– Ничего не нужно, спасибо.

Елизавета немного напрягалась. Ну конечно, если человек отказывается от кофе или чая, это означает, что он не собирается задерживаться. А наш вопрос с ней должен затянуться, чтобы решение устраивало всех. Она еще не знала, как сильно напряжен я и зачем, собственно, пришел.

– Хорошо, я вас слушаю, – сказала она и сложила руки на груди.

– Все, в чем вы меня обвиняете, это ложь. Никаких убытков, никакого ущерба репутации, все это – лишь слова для громкого процесса. Вы решили пропиариться за мой счет, и я вынужден отказаться от участия в этом фарсе. Мне это было сначала интересно, и я хотел утереть вам нос, пока не понял, что ужасно сглупил, начав ругаться. Прошу за это прощения. Наша с вами война, может быть, и принесет вам выгоду, но мне точно нет. И я понимаю, как сильно вы можете мне навредить. Собственно, величина моего ущерба обратно пропорциональна вашей прибыли. И я пришел просить вас прекратить все это.

Елизавета улыбнулась, и от этой улыбки у меня пошли мурашки по коже. Ее взгляд расплылся в такой умиротворенной улыбке, которая говорила мне: я пришел не к тому человеку. Здесь нет и не будет ни понимания, ни одобрения. Пиар-кампания начата и закончится получением результата.

– Иван, я уже было подумала, что вы пришли обсудить условия нашего сотрудничества, – проговорила она. – Насколько я помню, издательский дом, несмотря ни на что, сделал вам весьма выгодное предложение.

– Вы каторгу выгодной сделкой называете? Даже не говорите мне об этом. Ваше предложение – часть игры, я больше в нее играть не хочу.

– Ну тогда увидимся в судах.

Дядя, вот прямо сейчас мне нужно, чтобы ты сказал, что я поступаю правильно. Хоть ты и не всегда говорил мне то, что мне действительно было нужно, наверное, с целью больше поддержать, чем исправить, но сейчас мне нужно твое объективное мнение. Я не уверен в том, что делаю, я не знаю, что делаю, но так как тебя больше нет, я сделаю то, что решил.

– Елизавета, у вас есть мой номер телефона. Я открыт для диалога. Весь этот фарс интересен публике и журналистам тогда, когда жертва сопротивляется, бьется и дрожит в ужасе. Люди любят страдание других, и чем оно ярче, тем больше интерес. А я сдаюсь, опускаю руки. И все, что вы выиграете в этом деле, – это звание крутых дядек и тетек, которые бьют лежачего.

И ушел.

Я звонил Алисе, но она не отвечала на звонки. Я написал ей тысячу сообщений с просьбой перезвонить, но получил лишь грустный смайлик в ответ. Она боится со мной говорить. Но у меня были вопросы.

На телефоне 21 % зарядки. Я припарковался у бизнес-центра на Трубной площади, воткнул наушники и пошел гулять. День был солнечный, но мне казалось, что вокруг лишь тьма. Дышать было тяжело, я с трудом переставлял ноги. Мне нужно прогуляться. Екатерининский парк – особое место. Его очень любила Чудо, и мы были здесь несколько раз вместе. Я помню в ту ночь, когда все случилось, после мы поехали сюда погулять. Мы сидели на лавочке, обнявшись, и над головой пролетали ранние птицы. Чудо трепетно прижалась ко мне, я укрыл ее своей курткой и спрашивал, не холодно ли ей. А она отвечала, что нет. Я спрашивал, не хочет ли она вернуться, или пройтись, или еще чего-нибудь, а она ответила, что главное, чтобы со мной. Было четыре часа утра, и я был очень счастлив в тот день. Я доверял ей больше, чем себе. Я не чувствовал никаких подвохов и камней за пазухой. Я был даже готов пересмотреть свои «рамки» и построить с этой девушкой свое будущее.

А почему я не могу этого сейчас? Потому что ничего не имеет смысла. Потому что у меня нет никого в жизни и сама жизнь пуста, как Вселенная. Хотя Вселенная определенно не пуста. Но в ней нет ничего, что было бы мне дорого. Если перевести все в математику, принять за единицу проблем шкалу от минус десяти до минус одного, а меня самого как человека, представляющего ценность, по шкале от одного до десяти, то получится ноль. Да, вот так просто, ноль. Достоевский был на десятку, а его финансовые проблемы на минус один, в итоге минус десять. Мои проблемы такие же сильные, минус один, но сам я ноль, не представляющий интереса даже для себя, поэтому и проблемы мои пусты. В итоге ноль, зеро, дырка от бубла.

Я отыскал ту лавочку под сводом деревьев, сел на нее. Какая же она неудобная, ползадницы свисает, ноги надо вытянуть далеко и голову откинуть разве что за лавочку. А в то утро она казалась самым удобным местом в мире. Я сложил руки на груди и закрыл глаза. Птицы уже летали, наверное, те же самые, но пели они голосом Милен Фармер, грустно, но не безысходно; и пахло вкусно, летом или поздней весной, деревьями, легким ароматом апельсина и чуть-чуть жасмином. Я почти успокоился, мне даже стало легче дышать.

Прикосновение к плечу меня испугало. Я подскочил, открыл глаза и увидел перед собой девушку. Я оборвал Милен на полуслове, одурманенный запахом духов и в полудреме, я совсем забыл, что сейчас не четыре утра, а полдень, и это не Чудо, а незнакомка.

Я сказал:

– Привет.

– Привет. С тобой все хорошо?

– Да.

– Я просто не поняла, то ли тебе плохо, то ли хорошо.

– Я задремал под музыку, – ответил я, приходя в себя. – Выглядел, наверное, странно?

– Ну я рада, что ошиблась. Хорошего дня. Солнце сильное, не засиживайся, сгоришь.

– Спасибо, и тебе хорошего дня.

Она улыбнулась и пошла дальше. Не знаю, есть ли у меня вкус, предпочтения или что-то еще, что обычно используют люди при вынесении решения вроде «мне нравится» или «не мое», эта девушка была не в моем вкусе. Намного ниже меня, полновата, рыжие волосы, длинные, кудрявые, как у всех рыжих. Очки и веселый, задорный носик, жаждущий приключений. А вот глаза… В них было то, что заставило меня пойти следом, окликнуть ее и улыбнуться.

Глаза со смыслом, с озоринкой, с почти маниакальным огоньком.

– Да?

– Неужели ты бросишь меня тут одного? – спросил я.

Она рассмеялась и поманила меня. Я догнал ее, и мы пошли вместе.

– Иван, – представился я.

– Лиля, – ответила она.

– Спасибо, что разбудила. Иначе я бы и правда сгорел.

– Пожалуйста. А ты чего грустишь в такой солнечный день? Проблемы?

– А у кого их нет? – улыбнулся я. – У всех своих полно!

– Ну рассказывай, – велела она. – До метро минут пятнадцать пешим.

Мне стало смешно! Да, если я сейчас расскажу все, что в моей жизни творилось и продолжается до сих пор, до метро будет куда меньше. Да оно выроется прямо здесь, моментально!

– Да нет у меня таких глобальных проблем, о которых страдает человечество. Так, мелочь.

Она посмотрела на меня так, будто видит на просвет. Так, словно теперь точно знает, что планет в моей Вселенной больше нет.

– Неужели все так серьезно? – спросила Лиля. – Что ты даже незнакомому человеку не можешь рассказать, чтобы стало легче?

Я, великий актер, развел руками.

– Расскажи мне о своих.

– Ну нет уж, – ответила она. – Залезть под юбку куда проще, чем в сердце. Все мои переживания и вся жизнь как раз там. Так что, если вам, молодой человек, интересно, можете попробовать. Но ничего не гарантирую. Мы идем уже семь минут, а вам меня даже заинтересовать нечем!

– Я живу один и у меня есть машина, – ответил я стандартными козырями.

– Так, – улыбнулась Лиля. – И что из этого выходит? Что интересное кроется за этим прологом?

– Ну… Я независим и самодостаточен.

– Все так, а что в тебе интересного-то? Чем очаруешь?

И она вдруг округлила свои глазищи, как будто увидела все то пустое, что во мне пылилось и вращалось без какой-либо надобности.

– Или ты всерьез уверен, что наличие машины и отдельного жилья уже повод быть интересным девушке?

К такому меня жизнь не готовила. Наверное, потому, что в моей жизни не было других девушек, только те, которые видели во мне объект сексуального влечения. И наличие «места» и авто – первый критерий, второй – размер члена (19х5), а третий, заключительный, делаю ли я куннилингус (делаю). Нулевой критерий – фото морды, но тут, видимо, по нему я прошел с успехом, ведь девушка сама ко мне подошла (кстати, это странно – все мои последние встречи с девушками не по моей инициативе). Есть еще туча критериев, но это уже для искушенных – долго ли могу, сколько раз подряд, сколько спермы, даю ли играться со второй базой, интересно ли поиграть в игрушки, хочу ли полить золотой дождь и прочие отвратительные приятности.

Вопрос Лили меня вверг в шок.

Усмехнувшись, она махнула мне рукой на прощание и исчезла в дверях метро.

Я даже не успел понять, что делаю, как мои руки на скорости открывают стеклянные двери вестибюля метро, я перепрыгиваю через турникет и быстро выбираю эскалатор – левый или правый? На каком она могла уехать? На каком? На каком же?! Не время медлить, я выбрал крайний и побежал вниз, глядя перед собой – я искал рыжую копну волос, но ее нигде не было. Я бежал по ступеням, пихая локтями людей и слыша в спину: «Неужели нельзя аккуратнее?», но мне было по фигу. Я искал ее. Все стояли ко мне спинами, и это были не те спины – толстые, мясистые, тонкие, потные, какие угодно, но не увенчанные огненно-рыжим шаром. Параллельно я отсматривал поток на соседнем эскалаторе, но и там ее не было.

И тут я наткнулся на два острых глаза, на взгляд, который буквально проткнул меня. Я даже оступился, но удержался за запаздывающий поручень и улыбнулся во весь рот.

Я ее догнал!

– Ты меня ввергла в ступор, – сказал я. – Застала врасплох.

– Ну надо же! – фыркнула она и тоже улыбнулась.

– Мне есть чем тебя очаровать, вот увидишь.

– Я вся внимание, – ответила Лиля и демонстративно сложила руки на груди, озорные глазки поблескивали.

– Сейчас спою, – пообещал я и набрал в грудь воздух, открыл рот, пытаясь сообразить, какого черта я делаю, ведь я даже песен никаких не знаю, которые мог бы произнести.

– Ой, не надо! – засмеялась она и закрыла мне рот своими теплыми маленькими ладошками. – Я поняла, поняла, ты хороший! Только не пой, умоляю тебя!

Эскалатор спустил нас на платформу, я взял Лилю за руку и отвел в сторону.

– Давай я тебя отвезу, куда тебе нужно?

– Мне нужно на соседнюю станцию, я очень тороплюсь, на метро быстрее. А ты бы правда начал петь?

– Если бы вспомнил какие-нибудь слова, то да, спел бы. А что? Ты сомневаешься? Я, кажется, вспоминаю припев какой-то песни, мотив точно не припомню, но постараюсь…

– Нет-нет, я верю!

– Тогда дай мне свой телефон, я выучу песню и спою тебе, обещаю, тебе понравится.

– Ну не знаю… Я вообще-то не собиралась ни с кем знакомиться…

– Я понял, ты все-таки хочешь услышать мое исполнение сейчас.

– Пиши, – рассмеялась она.

Я записал номер телефона Лили и проводил ее в вагон. Она наотрез отказалась, чтобы я сопроводил ее к месту требования, и нам пришлось попрощаться. Я обещал позвонить сегодня же вечером.

Я поднялся обратно.

Вышел из станции метро.

Встреча с Лилей подняла мне настроение. Я ждал, когда смогу ей позвонить. Вечер, нужно дождаться вечера, и мы пообщаемся. Возможно, даже встретимся. На душе хоть и скребли кошки, хоть и было сыро, страшно и темно, но где-то вдалеке засиял легкий рыжеватый огонек, предвещающий что-то хорошее. Возможно.

События последних дней нельзя назвать радостными, но такая встреча и такая девушка – это, наверное, самое лучшее, что со мной случилось за последнее время. Я стоял и улыбался, это был приятный ступор. Не хотелось прогонять его, но это сделал телефонный звонок.

Все еще улыбаясь, я ответил. Говорившего, а это был мужчина, я слушал очень внимательно. Каждую секунду разговора рыжий лучик становился все призрачнее.

Звонили из банка с прискорбием сообщить, что на мой счет наложен арест судом.

Но и этого было мало! Следом позвонила Светлана и с сожалением констатировала, что с сегодняшнего дня я официально нахожусь под следствием, я подозреваемый.

Я стоял возле входа в метро и сжимал в руке телефон, в который мне сообщили две страшные новости. Я только что похоронил дядю. Я стою один возле метро, и я не просто один в потоке бесконечных людей, бегущих куда-то и зачем-то, я совсем один, и у меня масса проблем.

Эта мысль шокировала меня, а осознание того, что я в самом деле остался совершенно один, прошибло пот. Меня затошнило, я еле успел добежать до урны на автобусной остановке. Меня вырвало желчью, потому что желудок был абсолютно пуст.

Я стоял скрюченный возле урны и ставил огромную желчную точку в своей жизни. Я думал, что точка в моей жизни – это пуля, которой убийца прострелит мне голову, но все оказалось куда прозаичнее. Я сам привел себя в тупик, в котором прямо сейчас стою и пытаюсь изрыгнуть свои внутренности, потому что тошнота никак не желала отступать. Из глаз текли слезы, лицо скорчилось в жуткой гримасе, я чувствовал, как вылезли вены на лбу и, словно черви, извиваясь, тянулись под волосы. Если это смерть, то это не так мучительно, как я предполагал. Меня просто вывернет наизнанку в этот мусорный ящик, где требуха смешается с мусором, оставленным москвичами, с плевками и окурками, коими полнятся все урны столицы, да и всех других городов. Вот так просто – жил себе человек, а потом подошел к урне, и все.

Никогда не понимал, почему люди считают, что утро вечера мудренее. Ничего подобного. В среду я проснулся в половине седьмого утра, но ни единой здравой идеи в голове не образовалось. Я долго собирался, пытаясь сообразить, зачем хожу по квартире с расческой в руках, так и не понял, положил ее на кофеварку и вылил воду из чайника в раковину. Зачем? Не знаю.

Светлана позвонила, когда я вышел из душа. Прямо голый, с полотенцем в руках я выслушал очередную «приятную» новость – встреча со следователем состоится сегодня в пять часов вечера.

– Я не понимаю, почему заблокированы мои счета, Светлана.

– Очень странная ситуация, Иван, но мы разберемся. Обещаю вам.

– Это в ваших интересах, потому что даже вам платить мне нечем. Банк не отдаст мои деньги.

– Я понимаю, Иван. Гражданский иск не заявлен, обеспечительных мер никаких быть не может, мы не получали уведомлений. Я еще не выяснила, как это юридически оформлено, но делаю все, чтобы в этом разобраться. Не падайте духом.

Этот разговор не взбодрил меня совсем.

В этом я пошел в дядю. Три года назад дядя Вова был обвинен в плагиате. Сюжетная линия его романа оказалась до невероятной степени схожа с сюжетом фильма, снятого в 70-х годах в Америке. Удивительно, но сценарист того фильма был жив и предъявил дяде иск.

Я помню, что дядя Вова ходил чернее тучи, был не в состоянии справиться даже с элементарными бытовыми делами – налить себе чаю, постирать вещи, съездить в магазин. Судебное разбирательство длилось полгода. За эти полгода продажи романов дяди возросли в несколько раз, к списку стран-переводчиков добавилось с два десятка, а две киностудии предложили серьезные гонорары за съемки фильмов по его книгам. Но дяде было плевать. Он не мог сосредоточиться на работе, не написал ни строчки. Пока суд не вынес решение (в пользу дяди), он был полностью парализован.

Следователь Сергей Игоревич неприятно щурился, как будто разговор со мной причинял ему боль. Светлана с невозмутимым лицом снимала вопрос за вопросом, чем очень раздражала Сергея Игоревича. Я отвечал только на те вопросы, которые разрешала Светлана. Имел ли я умысел своими действиями причинить ущерб «Бурлеску»? Собирался ли я исполнять контракт? Как я могу доказать, что мой агент действовал против моей воли?

– Так, хватит! – разозлилась Светлана, услышав очередной вопрос следователя. – Ни мой доверитель, ни я не должны доказывать, что у него не было умысла на заключение договора, который он не собирается исполнять, это вы обязаны доказать, что умысел был!

– Мне бы не хотелось, чтобы у меня получилось доказать это, уважаемый адвокат, – тихо ответил Сергей Игоревич.

– Не надо так говорить, – разгорячилась Светлана. – Тихим и доверительным тоном вы будете говорить, что вас заставляют стряпать это дело, а на самом деле вы одуванчик. Мы не будем помогать вам составлять обвинительное заключение, вы взялись за это дело – делайте его. А я буду делать свою работу.

Светлана была в гневе. У нее не получилось выяснить, почему на счетах в банке арестованы мои деньги, а судья отказала в отмене подписки о невыезде. После окончания допроса мы собирались в банк, чтобы на месте выяснить, почему я не могу воспользоваться деньгами. Следователь информацией не располагал.

Допрос был ни о чем, в итоге родился документ, который меня озадачил, – протокол допроса подозреваемого в совершении преступления. Я большими глазами читал то, что следователь описал в результате нашей беседы. Светлана завизировала документ и сказала, что я могу подписать, если не считаю нужным внести изменения в текст. Такого желания я не имел – в тексте все было верно, правда, написано канцелярским языком, которого я не знал и сказать так не мог. Фразу вроде: «Умысла на причинение ущерба заявителю не имел» я не рожу никогда и забуду ее спустя три минуты, как она пропадет с глаз. Но, видимо, даже подозреваемые должны давать показания юридическим языком, понятным тем людям, что вершат правосудие. Обычный язык для них недоступен.

Мы закончили без двадцати шесть, Светлана сфотографировала протокол (под неодобрительным взглядом следователя), и мы ушли. Я выходил из офиса следователя по временному пропуску и подумал, что, может быть, когда-нибудь у меня будет пропуск на вход, но не будет на выход.

В Светланиной быстрой походке было много нервозности, которая меня встревожила. Да, у нее не получилось оперативно установить причины блокировки моего счета, и с допросом все прошло не очень, но нервничать могу я, а не она. Ее нервозность я воспринимал как смертельный приговор.

Чтобы отвлечь себя и ее от мрачных мыслей, я спросил о том, о чем подумал в кабинете следователя. Может быть, я чего-то не понимаю, или все выглядит не так, как вижу я, но почему так несправедливо у нас устроен уголовный процесс? Человека обвиняет государство в лице господина следователя, за плечами которого мощные структуры, ему оказывают поддержку суд, силовые ведомства и у него туча оперативников, агентов и серьезные инструменты для расследования дел. А человек, которого обвиняют, он один. Максимум – с адвокатом, который тычется, как слепой котенок, в тайну следствия и получает отказы со всех сторон. Адвокат просто не в состоянии осуществить защиту на том же уровне, на каком человека обвиняют. Это несправедливо!

– Есть законодательство об адвокатуре, – объяснила мне Светлана, когда мы оказались в машине и поехали в офис банка. – Там закреплено множество опций для адвоката, как участника уголовного процесса, в том числе на этапе предварительного расследования, в работе со следователем, на этапе судебного следствия, то есть уже в суде. Однако все эти опции, будь они неладны, исполнить практически невозможно. Следователь может вынести постановление о привлечении человека в качестве подозреваемого, и все – у вас уже другой статус. Следователь выходит с ходатайством к судье и получает ограничения прав и свобод человека, зажимает вас и выдавливает признание или собирает нужную доказательную базу. Все, что в действительности может адвокат, – это просить и ждать, что люди будут исполнять требования законодательства. Привлечь к ответственности за неисполнение адвокатского запроса практически невозможно, на практике эта норма мертва, как смертная казнь. Сергей Игоревич профессиональный следователь, я давно его знаю. Его сегодняшнее поведение из рук вон! Такого от него я не ожидала, скажу вам честно. И это меня сильно напрягло, потому что не родился еще такой человек, которому удалось бы надавить на Сергея Игоревича. Он ни с кем не дружит, никого не гнобит, никуда не метит. Он следователь уже более двадцати лет, и он знает, в чем смысл этой работы. Он не мог просить дать ему возможность вас оправдать. Нам такое не нужно!

– Почему? – опешил я. – Почему нам не нужно оправдание? Вы считаете, что лучше будет, если меня обвинят и приговорят к чему-нибудь?

– Иван, оправдательный приговор – это приговор. В любом случае у вас будет привлечение к уголовной ответственности, которое завершилось тем, что вас оправдали. И в итоге о вас будут говорить как об очень ловком мошеннике, который умудрился провернуть аферу и не запачкать руки. Оправдательные приговоры в нашей стране – это брак уголовного судопроизводства, когда человек виновен, но доказать это не смогли. По-другому это не воспринимают.

– Почему? Почему человек не может быть безвинно обвинен, и в суде это выяснится? – недоумевал я.

– Да потому, что такие люди, как Сергей Игоревич, тогда лишались бы работы пачками. Зачем вы напрягли суд, прокуроров, адвокатов, если у вас задержан и в подозрении невиновный человек? Лучше работать нужно, голубчики, лучше! Невиновных не трогать, виноватых наказывать! Кто же допустит, чтобы брак светили? Вот у нас и выработалась такая презумпция – если дело пришло в суд, значит, виноват.

– И что мы хотим? Какие у нас варианты?

– Наша задача – снять с вас подозрения и не допустить передачи дела в суд. В суде вас осудят, это точно. Да, может быть, судья сжалится и не даст реальный срок, но судимость у вас будет. Поэтому мы должны сделать все, чтобы не допустить утверждение обвинительного заключения в отношении вас.

– Но если не меня обвинить, то кого?

– Тут есть два варианта, – ответила Светлана. – Один сложный и хороший, другой чуть легче, но очень плохой.

– Я вас слушаю.

– Очень плохой: мы доказываем, что преступление было, но вы здесь ни при чем, и переводим стрелки на вашего агента. Здесь я должна буду собрать обвинительные доказательства и передать их следователю. Конечно, Сергей Игоревич должен это делать самостоятельно, но у него есть линия обвинения, и отказаться от нее значит признать свою ошибку. Поэтому я, сказать грубо, нагну следователя и покажу, что он ошибся. Такое адвокатам не прощают, но я это сделаю. Именно поэтому я не стала с ним любезничать, чтобы он еще раз сам подумал насчет подозреваемого. Ну а хороший – доказать, что преступления не было совсем, то есть развалить дело. Здесь не пострадает никто, но это чрезвычайно сложно, потому что «Бурлеск» заявил ущерб и с ним нужно разобраться. Его нужно погасить.

– Что значит «погасить»?

– Значит доказать, что ущерба нет. То есть обратиться в суд по этому предмету, но в другой плоскости – в гражданско-правовых отношениях.

– Я вас не понимаю, – признался я.

Я и правда не понимал, в чем разница между этими юридическими отношениями, и мне было непонятно, почему «Бурлеск» решил выяснять отношения со мной через уголовный суд, а не через другой, гражданско-правовой, или как там его.

– В общих чертах это объяснить сложно, но я попробую. Смотрите, есть неисполнение сделки, и потерпевшая сторона решает, что с этим делать. Они могут засомневаться, что не получили исполнение по своей вине, и тогда им нужно обратиться в арбитражный суд (если отношения экономические) и доказать, что они-то со своей стороны все сделали, недобросовестная здесь вторая сторона. Суд решит, и решение суда будет исполнено. А второй способ – это когда потерпевшая сторона уверена, что ее ущемили в преступных целях, и она обращается в уголовный суд с просьбой наказать человека и заставить его возместить ущерб. В своем заявлении «Бурлеск» утверждает, что ущерб причинен нематериальным благам – чести, достоинству и деловой репутации; кроме этого, есть реальный ущерб, который они докажут, – убытки, неустойки и так далее. Сумму гонорара они не предъявляли, потому что вы ее возместили.

– И что мы будем делать?

– Я предлагаю вам доказать, что «Бурлеск» не прав и ущерба никакого нет. Их убытки – это их предпринимательские риски, которые они понесли, поскольку по закону исполнитель вправе отказаться от исполнения договора услуг и возместить понесенные расходы.

– Светлана, для меня это слишком сложно. Я не понял и половины из того, что вы сказали. Но я прошу вас действовать так, как бы вы действовали в своих интересах. То есть не переводить ни на кого стрелки, а решать проблему капитально.

– Иными словами, легких путей искать не будем?

– Не будем, – подтвердил я.

– Я так и думала. А теперь пойдемте и разнесем ваш банк к чертовой матери.

– Не надо, они хорошие!

– Вам не нужны деньги?

– Ну разве что чуть-чуть…

Для того чтобы получить доступ к персональному менеджеру и организовать встречу с руководителем подразделения банка, мне потребовалось отправить одно смс-сообщение с указанием времени прибытия в офис банка. Мой банк был современным, клиентоориентированным, и у меня был самый дорогой пакет банковского обслуживания, в названии которого фигурировали слова private, exclusive, platinum и еще ряд высоких, пафосных слов в невероятной комбинации. Суть сводилась к следующему: банк решал все вопросы, связанные с моими деньгами, максимально быстро и с личным присутствием конкретного человека.

В обозначенное время мы вошли в офис банка и сразу же были препровождены секретарем в переговорную для посетителей особого пафоса. Нам предложили напитки, и практически мгновенно материализовались мой персональный менеджер Михаил с заискивающей улыбкой и его руководитель Дмитрий Анатольевич, с улыбкой располагающей, но не подобострастной.

Я представил Светлану, и мы практически сразу перешли к делу. Дмитрий Анатольевич показал нам документ, подписанный заместителем председателя Центрального банка, о блокировке моего счета.

– Но мне по телефону сказали, что это сделал следователь, – сказал я недоуменно.

– Наш оператор ошиблась и строго наказана за это, простите, – ответил Михаил.

Светлана внимательно читала документ, хмурила брови и выписывала из него какие-то сведения. Судя по тому, что она не разносила банк, ее план провалился и к такому повороту событий она не готова.

– У вас есть разъяснения по поводу этой меры? – спросила Светлана и указала на депешу из ЦБ.

– Увы, нет, – ответил Дмитрий Анатольевич. – В нашей практике это впервые. Мы даже не знаем, как на это реагировать.

– Вы запросили письменных разъяснений? Как минимум в документе не указано основание, срок ограничений…

– Запросили, нам подготовят ответ в течение недели, – ответил Дмитрий Анатольевич.

– Мой клиент не может воспользоваться своими деньгами?

– Увы, нет, – снова вступился Михаил. – Но мы можем предложить Ивану кредитные средства. В распоряжении Банка нет ограничений на выдачу кредитов наличными.

– Иван, вас такое устроит? – спросила Светлана.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Михаил засуетился, и через полчаса я получил двести тысяч рублей наличными. За апрель я занял у банка уже полмиллиона. Я отдал пятьдесят тысяч рублей долга от гонорара Светлане, остальное положил в карман. Банк помог решить финансовый вопрос. Кто поможет мне решить остальные вопросы?

Светлана набросала план действий, которые мы начнем завтра с утра. Она велела мне отдохнуть, выспаться и распрощалась со мной.

Когда она ушла, я сел в машину и вспомнил, что так и не позвонил рыжему солнышку Лиле. Вот я козел.

Светлана чувствовала себя очень плохо. В последнее время ей не давала покоя тупая боль в голове, которую не убирали даже обезболивающие таблетки. Ее немного подташнивало, а мысль о том, что ей предстоит телефонный звонок, который она предпочла бы не делать никогда в жизни, заставила тупую боль в голове запульсировать новыми красками. Светлана пожелала удачи Ивану, села в свой автомобиль, но не завелась. Ей нужна была минутка, чтобы подышать, собраться, отключить совесть и просто сделать свою работу.

– Добрый день, Светлана, – сказал неприятный голос в трубке, когда Света решила, что оттягивать более нельзя, и набрала нужный номер. – Как продвигаются дела?

– Клиент скоро будет готов к сделке, – ответила Светлана. – В банке ничего обнадеживающего не случилось, они не могут понять, почему Центральный банк потребовал арестовать счета физического лица.

– Это хорошо, это очень хорошо, прекрасная работа.

– Спасибо.

– Вы обсудили с клиентом перспективы?

– В общих чертах, – отозвалась Светлана, чувствуя все сильнее накатывающую тошноту. – Для вас не новость, что я не поддерживаю вашего решения, не так ли?

– А вы и не обязаны. Не забывайте, что ваш клиент – это я. Единственное, что идет вразрез с вашим обычным форматом работы, – вы никому об этом не говорите.

«А еще я нарушаю адвокатскую этику, кодекс чести адвоката и, скорее всего, ряд федеральных законов, – кто знает, чем все обернется? И вы не можете этого не понимать, уважаемый заказчик. Я не в состоянии противостоять вашей воле и сделаю все, что нужно, но будь у меня силы и возможности, я бы отказалась. Отказалась от ваших денег, обещанных перспектив и всего, что вы мне наобещали. А еще я бы разобралась с вашими угрозами, черт вас побери!»

Но вслух Светлана не могла это сказать.

– Светлана, не забудьте, что на следующей неделе у вас встреча с председателем суда. Я говорил вам, что вы успешно справились со сдачей экзаменов? Вас можно поздравить. Вы же знаете, что адвокатам заказан путь в судебную систему, это не законное ограничение, а всего лишь доктрина. И ради вас, Светлана, об этой доктрине забудут. Как и вы забудете о том, что вашим истинным клиентом являюсь я, а не Иван.

– Наш договор в силе, – ответила Света. – Но с теми же ограничениями: если только я заподозрю, что своими действиями причиняю ущерб Ивану, я тут же ему все сообщу.

– Этого не случится, можете не переживать, – пообещал человек с неприятным голосом и с еще более неприятной внешностью. Единственное, за что Света была благодарна своему клиенту, это за то, что он не настаивал на личных встречах и общение с ним происходило только по телефону, потому как видеть его воочию очень тяжело. Ей до сих пор кажется, что она чувствует исходящий запах гнили от его открытых ран, запах лекарств, которыми пропахло все в его доме и одежда Светы при том, единственном, визите.

– Тем не менее я считаю необходимым напомнить вам об этом, – сказала Света.

– А я напоминаю вам, что любые действия должны быть согласованы. Помните, не только ваша карьера является ценой успеха нашего проекта. Не только о ней идет речь. Но еще о кое-чем важном. Поэтому будем держать это в уме и усердно работать.

Света дождалась, когда собеседник отсоединится, завела двигатель и поехала в сторону дома. Она не собиралась возвращаться в офис. В последнее время офис стал совсем неродным. Может быть, потому, что каждый сотрудник юридического агентства всегда был на стороне своего клиента, придерживался кодекса этики адвоката и честно отстаивал интересы конкретного заказчика, а не играл, как она, пораженная вирусом коррупции. Как она, умничка-студентка юрфака МГУ с большими перспективами стать «валютным» адвокатом, выигравшая кучу дел, оказалась среди этих белых людей черной вороной? Про ее преданность клиентам и честность юридической борьбы в судах писали восхищенные отзывы, клиенты засыпали цветами, а оппоненты в суде строчили блоги о том, как милая и доброжелательная девушка превращалась в неуправляемую тигрицу, готовую за своих подзащитных порвать всех. И где это все?.. Как она дошла до такой жизни? Как оказалась в такой ситуации?..

Светлане пришло в голову, что она имеет полное право съездить в церковь и посидеть там. Или, уплатив пожертвование за свечку, что-нибудь попросить у Бога. Или поговорить с какой-нибудь тихой старушкой в черном платке. Сделать что-нибудь, чтобы камень на душе стал немного легче. Переложить этот груз еще на кого-нибудь, хоть на кого-нибудь…

Воскресенье. Никто мне не звонил, никто не писал. В Интернете было тихо, я мог спокойно жить, не ожидая тревожных звонков и не думая, что понадоблюсь кому-нибудь. В голове не было ни одной мысли, зато на душе скребли кошки. Я решил заняться хоть чем-нибудь, чтобы не прислушиваться к своим внутренним сбоям. Как говорится: сон – лучшее средство от безысходности. Но спать мне совсем не хотелось.

Я начал убираться в квартире. На удивление, в голове прояснело, стали рождаться мысли. Я даже подумал о том, что, может быть, когда-нибудь все наладится. В конце концов, не может быть все совсем плохо и навсегда, ведь так? Вся эта ситуация придет к своему финалу, и, возможно, мне даже удастся выйти из нее с минимальными потерями. Но до этих пор я должен оставаться жив.

Трубка пылесоса выпала у меня из рук. С этой ситуацией с «Бурлеском» я совсем забыл про то, что меня могут убить с минуты на минуту. Даже мыслей таких давно не было: я спокойно соглашался с тем, что то или иное действие потребует времени, что банку нужна неделя на получение ответа по запросам… А ведь раньше только мысль об ожидании наводила на меня ужас, и я прекращал любые отношения с субъектом, который заставлял меня ждать.

Неужели Алекс был прав? Неужели мои «рамки» всего лишь от того, что я ни в чем не нуждался? Я мог позволить себе отворачиваться и от людей, и от сделок, потому что они мне были не нужны? А сейчас, когда я попал в действительно сложную ситуацию, мои «рамки» отступили. Как так? Ну почему же я тогда считал, что они настоящие? Почему считал, что не могу их перебороть? Ведь оказалось, что перебарывать нет никакой нужды, они отступили сами.

А что будет, если меня убьют и я не успею выиграть судебный процесс?

Я задумался. А что может быть?

Во-первых, нет никакой гарантии того, что судебный процесс я выиграю. Более того, с учетом настроения Светланы я предполагаю, что исход может быть не в мою пользу. На это также указывает и тот факт, что Светлана предложила несколько путей защиты, самый выгодный для меня назвав «сложным». Когда человек уверен в своей правоте и уверен, что сумеет убедить в этом других людей, он, как правило, уверен в результате и не называет его получение «сложным». С другой стороны, Светлана адвокат, и чем выше сложность, тем выше гонорар. Она могла искусственно завысить сложность дела, чтобы потом этой сложностью обосновать высокую цену своих услуг.

Во-вторых, не понятно, что страшнее – не успеть завершить судебный процесс или проиграть его. В случае, если я погибну, не отстояв свои права в суде, у «Бурлеска» останется лишь мнение, что я причинил им убытки, которое они ничем подкрепить не смогут. Судебного решения, которое поставит точку в этом споре, не вынесут никогда. А вот если я суд проиграю, это будет полное фиаско. Я окажусь посмешищем, мошенником, которого умудрились схватить за руку. Вероятно, арестуют вообще все, что у меня есть. Мне даже продать будет нечего, чтобы заплатить «Бурлеску».

В такой ситуации надо бы надеяться, что убийца найдет меня раньше, чем судья удалится в совещательную комнату для вынесения решения по делу. Эта мысль меня развеселила.

Посмеиваясь, я закончил с уборкой и стал готовить себе завтрак. За завтраком я написал смс-сообщение рыжему солнышку, не рассчитывая на ответ. Я не сдержал обещание и не позвонил в тот день, когда обещал. Могу ли я теперь рассчитывать на ответ? Едва ли.

Но она ответила.

Я летел со скоростью почти 170 километров в час, нарушая сразу несколько федеральных законов. Во-первых, нельзя с такой скоростью двигаться. А во-вторых, мне нельзя покидать административных пределов города Москвы, а я еду в Орехово-Зуево, а это в области.

Но мне было плевать.

Я чувствовал острую необходимость уехать из Москвы, где я был никому не нужен. Уехать туда, где меня никто не ждет, но где жил еще недавно дядя Вова, единственный человек, которому я был нужен. Ну если не считать убийцы, конечно.

Несмотря на поздний час – около десяти вечера, – я мог гнать. Дороги были пустые – люди ехали в Москву, а не из нее, и полоса в центр стояла мертвым полотном, подсвечиваясь тормозными огоньками и выкрикивая недовольство клаксонами. Мне не хотелось смотреть в эти упакованные машины. У них на кузовах были прикручены коробки и ящики с вещами, а из окон играло радио, раздавался смех. У людей была жизнь, пусть даже она омрачена пробкой. Фиг с этим, главное, что у них есть с кем общаться и есть к кому торопиться домой.

В половине одиннадцатого я прибыл в Орехово-Зуево, довольно быстро пробрался до дома и запарковался во дворе. На веранде лежал плед – дядя Вова оставил его в тот день, когда сорвался мне на помощь. Я отпер дверь и вошел. Включил свет.

Этот дом умер вместе с дядей. Все вокруг выглядело покинутым навсегда. Как будто Смерть забрала не только дядю, но и все живое, что было в доме. В моей квартире нет уюта и чистоты, но и этот дом сейчас просто помещение, в котором больше никто не живет. Вроде бы все на своих местах, на диване брошены плед и книга «Невыносимая легкость бытия» Милана Кундеры, торшер горит, ковер все такой же мягкий и ворсистый… Но все мертвое. Как будто эти вещи раньше были живыми и еле заметно двигались, дышали и даже что-то чувствовали. А сейчас они разлагались, оставив свои мертвые тела на тех местах, куда положил их дядя Вова.

Стараясь ничего не трогать и не думать о том, что я буду со всем этим делать, я поднялся на второй этаж и зажег свет в кабинете. От одной мысли, что я вхожу в кабинет к дяде без его присутствия, мне стало не по себе. Он не любил, когда в его рабочий кабинет входил кто-нибудь, когда его там нет.

Когда дядя Вова въехал в этот дом, он сделал ремонт. Кабинет оформил по своему собственному вкусу. Здесь был большой старый письменный стол и около него огромное кожаное кресло, в котором дядя работал с утра и до ночи. Напротив, в стиль старого стола, – книжный шкаф, заполненный книгами. На нижней полке лежали объемные папки с материалами к рукописям и рабочие книги. Стены были отделаны деревом, чтобы лучше дышалось, а справа от стола размещался камин, выложенный красным обожженным кирпичом. Дядя любил свой кабинет, и даже когда ему не писалось, он просто сидел в кресле или тут же на диванчике и читал.

Я собрал все дневники, забрал дядин компьютер, запер дом и поехал обратно в Москву, старался не нарушать правил дорожного движения, чтобы не быть остановленным внезапно сотрудниками дорожной полиции.

Дома я включил дядин ноутбук и ввел пароль. Я знал его – мое имя и дата рождения. Компьютер послушно включился. На рабочем столе было лишь две папки – дядя был перфекционистом, и его стремление к идеальному порядку порой граничило с безумием.

Папка «личное» и папка «романы». В первой папке был фотоальбом, папка с документами (сканы договоров и каких-то других официальных бумаг), а также папка с письмами.

В рабочей папке («романы») папки с названиями всех опубликованных романов дяди Вовы, в каждой папке – рукопись в редактируемом формате и электронные книги на всех языках, на которых они издавались. Изображения обложек.

Я изучил документы, которые дядя хранил на своем компьютере. Когда у человека идеальный порядок в документах и на компьютере, поиск информации вместо нудного занятия превращается в идеальное преступление. Все понятно и логично. В документах не было ничего полезного. В банковских папках я нашел справки о состоянии счетов дяди и офигел – вклад 19 миллионов рублей с правом распоряжения на мое имя! А еще трастовый фонд, который он открыл на мое имя и складывал туда деньги от сдачи внаем своей квартиры – денег этих я не брал, и этот счет также арестован. Счета у дяди были в том банке, которым пользуюсь я, поэтому я легко выяснил, смогу ли снять вклад – смогу. Распоряжение ЦБ РФ распространяется только на денежные средства, лежащие на счетах, открытых на мое имя. Вклад дяди был открыт на его имя, но правом распоряжаться дядя наделил меня.

Мои деньги, сумма, практически равная дядиному вкладу, лежали на арестованных счетах. Кредиты в полмиллиона рублей я решил закрыть прямо завтра, чтобы не иметь долгов. Рамки, не знаю почему, но радостно завибрировали. Я отказываюсь от обязательств, и это по старой привычке радует меня.

Я составил план действий на завтра и открыл папку с письмами. Письма агенту, в издательства, журналистам и… папка «Для Вани». Я открыл папку, в ней был всего один файл, который назывался «read me.doc». Прочти меня. Последний раз письмо дядя обновил в день смерти. Я открыл файл.

Слезы капали на клавиатуру, но на сердце было тепло.

Усталость, которая нахлынула на меня с утра, испарилась без следа. Я получил цель и указания от дяди Вовы. А еще он не винит меня в своей смерти, а со своими ощущениями я разберусь позже. Когда все выясню.

От одной мысли, что во всех моих бедах виноват кто-то, а не я сам, мне стало легче дышать. Я глубоко вздохнул и понял, что я должен сделать. Завтра у меня день, полный событий и сложных решений, а сейчас я лягу спать. Наверное, даже усну крепким и безмятежным сном, как в детстве, после долгого плача.

Так и случилось.

Ровно в семь утра я открыл глаза. Они были влажными – ночью я плакал, мне снился дядя Вова, и мы долго разговаривали. Мы вспоминали мое детство, говорили о его книгах, о моих отношениях с Чудом – словом, обо всем, что было для меня родным и близким. Я знаю, что сон – это лишь мое подсознание, и дяди в нем не было, он не приходил ко мне с небес, но я был рад его видеть. И мне не было страшно.

В половине девятого утра я вышел из банка, в руках у меня был портфель, в котором лежало 19 миллионов рублей. Половину я сразу перевел в евро, половину оставил в рублях, но потом вернулся и, оставив рублями один миллион, обменял на евро остальное. Я заехал в магазин, где продавались сейфы, и заказал установку сейфа дома.

Мне нужна была помощь, и я позвонил рыжеволосому солнышку.

– Лиля, привет!

– Привет.

– Я не позвонил.

– Видимо, был занят.

– Да. Очень занят и все еще занят. Мне нужна твоя помощь.

– Правда?

В ее голосе не было негатива, она была удивлена. Меня это воодушевило.

– Как ты смотришь на то, что я тебя уволю на сегодня, а ты поможешь мне справиться с моими делами? Я оплачу твой рабочий день в тройном размере.

– На это я смотрю резко отрицательно, до свидания.

– Лиля, постой! Прости, пожалуйста! Но мне правда нужна помощь… А кроме тебя у меня нет никого!

В трубке воцарилось молчание.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть.

– За двадцать шесть лет ты не прирастил к себе ни единого человека, к которому мог бы обратиться с просьбой о помощи?

– Нет.

– Ну как тебе сказать… Я не удивлена. Учитывая, как ты знакомишься с девушками… Пытаешься поразить людей своей машиной и достатком… Все понятно. Что нужно сделать?

– Нужно проследить, чтобы у меня дома установили сейф, пока я езжу по делам. Это все нужно сделать сегодня, а я никак не могу ждать дома.

– И все?

– Пока да.

– Как мы встретимся?

– Я могу заехать за тобой… То есть ты согласна?

– Да, я помогу тебе, раз уж тебе некого больше попросить.

– А как же твоя работа?

– Возьму отгул.

– Я тебе все возмещу.

– Еще раз предложишь мне деньги, и я заблочу тебя навсегда! Не будь кретином! – возмутилась Лиля.

– Но ты потеряешь деньги за сегодняшний рабочий день! – возмутился я в ответ.

– Даже если потеряю, это мои деньги и я сама позабочусь о них! Представь себе, эгоиста ты кусок, что люди порой помогают бесплатно, просто потому, что хотят помочь! Отправь мне смс-сообщение со своим адресом, в одиннадцать я приеду к тебе домой. Пока!

И бросила трубку.

В восемь вечера я заявился домой.

В квартире пахло едой. Что-то бормотал телевизор, шкворчало на сковороде, кипел чайник, и везде было светло. Я замер в дверях. Желудок сжался комом. Я ошибся дверью?..

– Привет, Ваня, – донеслось из кухни. – Мой руки, будешь ужинать.

В уголках глаз защипало. Такие слова я слышал только от дяди Вовы. И то он предлагал мне чай или кофе, но все равно кормил меня как свинью на убой. Заботы от человека, которого я сегодня утром видел второй раз в жизни, я не ожидал. Заботы от девушки я не получал никогда! Ни Алисе, ни Чуду не было дела до того, что я буду есть. Как, впрочем, и мне. Мы готовили вместе, но это было обоюдное желание. Лиля могла просто закрыть дверь, положить ключ в почтовый ящик и уйти – мы так и договорились. Но она осталась и приготовила ужин.

Я поставил пакеты на пол в коридоре, разулся и прошел в ванную. Тщательно вымыл руки, ополоснул лицо и тихонько вошел в кухню. Лиля хлопотала у плиты, энергично перемешивая в сковороде пасту, от которой шел невероятно аппетитный запах. Рыжие кудрявые пряди взлетали и отпускались. Фартук был повязан поверх ее вязаного платья, стопы утопали в моих белых мягких домашних тапках.

– Привет, – поздоровался я.

– Я замаскировала сейф под один из постеров в зале. Поужинаешь и можешь посмотреть.

Тон не терпел возражений. У моего носа образовалась тарелка, в которую полились со сковороды макароны с соусом. Лиля умудрилась выложить их гнездом, а сверху украсила веточкой ароматно пахнущей зелени. Базилик? Не знаю. Я схватил вилку и умял тарелку пасты почти вмиг. Все это время Лиля сидела напротив, положив руку на кулачок, и, улыбаясь, смотрела на меня.

– Почему ты не ешь? – спросил я.

– Я поужинала в шесть, и после шести я не ем. Тебе налить сока?

– Ты купила сок?

– Да, в твоем холодильнике погибла не одна мышь.

– Это правда, – признал я и осторожно подошел к опасной теме: – Ты позволишь возместить тебе стоимость продуктов?

– Нет, потому что я тоже их ела, – отрезала Лиля. – Считай, что я угостила тебя ужином. И завтра ты без труда разогреешь себе завтрак.

– Но я настаиваю!

– Настаивают лимон на водке, чтобы получился ликер, – усмехнулась Лиля. – Ты поел?

– Да, спасибо! Было очень вкусно. Невероятно вкусно…

– Ладно-ладно, я поняла. Я вкусно готовлю, сама знаю. Идем смотреть твой сейф.

Мы прошли в комнату, и Лиля показала мне сейф. Он располагался за одним из постеров в стеклянной раме, встроенный в стену. Я разобрался с установкой пароля и прямо при Лиле сложил в сейф пакеты с наличными деньгами. Она не видела, что в пакетах, но могла догадаться.

Я решил, что я все расскажу Лиле, но сначала позвоню господину Лео Карлоу.

Мы вернулись на кухню. Я порвался вымыть посуду, но Лиля отобрала у меня губку и велела передохнуть с чашкой кофе. От обалдения я даже головой потряс. И, не откладывая в долгий ящик, набрал номер телефона Лео, который без труда нашел за вытяжкой в ванной, куда мы с дядей прятали мои дневники с двойками, чтобы двойки оттуда выветрились.

Лео Карлоу ответил после второго звонка.

– Слушаю, – сказал в трубке голос на русском языке с акцентом.

– Здравствуйте, мне нужен Лео Карлоу.

– Это я. С кем я говорю?

– Иван Данилов, племянник Владимира Данилова.

– Здравствуйте, Иван. Мои соболезнования. Как я понимаю, вам нужна моя помощь?

– Да.

– Слушаю вас.

– Мне нужно попасть в Лондон.

– Приезжайте. Вам нужен ассистент?

– Нет, мне нужно кое-что другое…

Когда я закончил разговор, Лиля медленно повернулась ко мне. Ее красивые зеленые глаза были широко раскрыты.

– Я тебе все объясню, – проговорил я. – Но перед этим скажи, пожалуйста, можешь ли ты взять длительный отпуск и помочь мне решить все мои проблемы?..

– А я что, похожа на сумасшедшую?..