66
Якубовский ненавидел Цюрих: тоже деревня, только старая, поприличнее, конечно, чем Торонто, ибо Торонто — буржуазный город, дорогой, город-сноб, но Торонто — мертвый город, и Цюрих мертвый; все города в Швейцарии — мертвые, жизнь только в Люцерне, здесь есть студенты, но и Люцерн — это тоже тоска!..
На улицах одна скука. Такая, что вмазать хочется кулаком по ратуше [почему-то ратуша особенно раздражала Якубовского). В самом деле: если на Банхофштрассе кто-нибудь из прохожих разобьет, по-пьяни витрину… — о вся Швейцария тут же встрепенется, первые полосы газет, пресс-конференция прокурора кантона, грозное заявление шерифа…
…Все было так, как решили накануне: Караулов ждал Якубовского на Банхофштрассе, у входа в «Савой» — один из лучших отелей Швейцарии.
Рядом с Карауловым с ноги на ногу нетерпеливо переминался толстый человек с тяжелыми руками. Он был такой огромный и так лоснился от пота, что жир уверенно скрывал его молодой возраст.
Якубовский узнал адвоката Макарова. «Ну, фишка, — поразился он. — А этот гиппопотамус… что здесь делает?»
Тут из отеля вышел еще один господин: в спортивном костюме типично советского образца. «Физия вроде как кремлевская…» — подумал Якубовский и остановил такси.
Караулов быстро шел навстречу. Обнялись без слов, по-братски. — привет товарищам из Москвы! — Якубовский внимательно смотрел на Макарова.
— Здрась-сте, — выдавил из себя Макаров. И демонстративно отвернулся.
— Узнал? — Караулов только что не прыгал от радости. — Наш дорогой Андрей Михайлович Макаров: лично, собственной персоной, невзирая на крайнюю занятость!
Якубовский растерялся:
— Очень приятно…
— Товарищ Макаров, Димуля, — тараторил Караулов, — лицо государственное, с недавних пор он возглавляет межведомственную комиссию по борьбе с коррупцией при аппарате Его Величества, Бориса Ельцина, он же — Борис второй.
Первым был Годунов, как известно, но Годунов быстро спятил и вскоре умер, а Борис Николаевич пока ничего, держится!
Якубовский выдавил из себя улыбку:
— Я рад.
— Андрей Михайлович — великолепный и очень удобный человек, — не унимался Караулов. — Он с детства при власти, ибо там, где власть, там и деньги, а Андрей Михайлович любит жизнь до одури, пожрать особенно…
Макаров развел руками, ссориться ему не хотелось:
— Болтун — находка для шпиона…
Караулов его раздражал, но у Караулова — популярная передача, Макаров в «Моменте истины» еще не снимался, поэтому ссориться — рано.
А Караулов не унимался:
— Пройдут годы, Димуля, в России еще тысячу раз все изменится, но у господина Макарова, кто бы ни был у власти, всегда будет большое будущее. Пример тому — Юрий Чурбанов. До тех пор, пока Чурбанов был при «бабках», гражданин Макаров, член КПСС и тайный агент КГБ по кличке Татьяна, защищал Чурбанова так красноречиво и, блин, убедительно, что попал, представь, даже на страницы западной прессы.
— Во дурак! — сплюнул Макаров. — Как говорили киевские девки, «я тебе дам, это не значит дам тебе». Какая «Татьяна»?!
— Но тут, друзья мои, — веселился Караулов, — появился Ельцин. И Андрей Михайлович вприпрыжку вылетел из КПСС, из адвоката превратился в прокурора! Сейчас он — «первая скрипка» в суде над Коммунистической партией Советского Союза: дух времени, как говорил поэт, «требует перемен и на сцене драматической!..».
День обещал быть сказочным: тепло, на небе — ни облачка, все-таки юг Европы, хотя горы начинаются прямо в Цюрихе.
Нет, Макаров не выдержал:
— Послушайте, Караулов! Если у вас есть фонтан — заткните его, дайте отдохнуть и фонтану!..
О работе Макарова на КГБ в Москве открыто писали газеты: Баранников постарался, он знал, что Макаров в Цюрихе будет встречаться с Якубовским и пошел на «опережение»: открыл архивы.
— А это… — Караулов кивнул на господина в спортивном костюме, сразу протянувшему Якубовскому руку и шагнувшему с протянутой рукой ему навстречу, — тоже хороший человек: Алексей Николаевич Илюшенко, глава делегации, начальник одного из ключевых управлений в той же, священной для каждого из нас организации…
— Знаю… — кивнул Якубовский. — Очень рад.
Они пожали руки.
Якубовский действительно обрадовался: начальник управления администрации Президента — это уровень, слов нет.
Макаров подошел поближе к Якубовскому
— В отеле разговаривать не будем, — прошептал он. — Здесь полно русских. Надо потише место найти…
— Выхожу один я на до-ро-о-гу — распевал Караулов; у него было чудесное настроение; там, на третьем этаже, в номере его ждала девушка Маша, которую он тайно привез из Москвы: Маша, умница, сама добралась до Цюриха, не заблудилась, хотя впервые в Европе; сейчас Маша изучала мини-бар и баловалась розовым шампанским.
За счет Якубовского, разумеется.
— Там, у озера, кафешка есть, — предложил Якубовский, — но вот товарища… — он скосился на Илюшенко, — в таком говне туда точно не пустят.
— А у меня и костюмчик имеется… — возразил Алексей Николаевич. — Зимний, правда.
— Не беда, — обнадежил его Якубовский. — Можем, конечно, что-то по дороге прихватить, но магазины здесь с десяти…
— Ждать не будем, ждать не будем, — заторопился Макаров. — Алексей Николаич мигом переоденется… — правда ведь, Алексей Николаич?
— Сей секунд… — и глава делегации скрылся в стеклянных дверях «Савоя».
— Ну вот, — улыбнулся Макаров, — а мы тут пока… постоим, подождем… Как погодка… у вас там? В Канаде?..
Якубовский смотрел на него с интересом.
— Полное дерьмо. Света божьего не видим. Одни тучи.
— Надо же… — протянул Макаров. — А я вот недавно на Шпицбергене был. С норвежской стороны. Вы знаете, Дмитрий Олегович… свинцовый климат. Там всегда такая погода, что прогноз по радио сообщают только матом. Сутки выдержал, и домой захотелось. Каждый день из Осло самолеты летают. А на русскую сторону — ни одного рейса, аэродром в запустении, просто беда какая-то, словно не наши земли…
Макаров замолчал, боясь сказать что-то лишнее, Якубовский тоже молчал и смотрел в сторону.
Паузы были все длиннее и длиннее…
— Как вам Швейцария? — спросил, наконец, Макаров.
— Вообще не страна, — отрезал Якубовский. — Часы с кукушкой.
— Я здесь первый раз… Вот бы еще Женеву увидеть!
— Москва лучше, чем Женева… Даже Тула лучше.
— Понимаю, понимаю… — подхватил Макаров. — Чувствую: вы — большой патриот…
— Охрененно, — кивнул Якубовский.
— Вот и чудненько, чудненько…
По тротуару шел толстый, очень важный голубь. В Швейцарии нет ни одной голубятни. А голубей — море.
Якубовский пытался, как умел, поддержать разговор.
— Работы много?
— Вы знаете, невпроворот…
— Коррупция?
— Процветает. У всех всего по ноздри. И хапают, хапают…
— что творится!..
— Да ужас, не говорите… — вздохнул Макаров.
— Лучший пример единства и борьбы противоположностей…
— Какой?
— Прокурор-взяточник…
— А… Остроумненько, Дмитрий Олегович! Остроумненько… — всплеснул руками Макаров. — Очень даже…
И опять затянулась пауза…
— Как номер? Ничего?
Макаров опять расплылся в улыбке.
— Шикардос! С антиквариатом и кровать, как у Матильды Кшесинской.
Якубовский заинтересовался.
— А у нее какая была?
— Ну, судя по дворцу… не маленькая. У меня даже статуя есть. В номере.
— Воин?
— Нет, баба… по-моему. Вроде Венеры. Еще не разглядел.
За «Савой» платил Якубовский. Вся делегация жила под псевдонимами: Илюшенко прописан под фамилией Шаляпин, а Макаров фигурировал как Штоколов. Так — непонятно зачем — придумал Караулов.
— Вид из окна чудный! На горы, на небо… Мы где ужинаем сегодня, Дмитрий Олегович?
— Сейчас решим. За завтраком.
Макаров сразу, еще в Москве, предупредил Караулова, что все расходы должны быть за счет Якубовского и что им с Илюшенко положены супер-люксы — как государственным людям.
— Вы здесь же, да? Здесь остановились? — приставал Макаров.
— А где же еще? — не понял Якубовский.
— Птички поют, голубей много…
— Суки.
— Кто?
— Голуби.
— А, голуби…
— Птица мира — а гадит. Особенно на тротуаре.
— Гадят, да…
— В Торонто всю площадь нашпиговали. Прямо у башни.
Якубовский выражался как можно деликатнее.
— Ухты… Большая башня, наверное?
— Телевизионная.
— Эффектная, да:
— Охренительно.
— А в Париже вообще как по минному полю идешь, — Макаров не знал, как лучше поддержать разговор. — Весь Париж в собачьих отхода. — Караулов, почему французы так собак любят: гадят хуже голубей. И всегда по-крупному!
Наблюдая за Димкой, Караулов умирал со смеху. Если Макаров не угомонится, ему точно конец: Якубовский терпеть не мог писклявые голоса и людей, похожих на йогурты.
Караулов так и не разгадал эту тайну — почему бабы любят Димку до одури. В Болшеве, когда Якубовский только-только перешел в девятый класс, девки уже висели на нем, как шишки на сосне. Одна девочка, Рита Саблина, даже траванулась — от неразделенной любви — серой от спичек!
— Димчик!
— А?
— Давай на ночь девочек купим? Еще лучше — в притон! Макаров, ты же хочешь в притон?
— Что вы, что вы, друзья… — смутился Андрюша. — Я при должности! Испугаю я там всех своей комплекцией…
— А если должность, то уже не до баб? — заинтересовался Якубовский. — А мозг… в смысле, фантазии… уже самый эротический орган?
Макаров насупился:
— Можно не отвечать?
— Вот интересно, Андрей Михайлович: сколько можно делать карьеру? Ведь когда-то приходит усталость и освобождения хочется…
— Сколько, Дмитрий Олегович? Да всю жизнь! Это же как деньги копить, денег много не бывает.
— А нам, старый… — Якубовский крепко обнял Караулова, — …один хрен, от чего помирать, верно?..
— Ты как долетел-то?
— С пользой. В самолете подвернулся суперсовременный дед. Всю дорогу по экономику гнал.
— И что экономика? — улыбался Караулов.
— Пипец. Я вот думаю, Андрей Михайлович… Вопрос к вам как к государственному деятелю…
— Слушаю вас.
— Есть такая профессия: Родину защищать. Правильно?
— Есть.
— А как сделать так, чтобы Родина нас всех тоже бы защищала? Не сапожищем под зад — вали, мол, парень, в Канаду, а чтоб… все было бы по-человечески? С меня в России уже семь раз шкуру спускали, я новой обрастал…
Макаров не знал, как относиться к Якубовскому, что решит — по итогам их беседы — Коржаков, кто он, этот Якубовский: друг или враг?
— Как вам сказать?.. — задумался Макаров — Вот вы, Дмитрий Олегович… поможете сейчас Президенту, поделитесь информацией… и Родина поставит вам памятник. И памятник будет под охраной государства. Круглые сутки!
Ответ Якубовскому не понравился.
— Спать охота, — зевнул он. — А где парень-то ваш? Илюшенко? Жрать хочу.
Макаров успокоил:
— Алексей Николаич чудненько, чудненько сейчас сбегает… туда — и сразу обратно Петушком.
Якубовский подозвал консьержа:
— Мой легидж… плиз… в рум!
Консьерж поклонился:
— Я говорю по-русски, господин!
— Это правильно, — похвалил Якубовский.
— Сегодня в каждом отеле Цюриха есть русский консьерж, господин! Времена изменились, много гостей из достославной России. Но они плохо знают языки и очень любят ругаться. Когда они кричат, их трудно понять, поэтому хозяин отеля приглашает на работу русских.
Караулов заинтересовался и встал поближе:
— Даже со словарем?
— Их вообще невозможно понять, — развел руками консьерж. — Где можно встретить слово «шлаебонь»?
Матом Якубовсмкий владел как никто в Болшеве (двор научил), но есть, оказывается, такие слова, которые он просто не знал.
— Шлаебонь? А это что?
Консьерж вздохнул:
— Не «что», а «кто», господин. Это я… с вашего позволения. Именно так выразился вчера гость из Рязани. Он решил, что я медленно спускаю его багаж…
— Пьяненький, наверное? — спросил Макаров.
— Может быть. Но он оторвался и хорошо всем заплатил.
— Зачем же орать? — удивился Караулов. — Чтобы заплатить?
— Когда советские пьют у нас в баре, их слышно, господин, даже на озере! Все тосты за Чубайса. Чтобы спасти Россию от коммунистов, они готовы ее сжечь.
— Там мой багаж, — напомнил Якубовский, кивнув на дверь.
Разговаривать со швейцаром было ниже его достоинства.
— Не беспокойтесь, господин! — успокоил консьерж. — Исполним мгновенно, я прослежу.
Караулов улыбнулся:
— А вы русский?
— Думаю, да. Мой прадед был русский. Я родился в Берне, в эмигрантской семье.
— Ого.
— И всегда думал, что я — русский. А сейчас не знаю. Русские — они теперь другие. Господин Козырев, я знаю, сказал, что сейчас национальная идея в России — это деньги. Господа русские поверили Козыреву, поэтому все на нервах. И на кулаках. Но бьют они исключительно друг друга. И каждый чем-то напуган. Они приезжают, чтобы расслабиться, а расслабившись, сразу перестают быть людьми.
А ведь правда… все на кулаках, — вдруг подумал Караулов. — А у тех, кто моложе, — на ножах.
— Еще раз прошу меня извинить… — поклонился консьерж, и его сутулая спина исчезла за дверью гостиницы.
— А малый-то где? — вспомнил Якубовский. — Начальник управления?
Мимо отеля прополз, дребезжа, старый трамвай. Он ехал медленно, с достоинством, точь-в-точь как трамваи когда-то катались по Москве…
Трамваи никогда не спешили, это не автобусы, не «маршрутки», и были поэтому украшением города.
— Мистика нашего быта… — вдохнул Караулов. — Был человек и — сквозанул куда-то… Как думаете, коллега? — обратился он к Макарову. — Не мог ли наш Алексей Николаевич вдруг… покончить с собой? Например, повеситься? Страдая от всеобщего абсурда? Или отяжелившись обостренным чувством собственной ответственности перед страной и лично Борисом Николаевичем?..
Караулов разгуливал по тротуару и громко декламировал:
— Представьте некролог: «сразу после знакомства со скандально известным Дмитрием Якубовским покончил с собой АэН Илюшенко, одареннейший контролер контрольного управления администрации Президента!
Русский, 40 лет, импульсивный психопат с очевидными признаками алкогольной дегенерации. Этот человек был скромен до одури: всегда ходил в одном и том же зимнем костюме и в кедах!..
«Погибший подавал большие надежды как непримиримый борец с русской коррупцией», — считает его коллега, адвокат АэМ Макаров. Именно Макаров доставит гроб с телом покойного в Москву. Илюшенко был парторгом души многих высокопоставленных…»
— Болталка! — заволновался Макаров. — А если с Алексей Николаичем… правда что-то случилось?
— Провокация? — Якубовский стал очень серьезен. — Цюрих — город ЦРУ Это знают все!
— «Вся моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа», — сказал великий бас Газпрома Виктор Черномырдин, — декламировал Караулов. — И покойному Илюшенко тоже было непросто: ему постоянно хотелось чистого, свежего воздуха, но чистого воздуха так мало сейчас в Москве!»
— Паяц, — развел руками Макаров. — Из погорелого театра!
Караулов обнял Макарова:
— Андрюша, ты в Цюрихе! В том Цюрихе, о котором ты истерзанно мечтал все советские годы…
Ты счастлив, Андрюша?..
— Никогда не спрашивай у человека при должности, счастлив он или нет, — посоветовал Макаров.
— А если ты, старик, поднадуешься и станешь у нас Президентом, ты будешь счастлив?
Все засмеялись. Настроение было на редкость приподнятое — даже у Якубовского, хотя он по-прежнему ужасно хотел спать.
Распахнулись стеклянные двери бара, и официанты вынесли несколько столиков на тротуар. Завтрак закончился, догадался Караулов. И тут же открылся бар.
К «Савою» бесшумно подкатил «бентли». Из него выскочила хрупкая девушка в темных очках.
Она тут же исчезла в отеле, успев бросить швейцару ключи от машины.
Караулов обомлел:
— Телка…
— Телки, тачки, бабки… Хорошо в деревне летом!.. — подсказал Якубовский.
— Дим, а… такую вот содержать… Это сколько по месяцу выйдет?
Якубовский трогательно обнял его за плечи.
— Не надо, старик! Она такая фешенебельная, что тебе будет нерентабельно, точно тебе говорю…
— Не, я серьезно!..
— И я серьезно. Если ты от девушки хочешь что-нибудь получить, дай ей сначала все. Тогда, может, получишь.
Караулов задумался.
— А как же великое… русское:
Бей бабу молотом,
Будет баба золотом…
А?
Советы Якубовского он всегда воспринимал как аксиому хотя Якубовский был моложе его на четыре года.
— Ничто не сближает так людей, — умничал Якубовский, — как секс и совместно пережитое несчастье. Но в этом случае, — Якубовский кивнул на «бентли», — это одно и то же…
Караулов не мог без красивых девушек.
— То есть отдать, брателло, придется все, — подвел итог Якубовский. — У бабы есть только одно оружие: та слипшаяся от мутных потоков дыра, которую у нас в Болшеве, всегда называли «бабьей совестью»…
— Ты пессимист… — вздохнул Караулов, доставая очки от солнца.
— Ага, — сплюнул Якубовский. — Я стал пессимистом, вложив в оптимистов кучу денег…
— И поэтому ты на всех женишься? — не отступал Андрей. — Снял с бабы трусики — и уже в загс!
Якубовский хотел сказать что-то грубое, но из отеля в этот момент вышел Илюшенко.
— Алексей Николаевич что-то случилось, да?! — подбежал к нему Макаров. — Мы так… так волновались! Особенно вот Андрей Викторович… волновался…
Илюшенко был в черном зимнем костюме, при галстуке с заколкой и — в зимних ботинках.
— Лифт, сволочь, прет прямо в гараж, — радостно сообщил Илюшенко. — Выхожу из лифта, думал — рецепсия. Хожу-хожу… — блин, одни машины вокруг. Но я сориентировался и вышел!
Илюшенко обвел всех победным взглядом.
— Я готов!
Якубовский помрачнел.
— Двинули, — кивнул он. — Вы, Алексей Николаевич, чтоб не потеряться, возьмите меня за руку, что ли…
— Вообще-то, я… парень с понятием, — заверил Илюшенко. — Просто первый раз в капстране.
Они медленно шли в сторону набережной.
В Цюрихе, на его улицах, бесполезно искать двадцатый век. Он здесь везде, но он здесь не укоренился. Этот покой поразил Караулова: все рядышком, все близко, идти — два шага, а в центре города — озеро, больше похожее на море.
Лебеди, чайки… Кто объяснит, почему русские классики воспевали стервятников? Лебеди, белые и черные, чайки…
Образ русской культуры. Стервятники.
— Ста-арый… — Якубовский задержал Караулова, и они чуть-чуть поотстали. — Где гарантия, что эта банда — последняя, кого я буду кормить? И в этой… вечно голодной шпане… как доверять-то? — прошептал он. — Особенно Макарову?.. Мужик с женской психикой!
— Все может быть, — зевнул Караулов. — Но за ними — дядя Коржаков, брат. Знаешь, как Мохаммед Али определил, что такое бокс? «Это, — говорит, — такая профессия. Трава растет, птички летают, волны смывают песок, я бью людей…»
Если честно, Караулов не знал, как его успокоить. Разумеется, сам факт, что в Цюрих явился Андрей Михайлович Макаров, специалист по грязной работе… — да, они оба, Якубовский и Караулов, понимали, что Москва ждет от Якубовского сенсаций. Чем больше информации он выдаст, тем лучше: дерьмо, как любой полезный и не портящийся продукт, всегда в цене.
Вот и кафе, — останавливаясь в «Савое», Якубовский всегда завтракал именно здесь. «Савой» настаивал, чтобы постояльцы спускались к завтраку в строгих костюмах, а Якубовский любил шорты, в них удобнее, поэтому он сразу уходил на берег озера, где сверкало солнце и никого по утрам не было.
…Официант сдвинул два круглых столика. Сели на диванчиках, полукругом: уютно, тихо, главное — как спокойно вокруг! — Это французское «бистро»? — озирался Макаров. — Что-то типа… «Де Пари»?
Караулов вздохнул?:
— Французское. Из всех французских самое французское.
— Мне бы пивка… — робко попросил Илюшенко, отложив меню в сторону
Он читал только на русском.
— А шампанского… нам можно?.. — Макаров с надеждой смотрел на Якубовского. — Холодненького… так, для настроения?..
— Отмечать-то пока вроде нечего, — заметил Караулов.
— Шампанского так шампанского, — Якубовский смотрел на Макарова, как на поданный официантом суп, который никто не заказывал. — «Моет Шардон»! Бутылку.
— С чего начнем?
— Я-яичницу — попросил Илюшенко.
— Встречу с чего начнем? Перед яичницей в шампанском?
Макаров еще раз оглянулся по сторонам.
— Мы бы хотели иметь… сами знаете что…
— А что? — прошептал Якубовский.
— Баранников…
— Ах, Баранников… Ранее, к сожалению, не судимый?
— Тихо, тихо… тут могут быть русские…
— Какие русские, Андрюша? — громко засмеялся Караулов. — Здесь одна бабка с клюкой…
В кафе было пусто, но в другом конце зала пожилая, чопорно одетая дама читала «Блик» — забавную швейцарскую газету
— Бабуля… стремная, — прошептал Макаров. — По-моему, за нами шла… Как, Алексей Николаевич:
— Не шла, а летела! — прошептал Караулов. — На метле.
Макаров обиделся:
— Ду-у-рак!
Официант подал четыре запотевших бокала.
— Андрюша, мы с тобой две параллельные прямые… — заметил Караулов. — Пересеклись только сейчас, только это ошибка.
Якубовский поднял палец и прошептал:
— Тише, здесь могут быть русские…
Все засмеялись.
— Значит, так… — Илюшенко открыл чистый блокнот. — Нас интересуют: размеры взяток, формы расчета, услуги, характер отношений — прежде всего с Баранниковым. Лучше бы, Дмитрий Олегович, если бы вы чистосердечно сами обо всем написали. Можно… — он понизил голос, — на Александра Васильевича, можно — на Филатова, главу администрации…
— А на Ельцина?
— Еще лучше.
— Бориса, сына Николая, уральского плотника? Три года отсидевшего при Сталине за воровство? Борис Николаевич, я сам читал, сказал, что его папа — политический, но за политику не давали три года…
Выпад против Президента Илюшенко и Макаров пропустили — как по команде — мимо ушей.
— Писать можно и на Ельцина… — согласился Илюшенко. — Почему нет?.. Главное — чтоб правда была, ибо раскаяние…
Еще бы слово, и Якубовский опрокинул бы столик.
— Алексей Николаевич…
— Слушаю.
— Окстись, отец! Ты на кой ляд в Цюрих приперся? Чтобы явку с повинной оформить?
— Господин Илюшенко сейчас отдает дань уважения некоторым формальностям… — объяснил Макаров.
— Дань уважения, Андрей Михайлович, это на кладбище! Там, где липы вековые. А я меньше всего хочу, чтобы дороги, которые мы выбираем, превратились бы в пороги, которые мы потом обиваем…
Официант подал бутылку шампанского.
— Забери, — Якубовский швырнул ему свой бокал. — Мне моя жизнь пока дорога.
— Капучино, круассан, салями, мюсли, сыр, — диктовал Макаров. — Тарелку сыра… побольше…
— Кока-кола, — приказал Якубовский. — И айс!
Караулов заказал сырые яйца.
— А вы, Алексей Николаевич?
— Яичницу с салом по-домашнему и… то, что Андрей Михайлович попросил. Мне тоже. Пусть принесут.
«Сдохнет, — подумал Якубовский. — Не успеем договориться!» Официант хотел что-то объяснить, но Якубовский хлопнул его по спине:
— Иди, брат! Тащи все, что дяди приказали!
Макаров поднял бокал:
— Со свиданьицем в гостеприимной Швейцарии! Пьем? Да, Алексей Николаич?
— Пьем, — разрешил Илюшенко. — а встречу!
Караулов удивлялся: как Димка не понимает (умный же человек, черт возьми), эти ребята не умеют вести себя по-другому. У них каждый день как последний, ибо Борис Николаевич больше всего на свете любит снимать людей с работы.
Макаров подобострастно смотрел на Якубовского:
— За тех, кто не пьет, Дмитрий Олегович!
Якубовскому принесли кока-колу.
— О-очень вредно… — протянул Макаров. — Безобразие, кстати, Алексей Николаевич: лимонад крюшоны и даже квас в Москве совершенно исчезли…
Он очень смешно скатывал губы в трубочку, и в его голосе действительно появлялись женские нотки.
— А вот эта отрава… — кивнул он на кока-колу, — сейчас на каждом шагу! — Безобразие! Вы же, Алексей Николаевич, тоже так считаете, — да?..
Он подобострастно заглядывал ему в глаза.
— Почему нет? — важничал Илюшенко. — Предлагаю, коллеги, такой алгоритм. Вы, Дмитрий Олегович, быстренько все нам обрисуете, особенно — ситуацию с Баранниковым и Степанковым. Мы с Андрей Михайлычем сразу выйдем звонком на Москву, ну и… подумаем, как нам строить рабочие отношения…
Проговорили они часа четыре: Баранников, Дунаев, Степанков, Шумейко, Бирштейн, Руцкой…
Огромное впечатление произвели телефонные разговоры Якубовского с Баранниковым (Якубовский оказался хитрее руководителя государственной безопасности Российской Федерации; все их беседы он записал на диктофон).
Макаров забрал у Якубовского кассеты, чтобы передать их «лично Президенту», но обманул: в Москве он вызвал к себе журналиста Минкина из «Московского комсомольца», который их тут же опубликовал.
Макаров не верил, что Валентин Степанков, Генеральный прокурор страны, служит Якубовскому всего за десять тысяч долларов в месяц. Тогда Якубовский позвонил Степанкову — правда, для этого пришлось вернуться в «Савой». Его тут же соединили с Генпрокурором, и он быстро объяснил «дорогому Вале», что по Цюриху сейчас шляется адвокат Макаров, хочет выведать о нем, о Якубовском и об их «с Валей» деловых отношениях все до капли, это стало проблемой, ибо известные «Вале» счета — именно в Цюрихе.
Якубовский убежден: если Цюрих так интересен Макарову, ему бы с миром и упокоиться здесь — на местном кладбище найдется уютное место.
Степанков не возражал: «Ну, если есть такая возможность…»
Макаров был на параллельной трубке. Услышав, что Степанков одобряет его убийство, Андрюша сполз со стула, пот лил с него ручьем, и даже брюки промокли…
Вечером вся их компания отправилась в горы, в прелестный старый ресторан, где они пили «Антинори», дорогое итальянское вино, наслаждались кабаном и оленем, деликатно поджаренными на гриле, потом поехали к проституткам, где Макаров сразу уснул.
Самолет улетал в Канаду рано утром, «Аэрофлот» — после обеда, поэтому Якубовский выдал Караулову тысячу долларов и попросил его приобрести для «сладкой парочки» что-нибудь «приличное».
Они обнялись, — Якубовский поехал в аэропорт, а Караулов — поплелся по магазинам, хотя магазины он ненавидел, ибо у него были проблемы со вкусом.
В конце концов, Караулов купил Макарову и Илюшенко по чемодану из крокодиловой кожи. Их тут же доставили в «Савой»: Илюшенко еще спал, а Макаров завтракал.
Как же он любил поесть, Матерь Божья!
Увидев чемодан, Макаров задумался.
— Ты знаешь, я его сдам… наверное…
Караулов обомлел:
— Кому?
— Подарки надо сдавать, — объяснил Макаров со вздохом. — Должностным лицам. Чемоданчик прелестный, конечно, но узнает кто — хлопот не оберешься, я ведь с коррупцией борюсь…
— Тогда пусть эта фигня у меня остается, — предложил Караулов. — Все лучше, чем не пойми у кого, хотя на хрена, спрашивается, мне столько чемоданов?..
