65
В апреле 88-го бывший «царь всея Украины» Петр Ефимович Шелест продал в Москве, на Тишинском рынке, свою единственную зимнюю куртку.
— Мне не надо, у меня пальто есть, — объяснил он Караулову. — Обойдусь!
Шелесты жили впроголодь. У Ираиды Павловны, супруги Петра Ефимовича, отнимались ноги, денег на лекарства не хватало. Шелест написал мемуары и очень хотел, чтобы Караулов был автором предисловия.
— Книгу назовем «Записки антисемита», — шутил Караулов.
Украина знала: их руководитель евреев ненавидит. Почти всех! (Или всех?) Проклятый «пятый пункт» исковеркал тогда многие человеческие судьбы и защитить евреев было некому.
Продюсер Виктор Фрейлих из Израиля пригласил «Театральную жизнь» в Тель-Авив, прибавив в этот необыкновенный «концерт» (с участием Шелеста) еще и Михаила Задорнова.
В Иерусалиме — провал, все билеты остались в кассе. В Хайфе — десять зрителей. Платить шекели за встречу с таким человеком, как Шелест, — нет, это не для евреев!
Фрейлих махнул рукой, и в Тель-Авиве «на Шелеста» был уже «бесплатный вход». А еще-бесплатная трансляция по телевидению на всю страну.
Задать Шелесту парочку очень приятных вопросов, да еще и бесплатно… огромный, двухтысячный зал был забит до отказа.
Перед самым выходом на сцену Петр Ефимович подозвал Караулова:
— Сегодня, Андрюша, ты мне не помогай. — Дед очень мило «гакал», как все коренные украинцы. — Сам скажу. От сердца. А коль «поплыву»-сразу включайся…
Зал затих, дед вышел на подмостки.
— Уважаемыетоварищи… е…
Слово… «еврей»… Петр Ефимович произнести не мог. Он хотел. Он старался. И — не мог.
Слово «еврей» застревало у него где-то в желудке, на подступах…
Дед делает второй заход:
— Уважаемые товарищи… лица еврейской национальности!..
В зале истерика.
— Так… — прошептал Задорнов. — Сегодня я не выступаю. Очень сильный конкурент.
— Вот… 82 года мне… — начал дед. Он уже плохо слышал, это и помогло. — Помру я, товарищи, скоро. И накопилося у меня… за жизнь три невозможных греха.
Первый мой грех — Никита Сергеевич. Предал я его, голубчика, предал… — Дед замолчал, говорить ему было очень тяжело, это видели все. — В тот день, на Президиуме, когда и Микоян от него отступился, Никита Сергеевич взял ручку, бумаги листок, подписал сам себе отставку и говорит: «Прошу, товарищи, дать мне возможность сказать пару слов на Пленуме. С людьми, говорит, по-товарищески… проститься хочу… С коммунистами».
Подгорный как вскочит: «Нет!» Потом Брежнев-«Нет! Нет!..»
И у Никиты Сергеевича градом полилися… слезы.
На мне тогда аж волос ворохнулся. Я… товарищи евреи, помирать буду, а Никиту Сергеевича вспомню. Тяжелейшую минуту я тогда пережил…
У меня с тех пор-будто лишний вьюк на горбу.
Второй мох грех… это Чиерна над Тисой, — продолжал старик. Перед выходом на сцену он всегда надевал звезду Героя Социалистического Труда, а после «концерта», в гримерке, убирал ее обратно в коробочку и прятал в карман. — Поганую речь я тогда произнес. И в Прагу танки ввели. Мы ж в эту Чиерну на поезде прибыли: Брежнев, Подгорный, Косыгин… и меня вот… тоже зачем-то с собой потащили…
А чехи толпой стояли вдоль насыпи: «Брежнев, береги Дубчека!»
Так кричали, аж страшно. У нас бы за Брежнева хоть кто-нибудьтак орал?
Не помогло. Мы ж как… упыри какие-то были, честное слово, железно линию свою гнули и правду знать не хотели…
Дед замолчал. Зал тоже притих: кается человек, как перед смертью, это же видно…
— Разорвало зараз мое терпение! — воскликнул старик. — Нам потом закрытый фильм крутили, как чехи под танки ложились, как танк прямо по голове… старухи какой-то… громыхнул…
Я, товарищи, если все расскажу, что знаю, мир перевернется, это правда…
Гитлер… что? Без Иосифа Виссарионовича с Польшей справиться не мог? С Прибалтикой? Или он коалицию делал против Рузвельта… там же, в Америке, все главные евреи, а вас… товарищи, он… на дух не переносил, вы уж извините… — Дед дипломатично выбирал самые мягкие выражения.
— Вот и направлял — Гесса в Лондон, Риббентропа — в Москву, с японцами сговорился, да только Черчилль не поддержал… вместе с королем…
Поймите: обо всем и сейчас нельзя говорить, мы ж под тайной все до сих пор, на подписке…
В зале была гробовая тишина.
— Третий мой грех-это вы, евреи. Травил я вас, товарищи… это было. Признаю сейчас. Но то ж Суслов командовал… — а вы, вы… в общем… простите меня, если можете…
Петр Ефимович опустил голову, развернулся и медленно пошел за кулисы.
Зал встал. Дед растерянно обернулся, а ему навстречу — гром аплодисментов…
«Мы желаем счастья вам! — кричал зрительный зал. — Приезжайте еще!.. Добро пожаловать!»
Люди аплодировали, подняв руки вверх.
На глазах у Шелеста появились слезы.
