Месть из Индии

Весь день мартовский ветер бормотал и рычал, как гигант, мучимый зубной болью. Когда опустилась тьма, он начал повышать голос. К девяти часам он визжал и кричал, как миллиард банши, страдающих cholera morbus. Я сел поближе к камину с горящим углем и попытался сосредоточиться на книге, забыть о воплях ветра и несчастьях дня, – но это не помогало.

Внезапно показалось, что к вою ветра примешался хриплый звук автомобильной сирены, а через мгновение последовал грохот перед входной дверью, как будто кто-то стоял снаружи и бил в панель со страшной силой.

– Если вы удивляться, сор, – сказала Нора, моя горничная, сунув нос в полуоткрытую дверь кабинета, – там жантельмен хочет видеть вас – итальянец, думаю так.

Нора сильно не одобряет «неместных» вообще, и итальянцев в частности, и когда они приходят – как они часто делают, – чтобы вызывать меня из дома в бушующую ночь, ее неодобрение не скрывается ни от посетителей, ни от меня.

Однако сегодня вечером я приветствовал такое вторжение чем-то вроде вздоха облегчения. Действия любого рода, даже путешествие на дюжину миль, чтобы обследовать итальянских рабочих, сломавших конечности, без особых надежд на компенсацию, обеспечили бы милостивое освобождение от тоски, охватившей меня.

– Приведите его, – приказал я.

– Parbleu! – воскликнул голос позади нее. – Он уже здесь! Вы думали, друг мой, что раз уж я пустился в путь в такую ночь, то буду ждать, пока обо мне доложит прислуга?

Я с восторгом вскочил с кресла и пожал обе тонкие руки моего визитера.

– Де Гранден! – восхищенно воскликнул я. – Жюль де Гранден! Что вы здесь делаете? Я думал, вы сейчас в своей лаборатории в Сорбонне.

– Нет-нет, – подтвердил он, передавая Норе мокрую шляпу и плащ и садясь у огня напротив меня. – В этом мире нет никакого покоя от злодеев, друг мой, а для Жюля де Грандена покоя нет вообще. Едва мы покончили с этим злодейским Гунонгом Безэром, как я срочно был послан в Бразилию, а когда моя работа была завершена, меня позвали в Нью-Йорк рассказать о моих экспериментах перед вашей ассоциацией врачей. Eh bien, боюсь, что я не увижу свою мирную лабораторию какое-то время, друг мой.

– О, так вы были в Бразилии? – задумчиво спросил я.

– Троубридж, друг мой! – он импульсивно всплеснул руками. – Упоминание об этой стране вас огорчает? Скажите, чем я могу помочь?

– Хм, боюсь, что нет, – грустно ответил я. – Это странное совпадение: ваше прибытие оттуда сегодня. Видите ли, моя пациентка, бразильская леди, умерла сегодня, и о том, что убило ее, я знаю не больше, чем африканский бушмен о небулярной гипотезе.

– О-ля-ля! – усмехнулся он. – Друг мой Троубридж, чтобы увидеть вас, стоит и дважды попутешествовать по всему миру. Сорок лет практики, и он беспокоится о неправильном диагнозе! Мой дорогой друг, разве вы не знаете единственного правдивого свидетельства, которое когда-либо давал врач, причиной смерти записывая «неизвестно»?

– Полагаю, так, – согласился я, – но этот случай необычен, де Гранден. Эти люди, Дриго, живут здесь всего несколько недель, и о них практически ничего не известно, за исключением того, что у них, похоже, много денег. Сегодня утром, около одиннадцати часов, меня вызвали к их единственному ребенку, дочери около восемнадцати лет, которую мы нашли в каком-то оцепенении. Не обморок, и еще не глубокая депрессия, просто сонное состояние, как у любой молодой женщины глубокой ночью. Никакой необычной деятельности с ее стороны не было: она легла спать в свой урочный час накануне вечером и, по-видимому, пребывала в добром здравии еще за час, когда меня вызвали. Я не видел причин для врачебного вмешательства, скажу вам правду, потому что ее состояние не выглядело хоть сколько-нибудь серьезным, и, прежде чем я смог успокоить ее родителей и покинуть дом, она заснула. Умерла менее чем за десять минут, потому что появился здоровый, естественный сон!

– А-а-а? – отвечал он, повышая голос. – Это заинтересовало меня, друг мой. Это, пожалуй, новая, острая форма сонной болезни, с которой мы здесь столкнулись. Пойдемте, можете ли вы придумать какой-то повод пойти в дом к этим людям? Я бы задал им вопросы. Пожалуй, мы научимся чему-то на благо науки.

Я собрался было возражать, когда затрезвонил телефон.

– Доктор Троубридж, – раздался голос на другом конце провода, – говорит Джонстон, гробовщик. Можете ли вы прийти к Дриго, чтобы подписать свидетельство о смерти, или я привезу его к вам завтра? Я не могу получить информацию от этих людей. Они даже не знают, от чего умерла их дочь.

«Я тоже», – пробормотал я про себя, но вслух сказал:

– Да, мистер Джонстон, я сейчас приеду. У меня мой друг, тоже врач, я приведу его.

– Хорошо, – ответил он. – Когда мне придется снова спорить с этими даго, мне понадобитесь и вы, и ваш друг, чтобы подлечить мои нервы.

Одетая в платье из бесценного старого кружева, с белой сетчатой мантильей на гладких уложенных черных волосах, Рамалья Дриго лежала в искусно сделанном открытом гробу из красного дерева. Ее изящные, олеандрово-белые руки крест-накрест покоились на девственной груди; четки резного черного дерева, оканчивающиеся серебряным крестиком, переплетались в ее восковых пальцах.

– Bon Dieu, – вздохнул де Гранден, наклонившись над совершенным овальным лицом девушки. – Она была прекрасна, бедняжка! Hélas, она должна была умереть так рано!

Я пробормотал согласие, взял форму заключения, которую мистер Джонстон предложил мне, и написал «неизвестна» в пространстве, предназначенном для указания причины смерти, и «около получаса» в месте, выделенном для указания продолжительности последней болезни.

– Черт возьми, док, он странный, ваш друг-иностранец, – прокомментировал гробовщик, привлекая мое внимание толчком и кивая в сторону де Грандена. Маленький француз склонился над гробом, его пшеничные вощеные усы подергивались, как у настороженного кота; его тонкие женственные руки вопросительно поглаживали руки и грудь девушки, как будто они искали ключ к ее таинственной смерти под складками ее одежды.

– Он странный, – согласился я, – но здесь все в порядке. Я никогда не видел, чтобы он делал что-то без причины. Зачем…

Неуверенные шаги в зале прервали мое замечание, и мистер Дриго вошел в гостиную.

– Добрый вечер, доктор Троубридж, – приветствовал он меня с учтивым поклоном.

– Доктор де Гранден, – представил я француза.

– Для меня большая честь познакомиться с вами.

Де Гранден кивнул с рассеянной любезностью и отвернулся, шепотом обратившись к мистеру Джонстону.

– Вы бальзамировщик, друг мой? – спросил он почти с нетерпением, как мне показалось.

– Да, – удивился тот. – Мне выдана лицензия на практику на десять лет.

– И в этой стране принято бальзамировать мертвых, да? – настаивал де Гранден.

– Да, сэр. Но иногда…

– И когда бальзамирование не производится, это исключение, а не правило?

– Решительно, но…

– Вы, конечно, бальзамировали бы, если бы прямо не было предписано обратное?

– Да, – признался Джонстон.

– Значит, это мсье Дриго запретил вам бальзамировать свою дочь?

Гробовщика будто иглой укололи.

– Как вы узнали? – спросил он.

Тень одной из его презрительных улыбок мелькнула на лице де Грандена, но ее немедленно заменили взглядом, более подходящим для этого случая.

– Во Франции, друг мой, – поведал он, – в отличие от Америки, бальзамирование по-прежнему остается редкостью. Но в Париже у нас есть молодой человек, канадец, который сохраняет мертвых как живых, и я у него многому научился. Я, например, узнал, что вы вводите сохраняющие растворы в плечевую, сонную, подмышечную или бедренную артерии. Très bien, если бы вы бальзамировали этого бедного ребенка, вы использовали бы одну из этих артерий, n’est-ce-pas? Вероятно, по американским законам не используют бедренную артерию для бальзамирования женского тела. Поэтому я осмотрел ее, чтобы убедиться, что вы перевязали руку или грудь этого бедного мертвого ребенка, что вы вставили свою жидкостную трубку в одну из артерий. Я не вижу повязки; я чувствую ее щеки, они крепкие, как жизнь. Поэтому я решаю, что бальзамирование не было сделано, и, зная ваш обычай здесь, я прошу узнать, кто распорядился об обратном. Voilà, это не волшебство дало мне знание, а обычный жизненный опыт.

Он взял меня за локоть.

– Пойдемте, друг мой Троубридж, – объявил он. – Здесь мы больше ничего не сможем поделать. Оставим этот печальный дом скорби. Завтра, или на следующий день, возможно, у вас будет больше таких таинственных случаев, и мы сможем изучить их вместе. Между тем, давайте оставим то, чему не можем помочь.

Мы втроем, Джонстон, де Гранден и я, собирались уйти из дома, когда француз остановился, пристально глядя на живописный погрудный портрет, висящей на стене зала.

– Мсье Дриго, – спросил он, – простите мое неприличное любопытство, но кто этот джентльмен?

Что-то вроде ужаса появилось на лице того. Он ответил:

– Мой дедушка, сэр.

– Ах, но мсье, – возразил де Гранден, – этот джентльмен, он носит британскую форму, не так ли?

– Да, – ответил Дриго. – Отец моей матери был британским офицером, ее мать была португалкой.

– Спасибо, – быстро сказал де Гранден и последовал за мной через входную дверь.

На следующий день на маленьком кладбище при католической часовне хоронили Рамалью Дриго. Это была мрачная церемония, никто, кроме старого священника, семьи Дриго, де Грандена и меня, не присутствовал. Лишь плачущий мартовский ветер, казалось, вторил нашим тяжелым мыслям, качая ветвями безлистных ломбардских тополей.

– Это кладбище – старое? – предположил де Гранден, когда мы возвращались из церкви в мой дом после краткого выезда.

– Очень старое, – согласился я. – Святой Бенедикт является одним из самых ранних католических приходов в Нью-Джерси, и кладбище – одним из немногих в этом районе, относящимся к дням колоний.

– А вы не замечали в последнее время каких-нибудь странных цветных людей по соседству? – спросил он невпопад.

– Странных цветных людей? – повторил я. – Куда вас заносит, де Гранден? Сначала вы спрашиваете меня, старое ли кладбище, затем вы идете по касательной и хотите знать, есть ли тут какие-то странные негры по соседству. Вы…

– Скажите мне, друг мой, – прервал он меня, – как бедная мертвая девушка проводила время? Много ли она гуляла по деревне? Часто ли уходила по ночам?

– Ради всего святого! – я с удивлением посмотрел на него и чуть не пустил машину в придорожную канаву. – Вы полностью потеряли свой разум, или пытаетесь понять, насколько вы глупы? Я никогда не слышал таких бессвязных вопросов!

– А вы никогда не слышали, что самый длинный путь, как правило, – самый короткий путь домой, – добавил он. – Поверьте мне, друг мой, я не задаю бесцельных вопросов. Нет-нет, это не мой метод. Что ж, если вы меня высадите, я пройду через деревню и попытаюсь собрать какую-нибудь информацию. Мое уважение вашей любезной кухарке, пожалуйста. И попросите, чтобы она приготовила свой замечательный яблочный пирог на ужин. Я буду дома к ужину, не волнуйтесь.

Он был так же хорош, как и его слово. За двадцать минут до ужина он поспешно вошел в дом, его щеки раскраснелись от быстрой ходьбы на холодном мартовском воздухе. Но что-то в его манере, его нервных быстрых движениях, его подавляемом волнении, говорило мне, что он был на пути разгадки какой-то свежей тайны.

– Ну, так как? – спросил я, когда мы перешли в библиотеку после ужина. – Вы услышали что-нибудь о странных цветных людях, которые так обеспокоили вас сегодня днем?

Я не мог удержаться от злой ухмылки, когда напомнил о его бесчувственном вопросе.

– Ну, конечно, – повернулся он ко мне, когда зажег французскую сигарету и пустил облако едкого дыма к потолку. – Разве я не Жюль де Гранден, и разве Жюль де Гранден не получает ту информацию, которую ищет? Всегда? Несомненно.

Он рассмеялся изумленному взгляду, которым я приветствовал его эгоистическую реплику.

– Ля-ля, друг мой Троубридж, – воскликнул он, – вы так забавны! Всегда, вы, американцы и англичане, считаете, что у вас все под идеальным контролем, но я могу играть на вас, как арфист играет на своих струнах. Когда вы поймете, что мое честное, заслуженное самоуважение – это не пустое хвастовство?

Он отбросил свою шутливую манеру и внезапно наклонился вперед.

– Что вы знаете о Кладбище святого Бенедикта? – спросил он.

– Э, Святого Бенедикта? – повторил я, не в силах ответить.

– Именно, точно, – подтвердил он. – Вы, например, знаете, что под землей возле старой часовни находятся древние гробницы – сводчатые, с обнесенными кирпичом переходами?

– Нет, – ответил я. – Никогда не слышал об этом.

– Ах, вот как? – саркастически сказал он. – Всю свою жизнь вы живете здесь, но ничего не знаете об этой достопримечательности. По правде говоря, боюсь, я не сказал и половины во славу Жюля де Грандена. И, поскольку вы ничего не знаете о гробницах, я полагаю, вы не знаете и о том, что, когда семья Дриго стала принятой в общину Святого Бенедикта, они купили право на скамью в церкви, а вместе с ней и лицензию на похороны своих мертвецов в одной из старых гробниц. Э, вы этого не знали?

– Конечно, нет, – отвечал я. – Я врач, а не детектив, де Гранден. Почему я должен заглядывать в личные дела моих пациентов?

– Гм, почему? – повторил он. Затем продолжил, с резкой сменой предмета: – Вы слышали новую гипотезу Бейнхауэра о катаболизме? Нет?

И с этим он начал длинное и весьма научное объяснение теории деструктивного метаболизма Аустриана, и все мои усилия вернуть его к рассказу об открытиях сегодняшнего дня были напрасны.

– Довольно плохие дела дошли и до кладбища, не так ли, док? – сказал почтальон, когда на следующий день по дороге я проходил мимо него на утренние вызовы.

– Что такое? – спросил я испуганно. – Что случилось?

Он улыбнулся с сознательным превосходством того, у кого есть интересные сплетни для розничной торговли.

– Эта девушка Дриго, – он направил указательный палец в сторону дома Дриго. – Та, что давеча умерла. Какие-то расхитители могил, должно быть, выкопали ее прошлой ночью, потому что церковный сторож Святого Бенедикта обнаружил ее вуальку на земле. Как я слыхал, они собираются вскрыть могилу сегодня днем, чтобы узнать, там ли все еще ее тело. Разумеется, они не найдут ничего. Похитители тел обычно не оставляют ничего после себя.

– Боже мой! – воскликнул я. – Расхитители могил?

– Ага. Вот так вот говорят.

Я поспешил по своим делам, и мои мысли мчались быстрее, чем колеса автомобиля. Это было вполне вероятно. Сплетни о таинственной причине смерти девушки должны были распространиться, и ее прекрасное тело могло оказаться непреодолимо привлекательной приманкой для какого-нибудь анатома со страстью к исследованиям болезней. На моей первой остановке я позвонил домой и рассказал об этом де Грандену.

– Cordieu! Это так! – крикнул он в ответ. – Тогда я выиграл свою ставку!

– Вы… что? – недоверчиво спросил я.

– Прошлой ночью, когда я узнал то, что узнал, я поспорил с собой, что она не останется в могиле, – ответил он. – Теперь я победил. Сегодня днем я собираюсь засвидетельствовать эксгумацию, но это немного больше, чем пустая трата времени. Ее там не будет. На это я и поставил десять франков.

– Какого дьявола… – начал было я, но резкий щелчок сказал мне, что он повесил трубку.

Через три минуты, когда я восстановил связь с домом, Нора сказала мне, что «иноземный жантльмен пошел по дороге на кладбище»…

К четырем часам дня вся деревня жужжала от ужасных известий о вскрытии могилы Рамальи Дриго. Отец Ламфьер, пожилой приходский священник Святого Бенедикта, заламывал руки в душевных муках за сбитых с толку родителей девушки. Артур Лестертон, окружной прокурор, пообещал законное отмщение злоумышленникам. Даффи, начальник полиции, дал интервью репортеру нашей единственной вечерней газеты, в котором говорилось, что у полиции несколько подозреваемых под наблюдением, и ожидается, что вскоре начнутся аресты. Возмущение было всеобщим. Все делали бесконечные неосуществимые предложения, и никто ничего не делал. Во всем городе были только два спокойных человека: Рикардо Дриго, отец Рамальи, и Жюль де Гранден.

Дриго любезно поблагодарил меня, когда я выразил сочувствие его несчастью, и тихо сказал:

– Это судьба, доктор. Этого нельзя избежать.

Де Гранден кивнул один или два раза и ничего не сказал. Но блеск его маленьких голубых глаз и случайное нервное подергивание его тонких белых рук подсказали мне, что внутри в нем все кипит.

Мы ужинали в тишине: я без аппетита, де Гранден с удовольствием, которое мне казалось в этой обстановке едва ли достойным.

После ужина мы взяли себе по книге в библиотеке, и несколько часов прошли в мрачной тишине.

– Приближается время, Троубридж, друг мой! – внезапно воскликнул де Гранден, захлопнув книгу и вставая со стула.

– Э-э? – удивился я.

– Мы идем, мы наблюдаем, возможно, мы найдем ответ на эту sacré загадку сегодня, – ответил он.

– Идти? Наблюдать? – глухо отозвался я.

– Ну, конечно. Можно ли все время ходить туда и сюда, сидеть сложа руки, когда появилась возможность действовать? Ваше пальто, друг мой, и вашу шляпу! Мы едем к этому Кладбищу святого Бенедикта. Сразу, сразу, сразу. В эту ночь, пожалуй, я покажу вам то, чего вы никогда раньше не видели.

Церковное Кладбище святого Бенедикта было осияно холодным ужасным светом, когда я припарковал свою машину рядом с полуразрушенным забором, отделяющим маленький погост от дороги. Освещенные надгробные плиты торчали из мертвой зимней травы, как кости, давно иссушенные на каком-то древнем поле битвы, пятна морозного инея стелились проказой на дерне. И, смешиваясь со стонами ночного ветра в тополях, раздавался, как плач земного духа, пронзительный крик совы.

– Внимательней, друг мой, – тихо предупредил де Гранден, карабкаясь через забор и пробираясь между могилами. – Земля здесь предательская. Один неверный шаг, и – пуф! – ваша нога сломана посреди всех этих смертей.

Я следовал за ним так быстро, как только мог, пока его поднятая рука не остановила меня.

– Здесь мы увидим, что увидим, если мы действительно это увидим, – пообещал он, опустившись на мох у ствола большой сосны. – Наблюдайте за этим памятником, вон там! Bien, мы должны быть особенно внимательны этой ночью.

Я узнал надгробный памятник, который, как он указал, стоял в захоронении Дригосов. Это был один из стариннейших памятников кладбища, похожий на каменный стол. Он состоял из плоской горизонтальной плиты, возложенной на четыре куска мрамора, с именами и датами жизни членов семьи. Я припомнил, что могильное место первоначально принадлежало семье Бувье, но последний из них ушел на покой задолго до моего рождения. Всматриваясь в старый памятник, я подумал: а что сейчас поделывает мой спутник? Но, снова отвлекшись, обернулся к дороге, по щебню которой прогрохотал автомобиль.

Где-то в городе часы на башне начали бить полночь. Бонг, бонг, бонг – шестнадцать звуков отбили полный час, за этим последовал глубокий резонансный бум колокола в двенадцать ударов. Один, два, три…

– Regardez! – тонкие пальцы де Грандена сжали мою руку, когда он прошептал команду. Дрожь, и не из-за сырого мартовского воздуха, промчалась по моему позвоночнику и затылку, поднимая короткие волосы выше воротника плаща, словно электрический ток.

За гробницей Бувье, как колонна тумана, слишком плотная, чтобы рассеяться ветром, но почти неощутимая, чтобы ее можно было увидеть, поднялась стройная белая фигура, и стала приближаться к нам.

– Боже мой! – вскричал я задыхающимся голосом, отворачиваясь от де Грандена с непроизвольным, необоснованным страхом живых перед ожившими мертвецами. – Что это?

– Zut! – Он стряхнул мои руки, подобно тому, как взрослый мог отмахнуться отребенка во время чрезвычайной ситуации. – Attendez, mon ami!

Кошачьими прыжками он бросился через могилы навстречу приближающемуся призраку. Клик! Луч его карманного электрического фонарика ударил прямо в лицо призрака. Я вздрогнул от ужаса, когда узнал черты лица и светящиеся, полные смерти глаза…

– Рамалья Дриго, смотри на меня, я приказываю! – голос де Грандена звучал пронзительно, грубо и повелительно.

Подойдя к нему, я увидел, что его голубые глазки почти вылезли из орбит, когда он пристально уставился на мертвое лицо перед собой. Вощеные концы его пшеничных усиков поднимались вверх, как рога перевернутого серпа, а губы растягивали слова:

– Смотри-на-меня-Рамалья-Дриго-я-приказываю-тебе!

Что-то вроде судороги коснулось вялых щек мертвой девушки. На мгновение в ее подернутых пеленой глазах мелькнуло сознание. Затем лицо снова подверглось вялости смерти, веки наполовину прикрыли глаза, и все тело смялось, как восковая фигура, под внезапной тепловой атакой.

– Держите ее, Троубридж, друг мой! – взволнованно произнес де Гранден. – Отнесите бедняжку в дом отца и уложите в постель. Я приду, как только освобожусь, а пока у меня еще есть работа.

Положив фонарик в карман, он вынул небольшой свисток и трижды пронзительно свистнул.

– À moi, sergent! À moi, mes enfants! – позвал он. Свисток упал и покатился по надгробию под его ногами.

Когда я нес светлое, измятое тело Рамальи Дриго в сторону кладбищенских ворот, я слышал, как из-за кустарников раздались хриплые команды, увидел дикий, жадный оскал полицейских собак, напрягающихся на поводке. Бегом пронесся кто-то в форме, и я разглядел фигуру полицейского, мчащегося к де Грандену и размахивающего дубинкой. Что-то холодное, как глина, коснулось моего лица. Это была маленькая рука Рамальи на моей щеке, я поймал ее, когда она упала, свесившись между ее телом и моим плечом. Переместив ее вес на одну руку, я взял бедную мертвую ладонь в свою, и затем застыл, как статуя позади меня. Слабый, – настолько слабый, что едва ли можно было услышать, – пульс бился в ее запястье.

– Господи! – чуть не крикнул я в ночи. – Милосердные небеса, ребенок жив!

Со скоростью, – так я не спешил с тех пор, как служил хирургом «скорой помощи», – я отнес ее к ожидающей нас машине, завел мотор и поехал в дом ее отца, не ограничивая скорость и рассчитывая только на максимальную мощность моего двигателя.

Устремившись к двери, я поднял семью Дриго с постелей, отнес бесчувственную девушку наверх и закутал ее шерстяными одеялами, между которыми к ногам и спине приложил бутылки и грелки с горячей водой.

Десять-пятнадцать минут я наблюдал за ней, вводя каждые пять минут подкожные инъекции стрихнина. Постепенно, как тень рассвета, поднимающегося над зимним горизонтом, на ее бледных губах и щеках появился слабый приток циркулирующей крови.

Стоя сбоку от меня, Рикардо Дриго смотрел сначала апатично, потом загорелся, наконец, лихорадкой слабой надежды и страха. Когда слабое дыхание затрепетало в груди девушки, он упал на колени рядом с кроватью, спрятал лицо в руки и громко всхлипывал в истерической радости.

– О, Господь небесный, – молился он между рыданиями. – Вознагради, умоляю тебя, доктора де Грандена, ведь он не такой, как другие люди!

– Tiens, друг мой, вы говорите правду! – согласился довольный голос из дверного проема позади нас. – Определенно, Жюль де Гранден – очень замечательный человек. Но если вы ищете какого-то некроманта, вам лучше поискать в другом месте. Этот де Гранден – он ученый, и только. Cordieu! Этого достаточно!

– …Par la barbe d’un corbeau, мсье, но этот портвейн восхитителен! – заверил де Гранден Дриго через три часа, когда подавал свой бокал через стол для пополнения. – И эти сигары такие божественные, – он всплеснул обеими руками в немом восторге. – Parbleu, я мог сразу выкурить три и сожалеть, что мой рот не вмещал четвертую!

Но я вижу, что наш добрый друг Троубридж становится беспокойным. Он хотел бы знать всю историю с самого начала. Хорошо!

Как я сказал моему другу Троубриджу, на днях я приехал в Нью-Йорк из Рио. Пока я был в этом великолепном бразильском городе, я познакомился более чем с одним полицейским delegado, и от них я услышал много странных вещей. Например, – на мгновение он пристально посмотрел на Дриго. – Я услышал тайну португальского джентльмена, который приехал в Бразилию из Восточной Африки и занял прекрасный дом в Прайя Ботафого, поселившись в нем до того, как мебель была перевезена. Пред тем, как этот джентльмен жил в Африке, он жил в Индии. На самом деле он родился там.

Почему он покинул прекрасный город Рио, полиция не знала. Но у них была история от одного из детективов, что этот джентльмен внезапно встретился лицом к лицу с матросом-индусом с одного из кораблей, когда он с дочерью ходил по магазинам в Оувидоре. Индус, как говорили, только посмотрел на дочь и засмеялся в лицо отца. Но этого было достаточно: на следующий день он покинул Рио, этот джентльмен. И он, и его семья, и все его слуги. Он уехал в Соединенные Штаты, хотя никто не знал, в какую часть и почему.

Eh bien, это был один из фрагментов тайны, которые мы в Service de Sûreté постоянно встречаем – маленький случай из жизни, без начала и конца, без предков или потомков. Неважно, я сохранил его в своем мозгу для дальнейшего использования. Рано или поздно все, что мы помним, приходит в голову, n’est-ce-pas?

Когда я увидел своего дорогого друга Троубриджа, он очень долго смотрел мне в лицо. Одна из его пациенток, бразильянка, умерла в тот же день, и он не мог объяснить ее смерть. Но его история звучала интересно, и я подумал, может быть, я узнаю что-то новое, поэтому я попросил его дать мне возможность расследовать.

Когда мы пришли в дом, где лежала эта мертвая леди, я был поражен – как она выглядела. А я помню, что большинство американских мертвецов почти мгновенно бальзамируются для погребения. Я прикоснулся к ее лицу, у него не было твердости плоти с формальдегидом. Затем я нащупывал раны, которые мог нанести бальзамировщик – но не нашел их. Еще одна вещь, которую я нашел: ее лицо было холодным, холодным, как окружающий воздух. «Как это происходит?» – спросил Жюль де Гранден Жюля де Грандена, но ответа не было вообще.

Когда мой дорогой Троубридж и я покидали этот дом смерти, я увидел портрет джентльмена, который очень похож на нашего хозяина, но который носил такую униформу, которую носили в британской армии. Но не совсем. Там была разница, но какая – я тогда не смог сказать.

Я спросил господина Дриго, кто был этот красивый джентльмен, и он ответил: «Это мой дедушка».

В ту ночь я много думал. Наконец, я поверил, что нить этой тайны в моих руках. Я собрал свои знания, и вот то, что у меня оказалось:

Униформу на портрете джентльмена носили не в британской армии, а в Британской Ост-Индской компании. Так. Теперь: он был человеком среднего возраста, красивым джентльменом, который носил знаки отличия артиллериста на своей униформе, и, судя по очевидному возрасту внука, он должен был жить во времена американской Гражданской войны. Очень хорошо. А что происходило в Индии, где тогда этот джентльмен с портрета жил? Я подумал еще немного. И затем Жюль де Гранден сказал Жюлю де Грандену: «Ты одна большая пустая голова: именно в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году войска сипаев восстали против англичан в Индии».

Да? И что тогда? На этот раз в истории англичане действовали с чувством. Они встречали индийских повстанцев теми же мерами, которые применяли к ним мятежники. За зверства Нана Сахиб они взяли на себя последовательную месть, привязав этих мятежников к жерлам пушек, и – пуф! – скоро все закончилось, когда орудия выстрелили.

Все идет нормально. Что тогда? Эти индийцы – мстительная раса. Они питают ненависть во многих поколениях. Это я знаю. И знаю кое-что еще. В Индии они иногда за деньги гипнотизируют мужчину – или, возможно, женщину – и хоронят его как бы мертвым в землю. Так надолго, что кукуруза, посаженная над его могилой, укореняется и вырастает на несколько дюймов в высоту.

Я видел это своими глазами. Также я помню, что некто полковник Эйнсворт, английский джентльмен, который командовал некоторыми из пушек, из которых эти мятежники были взорваны, по-видимому, умер в своем английском доме в семьдесят пятом году, но через десять дней вернулся из семейного склепа.

Он почти сошел с ума от этого опыта, хотя был, в конце концов, спасен. Два года спустя он прошел той же страшной судьбой. Он был похоронен как мертвый и снова вернулся к жизни. И всякий раз, прежде чем он принимал свою кажущуюся смерть, он сталкивался с индусом на дороге. Наконец, он больше не выдержал напряжения: застрелился, и не столкнулся с ужасом третьего захоронения заживо.

Люди, которые записали странный случай полковника Эйнсворта, отметили, что он встречал индусов до того, как якобы умирал. По-видимому, они не придавали значения этим встречам. Я поступил иначе. Потому что, когда я порылся в своей памяти, я нашел, что из офицеров, которые командовали британскими орудиями при расстрелах Самуи, почти все погибли от насильственных или внезапных смертей. Откуда мы знаем, сколько из них были похоронены заживо, но не спасены, как был спасен полковник Эйнсворт? А? Кроме того, я помню из записей, что многие из этих погибших офицеров погибли таинственно или внезапно, иногда и то и другое.

«Morbleu, Жюль де Гранден, – сказал я себе. – Думаю, может быть… мы что-то открыли!»

Поэтому я держал пари сам с собой, что эта бедная мертвая леди не успокоится в своей могиле. Мертвой она считается по сертификату cher Троубриджа. Но если она не была сначала мертва на самом деле, – а бразильцы не бальзамируют своих мертвецов, и бальзамирование поэтому было отменено, – то не факт, что она вообще мертва. Хорошо, тогда, решил я, надо ждать и смотреть.

На следующий день мой друг Троубридж сказал мне, что ее могила ограблена. Я иду смотреть, как они вскрывают ее, и нахожу гробницы на этом кладбище – это старые проходы под землей.

Она не в своей могиле, я вижу это. Но, тем не менее, она может оказаться где-то на кладбище. Я узнаю, спрашиваю (мой друг Троубридж назвал эти вопросы глупыми), и выясняется, что могильное место, где была похоронена эта дама, когда-то принадлежало семье под названием Бувье. Старый мсье Бувье, который жил и умер много лет назад, испытывал болезненный страх быть погребенным заживо, поэтому у него была специальная гробница, построенная таким образом, что если он оживет под землей, он сможет откинуть панель камня, как вы открываете дверь, и пойти домой к своей семье. Эта старая гробница все еще стоит над местом, где была похоронена эта несчастная мертвая дама.

«Может быть, – сказал я себе, – может быть, что-то случилось на этом кладбище, пока никто не видел».

Я уже задал вопросы и обнаружил, что двое странных негров находились в городе за несколько дней до того, как эта бедная леди умерла. Но хотя они жили в негритянском квартале, они не имели никакого отношения к другим цветным людям.

Вопрос: были ли они неграми или не были неграми, а если нет, то кто они? Индусы, может быть? Я думаю, да.

Что тогда? Мантилья девушки была найдена на земле, ее тело не было найдено ниже. Возможно, они играют с ней в кошки-мышки, отправляя ее из своей могилы ночью, как вампира. Быть может, чтобы нанести вред отцу или другим, кого она любила в жизни. Я решил, что посмотрю.

Я ищу мсье Лестертона, juge d’instruction – как вы это говорите? – прокурора округа, и рассказываю ему все. Такие юристы, как он, встречаются один на миллион. Вместо того чтобы сказать: «Обратитесь к морским пехотинцам», он кивнул и сказал, что предоставит мне столько жандармов, сколько надо для исполнения моего плана.

Сегодня вечером я пошел с другом Троубриджем посмотреть на старую могилу мсье Бувье. Вскоре эта бедная девушка, встретившая быструю смерть, которая на самом деле смертью не является, выходит из собственной могилы.

Жюль де Гранден не дурак. Он тоже может гипнотизировать. И то, что сделал другой, он также может отменить, поскольку умен. Я приказываю ей проснуться. Я зажигаю свет в ее глазах, и я привожу ее в сознание, а затем в естественный сон, в котором она была до того, как сила индусов заставила ее казаться мертвой. Я передаю ее другу Троубриджу, чтобы он позаботился о ней, пока я и жандармы искали тех людей, которые являются хозяевами смерти.

Мы находим их скрытыми в старой гробнице, далеко под землей. Одного из них я имел счастье убить, когда он сопротивлялся аресту. Другой выстрелил в полицейского, когда тот прыгнул, но перед тем, как истечь кровью, он рассказал мне, что он и его компаньон следовали за мсье Дриго из Индии в Африку и из Африки в Америку. За два дня до того, как «умереть», мадемуазель Рамалья встретилась с этими людьми в деревне. Они гипнотизируют ее и приказывают ей «умереть» через сорок восемь часов – умереть и быть похороненной, а затем выходить из могилы каждую ночь в полночь и посещать дом своего отца. Voilà, этот парень тоже умер, но не раньше, чем я узнал правду.

– Но как вы заставили его признаться, де Гранден? – спросил я. – Разумеется, его совесть не беспокоила его, и если он знал, что он умирает, ему нечего было бояться.

– Э, почему нет? – ответил мой друг с усмешкой эльфа. – Ах, но он это сделал! Поросенок нечист для этих людей. Если они это делают, то так же, как прикоснувшись к свинье, они потеряны для своей касты. Я обещал этому парню, что если он не скажет мне всю правду сразу же, я прослежу, что он будет похоронен в одном гробу с тушей свиньи, и что его могила будет влажной от крови убитых свиней каждое полнолуние. Pardieu, вы должны были видеть, как он поспешил рассказать мне все, прежде чем умереть!

Он повернулся к Дриго:

– Мадемуазель Рамалья может ничего не бояться в будущем, мсье, – пообещал он. – Агенты мести потерпели неудачу, и я не думаю, что они сделают еще одну попытку.

Между тем, друг мой Троубридж, утро начинается, и тени исчезают. Давайте пожелаем господину Дриго спокойной ночи и поспешим домой.

– Cordieu! – усмехнулся де Гранден, когда мы забрались в ожидающий нас автомобиль. – Если бы я остался рядом с вином господина Дриго на полчаса дольше, я не смог бы вообще уйти. Вот, Троубридж, друг мой, я вижу, что двое из вас сидят рядом со мной!