Глава 3

"Настоящая биография Питера Кастеллано не имеет ничего общего с историями «из нищеты в богатство». В России, стране, где он родился, мальчику было уготовано блестящее будущее. Урожденный Питер Зинданов, единственный сын графа Николая Николаевича Зинданова и графини Лары, был от рождения богат и обладал титулом, что сулило ему блестящую карьеру высокопоставленного придворного и любимца царя...

Но большевистская революция 1917 года решила иначе и изменила его судьбу..."

Была полночь, частый стук моей машинки громко раздавался в комнате-башне, я работала над первой частью биографии.

Это был второй день моего пребывания в «Молоте ведьмы», и, с точки зрения творчества, моя работа продвигалась довольно успешно. Я взяла два интервью у Питера Кастеллано: одно утром и второе — днем.

Мысли легко, без усилий, облекались в слова и ложились на бумагу. По мере того как появлялись новые персонажи, моя история начинала приобретать основную идею — как впечатлительный, талантливый юноша порвал со старым миром, с жестокой, не терпящей никаких возражений аристократией и улетел работать в демократическую Америку.

Я не забывала, что должна придерживаться любовных историй в жизни Питера Кастеллано и его творческой деятельности, но, чтобы объяснить феномен этого человека, чувствовала необходимость хотя бы немного рассказать о семье, из которой он вышел.

А может быть, на меня незаметно влияла необыкновенная атмосфера комнаты-башни и я была не в силах устоять перед восхищением и этим домом, и его историей?

"К тому времени, когда семья переехала в Дарнесс-Киль, Питеру было восемь лет. Десять исполнилось, когда был уложен последний камень в стену, окружившую новое поместье русских аристократов. Питер принимал как должное все происходящее. Ему ничего не было известно о людях в деревне Дарнесс-Киль, за исключением того, что иногда он видел рыбачьи лодки, на которых местные жители ловили лобстеров. Он ничего не знал об Америке, находившейся за пределами Дарнесс-Киля.

Его учителем была сама графиня Лара. Ей помогал «святой человек» — Саша Югров, который верил в то, что ты должен сначала согрешить, чтобы получить прощение, и чем больше глубина зла и падения твоего, тем больше экстаз от прощения грехов".

Почти бессознательно я углубилась в историю семьи. Чтобы выяснить, какое влияние имело воспитание на формирование характера Питера Кастеллано и на последующие годы его жизни.

Я писала увлекшись, но постепенно начала вдруг осознавать, что что-то мешает мне работать и эта помеха становится все сильнее. Ставня, сорвавшись с петли, вдруг начала колотиться об окно, дождь хлестал прямо в стекло. Несколько раз я даже останавливалась, не в силах сосредоточиться и продолжать.

«В этом странном доме мальчик был окружен любовью, но жил в мире, оторванном от реальности. Он был узником властной матери и мог вырваться лишь со смертью этой сильной женщины — графини Лары Зиндановой...»

Внезапный треск и звон разбитого стекла заставили меня вздрогнуть и поднять голову от машинки. Ледяной ветер, ворвавшись в комнату, сердито взлохматил мои волосы, пронзил холодом, а осколки разбитого стекла засыпали стол. Аккуратная стопка напечатанных страниц, лежавшая около моего локтя, взлетела вверх, листы закружили по комнате, а самый последний из них так завернуло ветром, что он с силой залепил мне лицо.

Все это случилось настолько неожиданно, что я закричала. Вскочив со стула, который перевернулся и упал, я подбежала к шнуру звонка и в панике начала с силой его дергать. И в это время погас свет.

Я стояла в полной темноте, сжимая шнур и боясь пошевелиться. Леденящий ветер дул в окно, и что-то похожее на снежный ком больно ударило по моей щеке.

За огромным окном я увидела ослепительный зигзаг молнии на чернильном небе, и комната на мгновение осветилась призрачным желто-зеленым светом.

Я всегда боялась грома.

Закрыв глаза, я ждала его, и каждый нерв в моем теле был напряжен, сердце бешено колотилось. Но вот последовали оглушительные раскаты, и я почувствовала, как задрожали пол и стены, казалось, сам дом зашатался. Наверное, разыгралось воображение, на самом деле тряслось и дрожало лишь мое тело.

Я не останусь здесь! Ни за какой бестселлер в мире! Все еще ослепленная молнией, я побежала к двери, споткнулась об упавший стул и упала на колени. Однако доползла до двери, ухватившись за дверную ручку, распахнула ее и тут же чуть не потеряла сознание от полученного шока!

Прямо на меня смотрело изрытое складками бородатое лицо!

Он держал свечу, и в ее мерцающем свете его лицо показалось мне почти дьявольским. Вдруг порывом ветра свечу задуло, воцарилась темнота. В следующее мгновение я ощутила на себе его руки и, вскрикнув, упала на пол без чувств.

— Мадемуазель, что с вами? Мадемуазель Саманта, что здесь произошло?

Я сидела на полу в коридоре, прислонившись спиной к стене, рядом с закрытой дверью комнаты-башни. Перед моими глазами стояли ноги в мужских ботинках и темных брюках, но я боялась взглянуть вверх. Наконец, с усилием, все-таки подняла глаза и увидела лицо дворецкого, Стефана Тогарева. Его обычно бесстрастное лицо в этот момент не было лишено участия. Он держал бронзовый канделябр, в котором горели три восковых свечи.

— Я...

— Прошу вас, мадемуазель, не поднимайте головы, — заботливо проговорил он. — Отдохните несколько минут. Так лучше при обмороках.

— Я... никогда не падала в обморок!

— Наверно, вы испугались, когда свет отключился. Что-то так подействовало на вас, что вы лишились чувств. Месье будет очень сердит, если вы пострадали.

— Потеряла сознание?!

— Здесь, на самом краю моря, у нас часто случается, что гаснет свет. Особенно в плохую погоду. Или дерево упадет, или замкнет упавшей веткой линию. Но в каждой комнате есть канделябр со свечами, и рядом на этот случай лежат спички.

— Я споткнулась о стул в темноте.

— Мне очень жаль, мадемуазель Саманта. Это обязанность Марицы — предупредить и показать, где находятся канделябр и спички. Я с ней поговорю позже.

Я попыталась встать. Мне уже было лучше. Но Стефан склонился надо мной в ужасе.

— Прошу вас, мадемуазель Саманта, отдохните немного. Через минуту дадут свет. Саша уже послал Игоря проверить линию.

Ну конечно! Саша! Я содрогнулась, вспомнив страшное бородатое лицо.

— Это не было ошибкой Марицы, Стефан, — сказала я. — В любом случае свечи не помогли бы. Что-то ударило в стекло, и оно разбилось. Мои листы разбросаны по всей комнате. Вот почему я звонила.

Дворецкий кивнул с серьезным видом.

— Вы испугались. Это вполне понятно.

— Да нет! Совсем нет, — солгала я. — Но когда в темноте наткнулась на стул и...

Внезапно свет залил коридор, и Стефан стал гасить свечи пальцами.

— Ну вот, теперь мы можем посмотреть, что там произошло, — сказал он ободряюще веселым тоном. — Наверняка полетели пробки, а не замыкание на линии. Кто-то уже заменил их.

— Зачем вы гасите пламя пальцами, Стефан?

— Привычка, мадемуазель. Мой отец научил меня этому. В России мы пользовались сальными свечами. Если задуть такую свечу, пойдет сильный неприятный запах. А если просто сощипнуть конец — никакого запаха. Могу я помочь вам, мадемуазель? — Он взял меня под руку и помог подняться.

— Саша был здесь, когда вы меня нашли? — спросила я, нетвердо стоя на ногах, покачиваясь.

— Саша? Нет, мадемуазель. Я был один. Я очень испугался, увидев, что вы лежите в коридоре. Но вы пошевелились, когда я хотел вам помочь, и стало видно, что вы не ранены. Поэтому я понял, что вы просто потеряли сознание.

— Наверно, так и было. — Я с благодарностью оперлась на его сильную руку, уверенно меня поддерживающую. — Но Саша был здесь раньше. Наверно, спустился вниз до вашего прихода.

— Возможно, мадемуазель. — Стефан улыбнулся. — Саша в «Молоте ведьмы» появляется и исчезает, когда ему нравится. Если вы чувствуете достаточно сил, чтобы войти внутрь, давайте посмотрим, что там случилось. Вы, разумеется, не станете больше работать сегодня. Но мы можем устранить все разрушения еще до завтрака, чтобы вы смогли работать завтра.

— Вы очень добры, Стефан. — Я все еще не могла окончательно прийти в себя.

Саша был здесь! Я видела его страшное лицо, когда открыла дверь.

Я неохотно последовала за Стефаном в комнату. Мои листы все еще кружились в воздухе, но ветер немного утих, и теперь, при свете и с дворецким, мне стало странно, что я так испугалась, когда стало темно.

— Вот в чем дело, мадемуазель! — позвал меня к окну Стефан. — Сломалась ставня. Поднялся сильный ветер, вот она и разбила стекло. Игорь завтра заменит его на повое и починит ставню. Но смею посоветовать, что стол лучше передвинуть от окна на середину комнаты. Такие вещи часто случаются в это время года. И просто чудо, что вы не пострадали от осколков.

— Да, — пробормотала я мрачно, — разумеется, мне повезло.

Серебристые острые осколки толстого окопного стекла валялись россыпью на моем столе, покрывали старинный красный ковер.

Я начала собирать листы рукописи и, собрав все, закрыла их в ящике стола.

— Окно починят еще до завтрака, мадемуазель, — повторил Стефан, заметив, каким тревожным взглядом я обвела комнату. — У Игоря в мастерской найдется все необходимое, он держит полный набор для таких непредвиденных случаев.

Я улыбнулась дворецкому:

— Благодарю, Стефан. Пусть чинит в любое время, когда ему угодно.

Мы вышли и пошли по коридору.

— Неприятный случай, мадемуазель.

— Да. Неприятный. — Я искоса посмотрела на него. — Но, по крайней мере, я извлекла из него кое-что полезное, узнала, например, что вы говорите по-английски. Я уже сомневалась в этом.

Он улыбнулся:

— Мадемуазель находит наши привычки странными?

— Да, пожалуй. Вы ведь все граждане Америки? Ваш хозяин давно принял гражданство. А как остальные?

— Нелегко менять привычки и уклад жизни, мадемуазель. Я старше нашего хозяина. Мы русские, и наши родители тоже были русскими. Это верно, что месье... однажды откололся от дома. Но мы никогда не осмелились бы, пока была жива графиня. Она выпорола бы любого, кто бы только намекнул.

— Но в Америке порка считается преступлением! — с негодованием воскликнула я.

— Здесь законом была графиня. Она решала сама и преступления, и наказания, мадемуазель.

— Но все-таки наверняка никого в действительности не порола?

— Много раз. Сначала среди нас были такие, которых интересовали деревня и ее жители, американцы и страна. Им хотелось самим пойти и посмотреть. Наверное, осталось то беспокойство, которое передалось еще вместе с революцией. Но, после того как этих слуг выпороли, все прошло. Все полностью вернулись к старому укладу. Саша очень хорошо управляется с кнутом. Он бьет очень сильно и приговаривает, что это хорошо для спасения души.

— Если бы кто-нибудь из вас осмелился рассказать властям о том, что здесь происходило, то Сашу и графиню наказали бы по законам Америки.

— Дело не в храбрости, мадемуазель, — просто возразил дворецкий, — а в пашей гордости и верности графине. Никто в то время понятия не имел ни об Америке, ни о ее законах. Мы были невежественными. Но если бы и знали о таких вещах, все равно никто не посмел бы предать ее, как сейчас никто не осмелится предать месье.

Я взглянула на него:

— Но ведь он-то уж никогда...

Стефан снова улыбнулся:

— Не приказывал нас высечь? Нет, мадемуазель. Сейчас все хорошо. Мы все в безопасности и счастливы. С нами месье, для нас он теперь наш граф и хозяин. Мы живем под его покровительством и знаем, что он нас больше никогда не покинет. И мы не покинем его, хотя свободны сделать это. Но надо быть глупцами, чтобы поступить так.

— Но вы ведь можете иногда покидать этот дом? — Что-то беспокоило меня в его словах. — Никто не может провести всю жизнь на одном месте, даже в таком большом доме, как этот.

— Некоторые из нас рисковали — уезжали, но всегда возвращались обратно. Время от времени наших молодых людей призывают на военную службу, как бывало раньше в старину на нашей родине. Мы не пацифисты. Война нам не в новинку. Когда месье соглашался, мы шли на службу. Но те, кто уходил и возвращался, никогда больше не имели желания покинуть снова дом. Даже сам месье — он ведь тоже уходил, но теперь больше не покинет нас.

— Откуда вы знаете, Стефан? Почему такая уверенность?

Мы спустились до первой площадки лестницы. Дворецкий остановился, как будто не услышав моего последнего вопроса.

— Могу я предложить вам немного французского бренди, мадемуазель? Ночь холодная, а оно вас согреет. Марица принесет вам.

— Спасибо, Стефан.

Я могла бы сказать, что время слишком позднее, чтобы беспокоить Марину, но знала заранее, что он ответит. Дворецкий заверил бы меня, что Марица и так жалуется, что я не нагружаю ее работой.

Я медленно прошла в свою комнату и постояла у камина, глядя на мерцающие угли.

Потом вздрогнула, вспомнив пережитый страх в комнате-башне и что произошло после того, как я написала ту фразу: «Он мог уйти только после смерти этой властной женщины — графини Лары Зиндановой...»

И, вспомнив слова, вновь услышала треск ломающегося стекла и ощутила ярость в порыве ледяного ветра на своем лице.

Я была рада, когда Марица тихо постучала в дверь.

— Надеюсь, мадемуазель уже оправилась от обморока? — с беспокойством спросила она, когда я открыла ей дверь.

— Ничего страшного не случилось, Марица. Не стоило Стефану тебя беспокоить. Я могла и сама спуститься вниз за бренди.

Она улыбнулась. Выше меня ростом, тоненькая, с высокой грудью, длинными темными волосами, уложенными косами под чепцом. Лицо ее было красиво, хотя чувственные губы полноваты, а нос и щеки выдавали крестьянское происхождение.

— Для меня честь услужить вам. Я так обрадовалась, когда Стефан сказал, что вы хотите немного бренди. Параша хвастает все время, потому что обслуживает мадемуазель Шерил. Но, по-моему, так же почетно обслуживать гостью. Может, мадемуазель выпьет бренди, пока оно теплое? Стефан сказал, что подогретое бренди поможет вам уснуть и проснуться утром свежей. Он сам положил в него пряности и подогрел.

— Стефан очень добр.

— Пока вы пьете, я приготовлю вам постель, мадемуазель.

Она поставила стакан на подносе на маленький столик около камина и начала расстилать постель.

Я немного отпила бренди и нашла его вкус восхитительным. Затем, не глядя на служанку, спросила:

— Марица, ты помнишь графиню Лару? Какой она была?

Марица прекратила свое занятие, но ответила не сразу.

— Я помню ее, как ребенок с детства запоминает что-то важное. Но смутно, потому что мне было всего шесть лет, когда она умерла, — и, поколебавшись, добавила: — Мне она казалась очень старой, суровой и важной дамой. Еще помню, что я должна была каждый раз приседать, когда она смотрела на меня. Я ее очень боялась, все дети ее боялись.

— Сколько тебе лет, Марица?

— Двадцать, мадемуазель.

Я думала, она моложе. Про себя я отметила, что графиня, оказывается, умерла всего четырнадцать лет назад, и задумалась, глядя на огонь. Питер почему-то заставил меня поверить, что это случилось очень давно.

— Помочь вам раздеться, мадемуазель, когда вы допьете бренди? — тихо поинтересовалась Марица.

— Американские девушки предпочитают раздеваться сами, Марица. Но останься и поговори со мной, пожалуйста.

— Как захочет мадемуазель. — По голосу было заметно, что ее расстроил мой отказ.

Я улыбнулась:

— Марица, ты никогда не думала, что твоя жизнь могла бы сложиться по-другому? Ведь ты живешь в Америке, а не в царской России.

Она снова поколебалась, прежде чем ответила:

— Мы, молодые, часто говорим об этом, мадемуазель. Но что мы можем сделать? Для нас здесь нет никаких перемен. Правда, когда месье вернулся... Теперь нам разрешают, если мы хотим, идти куда угодно. Но мы редко выходим. Американцы не любят нас. Поэтому мы нигде не были и ничего не знаем, кроме деревни. Параша один раз ездила в Портленд с мадемуазель Шерил. Она была напугана и хотела скорее вернуться. Так много иностранцев! — Марица оборвала рассказ. — Ну вот, теперь я обидела мадемуазель! Мария говорит, что я слишком откровенна.

— Мария не права. А я считаю, что ты недостаточно откровенна со мной. И Америка полна не «иностранцев», как ты считаешь, а американцев. Ты одна из них. Вы родились здесь, а это делает и тебя, и Парашу такими же американками, как я.

— Да, мадемуазель, — послушно отозвалась она.

— А что с теми молодыми людьми, которых призывали на военную службу? Наверно, они рассказывали вам, что Америка и американцы не те люди, которыми надо пугать маленьких детей?

— Но они всегда возвращались домой, мадемуазель. И говорили, что нет лучше места, чем наш дом.

— Ты уверена, что все они возвращались сюда, Марица? Все парни, которые уходили служить в армию?

— Все хорошие парии, мадемуазель. А о других лучше забыть.

Я стояла спиной к ней и теперь повернулась, чтобы посмотреть на ее лицо.

И Питер, и Шерил, оба твердили, что ни один человек никогда не покидал «Молот ведьмы».

— Почему лучше забыть остальных, Марица? — Я удивилась, увидев, что она готова расплакаться и не может отвечать. — Почему, Марина?

— Графиня запретила. И Саша...

— Но почему?

— Некоторые женились на иностранках... То есть на американских девушках. Я...

— И поэтому не вернулись?

— Нет, мадемуазель. Они привозили своих жен домой. Но мы... их выгнали. Мы не позволили им остаться здесь.

— Вам было приказано их выгнать? — Я была поражена. — Скажи мне, Марина, тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь из них остался?

Она стояла, опустив голову, глядя на носки начищенных до блеска туфель.

— Кому интересны мои желания?

— Скажи мне откровенно, Марица, только мужчины покидали этот дом? Или некоторые женщины имели смелость сделать то же самое?

— Они... Это были плохие женщины...

— Кто вам так сказал? Саша?

Марица предпочла не отвечать на этот вопрос.

— Теперь все по-другому, — быстро проговорила она, — никто из нас не хочет ни уходить, ни жениться на стороне.

— Интересно было бы посмотреть, если бы кто-то из вас поступил так. У тебя было когда-нибудь свидание за стенами «Молота ведьмы»?

— Свидание? — Она смотрела не понимая.

— Ну, чтобы местный парень из деревни куда-нибудь пригласил тебя? — объяснила я. — Хороший парень, который тебе даже не дальний родственник? Например, посмотреть кино, или на танцы, или просто прогуляться?

— Мадемуазель, вы пугаете меня, — пробормотала Марица. — Вы как графиня, когда она сердилась...

— Откуда ты знаешь? Ты была ребенком, когда она умерла.

— Другие говорили о ней так. Они. — Она вдруг замолчала, потом спросила: — Мадемуазель, могу я уйти? Прошу вас...

— Послушай, Марица, — заговорила я мягко, — прогресс и соседи когда-то дойдут до вас тоже. Ты американка, поэтому свободна поступать, как тебе вздумается, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.

— Да, мадемуазель. Могу я идти? Пожалуйста.

— Конечно, Марица. Но подумай над тем, что я тебе говорю.

Я проводила ее, заперла за ней дверь и начала раздеваться.

Бренди Стефана определенно успокоило мои нервы и прогнало суеверные страхи. Завтра надо подумать над тем, что рассказала мне бедная Марица. Начну анализировать и записывать события. Но не сегодня...

Я с наслаждением погрузилась в мою роскошную пуховую постель и сразу уснула глубоким сном без сновидений.

Утром, когда я проснулась, на безоблачном небе ярко светило солнце. Море было прозрачно-зеленым, и среди островков и рифов я увидела белые лодки мужчин из деревни, поднимающих тяжелые корзины с омарами, которые неспокойное море не позволяло им проверить с тех пор, как я приехала в «Молот ведьмы».

Поднявшись в комнату-башню, я обнаружила, что в окно вставлено повое стекло, ставня починена. Игорь, весело насвистывая, заканчивал ремонт.

— Доброе утро, мадемуазель, — улыбнулся он.

— Доброе утро, Игорь. — Меня до сих пор удивляло, когда слуги разговаривали со мной по-английски. Им, по-моему, это тоже доставляло немалое удовольствие, но такое происходило, только когда мы оставались наедине. Ни один из них не использовал английского в присутствии Питера и Шерил, исключение составляли лишь те случаи, когда хозяева их об этом просили. — Вам, наверно, нельзя называть меня «мисс Кроуфорд»?

Он посмотрел удивленно:

— Можно, мисс Кроуфорд. Но мы обычно применяем французский по старой русской привычке.

— Однако вы ведь уже не русский, Игорь. Вы — американец.

Он ухмыльнулся:

— Наверно, так и есть, мисс Кроуфорд. Но мне нравится в «Молоте ведьмы», а у нас тут свои порядки и правила. Прямо как в американской армии.

— И вам это по душе?

Он почесал бровь:

— В армии мне тоже кое-что не правилось поначалу, мисс Кроуфорд. Но со временем я привык. А потом уже ничего не замечаешь, плывешь по течению и перестаешь обращать внимание. Вы смотрите на нас глазами постороннего человека и видите вещи, которых мы уже не видим. Между нами говоря, я тоже кое-чему удивлялся, когда пришел сюда с войны в Корее. Еще как удивлялся, знаете ли! Это можно сравнить, например, с тем, как если бы вы жили в холмах и думали, что взбираться на них высоко и тяжело. Потом на годик попали в настоящие горы, а вернувшись, обнаружили, что холмы как будто съежились и стали маленькими. Холмы больше не высокие, и склоны не крутые. И вам странно, что вы считали раньше по-другому. Но вот вы начинаете снова жить здесь, и холмы опять как будто вырастают. Я родился здесь и никогда не видел ничего другого, пока не уехал. А когда вернулся через несколько недель, мне показалось, будто я никуда и не уезжал.

— Вы помните графиню?

Он кивнул.

— Видели ее портрет? Правда, меня еще не было на свете, когда его рисовали. Даже когда графиня умирала, можно было видеть, как она была красива когда-то.

— И жестока?

— Я бы так не сказал, — возразил Игорь, но, немного подумав, добавил: — Правда, однако, то, что если она приказывала кого-то наказать, то приходила смотреть. Она обязательно смотрела. Но видно было, что это ей не по душе. Жестоким можно назвать Сашу, но не графиню Лару. — Он протер стекло и повернулся ко мне. — Я не знаю, кто вам что говорил, мисс Кроуфорд, но наказывали тогда редко. Я помню только, как троих выпороли, и то, когда я был еще мальчиком. Один из них ранил другого ножом в драке из-за девушки. Ему за стенами дома пришлось бы отвечать по-другому, он еще легко отделался. Но здесь мы сами решаем свои проблемы.

— А другие двое что сделали?

— Один из них бегал за девушкой из деревни. Нам без этого хватало тогда хлопот с деревенскими. Они ненавидели в нас все — и как мы одеваемся, и как себя ведем. Парень перелезал по ночам через стену, чтобы встречаться с ней. Он знал, что ему грозит в том случае, если его поймают. Он все еще здесь, но я не стану называть его имени. Если вам интересно, месье сам вам расскажет.

— А третий?

— Лучше о нем не говорить.

— Почему?

— Не думаю, что он этого заслужил, вот почему. Но я тогда был очень молод и плохо помню. Ему было в ту пору лет двадцать, и здесь была замешана ревность. И Саша... Саша чуть не убил его. Графиня его остановила.

— Этот человек все еще здесь?

— Нет, когда он поправился, графиня дала ему денег и отослала прочь отсюда. Он больше не вернулся.

— Если графиня так поступила, это говорит о том, что она чувствовала свою вину перед ним.

Игорь пожал плечами:

— Не знаю. И никто здесь не говорит об этом.

— Но если была замешана ревность, как вы сказали, и Саша чуть не убил, не запорол этого человека до смерти, значит, Саша ревновал. К кому, Игорь? К графине?

— Вы действительно хотите докопаться до всего. Верно? — В его голосе послышался страх. — Знаете, вы напоминаете мне чем-то саму графиню. Вы бы ей понравились, мне кажется.

— Тот молодой человек был любовником графини Лары, Игорь?

— Наверное, был одним из них. Я не знаю. Я же говорю, что был тогда ребенком всего лишь семи-восьми лет.

— Вы сказали «одним из них». Почему вы так сказали?

Он снова пожал плечами:

— Знаете, как бывало в старину в России?

— Нет, не знаю. Пожалуйста, расскажите.

— В старой России крестьяне были собственностью помещиков, мисс Кроуфорд. Если граф видел красивую девушку в деревне или на ферме, он просто брал ее. А девушка была польщена вниманием, и ее родители тоже. Никто особенно не переживал. И здесь было точно так же — если барыне приглядывался какой-то юноша. Только крестьянам приходилось быть осторожнее, чем господам, потому что если муж, брат или отец этой леди узнавал, то парня могли запороть до смерти!

— И такое здесь случилось?

Игорь явно был смущен.

— Я этого не говорил, мисс Кроуфорд.

— Нет, но вы сказали, что была замешана ревность. Только ли Саша был ревнив? Или графиня Лара ревновала тоже?

— Парень был дурак. А может, был влюблен в какую-то девушку до того, как графиня... ну... вы понимаете. Когда графиня узнала, то велела его выпороть, Саша был только рад. Хотя парень сделал лишь то, что сам Саша делал часто. Но графиня выделяла Сашу особенно. Я думаю, она его считала кем-то вроде второго мужа, с такими же правами и привилегиями, какие имел граф. — Он собрал свой инструмент. — Мы здесь люди довольно простые, мисс Кроуфорд. И если принимать все как есть, то жить тут не так уж плохо. А сейчас гораздо лучше, чем было. Благодаря месье и мадемуазель Шерил. Порок больше не бывает. Никаких проблем. Мы живем спокойно, сыто и в безопасности. Я не стал бы ничего менять. Но есть здесь некоторые, которым не нравится. — И он вышел, унося свои инструменты.

Я подошла к окну и стала задумчиво смотреть на море. Игорь был так современен в своей речи, но старый мир все еще властвовал в его отношении к жизни. И из этого, почти средневековья, сформировался характер Питера Кастеллано? Ведь он мог видеть многие вещи более отчетливо, чем Игорь, который младше его по возрасту, и находиться под гораздо более глубоким впечатлением. Как он нашел в себе смелость, чтобы вырваться? И стать, несмотря ни на что, актером? Как?

У подножия скалы, почти под моим окном, на волнах качалась рыбацкая лодка. Мужчина в голубом свитере стоял у руля, а мальчик лет четырнадцати перегнулся через борт, глядя в воду. Тростниковая корзина для лобстеров появилась на поверхности, мальчик поймал и держал ее, пока мужчина вертел ручку лебедки, поднимал и переворачивал корзину в лодку. Они работали увлеченно некоторое время, потом мальчик поднял голову и увидел меня. Он сказал что-то мужчине, указывая на мое окно. Оба несколько минут смотрели на меня, потом мальчик сделал насмешливый жест. А мужчина сплюнул в воду перед тем, как лодка, покачиваясь, направилась к береговым рифам.

Я вернулась к столу. Ненависть и суеверия прошлого все еще живы. Я должна написать об этом. Я села и, взяв листы рукописи, стала складывать их по порядку. Закончив, снова проверила.

Один лист пропал. Последний. Он единственный потерялся в ночном происшествии. Я помнила прекрасно, что там было написано. Особенно последнюю фразу: «Выход для него был один: только через смерть властной женщины графини Лары Зиндановой».